Девиация. Часть первая «Майя»

Дед не перебивал. Выслушал, пыхнул трубкой, окутал беседку самосадным дымом.

– Что плоть желает, и на девчат поглядываешь – хорошо. Не содомит, как сейчас в европах модно. И девчата того хотят, но не дозволено им до поры, – дед улыбнулся. – Главное: со злым умыслом к ним не подступай, не искушай против воли, не обманывай обещаниями. А по взаимному согласию и любви – можно. Но любовь должна быть душевная, а не похоть животная. Даже если затем не сложиться семья, разойдётесь – по любви можно. Любовь всё оправдает.

– И предательство? То есть, измену?

– А что измена? – Дед, пыхнул трубкой. – Измена может быть Родине. Как Горбачёв ныне творит, выкормленный Советской властью и её продавший за американские сребренники. А между мужиками да бабами измены быть не может, так как эти отношения иного рода, душевного…

– А если измена в браке? – перебил я.

Не понравилось деду, глянул хмуро, засвистел погасшей трубкой.

– Эт, молодёжь, – какие нетерпеливые. Ты знаешь, как церковь к прелюбодеянию относится, и как Спаситель в Нагорной проповеди о ней учил. Отец Гавриил тебе о том говорил, как священник, представитель духовного сана. А я скажу как человек, восемьдесят лет коптивший небо: прелюбодеяние прелюбодеянию рознь, и мерить их одной мерой нельзя.

Дед затих, выбил пепел о поручень скамейки, прочистил мундштук изогнутой проволокой. Вынул кисет, заново набил самосадом табачную камеру, утрамбовывал прокуренным пальцем. Попыхтел, раскурил трубку от самодельной бензиновой зажигалки, смешно скосил глаза на прогорающий табак. Затянулся.

– Вот живёт семья: муж, жена. Живут лет десять. На людях – как годиться, как у всех, а дома терпят друг друга, грызутся перед детьми. Против желания сочетаются, но он о других женщинах думает, а она – о других мужчинах. Это грех?

– Если в законном браке – не грех.

– А я говорю – грех! Потому как прелюбодейничают они в сердце своём. Если будут так дальше жить, ненавидеть и примиряться ради детей, людской молвы или других причин – до смерти проживут во грехе. Даже будучи в браке по мирских и церковных законах.

– У многих так. Сколько семей знаю – в них любовью не пахнет.

– В том беда. Жить и сочетаться с женой, не любя её – это прелюбодеяние. Разлюбил – уходи!

– А дети? Квартира там, столы-тумбочки?

– Оставь! Всё нажитое оставь – ты мужчина – и уходи! Дай ей возможность быть любимой с другим. И сам постарайся стать счастливым. Потому, что Бог есть Любовь, и нет в любви греха, если это Любовь! Потому как Спасителю не нужно такой жертвы – она бессмысленна, к тому же пагубна, поскольку рождает другие пороки: сколько примученных жить с нелюбыми, сгинуло от безысходности в пьянстве и блуде. Вот!

Расходился дед, даже трубку отложил.

– В мире ничего не случайно. Потому, если предназначено тебе кого встретить или оставить – произойдёт. Только помни: главное мерило – сердце. Даже если любовь недозволенна людьми и церковниками, неверна по их разумению. Ты знаешь, почему из Небесных чертогов прогнали Люцифера, который был печатью совершенства, полнотой мудрости и венцом красоты?

– Возгордился, пожелал быть равным Богу. Из-за гордыни.

– Так в церковных книгах пишут. Это правда. Но не вся. Изгнали его за своеволие.

– А своеволие – не гордыня?

– Это, смотря, чем оно вызвано. Если желанием возвыситься над ближним – гордыня. А если желанием сердца – то самый, что ни есть, богоугодный поступок.

Дед насмешливо посмотрел на меня – понимаю ли.

– Люцифер полюбил Лилит – тогда ещё первую жену Адама, – продолжил дед. – И она его полюбила. Только недозволялось это райскими законами. Запретили Люциферу встречаться с Лилит – тот поднял мятеж, заручился поддержкой верных Ангелов. В последствии разбило их Небесное воинство. Люцифер был поруган, обвинён, назван Сатаной и с позором изгнан. Но он не испугался, заметь, не послушал советчиков, не променял Лилит на место Первого среди осеняющих херувимов. Затем Лилит от Адама к Люциферу убегла. Уже по своей воле.

– А как же Бог – есть любовь? Почему Люцифера за любовь изгнали, если это Любовь? – удивился я. Как-то нескладно у деда выходит.

– Заметь, я не сказал, что Бог изгнал Люцифера. Его обвинили и выгнали. Но кто?

Дед вопросительно посмотрел на меня. Я снизал плечами. Ещё раньше встречал упоминания о Лилит в мифах Древней Месопотамии, и у Франса, в новеллах, но то были предания и вымыслы. Да и кто кого выгонял из Рая – особо не занимало.

– Каверзный вопрос, – продолжил дед. – Ответа никто не знает, а если знают – молчат. Историю, в том числе – святую, как называют её в миру – пишут победители. Тогда победили соперники Люцифера. Их правда. А что на самом деле случилось – от нас сокрыто.

– Если бы вас отец Гавриил услышал…

– Он слышал. Мы не раз говорили. Как служитель культа, знамо, противился. Но… – дед кашлянул, выдержал паузу, – не очень. Гаврило – поп грамотный, в знании духовном многое ведает, что другим не след. И ты не доверяй расказням, даже моим. Сам докопайся, если тебе нужно.

Дед помолчал, раскурил погасшую трубку, довольно пыхнул.

– Я тебе скажу, а ты думай, что хочешь. Прими как легенду или сказку. Только запомни – в жизни пригодиться. Может, когда пора настанет, убережёт от дурных поступков, или на раздумье какое наведет. А если нет – Бог с ним. Каждый властен жить по-своему – на то дана нам свободная воля.

Под сердцем шевельнулась Хранительница. И дед говорит – как прощается. Не помирать ли собрался?

Укололо страшной догадкой, что скоро он исчезнет из ЭТОГО мира. Исчезнет его запах, голос, насмешливый прищур очей; исчезнет неразгаданная Вселенная, в которой столько всего переплелось. Исчезнет и проявиться в мире ИНОМ, лучшем. Дед в это верит. Мне тоже хочется верить. Я почти верю, вот только… сомневаюсь. Разумеется, будь вера в посмертное существование пустой выдумкой дикарей, не передалась бы сквозь мрак веков, давно бы отмерла, как наносное, придуманное. Но как на меня, человека разумного, жизнь после смерти являлась бы непомерно хорошим исходом, чтобы быть правдой. Единственное утешает – разузнаю об этом наверняка, когда грешная моя душа выскользнет из ненужного тела. Что-то вроде сладкой пилюли на пороге чёрной страшной комнаты.

– Почуял-таки, – беззубо улыбнулся дед. – Да, времени совсем не осталось. – Поднял густо-голубые глаза, в которых светилась вселенская печаль, мудрость, прощение и многое-многое, что ведомо ему, но не мне – метущейся неразумной пылинке, которая ищет своё место в мире людей. Не находит.

– Верно, что сомневаешься в моих словах: как это Бог, который есть Любовь, и который через Сына поведал, чтобы подставляли вторую щёку, прощали и возлюбили врагов своих, изгоняет Люцифера за своеволие, и, как мы теперь знаем, за любовь? Что получается: или то не любовь была, или изгонял его не Бог. Так?

Я кивнул.

– Но Истинный Бог не может быть злопамятным, требовать восхвалений, жертв, умерщвления плоти, клятв верности, как языческий божок. Что это за бог такой: злобный, гордый, нетерпимый к слабостям своих детей. Это больше на Сатану походит – тебе не кажется?

Дед впился глазами, ища понимания:

– Когда говорят «Бог» – кого разумеют?

– Ну… Творца всего сущего, идеальную Личность… – ответил я не совсем уверенно. Не такой уж я знаток в теологии.

– Истинный Бог – не личность, не бородатый старец. Это первозданная Энергия Вселенной, Демиург, Который создал мир, для Которого все равны и Который всех любит. Он во всём. Он не может изгнать часть самого Себя. Ревнуют и изгоняют слабые. Но Бог – всесильный, всеведающий. Ему незачем изгонять ослушника. Достаточно помыслить волю Свою и порушенная гармония восстановиться. А если не помыслил, не восстановил, то не случилось нарушения Божьих Законов. Значит, кто-то прикрылся Его именем, так?

– Выходит, Люцифера изгнал не Бог? Тогда кто?

– Не знаю, обманывать не буду и догадок строить не стану. Сам докопайся, если тебе нужно. По некоторым апокрифам – один из высших Иерархов при Божьем Престоле, он же – Князь мира сего, покровитель Земли, «смотрящий», как теперь говорят.

– Вроде попечителя?

– Да. Однако попечитель властный, не терпящий своеволия. Он же Сатана – утешитель Адама, создавший из его ребра вторую жену Еву. Заметь, не из Первозданного Огня и глины, как была сотворена Лилит, а из имевшейся материи. За это, в благодарность, Адам признал Князя единственным богом. Одним словом – тайна, покрытая мраком.

– Иисус – его сын?

Дед отрицательно качнул головой.

– Христа, по установленным ныне законам, называют его сыном. Но Иисус изобличал служителей Князя, именуя книжниками и фарисеями. Иисус им говорил: «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего…» – это не я придумал, это Иоанн в Святом благовествовании пишет, в восьмой главе. Слово в слово. Впоследствии Иисуса распяли по наущению тех же служителей.

– Кто же тогда Иисус? Не сын Божий? – удивился я.

– Нет! Иисус – сын Бога. Но Истинного, Который послал Сына, суть частицу Себя, донести забытые Законы. К чему это привело – ты знаешь. Затем церковники переиначили по-своему учение Христа, обозвали еретиками невыгодных Апостолов и первых христиан, именовали Иисуса сыном бога, который не бог вовсе, запретили и уничтожили многие книги, объявили апокрифами. Посмотри на нашу церковь, на религиозные войны, на кавардак в мире – может ли такое твориться по воле Истинного Бога? Не должно быть на Земле столько лицемерия и жестокости. И люди, по своей воле, не могут быть столь ограниченными и тупыми, жить для набивания брюха. И почему так трудно быть честным и справедливым, и так выгодно быть лживым и бессовестным? Князь мира сего людьми правит. Сатана.

– А Люцифер?

– Куда ему! – дед сокрушённо покачал головой. – Он был лишь Первым среди осеняющих херувимов на Святой горе, вроде полковника придворной гвардии. После ослушания его разжаловали, всех собак навесили. Теперь перекладывают вину за людские пороки. Однако Люцифер здесь ни при чём – всю нечисть, которая существует в мире, создали сами люди: злыми помыслами, злой волей, которой покровительствует Князь. На Земле его царство, его законы. Для чего-то ему это нужно.

– Где ж тогда Люцифер? В аду? – спросил я, уже совсем растерянный от дедовых откровений.

– Нет ада, как и Рая нет; у каждого он свой – в душе, – сказал дед. – А Люцифер и Лилит оставили наш мир. Неизвестно где они. Зато на Земле остались их потомки. Не много – один из тысячи людей, или меньше. Они не очень ладят с детьми Адама и Евы. Они иные.

– С рогами и хвостом? – сострил я, но дед не разделил моего сарказма.

– Без хвоста, – сказал серьёзно. – Они обычные люди. Только для этого мира – уроды. Слышал про «белых ворон»? Это о них. Их не любят, не понимают, потому бояться. Они здесь чужие.

Я немигающе уставился на деда, дивясь его словам. Видимо, это не сказка, не очередная легенда.

– Детей Лилит не купишь подачками. Они неудобные, – продолжал дед, глядя сквозь меня, на крону разлогого дуба – своего ровесника. – Живут больше сердцем, чем умом, потому, в отличие Евиных детей, не умеют стяжать мирские блага, которые есть мерилом успеха в их царстве. Изгои, одним словом. Они ближе к учению Иисуса, чем Евины дети, признавшие Князя. Потому Евины дети и Христа распяли, чтоб не мешал им жить. Затем исковеркали Его учение.

Тревожно засаднило под сердцем, укололо догадкой.

– Они с виду чем-то отличаются? – спросил, уже зная, что ответит дед. Я помнил о своём уродстве, однако – не до такой же степени!

– Нет. Разве что отрицательная группа крови. Но не у всех – больше у женщин. Зато у них, у каждого, есть Хранительница, Змея – наследство от праматери Лилит. Она будто знала, что нелегко потомкам придётся во враждебном мире.

– У меня…

– Ну, вот.

– И у мамы.

– Откуда знаешь? – дед нахмурился.

– Чувствую…

– Давно проявилась?

– Ещё в детстве. Меня обидеть хотели – она проснулась. А потом хотели украсть…

– Знаю, мать рассказывала, – дед опять нахмурился. – Ты береги её, и… ну, не используй. Не желай, чтобы она кому-то зло сотворила. Змея сама знает, когда тебя нужно защитить.

Дед молча набил трубку, на меня не глядел, думал о своём. Я же бездвижно замер на скамейке, чувствовал, как сходит пелена, многое проясняется. Словно за вымытым от зимней накипи весенним окном проступали причины моего недовольства суетным миром, глупыми людьми, которые не ценят, отвергают любовь, гоняться за деньгами, прочей ерундой, не думают о причине появления в этой реальности – о том, что с детства терзало моё сердце, не находило ответа. А я им уподобился, старался жить по людским законам, оттолкнул Аню, измывался над Алевтиной Фёдоровной. Однако с Аней всё ясно: захотел в бюро райкома пролезть, «выбиться в люди». А с Алевтиной Фёдоровной? Хорошо, хоть не поддалась.

– Что пригорюнился? – спросил дед.

– У всех из нашей семьи есть Змея?

Дед глянул на меня.

– Не терзайся. Любовь душевная и плотское желание – это как глиняный кувшин, наполненный водой. Не будет в кувшине воды – он со временем пересохнет и растрескается, а без кувшина, то есть любви, вода в один миг выплеснется и уйдет в землю. Ты же не только свои желания преследовал – она тоже хотела?

– Кто? – защемило меж лопатками. Он и вправду мысли читает!

– Та женщина, о которой рассказывал, а сейчас думал?

– Не знаю.

– Хотела. Но вела себя мудро, хоть… – дед замолк, будто подыскивая слова. – Она же не поддалась твоим ухаживаниям. Ты не перешёл дозволенного против воли?

– Не перешёл.

– Ну, вот. Дальше – сам разберешься, не маленький. А насчёт вопроса о семье… – дед пыхнул трубкой. – Хранительница есть у тебя, у Нины – моей дочки, а твоей матери, у меня. У отца твоего бестолкового, Фомы-неверующего, была, только он её не признавал, считал выдумкой. У покойной бабы Лиды, у всех наших предков.

– А у дядьки Бориса?

– Нет. Он приёмный. Я после войны подобрал сироту. Он и есть мой сын, только не кровный.

– Потому и «выбился в люди», в отличие от мамы?

– Он из Евиных детей, умеет жить по их законам. А мы не умеем… Это совсем не избранность – быть потомками Лилит. Больше – наказание. Раньше их на кострах жгли, да и сейчас не жалуют, боятся. Потому помалкивай и Змею не распускай.

Дед опять затянулся, окутался сизым дымом.

– К чему рассказываю. Их не так много, потомков Лилит. К тому же, большинство из них не знают о своей природе, маются, чувствуют непохожесть, даже ущербность. Пробуют строить отношения с Евиными детьми, но толку не выходит. Потому одиноки. Раскрыться они могут лишь из себе подобными – такими же изгоями. Если хочешь быть счастливым, проявиться и проявить свою Половинку – найди дочку Лилит.

– Я нашёл, но упустил.

Дед покачал головой.

– Что ту девочку оттолкнул – плохо. Ты зло в мир принёс, дал ей усомниться в любви, разочароваться. Она понесёт разочарование дальше, как заразу. Но она не из нашего рода. Она – Евина дочка. Свою ещё найдёшь.

– Где ж её найдёшь? Группу крови замерять?

– Хранительница подскажет. Змея потому и дарована, чтобы мы смогли СВОИХ разглядеть. Хранительница – потому, что хранит преемственность, род. Защищать твоё тело – не главная её обязанность. Змея многое может.

– Предвидеть будущее, например.

– Да. Это тоже. У тебя было?

– Порою.

– Откроется, когда надобность станет. Пока не трогай. Многое откроется. Но я не о том.

Дед внимательно посмотрел на меня.

– Когда почувствуешь Хранительницу, ты ДОЛЖЕН сделать ВЫБОР и совершить ПОСТУПОК по велению сердца. Даже супротив законов этого мира.

– Не хватит мне духу жить по сердцу.

Дед ухмыльнулся, выпустил облачко дыма.

– Я тебе объяснял: человеческие законы придуманы людьми, которые заблуждаются, чаще ошибаются. Церковные законы тоже писаны людьми, порою в угоду мирским властям. – Дед посмотрел на меня, как на неразумное дитя. – А что до глупости сердечных поступков, то запомни: чем меньше смысла в происходящем, чем меньше там человеческой логики, которую так почитают Евины дети, тем больше в нём Истинного Бога.

– Блаженны нищие духом?

– Да. Потому и блаженны, что живут – как дети. Заметь, дети рождаются с Божьей искрой, восторженной душой, изначально доброй, которую дарует Создатель, но не может создать Князь. После рождения детей начинают кроить в яслях и школах по лекалам взрослого мира, вытравливать чувства, учить лицемерию, чтобы не выпирались. Учат быть «людьми», но беда в том, что становятся они не людьми, которых задумал Творец, а марионетками Князя… Это всё сложно, очень сложно. Жизнь прожил, а лишь притронулся…

Дед покачал головой, задумался.

– Не бери в голову, – продолжил, заметив моё смятение. – Живи. Нам не дано понять Божий промысел, но есть один способ оставаться счастливым даже в этом мире – нужно ВСЁ принимать, как должное. Любая ситуация, что сложилась – самолучшая. Остальное было бы только хуже! Когда отпустишь весла и позволишь речке нести тебя по течению, тогда и сложится, что предназначено. А будешь своевольничать, биться лбом об стену – только хуже сделаешь. Поскольку предназначенное тебе всё равно исполниться, но уже с такими потугами, с таким насилием над трезвым рассудком, что взвоешь. Да ещё на судьбу сетовать станешь – мол, так неудачно сложилось. А потому и сложилось, что, живя за указкой ума, которому нечто позором представилось, ты отошёл от этой самой судьбы.

Дед затянулся. Перегоревшая трубка бездымно свистнула. Отложил, стряхнул с пальцев крупинки пепла.

– Ты сам придумал в попы податься, или кто надоумил?

– Подсказали. Да и самому надоела суета. Вы же объяснили, как тяжело нам в этом мире.

Дед поднял глаза.

– Тяжело. Но церковники вере тебя не научат. Для веры в Истинного Бога не нужно идти в семинарию или монастырь. Истинная вера входит в сердце всегда в тишине и уединении. Понял?

– Да.

– Ты до службы в Киеве учился, в институте?

– На историческом факультете. Первый курс закончил.

– А сейчас?

– Думал восстановиться и продолжить, но пока в семинарию готовлюсь.

– Иди, учись. История – наука занимательная, если не учебники читать, а своим умом до всего докопаться. Но в посредники тебе не нужно – между Богом и людьми не может быть посредников. Истинному Богу нужны не наши дары и восхваления, а наши дела. Тоже запомни.

– Запомню.

– А что в миру творится? Телевизора-радио у меня нет, газеты прошломесячные. Рушат Союз?

– Рушат.

– Жалко. Не удалось детям Лилит царство справедливости построить. Идея была замечательная, веками выстраданная. Но как не раз случалось в истории – примазались Евины дети, приспособились, назвали чёрное белым и всё погубили. Никогда в Царстве Князя не настанет свободы, равенства и братства – Сатане не нужно такое царство, даже пагубно, как и его служителям, которые правят Землёй.

Дед замолк, выбил трубку от прогоревшего табака, сунул в карман.

– Люди неразумны, мнят, что свободу им капитализм принесёт, как в западных странах, – продолжил, жалостливо глядя на меня, будто прощаясь. – А эти страны уже давно отравило служение мамоне, окончательно погубило в людях всё человеческое. Они там меряются богатством и роскошью, но в том и беда – кто гнуснее из них, кто лицемернее, кто сумеет ближнего обобрать – тот успешнее. Такой подлый закон Евиных детей. Но чёрт с ними. Я своё отжил, а потомков жалко, которым придётся маяться в гнилостном болоте, которое расплещется по нашей земле.

Говорили с дедом до сумерек, но уже о мамке, о делах семейных. Поужинали. Спали вместе на печи – ночи ещё холодные.

Утром, когда прощались, Дед протянул мне большую шкатулку, величиной как две буханки формового хлеба, обитую бурой кожей, потертой от времени, с медной пряжкой на ремешке вместо замка.

– Мой Инструмент. Мне уже без надобности, а тебе пригодиться. Он очищен и готов принять новое Имя. У тебя есть второе Имя? Помнишь, рассказывал?

Я кивнул. У меня было второе Имя.

Дед распрямился, будто вырос. Змея во мне шелохнулась, почувствовала Силу.

– Нет больше образов, заклинаний, намерений, – торжественно, нараспев проговорил дед. – Передаю ТЕБЯ по ДОБРОЙ ВОЛЕ для служения СЕРАФИМУ. Таково моё слово. Да будет так!

Я протянул руки, принял шкатулку. Думал – тяжелая, оказалась полупустой. Внутри шерхотнуло, глухо звякнул метал. Догадался, ЧТО передал мне Дед. Так буднично и просто.

– Когда станет надобность, очистишь солью, водой и ладаном, наречёшь своим Именем. Нужные слова в Книге. Знаешь, где искать?

Опять кивнул. Дед не раз говорил о том.

– Только явной несправедливости и зла не твори. Лучше погибнуть, чем кривду в мир принести – её и так здесь хватает. Инструменту третий век пошёл, я тебе рассказывал: мне он от деда достался, а тому – от его деда. Но ни разу во зло не пущен. НИ РАЗУ! Не оборви эту нить… На, заверни, – дед подал лоскут мешковины. – В ней сохраняй, подальше от людских очей.

Я завернул шкатулку, положил в большой пластиковый пакет.

– Ступай. Но помни: в назначенный час пойди за сердцем по указке Хранительницы. Тогда сложится.

– Пойду.

– И ещё… – дед заглянул мне в глаза. – Никому не верь. Ни авторитетам, ни доброжелателям, ни советчикам. Особенно тем, кто вопит о всеобщем счастье, и готов вести тебя к нему. Нет всеобщего счастья – у каждого оно своё. Не верь им. И мне не верь. Потому что моя Истина – это МОЯ Истина. Отыщи свою, выстрадай. А когда постигнешь СВОЮ Истину, то не навязывай её другим. Это лишь твоя Истина, выстраданная, чтобы принять её – нужно прожить твою жизнь.

Я не сдержался, подступил к деду, обнял за сухонькие плечи. Троекратно расцеловал.

– Спасибо.

– Иди, – дед похлопал меня по спине. – Пусть тебя Истинный Бог бережёт.

Я повернулся, зашагал по тропинке. Хотел обернуться, помахать рукой. Не обернулся. Пересилил комок, подступивший к горлу и колючие слезинки, которые пробивались в уголках глаз. Я почувствовал и понял дедово прощание.

Лесом прошёл до трассы. Сердце болело долгой-долгой разлукой с дедом, однако на душе стало легко и спокойно.

Я не был уверен, взаправду ли случился наш разговор, или его придумал, поддавшись очарованию магической реальности зелёного мира. Но под сердцем чувствовалась упругая сила Хранительницы, а в пакете позвякивал Инструмент – видимо случилось наяву.

Потому я знал, как поступить с духовной семинарией. А ещё знал, что не смогу во всём следовать дедовым советам, потому как должен пройти предназначенный путь, переболеть, отстрадать и стать собой.

Отца Гавриила больше не навещал. Вместо подготовки к духовной семинарии, начал повторять призабытую историю. Летом восстановился в институте, на заочную форму – не хотел мамку оставлять да из Городка вырываться.

Деда больше живым не видел. В конце лета он умер, в одиночестве, в лесу. В ночь смерти во сне пришёл, поведал, что уходит, но не оставит, будет оберегать и следить за судьбой дочери и внука из Небесных чертогов.

Похоронили Деда по завещанию, там, где жил – в лесу, на поляне меж трёх дубов.

Глава десятая

Вечер 23 ноября 1991, Городок

К Городку добрался под вечер. Дорожные воспоминания полуторагодовой давности разбередили сердце, щемили сожалением, смутной печалью.

Особенно горчила смерть деда, которого мне так не хватало. Не шли из головы его откровения о Лилит, дарованной Змее, Люцифере, прочих сказочных персонажах, а ещё переданный хлам, названный магическим Инструментом, который я запрятал в кладовке, подальше от посторонних очей.

Гном недоверчиво хмурился, подленько нашёптывал, что дед у меня был замечательным, но старику перевалило за восемьдесят, и мало ли какие бредни могли заполонить его рассудок.

В дедовы откровения верил и не верил. Но молчал. Расскажи кому, даже Юрке – пальцем у виска покрутит. Самое удивительное, что Хранительница не откликалась на мои сомнения, будто они её не касались.

Однако те проблемы остались в прошлом. Стоило выйти из автобуса, ступить на городецкий асфальт, как воспоминания растаяли во влажной реальности. Малая родина встретила полумраком, заштрихованным серой моросью. Возле автостанции тлели два подслеповатых фонаря, но дальше, за их жидкими ореолами, окружающее пространство растворялось в промозглой тьме.

Осмотрелся, взгромоздил на плечо набитую книгами сумку, побрёл к дому. Под конец «перестройки» общественный транспорт в райцентре исчез, а кооперативный таксомотор, сиротливо жавшийся к обочине, был не по карману.

Стало уже неизменным ритуалом, когда в последние дни сессии на сэкономленные деньги я покупал книги, едва оставлял на автобусный билет. О! какие это были дни! С методичностью следопыта я обходил известные книжные магазины, не брезгуя отделами в универмагах и букинистическими развалами с особо пряным запахом. Как на невольничьих базарах я искал усладу: осматривал, трогал, листал, откладывал, пересчитывая помятые рубли.