Девиация. Часть первая «Майя»

– Завтра суббота. Уезжаю. Ну, как знаешь…

– Хорошо! – прервала Майя. – Мне на вторую пару, так что успею.

– Тогда через час возле общежития.

– Договорились! А дя….

Недослушал, положил трубку. Вышел на балкон, в сумеречный ноябрьский Киев. Прикурил дядькину сигарету, закашлялся. Может начать курить с горя?

Не люблю Майю – проявилось у сердца (Пьеро подсказал). И уже не хочу (сыто зевнул Демон). Так зачем продолжать бестолковые отношения? Что ей нужно от меня – примерно знаю, а что мне? Ничего. Наберусь смелости и поставлю точку. Вот приведу, познакомлю с дядькой и поставлю.

«Не сможешь…» – проворчал Гном.

Не смогу – согласился я.

Кинул в пепельницу погасшую сигарету, оделся и вышел на улицу.

Город жил вечерней суетой, приправленной пересверками автомобильных фар. Многоэтажки расцвечивались гирляндами цветаевских окон, где проходила другая жизнь, отличная от моей, наполненная иным смыслом и мечтами.

Там существовали иные Эльдары, которые разлюбили расчётливых Маий и не знали, как им сказать об этом.

Чужая жизнь плыла заранее обусловленными маршрутами, до поры неизвестными, но определёнными изначально, ещё до рождения обитающих за окнами, и вела их дорогами судьбы, а тех, кто не желал идти – тащила.

Чувствовал, что мой нынешний маршрут к Майе тоже изначально намечен в Небесной канцелярии и для чего-то необходим.

У общежития заметил Майю. Девушка нетерпеливо прохаживалась вдоль пустых скамеек. Ждала. Увидела меня, двинулась навстречу: болоньевая курточка, колготки, осенние сапожки на высоком каблуке – красивая девчонка.

Подошла, коснулась холодными губами щеки, означая поцелуй. Почувствовал – особо не желала, но ритуал обязывает. Ответил тем же.

– Ну что, гуляка? Как там женщины из общежития? Поделились любовью?

– От добра добра не ищут. А если ищут… – начал я, вспомнив Миросины откровения. Почувствовал, как разрастается у сердца жгучее пятнышко обиды. Разрастается, окутывает, проситься наружу.

Вдохнул глубоко, задержал на пять ударов сердца (как вычитал где-то), медленно выдохнул. Майя уставилась на меня.

– Ты чего?

– Не будем… Больше такого не повториться. Обещаю.

Притянул, обнял. Майя не противилась, но и объятием не ответила – стояла с опущенными руками. Обижается? Пусть. Познакомлю с дядькой и Ciao Bambina! Особо печалиться не стану.

– Идём, покажу, где живу.

Разжал объятия, взял за руку.

Выдернула!

Ещё один камушек на чашу моего решения. Легче будет забывать.

Пошли к остановке. Майя молчала. Видно, словами об искании добра отбил охоту проповедовать.

Брели молча, затем молча ждали троллейбус, молча ехали, зажатые понурыми киевлянами. При иных обстоятельствах воспользовался бы теснотой, но теперь она обратилась вынужденным придавливанием двух случайных попутчиков.

Вышли у дядькиного дома. Скорее продрались, выпали. Протискивание добавило румян нашим кислым лицам. Выскользнул первым, вытянул девушку, подхватил на руки, бережно опустил. Майя пахла фиалками. Случайная близость царапнула сердце бенгальской искоркой.

Вошли в парадное, поднялись лифтом на пятый этаж.

Отпер двери своим ключом. Пропустил Майю в прихожую, помог снять курточку, сапожки. Разделся сам.

Лишь потом заметил, что на вешалке, возле дядькиной куртки – женский плащик и шарф. Из ванной раздавалось журчание, разбавленное напевами о сердце красавицы, склонном к измене.

Вечер 22 ноября 1991, Киев

По всему выходило, что дядька не один. Меня не ждал, да ещё с девушкой.

– Дядя дома? – шёпотом спросила Майя.

– Больше да, чем нет. И не сам, – кивнул на женский плащ.

Майя ещё больше смутилась.

Обстоятельства предполагали одно из двух: либо тихонько одеться и уйти, либо проходить в гостиную, где, видимо, расположилась незнакомка.

Уединиться с дамой мы бы дядьке не помешали, как и он нам – три комнаты позволяли свиданьичать без посторонних очей. Но инкогнито фигурантов нарушиться, а этого дядька допустить не хотел, если учесть отсутствие прихожанок во время моих сессий.

Однако увести Майю сейчас – не совсем удобно. К тому же, после знакомства надумал расстаться.

Нужно было решать, и я решил: взял девушку за руку, повёл в гостиную.

Как и предполагал, там находилась миловидная дамочка, ненамного старше меня, с печатью высшего образования на всполошенном лице и неподъёмной энциклопедией на коленях. Наш визит, очевидно, стал для неё неожиданностью.

Возле дамы на журнальном столике располагалась бутылка «Рижского чёрного бальзама» (дефицит неимоверный по нынешним временам!), рядом – два вычурных бокала, хрустальная ваза с конфетами и фруктами.

– Доброго вечера… – Я остановился в дверях.

– Здравствуйте, – пролепетала Майя.

Дамочка изумлённо уставилась на гостей. Задержала взгляд на Майе.

– Доброго вечера… – Залилась румянцем.

Под гостьей скрипнуло кресло. За стенкой бубнил соседский телевизор. В ванной комнате пел дядька. С портрета на книжной полке подмигнул Гоголь, любуясь удачной постановкой финальной сцены незабвенной комедии.

– Мы… – начал я, проходя в гостиную и подтаскивая деревянную Майю. – Я – Эльдар, племянник Бориса Антоновича. Это Майя – моя девушка. Мы в гости. Ненадолго.

На лице дамочки промелькнул калейдоскоп модных ныне методик: налилось чопорностью, затем – добродушием, скривилось вымученной улыбкой.

– Елена Сергеевна, – представилась гостья, одной рукой откладывая на столик книгу, другой одёргивая серую юбку, пытаясь закрыть коленки. Не удержался – глянул на лощёные ноги в прозрачных колготках.

Елена Сергеевна заметила, улыбнулась, заложила ногу на ногу, открывая обтянутое тонким капроном бедро.

– Я аспирантка Бориса Антоновича, – сказала уверенно, с доброй строгостью, как студентам на лекции. – Он научный руководитель моей кандидатской. Мы решили с ним встретиться в неформальной обстановке, так сказать, обговорить некоторые аспекты диссертации… А Борис Антонович говорил, что вы, Эльдар, сегодня утром уехали?

– Должен был. Не сложилось.

Двери ванной скрипнули, песенка герцога из «Риголетто» приближалась к гостиной. В проёме дверей возник распаренный дядька. Увидев нежданных гостей, замолк на полуслове, уставился на татар. После некоторой заминки, спросил обречённо, обращаясь ко мне:

– Ты не уехал?

– Так вышло… – Я боялся поднять глаза. – Вчера отмечали сессию. Уеду завтра.

– Познакомься, Алёна, это мой племянник Эльдар с… невестой, – представил дядька.

Майя усмехнулась, бледные щёчки зарумянились.

– Мы уже познакомились, – ответила дамочка. – Почему в дверях стали? Проходите, отметим знакомство.

– Ладно, – подытожил дядька, – давайте к столу. Вернее, девчонки к столу, а мы с Эльдаром закуски соорудим, раз нас четверо оказалось.

Кивнул мне на выход. Заметив, что Майя нерешительно застыла, ласково проворковал:

– Не стесняйся, невеста. Проходи, располагайся.

Дядька взял меня под локоть, повёл на кухню.

– Ну? – сказал недовольно, прикрыв дверь.

– Так вышло…

Дядька молча разглядывал покаянную фигуру. Вынул из шкафчика сигареты, приоткрыл форточку, закурил.

– Ты мне испортил свидание, которого я добивался полгода – сказал безысходно. – Столько сил растратил, как вертелся… Почему ты не уехал сегодня утром?

– Вчера был последний зачёт. С однокурсниками отмечали. Только утром пришёл.

– Тебя не было дома? – удивился дядька. – А я решил квартиру для свидания оставить, чтобы не смущать. А вещи твои, книги?

– Упаковал заранее. В шкафу, в сумке.

– Акела промахнулся!.. Ну, ничего. Племянник ты у меня единственный, приезжаешь не часто, а барышни были и будут. Но тут есть одна проблема…

Дядька пытливо глянул на меня.

– Могила!

Что-то нечисто с этой дамочкой.

– В тебе я уверен. А вот твоя девушка, которая учится на моём факультете… Как её?

– Майя.

– Да, ты говорил.

Дядька сел за стол, затянулся, наполнил кухонное пространство сизым дымом.

– В общем так. Алёна… Елена Сергеевна преподаёт на моей кафедре, аспирантка, пишет диссертацию. Я научный руководитель. Она замужем… – Дядька хмуро посмотрел из-под опущенных бровей.

После Миросиных откровений это не впечатлило.

– Её муж в школе работает. Не подающий надежд, так сказать. А она – умница. Вернее, красавица. Диссертацию написала. Думаю, защита пройдёт успешно – свидание наше тому порукой.

Дядька снова глянул на меня, изучая реакцию.

Никакой. Сидел и внимательно слушал.

– Но тут такой конфуз, – продолжил. – Твоя девушка, э…

– Майя.

– Да, Майя, – всё время забываю. Так вот, Майя с нею обязательно на кафедре пересечётся, или уже встречалась. Это может привести к огласке. Ну, ты понимаешь: замужняя аспирантка вечером в гостях у декана – её научного руководителя… Тем более, по документам, она поехала на конференцию во Львов. Это и мне чревато за подлог, и ей. У нас такой гадюшник!

– Я попрошу.

– Эх! Знаешь, как бабы хранят секреты. Женщина может сохранить лишь ту тайну, которой не знает, – ещё Сенека говорил.

– К Майе это не относится.

– Будем надеяться… В общем, поговори с нею, скажи: я лично просил ВСЁ сохранить в тайне. А я уж постараюсь, ну, помогать. Передай, что я – её должник.

– Передам. Думаю, она и так болтать не станет. А после вашего обещания точно никому не скажет. Можете не беспокоится.

– Договорились… Что дальше собираешься делать? – равнодушно спросил дядька.

Но я понимал, не маленький. Раз он сумел завлечь в сети эту дамочку, помешать завершить свидание, как полагается в таких случаях – предательство мужской солидарности. Мне Юрка не раз о том рассказывал: помочь мужику бабу охмурить – дело святое, богоугодное. Но какому богу – не уточнял. Видимо Амуру. Юрка в такие тонкости не вдавался.

– Посидим для приличия, а потом в общежитие отведу, – сказал я, пряча недовольные глаза. – Но вряд ли выйдет у неё переночевать.

Дядька оживился – появилась возможность спасти загубленный вечер.

– Проводи и возвращайся. Тихонечко пройдёшь в мой кабинет, я постелю на диване. Да поспи завтра подольше.

Дядькины глаза заблестели.

– Давай, Ельдарчику, по чуть, без баб-с, для закрепления тонуса, – проворковал, доставая из холодильника бутылку «Столичной».

Налил по полрюмки, разрезал яблоко.

– За осуществление мечт! – чокнулся, плеснул в себя, откидывая седеющую голову.

Хэкнул, захрустел яблоком.

– И жизнь хороша, и жить хорошо! – как писал Владимир Владимирович. Ладно, пойду, приоденусь, а ты пока колбасы и сыра нарежь, фруктов наложи да консервы открой. Всё в холодильнике.

Дядька подморгнул, вышел.

Как мало нужно для счастья, – думал я, нарезая колбасу. Но, это как сказать – мало. Дамочка шикарная! Зачем она пришла? Полюбила дядьку? Он хороший, мой дядька, весёлый. Даже симпатичный. Однако вряд ли такая краля на его весёлость повелась, на седину и мешки под глазами. Елене Сергеевне нужно СВОЙ вопрос решить – тут её красота и молодость вроде капитала, вложенного в будущее. Они с Майей одного поля ягоды. Той тоже дядька нужен, а я – как переходной мостик, соединительное звено.

Вот и получается: в свои двадцать два никому не нужен. Кроме мамы. Да ещё Ани… Был. Два года прошло, а жалею, что оттолкнул, побоялся. Кому от этого стало легче? Физичке? Учителям? Миру Евиных детей? Им безразлично. И что это за мир, который сквозь пальцы смотрит (вроде судит, но понимает – дело житейское) на визиты замужней аспирантки к профессору, на загулы педагогов по вонючим общежитиям, зато смертным грехом считает дружбу с тринадцатилетней девчонкой, до которой дотронуться страшно.

Где та грань, отделяющая любовь от греха? Если прислушаться к покойному деду, то в ЛЮБОЙ любви нет греха, а всё, что делается без любви – греховно. Но мне ли рассуждать о высоких материях? Мне ли, ночующему в объятиях пьяной шлюхи, разящей потом и шпротами. Я стал КАК ВСЕ, дозволенного не переступил. Тогда почему на душе так тошно?..

Дядька появился неожиданно, надушенный, в фирменных джинсах – прям Дон-Жуан. Помог сгрузить приготовленное на подносы. Мы пошли в гостиную, где обнаружили буколическую картину.

Дамы мирно беседовали. Елена Сергеевна доказывала несостоятельность советского планового производства, а Майя, присев на стульчике напротив, благодарно слушала. Однако чувствовалось: Елене Сергеевне не особо комфортно, как и Майе – неожиданная встреча рушила их планы, приводила в смятение.

Дядька это заметил, беззаботно закаламбурил, пригласил размещаться за столиком. Выпили за знакомство, затем – за прекрасных дам, затем ещё и ещё. После первых бокалов напряжение размякло: мир наполнился красками, дядькины анекдоты стали остроумными, а девичий смех звонким и безопасливым. Время летело незаметно. Когда часа через два дядька позвал меня на кухню, все любили друг друга непритворной любовью.

Прикрыв двери и закурив, дядька начал с главного.

– Ну, Ельдарчику, выполняй обещание. Пожалей старика.

– Угу, – кивнул я, тоже закуривая.

Уходить расхотелось. Пересыщенный вчера, казалось, на год вперёд, Демон просыпался, уютно мурлыкал, строил предположения безмозглой башкой. К тому же Майя изрядно пьяненькая, и этим можно подло воспользоваться – комнат хватает. Да хоть на кухне – разве помешаем? Передам ей дядькины слова: мол, должник, и всё такое…

– Давай, – жалостливо канючил дядька. – Вчера ты свой шанс упустил. Но у тебя всё впереди. А у меня, если в этот раз с Алёнкой не получиться – больше не придёт.

– Сейчас, докурю.

– И не забудь передать своей девушке, что я говорил, только «цыц-ц-ц!», – дядька пьяно приложил палец к губам.

– Передам, не беспокойтесь.

– Ну, добре! – похлопал меня по плечу, затем обнял. – Давай, Ельдарчику.

У меня всё впереди – дядька прав. Только этот «перед» может никогда не наступить. Нужно было вчера сразу к Майе ехать, а не по общагах якшаться. Хотя, привёл бы девушку в отсутствие дядьки – и что? Кроме разочарования, ничего бы наше уединение не принесло. Выходит, обстоятельства складываються наилучшим образом.

Одного не могу понять – зачем судьба нас связала и держит вместе? Рано или поздно проясниться, но это будет потом.

Дед говорил, что лучшим средством от тоски есть смирение. Осталось смириться и проводить Майю домой.

Пока курил и размышлял о перипетиях своей бестолковой жизни, дядька нетерпеливо поглядывал то в окно, то на меня. Дождался последней затяжки, пригласил жестом в гостиную.

Без мужского внимания дамы снова принялись обсуждать экономические проблемы. Приправленные «Рижским бальзамом», проблемы обрели мировые масштабы, наполняясь в устах подвыпивших барышень милой глупостью, которую слушать и слушать. Опять перехотел уходить, но обещал.

Когда дядька наполнил бокалы, тост взял я. Отпустил комплимент Елене Сергеевне и пожалел, что нам пора идти.

Майя подняла удивлённые глаза, не ожидая такого завершения вечера. А чего она ожидала? Была готова остаться ночевать со мной на одном диване? Впрочем, это уже не имело значения.

Выпили, послушали дядькины откровения о радости знакомства с невестой любимого племянника, а так же приглашение Майе приходить в любое время. Одним словом – всё, что в его силах.

Майе польстило внимание. Но особо ей пришлась по душе переданная мною дядькина просьба. Девушка согласилась хранить тайну, о сути которой сама догадалась. Тем более, Елена Сергеевна о том же намекнула, разузнав, где Майя учится.

О моих вчерашних грехах названная невеста не вспоминала. Когда прощались на скамейке у общежития, Майя прошептала, что пригласить к себе не может. Такой исход предполагал, потому не особо расстроился. Сегодня я ей уже без надобности.

Возвращался пешком – троллейбусы не ходили. Особо не спешил. Предзимний ветер холодил хмельную голову, успокаивал обиженного Демона, который зря проснулся, теперь скулил, раздразненный, необласканный.

Зато расчётливый Гном подсказывал: раз так завертелось – разрывать отношения с Майей не стоит. Рано или поздно дожму её. С дядькиной помощью или без – не имеет значения. Жениться на ней всё равно не буду. Пусть она планы свои, далекоидущие, с кем-то другим строит.

В квартиру пробирался как шпион, боялся лишний раз скрипнуть. Однако любовникам было не до меня: из гостиной раздавался скрип дивана, натужное дядькино сопение да притворные повизгивания Елены Сергеевны, отрабатывающей защиту кандидатской диссертации.

Не удержался, стал у дверей, послушал. Дядька молодцом – часа два минуло, как мы с Майей ушли, а он пыхтит. Можно понять: хочет откусить побольше от чужого пирога, да послаще.

Осторожно, чтобы не споткнуться в потёмках, подыбал в дядькин кабинет. Плотно прикрыл двери. Лампочку не зажигал, разделся и нырнул в заранее приготовленную постель.

Сморило мигом – замаялся за два последних дня. Давно у меня такого не случалось. Вернее – никогда. Взрослею. В засыпавшем сознании мелькали обвисшие Миросины груди, загаженный памятник Ленину, дядькины маслянистые глаза, последний зачёт «автоматом», бедро Елены Сергеевны и Майины коленки.

23 ноября 1991, Киев

Дядька разбудил перед обедом:

– Вставай, гуляка! Кушать пора.

После ночи с будущим кандидатом экономических наук, был он благодушным, но изморенным.

– Когда вернулся?

– Вы ещё не спали…

Я поднялся с дивана, придерживая рукой оттопыренные трусы.

– Мы до утра не спали! – похвалился дядька, смущённо посмотрел в окно.

Я чувствовал, как ему не терпелось поделиться радостью вчерашней победы. Приукрасить, конечно, приврать. Мужская похвальба почище женской, если этих самых женщин касается. Я ему, правда, не совсем подходящий беседчик – родной племянник, вдвое моложе. Однако не мальчик – мужчина, и, как мужчина, оценю, даже позавидую. Мужику такая зависть – лучшее признание.

– Богиня! – закатил глаза дядька.

– Красивая женщина, – согласился я.

– Не то слово… Ладно, умывайся и пошли завтракать. Вернее обедать. Ты собираешься уезжать?

Я кивнул.

– Тогда поторопись. Сейчас рано темнеет.

Пока заправлял постель и умывался, дядька сварил пельмени, настрогал бутербродов из остатков вчерашней роскоши.

– Выпить не предлагаю, – сказал дядька, сел за стол. – Давай по быстрому, а затем подвезу к автостанции. Вечером ко мне гости придут – нужно прибраться.

Такой у меня замечательный дядька. Иной бы ворчал на болячки, на политику, на жизнь-злодейку, а этот – по бабам скачет, молоденьких аспиранток обхаживает. Не удивлюсь, если до студенток доходило. С него станет.

– Ты хоть мамке не говори…

– Нет, конечно!

– И сам лишнего не думай. Как мужчина должен понимать. Если б Алёнка не захотела – ничего бы не случилось. Силой не тянул, ей защититься нужно. Решила нанести превентивный удар. А как умело нанесла! И объект выбрала правильный, и тактику, и стратегию.

– По-другому у вас нельзя?

– Можно. Только это нервы, бессонные ночи. А так – надежнее. Ей в оппоненты одна язва попалась – старая дева, которая молодых аспиранток на дух не переносит. А тут, и удовольствие хорошему человеку доставила, и диссертацию гарантированно защитила. Уж я за прошлую ночь отблагодарю!

– А муж? – мукнул я с набитым ртом. Гном сразу Миросей упрекнул, затем Алевтиной Фёдоровной. Кто бы мычал!

Дядька глянул на меня, махнул рукой.

– Видел бы ты её мужа – безвольный серый баран, созданный для рогов! И с такой королевой! Единственное – он молод. Но это пройдёт.

Доели пельмени, сгрузили тарелки в мойку. Дядька налил чаю, продолжил:

– Поженились они ещё студентами, я их учил. После окончания университета его в школу распределили, а Алёнка на кафедре осталась. Мы ещё тогда подружились – уж очень ей хотелось в аспирантуру… – дядька блаженно зажмурился. – А к мужу, говорит, привыкла, жалко бросать: добрый, любит без памяти. Но, чувствую – разведётся. Лишь найдёт подходящую замену, под стать себе.

– И многие ТАК диссертации защищают?

– Порядочно. Добрая половина бабских кандидатов и докторов. Если не явно, то замуж выходят за старых пердунов со связями. Используют, а потом ждут, когда те копыта отбросят.

– Пердуны – совсем дураки? Не понимают?

– Понимают. А толку? Ты знаешь, как за сорок молодого тела хочется! Доживёшь до моих лет – узнаешь.

Дядька нахмурился, допил чай, поднялся из-за стола. Видно, больную тему затронули. Была в его жизни одна аспирантка.

– Вот такая она – правда жизни, – сказал насуплено. Открыл форточку, закурил. – Взаимовыгодный обмен полов: мы их обманываем и употребляем, а они нас обманывают и пользуются. Так было спокон веков, так будет всегда. И осуждать – не нашего ума дело. Каждый для себя решает: что можно допустить, а чего допустить нельзя ни при каких раскладах, потому как жить с этим дальше не сможешь. Лучше сразу в могилу.

Дядька затянулся, раздавил окурок в пепельнице. Сел за стол напротив меня.

– Чего нос повесил, студент? Всё будет хорошо!

– Вас послушал – жениться расхотелось.

– А ты не спеши. К девушке своей присмотрись. Как её?

– Майя.

– Постоянно забываю. Майя-Майя… Греческая богиня, мать бога Гермеса. Присмотрись к этой богине. Она девушка разумная. Такого олуха, как ты, наставит, обережёт, станет опорой, – дядька шмыгнул носом. – Но лишь до определённой поры. Понял?

Я кивнул.

– Дальше сам думай … Собирайся, подвезу к автостанции.

Забрал сумку, накинул куртку, перекрестился на маленький образок Серафима Саровского над дверями. Дядька заметил, покачал головой, но ничего не сказал. Он – атеист, посмеивается над дедом и мамой, но её подарок не запрятал, повесил над входными дверями в квартиру – чтобы оберегала от недобрых гостей.

Ехали молча. Я смотрел на замирающий в поздней осени город и думал, как люблю дядьку. Наши неприличные приключения и общая тайна ещё больше сдружили. Я им гордился.

Когда уже прощались возле автостанции, дядька обнял, прижался щекой.

– В Городке не чуди. Времена теперь смутные. Меня попрут, чувствую. Придут молодые, злые, которые моё поколение пустят под откос. Учись сам решать свои проблемы.

– Сделаю, как говорите. Не подведу.

– Надеюсь. Ну, будь, студент! – сказал дядька, легонько стукнул в плечо, повернулся и пошёл к машине.

Уже открывая дверцу, оглянулся, помахал рукой:

– Привет мамке!

– Передам!

Газонул, лихо развернулся, помчал готовиться к вечерним гостям. Я не сомневался – будет гостья. Молодая и симпатичная. С иными дядька не водиться.

Когда отъезжал на рейсовом автобусе от Киева по житомирской трассе, ещё не знал, что больше в столицу Советской Украины не вернусь.

Через месяц с небольшим она перестанет существовать. Как и Страна.

Глава восьмая

23 ноября 1991. Рейсовый автобус «Киев-Городок»

В нагретом автобусе разморило. Уютно, как в другом измерении, отделённом от нудного дождя потустороннего мира, от его забот.

Пробовал читать, как всегда в дороге, но от сумрака глаза слезились. Отложил книгу, отмежевался веками и от автобусной реальности, вошёл в свою, суверенную, размышления над которой наполняли душу Канта священным трепетом.

Однако мои размышления наполнены печалью. Во мне сплошной клубок непримиримых сущностей, редко пребывающих в согласии. Прям батальное полотно, где ни постоянства, ни чести, ни совести.

В раннем детстве, когда лишь только осознал себя частичкой мира людей, мама поучала, что каждый человек, как и я, состоит из двух частей – тела и души. Тело даёт природа через родителей, а душу вдыхает Бог. Потому своенравное тело должно слушать мудрую душу, чтобы двойственный человечек был хорошим мальчиком. После маминых поучений я баловаться не перестал, но уже мог определить: это тело шкодничает, а душа потом сожалеет и просит прощения.

Повзрослев, к годам пяти, обнаружил, что со мной не всё так просто. Это стало самой большой тайной, и я никому не мог признаться, что состою не из двух половинок, как все, а из шести – кроме души и тела во мне живут ещё четыре существа. Вернее, три и одно. Три постоянные, а последнего, четвёртого – его как бы нет. Оно само по себе, но благодаря Нему я узнал о невидимом своём уродстве.

Первым существом, рассудительным, был Гном, в последствии названный Гномом Трезвомыслия. Он жил в голове, между мозговых извилин, впитывал услышанные или вычитанные поучения, хорошие манеры и прочие качества воспитанного мальчика. Гном был до тошноты благоразумный, скучный, но незаменимый при подготовке уроков, игре на публику и прочем лицемерии, которое называют хорошими манерами. Возмущённо надувая щёчки, стуча кулаками, он вечно спорил с остальными населенцами моей ущербной сущности, безуспешно призывал к порядку и благоразумию.