Вихрь переправ: 4. Если жить хочешь в новом мире

Тяжело выносить взгляды товарищей, полные недоумения, возмущения и тревожности. Но куда невыносимее каждый день оставаться наедине со своими мыслями, со своею совестью. И ещё этот голос, который терзал Матфея каждую ночь в самой сердцевине снов. Каждый раз юноша просыпался, судорожно хватая воздух ртом, будто вырывался из водных глубин. Да и сны, в которые погружало его утомлённое за день сознание, сплошь вязкие, мутные и водянистые. И ещё холодные, как воды мёртвого озера. «Когда придёт время – поймёшь» – четыре слова безликим голосом, даже скорее шепотком. Эта фраза неизбежно повторялась каждую ночь с той поры, как они вернулись из леса Наот-Ра. Что значили те слова? Порой Матфей не мог их вспомнить, они, как крохотные серые мотыльки, порхали совсем близко, вот-вот сядут на язык и сорвутся, но в самый последний момент исчезали. Однажды ему надоело и он, загодя приготовив лист бумаги и карандаш, посреди ночи в ледяном поту и глубокой одышке нацарапал те слова, чтобы уже никогда их не забыть. Он даже пытался спросить у таинственного голоса, что то значило, но как оказалось, права говорить во снах ему не предоставили – он мог лишь беспомощно задыхаться, а потому попытки прекратились.

И каждый день Матфей думал о Виде и Юстине Катунях. Он не видел их, казалось, целую вечность, а гадать, что с ними и как, выходило невыносимо болезненно. Пока он с ребятами бегал, как перепуганная мышь, по землям Терриуса, мысли эти скукоживались и не так кололи. Но стоило на несколько недель осесть в отдалённом посёлке, как стало ясно, что от этих иголок не сбежать и не спрятаться – они его изводили чувством неотступной вины. Всё из-за него. Вся эта история из-за него. И он должен сделать что-то, настала пора действовать, а не бегать.

Гамаюн не особо одобрял такую стратегию. Честно говоря, ворон был против того, чтобы являться к праведникам напрямую, когда на его союзника велась охота. Да, Матфей соглашался с разумными доводами ворчливого прислужника, но вслух высказывал противоположную точку зрения. Настало время идти вопреки своим страхам, так он размышлял. Гамаюн с трудом, но согласился – как ни как, а меж ними заключён договор, обратной дороги нет.

«Да и я уже не молод, в третий раз мне не быть союзником какому-то неразумному демону» – заключил ворон, обречённо взъерошив на голове и груди иссиня-чёрные перья.

– Мы с тобой, Фей! – тут же живо откликнулась Юна Дивия, наскоро заглотив завиток спагетти и едва не поперхнувшись при этом.

– Нет! Я иду один, с Гамаюном, – твёрдо возразил Матфей, стараясь не смотреть друзьям в глаза, иначе не выстоять перед их укорами. – Довольно с вас. Вы и так из-за меня натерпелись. Я не должен был вас втягивать.

– Ещё чего! Даже не думай, Инженер, – рявкнул Эрик Горденов. Тот факт, что он назвал приятеля прозвищем, которым Матфея звали крайне редко и которое он получил, благодаря своей университетской специальности, говорил, что Эрик крайне раздражён и взволнован. – Или мы все вместе, или никто. Один ты никуда не пойдёшь – это самоубийство в чистом виде.

С высоты буфетного шкафчика коротко каркнул ворон, и в том Эрик усмотрел лишь подтверждение своих слов. Пусть речь Гамаюна ему была непонятна, но пернатый прислужник только что выступил не в пользу союзника, потому что Матфей посмотрел на птицу с упрёком.

– Нет, я не могу. Я не вынесу, если с кем-нибудь что-то случится, – снова возразил Матфей Катунь, но голос его звучал уже не так твёрдо. Будто силы уверенности таяли в нём.

А тут ещё и Рарог решил произнести речь, завертелся под ногами, замельтешил и писклявым голоском возносил:

– Господин, ворон дело говорит: теперь сила в единстве. Твой друг прав, нельзя разлучаться с теми, в ком сила и поддержка. И я ни за что не оставлю тебя, даже, если с тобой ворон. Да не в обиду ворону сказано. Ложки-поварёшки, остались от козы рога да ножки!

– Соглашусь с ящером, наверное, впервые. Да не в обиду сказано, – хмуро каркнул ворон.

Оборона Матфея трещала по швам и покрылась сотнями трещинок. И друзья, почуяв слабину друга, принялись на свой лад, горячо и громогласно разрывать упрямство Матфея, пока он не склонил голову и не сдался. Чего кривить душой, он испытал и облегчение от того, что не один, и сожаление, что не выдержал собственного испытания воли.

– Завтра утром мы двинем вместе, – подытожила Юна, её вишнёвые глаза сияли довольством. – У нас есть пара переправщиков, а этого вполне достаточно для нашей боевой команды. Верно?

– Есть ещё один аспект, – вдруг решила высказаться Лукерья Баранка, она хоть и участвовала в уговорах, но мало, уважая чужое мнение. – Вы хоть что-то знаете о Буэро? Эта страна отличается от всех прочих. И отличие там с большой буквы «О».

Никому, конечно, ничего о стране, в которой должны были находиться родители Матфея и Совет Держав праведников, не было известно.

– Так я и думала, – произнесла Лука, обведя всех взглядом. Её глаза остановились на окошке, морозный узор под натиском домашнего жара растёкся и струйками сочился на подоконник. За стеклом стояла кобальтовая ночь. – Думаю, лучше всего рассказать об этой удивительной стране за чашкой чая.

Лукерья оказалась права, чай подошел как нельзя кстати.

Под глоток чёрного со смородиновым листом чая, вприкуску с миниатюрными кексами, девушка с волосами цвета вишнёвой меди завела речь.

– Была я однажды в столице Буэро, Левирро, правда, неделю там пробыла. Не буду вдаваться в детали того дела, из-за которого я там, собственно, и оказалась, не очень-то они приятные. Скажу вот что: это государство, в котором отказались от средств передвижения на газе и бензине, а ещё там нет электричества. Общество современного типа, но живёт в традициях XIX века. Камины и печи топятся дровами, углём и торфом. Освещение свечное. Транспорт: дилижансы (как личные, так и общественные), могут сцепляться по нескольку сразу, управляет возница, одетый в современную одежду; есть велосипеды и рикши – это уже вариант бедняка.

Над столом зависло молчание, все ожидали сюрпризов, как на отдельно взятых островах, – ядовитые туманы и искажённый ход времени уже не казались чем-то из ряда вон. Но целая страна, живущая по старинке, застрявшая как минимум в позапрошлом веке, – это что-то с чем-то. Такое нужно переварить… вместе с кексом.

– Нам придётся ходить в длинных платьях с корсетом? – озадачено поинтересовалась Юна Дивия. Мальчишки ехидно усмехнулись.

– Нет, это не обязательно. Можно одеваться в ту одежду, к которой вы привыкли, – успокоила приятельницу Лукерья милой полуулыбкой. – Правда, в местной одежде ребята выглядели бы… как бы лучше подобрать выражение… презентабельнее и по-джентельменски что ли.

– Мы туда не на показ мод собираемся, а по делу, – сухо проговорил Матфей Катунь, без аппетита доедая свою порцию выпечки. Магазинным кексам никогда не сравниться с домашней, маминой. – Если можно обойтись без переодеваний, будет лучше.

– А я вот не против хорошего костюма, – широко улыбнувшись, оговорился Эрик Горденов. В Философе вновь заговорил щеголь, которого все прекрасно помнили и не забывали. – Добротная одежда всегда выгодно подчёркивает отменный вкус.

– Вот кому-кому, а нашему Философу в старомодной стране будет чувствоваться превосходно. Не так ли, Эр? Как рыба в воде, – подметил Виктор, прожёвывая ванильную сдобу и весело подмигивая собеседнику напротив себя.

– Кому-то не мешало бы поработать над своим стилем, – парировал Эрик, бесстрастным голосом. Такого рода подколки его давно не трогали и не задевали.

– Да, эта страна даст нам новые испытания. Достаточно того, что там транспорт на конной тяге, – перебила ребят Юна. Её уже будоражило скорое знакомство с причудливой столицей Буэро.

После чаепития ребята на скорую руку прибрались в домике Эдуарда Барсгарда: всё-таки отчаливать, оставив жилище неприбранным, кое-как, выглядело как минимум свинством.

Позже Эрик намеревался вернуться и восполнить съестные запасы в домике, как было до их прихода. Но на всякий случай написал записку от своего имени и имени друзей, где вкратце объяснялся с родительским знакомцем и просил извинить за несогласованное вторжение. Впрочем, Эрик был уверен, что дядя Эдуард сердиться не станет, не такой он человек.

Рано утром, поднявшись задолго до рассвета и позавтракав, как следует, – хотя Эрик Горденов высказывал сомнения по поводу переправы на полный желудок – компания друзей затушила печь, заперла дверь гостеприимного дома и проследовала по центральной дороге через весь посёлок. Ребята двигались по тому же пути обратным курсом. Когда они вышли на исходную точку, Белручей смотрелся размытым пятном, припорошенным искрящимся снегом. Кое-где уже горели огни – кто-то тоже уже проснулся и ожидал новый день.

– Пора, – подбодрил приунывших друзей Матфей Катунь.

Он и сам загрустил, бросив прощальный взгляд на уютные струйки дыма, вьющиеся из печных труб. Там, за спиной, остался дом, согревавший и оберегавший их много дней. Да и январский мороз подтачивал весь задор, который они подрастеряли по пути из посёлка. Воздух дрожал и искрился, наполняя лёгкие колкой свежестью и густой нотой хвои – Белручей, точно безымянный перст, окружало смарагдовое кольцо соснового леса.

Ничего, в Буэро картина прояснится. С неизвестностью всегда так, размыто и тревожно.

Вскоре на пригорке, где стояла группка людей, завертелся со звериным рёвом, вмиг выросший из земли вихрь, а спустя минуту никого уже не было. Только бледнеющее небо, несколько дрожащих звёзд и дышащий печным дымом посёлок.

3. Все куда-то спешат

Она вышла на улицу, до того невмоготу находиться с навязчивостью этой дурочки, Салины, дотошливой в своей угодливости. Пусть они обе и землячки, но земля Мириса не достаточное основание, чтобы Зиновия сносила узколобость соотечественницы.

Так не доставало привычной снежной зимы. В Фиренце продолжала господствовать глубокая осень, которая через пару месяцев должна была незаметно смениться весной. Но невзрачный январь, его серое начало, тяготил душу белокурой девушки, тревожа память и ненароком погружая в меланхолию.

Кутаясь в пальто голубовато-белого цвета, Руссу замерла в паре шагов от крыльца домика Аликуды, а затем решительно устремилась прочь. Необходимо пройтись, прочистить мозги, подышать сырым, но живым воздухом и отстраниться от назойливой союзницы, пусть и преданной Зиновии всем сердцем, душой и телом.

Мельхому пришлось ещё горше; волк, тем более такой приметный, как мириский, находиться в пределах города не мог. Пришлось прислужнику довольствоваться дикими окрестностями Фиренце, подальше от Калаис-Виве-Куи, где госпожа гостила весь остаток декабря, задержавшись в январе. Их встречи носили краткий и пронзительный по душевности характер, но конспирация оставалась на первом месте, а потому Мельхом старался ничем не привлекать внимания людей, дабы тем не навредить союзнице.

Сегодня не был день встречи, хотя Зиновия всем своим существом жаждала встретиться взглядом с серыми глазами волка, обнять и прижаться к его густой молочно-серого оттенка шерсти, вдохнуть волчий запах, который всегда вызывал память того дня, когда она изменилась и встретилась с любимцем. Их краткие единения дарили покой, в них она черпала своё терпение и силу действовать дальше.

Зиновия Руссу брела по грунтовой дорожке, вытоптанной тысячами неугомонных ног, коренастые оливы по бокам простирали в стороны полуголые ветви. Нос забивали запахи перепрелой листвы, влажной земли и кошачьей шерсти. Мысли неотступно преследовали её, под их натиском она замедлила шаг, и вдруг остановилась, задрала голову вверх. Небрежно собранные в узел, волосы рассыпались белоснежным каскадом, точно снежная лавина. Миндалевидные глаза на бледном лице сощурились, пусть солнце в полной мере не казало себя миру, его незримое воздействие ощущалось.

Меж свинцовых облаков образовались крупные прорехи, точно горла колодцев. Солнечный свет сочился из них, рассыпаясь мельчайшими брызгами. Казалось, что не небо над головой, а своды гигантской пещеры, древней, появившейся вместе с этим миром. А норы-колодцы жизненно необходимы для пропуска божественного воздуха – иначе задохнешься, иначе высоченные своды падут и раздавят ужасом своей мощи, иначе и быть не может.

На краткий миг она забыла, как дышать и, вспомнив, уподобилась выброшенной на берег рыбёхе, широко разверзнув уста и с шумом втягивая холодный сырой воздух. Утраченная давным-давно сестра по крови, потерянная недавно сестра по дружбе – образы нарождались и рассыпались в прах перед её мысленным взором. Сколько ещё у неё отнимут частичек души, скольким ещё ей предстоит жертвовать?

Желание прижаться к волчьей шкуре и ощутить горячее дыхание зверя совсем близко от лица, вырвали негромкий, но полный горечи стон. Дыши, не забывай дышать, напомнила себе разумная и расчётливая сторона разума. Не забывай о потерях, вторила хрупкая часть, та, которую Зиновия загоняла так глубоко, что внезапное вызволение ошеломляло остротой чувств.

Иногда в тупиковые минуты, как эта, Зиновия обращалась к воспоминаниям о мужчинах, уходя от невыносимой стороны своих эмоций.

Их было не так много, чтобы долго перебирать в памяти. Пожалуй, даже мало. Но первым прояснился образ Кёрка, юного гитариста из школьного джаз-бэнда. Сердце затрепыхалось, точно взволнованная пичужка, давно забытое, остывшее, обратившееся в стылые угли, заискрило. Нельзя войти в одну реку дважды – старая, затёртая до рванья истина. Остался привкус остроты первого раскрывшегося бутона, но самому цветку не суждено заново расцвести. И всё же она оставалась благодарна юнцу-бунтарю, разбудившему её сердце, пусть и на время, но преобразив девочку, чуть неуклюжую и стеснявшуюся своей рослости, в уверенную девицу.

Стремительная юность пронеслась перед её глазами несколькими образами, не тронувшими её чувств, но оказавшимися полезными в ином качестве – в амплуа посредников. А вот и тот, кто затронул струны сильнее. Револьд. Это имя на вкус отдавало терпкой горчинкой, пикантной и … желанной. Зиновия удивилась этому открытию: до сих пор она относилась к вурдалаку исключительно, как к временному пристанищу, удобному покровителю, полезному инструменту для достижения высшей цели. Но вспомнив его сильные руки и крепкие пальцы на своём теле, его худой, но не лишённый изящества торс уже под касанием её ладоней, его ненасытность и требовательность в ласках и одновременная щедрость в отдаче, она даже пожалела, что оттолкнула этого мужчину. Но он никого не любит, напомнила она себе, никого, кроме мертвячки-жены. Все женщины для него – бледные тени, отголоски его Марии. Это увещевание отрезвило её, но всё же сожаление о великолепном любовнике, к которому она – нехотя Зиновия всё же признала – питала чуть большее, чем банальный интерес. Если бы всё переиграть сначала… но опять же нельзя войти в одну реку дважды – закон незыблем для всех.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.