Олег. Путь к себе

– Кто таков? Что надоть?

Я так растерялся, увидев человека в очках, что стоял и смотрел на него.

– Язык проглотил?

Я опомнился:

– Нет, извините, я от неожиданности, – и не сдержав любопытство, спросил, – а почему вы в очках, сейчас же корректировку зрения можно сделать за пару минут, ну, по крайней мере, линзы вживить.

– Я-я-ясно, – насмешливо протянул дед, – самый умный заявился. Ссыльной что ли?

– Почему же самый умный? Ну да, я – Олег Иванов. Меня ждут, должно быть.

– Ждут, ждут, – проговорил он, встряхнув газету и складывая её, – Проходи, Ли-и-и-н-за, – насмешливо протянул он.

Было обидно, но я ничего не сказал, только хмыкнул, чем почему-то ещё больше рассмешил деда.

– Что смешного?

– Вон лифт-та, – махнул дед, показывая на двери лифта. – Третий этаж тебе, Линза.

Я отвернулся и пошёл к лифту. «Вот противный дед, и что привязался. А я, похоже, получил прозвище. Линза. Хорошо ещё, что не хлыщ городской какой-нибудь или ещё что. С такого станется». Я вошёл в лифт и нажал на кнопку. Дверцы мягко закрылись, и лифт степенно, не торопясь, пополз вверх. «Допотопный какой-то, еле ползёт. Ладно. Сейчас главное – поставить себя. Раз на меня приходил запрос и в Наукоград, и в суд, значит, я тут очень и очень нужен, и могу ставить условия. Что мне выторговать?– я задумался, прикидывая, – Во-первых, мне нужен робот-помощник, а если у них тут роботы не приняты, то пусть дадут помощника по хозяйству. Я не могу заниматься наукой, когда голодный или в грязной одежде! Хотят учёного, пусть обеспечивают его всем необходимым. Во-вторых, . . .».

Двери лифта открылись. Я попал в холл, из которого вели несколько дверей, а в центре, прямо напротив лифта, за офисным столом сидела премиленькая молоденькая девушка. Я был приятно удивлён. При виде меня девушка улыбнулась:

– Здравствуйте, Олег. Дед Анисим позвонил, что вы пришли. Подождите, пожалуйста, я сейчас спрошу примет ли вас отец Окимий, – она чуть слышно переговорила о чем-то по браслету и сказала, уже обращаясь ко мне:

– Проходите, пожалуйста, отец Окимий ждёт вас. Вон в ту дверь, которая посередине.

Я кивнул, и, поблагодарив, направился к двери, на которую она мне указала. На деревянной двери, выкрашенной белой краской, был изображён большой цвета золота крест, а под ним небольшая медная табличка с надписью: «Отец Окимий – настоятель Богоявленского уральского монастыря».

Я невольно зябко передёрнул плечами. «Представляю, что за келья там с попом в сутане и огромным серебряным крестом на толстом животе» – мелькнула мысль. Я поискал глазами сканер, к которому по привычке хотел приложить браслет, но ничего такого не увидел, и растеряно обернулся к девушке. Она, как мне показалось, насмешливо наблюдала за мной. Увидела, что я смотрю на неё, и подняла руку, сделала жест, будто стучит в дверь. Я хмыкнул: «Древность дремучая, она и есть древность дремучая», и постучал.

За дверью некоторое время было тихо, потом я услышал голос:

– Войдите, – и дёрнул дверную ручку.

Дверь открылась, и я вошёл в небольшой, но светлый кабинет. За обычным письменным столом, спиной к окну, в которое заглядывало чистое голубое небо, сидел пожилой человек, как мне показалось, в чёрном халате с широкими рукавами. Как я узнал впоследствии, это была рабочая ряса настоятеля. Он что-то писал на клавиатуре, и поднял на меня глаза, когда я вошёл. Закрыл крышку компьютера и откинулся на спинку кресла. Да, да именно кресла. У трансидов не бывает таких жёстких подлокотников, на которые он положил руки, с интересом рассматривая меня.

Я прошёл вперёд и остановился перед самым столом:

– Здравствуйте, – хотел добавить отец Окимий, но почему-то не решился, мне показалось это смешным и глупым, какой он мне отец-то!

– Здравствуйте, – ответил тот, – проходите, пожалуйста, садитесь, – и указал на деревянное с виду кресло, которое находилось слева от его стола.

Я сел и почувствовал, что кресло действительно было деревянным, немного поёрзал, пытаясь поудобнее устроиться. Хотя разве это возможно на деревяшке?

Настоятель едва заметно усмехнулся краешками глаз. Может показалось? Но я вспыхнул и гордо выпрямился. «Что, собственно, за цирк? В самом деле! Какое мне дело до этого Окимия или как там его? Судя по тому, как он добивался, чтобы меня сюда перевели, это ему до меня есть дело. Так что послушаем, что он хочет и что предложит! А я ещё поторгуюсь, мои мозги немало стоят»! И я решительно взглянул в глаза сидевшего напротив.

– Я – Олег Иванов. Направлен сюда к вам по вашей просьбе (я специально выделил эти слова, пусть не забывает, что это он во мне нуждается, а не я в нем!) на поселение, на работу в обсерватории на три года. Насколько мне известно, вы посылали мне приглашение к сотрудничеству ещё, когда я работал в обсерватории Наукограда. Так что я готов выслушать ваши предложения и рассмотреть условия моего научного сотрудничества.

Отец Окимий соединил руки, большие пальцы медленно вращались друг вокруг друга. Его серые глаза удивительно пронзительные и спокойные, чуть прищурились и насмешливо смотрели на меня. И эта скрытая где-то в глубине них насмешка раздражала меня, щекотала мою гордость и вызывала досаду. Я выпалил заготовленную заранее фразу и замолчал, раздражённо смотря ему прямо в глаза.

Наступила пауза, которую наконец прервал отец Окимий.

– Да, мы посылали запрос и в обсерваторию, и потом, – он чуть помедлил и закончил, – позднее. Я изучил ваши работы, и с удовольствием обнаружил, что тема вашего исследования пересекается с той работой, над которой мы работаем здесь. Выводы ваши довольно интересны, но, как мне думается, не точны.

– Не точны? Что вы хотите этим сказать? – я вскинул подбородок. – Мои выводы и моё открытие одобрено и запатентовано научным сообществом на всемирном научном конгрессе. Где вы увидели их неточность? И в чем?

Отец Окимий помолчал и ответил:

– Я думаю, что мы с вами все обсудим, когда начнём работать вместе. Как я понял, у вас есть условия, которые мы должны выполнить, чтобы вы приступили к научной работе тут. Я вас правильно понял?

Я смутился, поняв, что сморозил чушь, я же в ссылке и не мне ставить условия. Но решил держать лицо до конца, а вдруг выгорит?

– Ну не то чтобы, условия, – я решил все-таки смягчить тон. – Условия тут, конечно же, ставите вы. Я же простой ссыльный. Однако, мне бы хотелось обратить ваше внимание, что научная работа требует большой самоотдачи и всего человека, всего его внимания. Без отвлечения на мелкие бытовые вопросы, – я взглянул на отца Окимия. Он сидел и чуть кивал мне в ответ. Это подбодрило меня, и я продолжил. – Вы понимаете, что я попал в совершенно иную для меня среду, к которой я, к сожалению, не приспособлен.

Отец Окимий кивнул на мою забинтованную кое-как руку:

– Это, как я понимаю, бытовая травма? – улыбаясь в седую бороду, проговорил он.

– Да, – вскинулся я, – и извините, ничего смешного я в этом не вижу. Вы же прекрасно знаете, какая жизнь в городе и как она отличается от здешней.

Отец Окимий снова покивал:

– Так что же вы собственно хотите? Ссылка – не курорт.

– Я понимаю. Но я думаю, что для научной работы было бы лучше, если бы я не отвлекался на бытовые мелочи, и я, – я вдруг стушевался, но взял себя руки и договорил, – был бы вам признателен, если бы у меня был помощник по хозяйству. А я бы смог полностью посвятить своё время научной работе.

– Ясно, – проговорил Окимий. Он сидел и изучающе смотрел на меня, – значит помощник по хозяйству?

– Да! Если это возможно, то я бы мог заказать себе робота-помощника. Средства у меня есть, вот только доступа к глобальному интернету нет.

– К сожалению, роботы запрещены в монастыре и в прилегающих к нему поселениях. А выделить человека, который помогал бы вам по хозяйству, – он насмешливо развёл руками, – сами понимаете, лето на дворе, каждая пара рук на вес золота. Мы же тут живём тем, что сами вырастим да заготовим. Для научных изысканий у нас и время то сейчас не подходящее.

– Как же? Вы же сами приглашали, не на сезонную же работу, на договор.

– Да. Не на сезонную, не на сезонную, – он задумчиво побарабанил пальцами по столу, – но, знаете ли, с людьми, с которыми заключён договор на конкретную работу, которые имеют доступ к глобальному интернету и могут обеспечить себя всем необходимым, и со ссыльными, прибывшими на постоянное место жительство по решению суда на наше иждивение, отношения не могут быть идентичными, согласитесь.

Я понуро кивнул.

– Ну, хорошо, когда я должен приступить к своим обязанностям? Вы мне покажите обсерваторию и мой кабинет?

– Покажу, покажу, – пробормотал отец Окимий, и связался с секретарём:

– Что, Люсенька, Герасим пришёл?

– Дожидается, отец Окимий!

– Хорошо, пусть войдёт.

В кабинет боком втиснулся и остановился у входа мужчина, тот самый, что на станции с сыном грузил товары в телегу, и пробасил:

– Добрый день, отец Окимий! Звал?

– Здравствуй, Герасим. Звал, звал. Проходи, садись, – отец Окимий кивнул на кресло с другой стороны стола, напротив меня.

– Да, чего уж я тут, – махнул рукой Герасим.

– Ну, хорошо. Скажи, Герасим, как у тебя с делами? На сенокос скоро?

– Ну! А то, как же. Июль же. Трава в самом соку, пора и на покос. Я уж завтра с Митрей собираюсь.

– Это очень хорошо. Надолго?

– Дак, как обычно, недельки на три-четыре, может и поболе выйдет. Как с погодой. Надо на всю зиму подготовить сенца-та, чтоб и нам, да и монастырю пособить.

– Вот и славно. Герасим, вот тебе и ещё руки.

– Какие руки? – Герасим недоверчиво покосился на меня. – Вот этот трухлявый, что ли?

– Герасим! Что ты такое говоришь, побойся Бога! – строго одёрнул его отец Окимий.

– Прости, Отец Окимий, только ослабони меня от энтого! Работы будет невпроворот, а когда за ним следить-то? Они – городские – хуже малых детей! Заморится, да ещё, не приведи Господь, убьётся чем! А на мне ответ. Никакой работы, один погляд за ним!

Отец Окимий пднялся и строго выпрямился.

– Ты, Герасим, никак забыл, что на последней исповеди я тебе сказал, что подумаю об епитимии для тебя? Так вот. Считай, что я налагаю на тебя такую епитимию, – отец Окимий поднял крест, висевший на его груди.

Герасим истово перекрестился и подошёл поцеловать крест и руку настоятеля.

– Покорно слушаю, Отче. Прости, мя грешного! – тяжело вздохнул он.

– Вот и хорошо, вот и славно! Олег Иванов под твоё начало переходит отныне и до особого моего распоряжения. Ступайте с Богом, – он перекрестил нас и опустился в кресло. Открыл компьютер.

– Пошли что ль, Олежка? Завтра поутру в дорогу. Готовиться надо, – сказал Герасим, и, прихрамывая, закосолапил к выходу.

Я растерянно поднялся с кресла.

– Позвольте! Я не понял. Как же так. Я – учёный. Я никогда и не косил, какой от меня там толк?

Отец Окимий строго взглянул на меня.

– Не о чем говорить больше, ссыльный. Исполняй, что велено. Ступай, – и властно махнул рукой.

Глава 10. Раньше смерти не помирай

Фёка ласково смотрела на меня, я хотел что-то сказать, но она нежно провела пальчиком по моим губам. Сердце сладко замерло, я закрыл глаза и потянулся к ней, чтобы обнять, но руки сомкнулись в пустоте.

Я огляделся и ничего не увидел. Я стоял в густом, как кисель, тумане, ничего нельзя было разобрать, только краем глаз угадывались мелькающие тени, которые пропадали, когда я пытался их разглядеть.

– Олег! – отозвался набатом в голове зов Фёки.

– Фёка! Ты где, Фёка?

– Олег, Олег! – звала она.

Я бросился на её голос, бежал и падал, и снова бежал. Туман цеплялся за одежду, за ноги, бросал в лицо липкие холодные ошмётки. Я с трудом отдирал их и задыхался, захлёбывался туманом.

– Фёка! Фёка!

– Олег! Олег! – всё ближе, всё отчётливее раздавался родной голос. Где-то здесь, вот сейчас, сейчас!

– Олег! Да проснитесь же, – кто-то тряс меня за плечо.

Я открыл глаза и увидел Митрия, склонившегося надо мной. Я сел, и провёл ладонями по голове и лицу.

– Ты чего?

– Ну, как чего? Ехать же пора. Отец сказал, чтоб не мешкали. Собирайтесь скорее. Вот смотрите, чего он вам прислал, – он поднял с пола мешок и положил на лавку.

– Что это? – я встал с постели и подошёл посмотреть. Раскрыл мешок и удивился: – А отец твой не забыл, что сейчас июль? А тут и сапоги, и тулуп.

– Так, ночи-то холодные бывают. Да и косить босым, что ли будете, или в ваших ботиночках? Босым нельзя, а ваша обувь не годятся. Коротка больно, а утром роса, да и змеи опять же. Сапоги надо. Одевайтесь, одевайтесь! Отец уж скоро за нами будет.

– Ладно, посиди, я умоюсь.

Пока я приводил себя в порядок и одевался, Митрий растопил печку и, сбегав в ледник, собрал завтрак. Когда я вошёл на кухню, на конфорке уже весело скворчала глазунья с салом, а на столе стоял горячий чайник. На нём вместо крышки пристроился маленький заварочник и потел пузатым боком, а рядом в большой тарелке истекал душистым ароматом свежеиспечённый хлеб, нарезанный крупными ломтями.

– Садитесь завтракать. Отец велел, чтоб вы крепко поели на дорогу.

– О! Спасибо, Митрий, как ты ловко управился.

– А то! Я ж сызмальства по хозяйству. Мы с отцом вдвоём живём, ему некогда бабьими-то делами заниматься. На нём вся обсерватория и поселение, а это считай десять дворов, – гордо выпятив грудь, похвалился мальчик.

– Он завхозом тут?

– Каким завхозом? Да нет! Староста он.

– Ясно, – улыбнулся я, садясь к столу.

– Ну, так вот! А вы кушайте, кушайте, – он подвинул ко мне сковороду. И вдруг стукнул себя по лбу: – Ложку-то! – и бросился к буфету. – Ну, так вот, – продолжал он, положив ложку рядом со сковородкой, – дом на мне, так что я всё могу, – и стал наливать в стакан душистый травяной чай. – Пускай, чуток простынет.

– Ясно, – я с удовольствием смотрел на раскрасневшегося парнишку. – Слушай, Митрий, что ж я один есть буду? Давай со мной!

– Да нэ, нэ, я уже покушал! Вы не подумайте, мы тут не голодуем, – он замотал взъерошенной головой.

– Да не могу я есть, когда человек рядом сидит и не ест, – я даже отодвинул сковородку. И правда, кусок в горло не лез, когда рядом парнишка, может и голодный, кто его знает?

– Экий вы! – засмеялся Митрий.

– Давай, давай, не стесняйся. Дорога дальняя. Когда ещё обедать будем? Кушай, – я пододвинул ему сковородку.

– Да нэ, тут не шибко далеко-то будет, – ответил Митрий, и, довольно шмыгнув носом, взял хлеб:

– Ну, если только сальца с хлебом, я смотрю вы его не очень?

– Жирное. В городе мы к такому не очень привычные.

– А яйца-то в городе есть?

– Ну, скажешь, яйца везде есть, – улыбнулся я.

Так смеясь, мы быстро опустошили сковородку и принялись за чай.

– Хлеб-то кто пёк?

– Так это наша тётка Матрёна испекла. У неё лучший хлеб в округе, даже лучше, чем у тётки Глаши.

– А Глаша, что не ваша?

– Да не, тётка Глаша в поселении при монастыре живёт. Ейная дочка, Анька, со мной в одном классе учится, а Матрёна у нас тут при обсерватории.

Митрин браслет звякнул, и он, едва взглянув на него, вскочил.

– Отец приехал. Пошли! – и кинулся к печи, выгреб угли в железное ведёрко, стоявшее рядом, плотно закрыл его крышкой. – Пошли, всё, некогда допивать. С собой возьмём, – он слил остатки чая во флягу и протянул мне. Мякишем досуха вытер сковороду и сунул в рот. – И хлеб соберите с собой, вот в тряпицу заверните, – он достал из-за пазухи кусок серой полотняной ткани и положил на стол, – чистая. И в мешок суньте. Мешок с собой не забудьте! А я пока угли из дома унесу, – и кинулся к выходу, прихватив железное ведёрко с углями.

Я завернул хлеб, сунул его в мешок вместе с флягой. Огляделся, вроде бы все в порядке, и, подхватив мешок, пошёл за Митрием.

На дороге прямо напротив дома стояла уже знакомая мне серая с тёмными пятнами на боках и чёрной гривой лошадь, запряжённая в телегу. Рядом с телегой ходил Герасим, что-то поправляя.

– Здравствуйте, – поздоровался я, подходя.

Герасим хмуро исподлобья глянул и ответил:

– Здорова. Что так долго-то? Я ж предупреждал, что с утра пораньше поедем.

– Да вот, пока собрался.

– Ладно, садитесь. Поехали уже.

Подбжал Митрий. Мы с ним пристроились рядом позади телеги на старом, похоже, прошлогоднем сене, оно уже слежалось и было жёстким. Герасим тронул поводья:

– Но, милая! – прикрикнул он, и лошадь, помотав головой, мерно зашагала по дороге.

Я приметил, что путь наш шёл по той же дороге, что и вчера. Только теперь мы ехали в обратную сторону.

«Интересно, какой покос в горах? Тут одни бугры да лес, большие поля только в самом низу, у подножья горы. Неужели туда поедем? Далековато сено-то оттуда зимой возить». Дорога до сенокоса и место, где мы будем жить несколько недель, меня беспокоило куда больше, чем сама косьба. Ещё вчера, когда первое удивление и возмущение таким не целесообразным использованием моего интеллекта прошло, я довольно быстро смирился, убедив меня, что нужно все это рассматривать, как летний отпуск, отдых в деревне. Погода стояла чудесная, природа замечательная. А поработать на свежем воздухе, что может быть лучше? Да и что это за работа такая, травку косить. Смешно, право, вон Митрий, ребёнок, и то с ним справляется. В общем, настроение у меня было неплохое. Да и общество вполне устраивало. Хозяйственный парнишка мне определённо нравился, а его отец – Герасим, которого судьба дала мне в начальники, человек достойный уважения, опытный, мастеровой. Не зазорно у такого и поучиться чему. Хотя всё-таки, он был человек небольшого интеллекта, скорее, дикарь, чем я и объяснял его угрюмость. Я посматривал на него с любопытством. Особенно занимал меня его шрам, изуродовавшее лицо. Должно быть, он отрастил усы и бороду, чтобы хоть как-то скрыть его.

«Где он мог получить такое увечье?», – гадал я и никак не мог ничего придумать. Наконец, решился спросить Митрия. Я покосился на него. Паренёк лежал на спине, закинув руки за голову, смотрел в небо и покусывал соломинку.

– Митрий, а скажи, пожалуйста, – решился я, – откуда у твоего отца такой шрам?

– А-а-а, это его медведица пометила.

– Как это пометила? Давно? Здесь что медведи водятся? – мне стало не по себе.

– Ну, давно. Я ещё тогда совсем маленьким был. Отец зимой ходил с артелью лес валить на дрова. Ну, и мамка с ним, меня с соседкой молодухой оставили. У неё только ребёночек народился, так её дома по хозяйству и оставили, мамка упросила заодно и за мной поглядеть. Ну вот. А там шатун на мамку напал. И что ему не спалось? Кто знает? Может зима тёплая или потревожил кто. А может, заболел чего. Кто его знает? Только наткнулся он на мамку, – голос парнишки дрогнул, и чуть помолчав, он продолжал, – а мамка-то и закричала. А отец недалеко был. Он кинулся. А мамка вся в крови лежит, и над ней медведь. А у отца кроме топора и нету ничего. Ну, пока люди подбежали, отец шатуна-то завалил. А тот ему вон лицо и всю правую сторону располосовал. Отец потом долго в больнице лежал, без ноги вот теперь, а мамка… совсем померла.

– Как без ноги? – поразился я, – А такие мешки таскает.

– Ну а что без ноги-то? Не без головы же, ему протез сделали вон какой хороший. И почти совсем не натирается. А сильный он у меня ого-го-го какой! Что ж ему на печи лежать? Да и я же рядом, пособлю всегда.

– А ты что не учишься?

– Почему не учусь? В шестой класс осенью пойду. У нас в нижнем поселении, что у монастыря, очень хорошая школа.

– Любишь учиться?

Мальчик помолчал, словно раздумывая:

– Учится интересно, книжки из монастырской библиотеки разрешают читать, и отец Окимий иногда приходит, интересно про Бога рассказывает. Только уроки уж больно долгие, – Митрий прерывисто вздохнул и замолчал.

– Скажи, Митрий, а отец Окимий давно тут настоятель? Никогда не слышал, чтобы настоятель монастыря, верующий человек серьёзно занимался наукой. А у вас целая обсерватория! Просто удивительно!

Митрий довольно хмыкнул, перевернулся на бок и, чуть привстав, опершись на подложенную под голову руку, возбуждённо заговорил:

– А то! Наш настоятель я думаю самый учёный из всех! Это только дураки говорят, что если человек верит в Бога, то значит он тёмный и необразованный. А на что Бог человеку разум дал? Чтобы человек думал и проходил науки всякие. Отец Окимий всегда говорит, чем духовнее человек, чем больше он открыт сердцем Богу, тем быстрее сможет постичь самые тайные тайны природы. Наш настоятель, очень почитаемый всеми священник! Этот монастырь он сам и закладывал. Он тогда ещё совсем молодым бы, только Университет закончил в Наукограде. Астрофизиком!

– А что он в таком молодом возрасте да сразу после Университета и вдруг в монахи ушёл? – поразился я.

Митрий сел, покосился в спину отца и тихо-тихо зашептал:

– Это страшная тайна! Правда, о ней все знают, но нельзя говорить, – он приложил палец к губам.

– Ну, хорошо, тайна так тайна. Согласился я.

Митрий улёгся на сено. Но я чувствовал, что ему очень хочется рассказать об этой страшной тайне, так хочется, что он не мог усидеть на месте. Подобравшись ко мне поближе, на самое ухо чуть слышно зашептал:

– Ладно, расскажу, только вы никому, что я рассказал!

– Обещаю, – улыбнулся я.

– И не смейтесь, я серьёзно.

– Я не смеюсь, что ты! – серьёзно сказал я.

– Ну, так вот. Отца Окимия тогда звали Борисом. Он только закончил Университет и получил направление в какую-то обсерваторию на работу. А он в это время только-только женился. И поехали они с молодой женой к новому месту жительства. А жена его была беременная первенцем. А там, куда они приехали и стали жить, до города было далеко, и жена его с ребёночком-то померла. Что-то там у неё не так случилось, взрослые говорили, какая-то редкая болезнь что ли, я не понял. Ну, вот стала она рожать, а местный врач говорит, что ему не справится, и что в город надо. А аэромобиль не успел. Она и померла, и ребёночек. И всё. Отец Окимий, ну тогда Борис, как с ума сошёл. Так, говорят, сильно любил жену. Ушёл с работы. А через какое-то время постригся в монахи. А монастырское начальство посмотрело, что у него образование, да и горе такое, и дали ему большое дело, чтоб, значит, отвлёкся. Назначили сюда настоятелем строить монастырь. Вот с тех пор он и тут, говорят уж пятьдесят лет.

– Да, печальная история.

– Это ещё Отец Окимий мужественный человек, а мог бы спиться и всё. Я слышал, так бывает.

– Угу. Мог, конечно.

Мы задумались, каждый о своём.

Вот у меня Фёка жива – здорова. А ведь мы тоже любили друг друга. Да и теперь, когда я о ней вспоминаю, сердце щемит. "Эх, Фёка, Фёка. Разошлись наши пути, не жена ты мне больше, уйду к чёрту в монахи"!

* * *

Телега свернула с хорошо накатанной дороги, и мы затряслись по грунтовке, петляющей в лесу. «Где ж тут косить-то? Склон сильный, да и полянки небольшие», – думал я. Вскоре деревья расступились, и мы выехали на большое поле луговых трав, вытянутое в форме ладони и зажатое между горами, поросшими лесом. Прямо посередине него синело круглое озерцо. А в нескольких метрах от воды темнело какое-то строение, которое вблизи оказалось добротно сколоченным сараем.

– Тпру, стой родимая, – Герасим остановил лошадь около сарая. Митрий спрыгнул. Я сошёл следом и прошёлся, разминая ноги.

Герасим уже гремел засовом.

«Вот и мой новый дом», – усмехнулся я, осматриваясь.

– Митрий, – подошёл я к мальчику и шепнул на ухо, – а где здесь туалет?

Митрий вытаращил на меня глаза и тоже шёпотом спросил:

– Какой туалет?

– Ну как какой, – смутился я, – про туалет что ли никогда не слышал, ну, уборная, как тут у вас называется-то?

– А-а-а, – засмеялся парень, – так бы и сказал, – и, подумав, спросил: – а зачем нужник-то? Иди в кусты вон их сколько, да справляй нужду. Чё места мало? – Он удивлённо смотрел на меня.

– Ну, да, конечно, – смутился я, – ну, там умыться.

– Что умываться-та, ещё за стол не садимся? Ща мы с батей стол вытащим, я рукомойник повешу, вон там, на столбе, видишь?

Я оглянулся. Недалеко от сарая в земле виднелся чёрный круг, похоже, от костра, по краям которого, напротив друг друга были вбиты толстые железные прутья. В десяти шагах от кострища высился столб, прочно врытый в землю, со всех сторон утыканный гвоздями.

– Ну, вот, – продолжал парень, – а вон в озере и помыться можно.

Я кивнул.

– Хватит болтать! – прикрикнул на нас Герасим, – Митря, бери Олега и разгружайтесь, да в порядок приведите всё тут. Я пока на отбой, – и пошёл к телеге.

Мы с Митрием переглянулись.

«Бери Олега, – неприятно засело в мозгу, – дожил, деревенский мальчишка у меня в шефах».

Похоже, взгляд мой выдал меня, потому что Митрий вдруг подмигнул мне и сказал: