Звук натянутой струны. Артист театра «Красный факел» Владимир Лемешонок на сцене и за кулисами

скачать книгу бесплатно


Друзьям повезло больше. Одним из тусовочных пунктов на карте военнослужащих значилась гостиница «Обь». Там собиралась тайная масонская ложа. Узда ради этого специально приезжал из Томска для дачи дельных советов. Накатили у него в номере портвейна и сразу отрубились, даже поговорить толком не получилось, очнулись – и бегом в казарму. Наутро на пост, Лем уже научился спать стоя на посту. Удостоился и гауптвахты – за то, что ушел в самоволку и опоздал на построение. Товарищи позвонили ему домой, но нереально было в один миг добежать до казармы, и скрыть преступление не удалось. Его гоняли на жаре по плацу до потери сознания. Но выводов не сделал. Ему не нужны были выводы, он намеревался забыть армию как страшный сон. Несмотря на то, что она квинтэссенция жизни.

Главное, была возможность бывать дома! Весь прошлый год он неистово мечтал о доме, о том, как увидит родных, как прогуляется по Красному проспекту, вдыхая полной грудью его дымный воздух. Правда, прогуляться не удавалось, только пробежаться туда и обратно, чтобы успеть на построение. Зато он удостоверился, что приобретенный в его отсутствие цветной телевизор реален, а ремонт в квартире сделан скромно, но со вкусом.

И не сразу заметил во время коротких набегов, что бабушка Анна Андреевна не просто отдыхает, а уже не встает с кровати. Его отпустили в увольнение официально – для визита в больницу. Она сгорела от рака за считанные недели. Еще вчера он слал ей письма из Топчихи и получал от нее посылки с носками и тушенкой, а сегодня стоит у могилы и глотает слезы. Дедушка Семен Петрович тоже будет сильно горевать, но намного ее переживет. Он дотянет до 92 лет, практически не меняясь – оставаясь всё тем же малообразованным, недалеким, наивным, бесхитростным и очень добродушным человеком.

На следующий день после похорон – в путь. На месте ансамбль песни и, соответственно, пляски не сидел. Надо же было просвещать народ, нести культуру вглубь и вширь, миссия была высока. Армейский коллектив объездил с концертами полстраны, Лем и Аблей называли это трясиной самодеятельности. Они выступали дуэтом: чтецы. Всё чин чинарем: трехэтажный хор, духовой оркестр, а комсорг и его зам поочередно декламируют вирши казенного патриота Ивана Краснова: «Партия – великий архитектор всех свершений наших и побед. Партия – немеркнущий прожектор, что вперед ведет нас много лет!».

Серьезно читали, без дураков, даже где-то с пафосом, это вам не занятия по сценической речи. Иронию маскировали, а следом ржали или матерились. Всласть поиздевались уже на гражданке, показывая стишок, в частности, Белазу на очередной пьянке. Через много лет Игорь Афанасьевич вспомнит этот текст и предложит ввести его в спектакль «Довлатов. Анекдоты» – в эпизод, где оголтелый замполит ставит патриотическую сценку про Ленина и Дзержинского. Действие происходит на зоне – в родственной армии структуре.

13. Старт в профессию

Незадолго до дембеля стало сниться, что он возвращается в ТЮЗ, – и просыпался с ощущением ужаса. И ни разу не приснился «Красный факел», где студентом он ощутил священный трепет перед выходом на сцену и упоение этим непостижимым пространством, вобрал в себя притяжение родины, силу места, магию постоянства.

Поздней осенью 1977 года заслуженный артист Российской Федерации, актер театра «Красный факел» Евгений Лемешонок привел сына на работу – затем, чтобы тот остался здесь навсегда. Навстречу вышел главреж Семен Иоаниди и широким жестом пригласил за собой.

Здесь сам воздух родной, специфический театральный воздух с примесью дерева, краски, лака, пыли, цветов, вина, сплетен, тоски, счастья, любви, чего-то неопределимого и непреодолимого. Отовсюду раздаются голоса, смех, топот, стук молотка, хлопанье дверей, звяканье посуды, скрип оконных рам, в актерском фойе клубы сигаретного дыма колышутся в столбах солнечного света, медленно меняя форму изгибов и завитков, обволакивая силуэты курильщиков. Снуют туда-сюда кокетливые актрисы, оборачиваются через плечо, посылая воздушные улыбки. Легкая фигурка одевальщицы Оли, мелькая крыльями белоснежных рубах, проскальзывает мимо, мимо. Вслед за ней копошатся шершавые шуршания, шелестят едва уловимые шорохи, овевает дуновение бестелесного Духа, устремленного к колосникам, откуда видно и сцену, и зал, и закулисье, и, если закрыть глаза, пелену густого дрожащего сияния. И надвигается особого рода тишина, когда во всем помещении постепенно гаснет электричество, отзываясь случайными бликами, и всё исчезает, погружается в ночь. И тогда Земля растворяется в невесомости и начинается Космос.

Наставник бросил новичка в гущу самых важных событий, то есть в репетиционный процесс спектакля тоже с новым, каким-то тревожным названием – «Гнездо глухаря». Рассказывал, что встречался с Виктором Розовым в Москве, выхватил пьесу чуть ли не из-под пера. Театр Сатиры успел поставить ее раньше, зато «Красный факел» стал вторым! А в провинции, разумеется, первым.

Это было настоящее, ради этого стоило потрошить нутро и бросать на сцену всего себя, которого за пределами театра уже и не оставалось. Было море куража, океан энергии! Было замысла в избытке! И из собственной Судьбы он выдергивал по нитке…

МОНОЛОГ ГЛАВНОГО ГЕРОЯ. ПРО МУДРЕЦА И НЕСМЫШЛЕНЫША

– Я благодарен режиссеру за то, что он идеально подобрал команду в «Гнездо глухаря», а мне, несмышленышу, дал главную роль. Вел я себя безобразно, беспрестанно дерзил, Семен Семенович темнел лицом, но сносил мое хамство. Он был мудр и уважал в актере умение самостоятельно мыслить, отстаивать свою точку зрения, чем обладает мало кто из постановщиков, в этом мне все время приходилось убеждаться на своей шкуре. Мой первый режиссер помог мне встать на ноги в профессии.

Май 2010 г.

Теперь он был рядом с отцом и дома, и на работе. Оба Лемешонка играли в «Гнезде глухаря» тех, кем были на самом деле, – беспрестанно конфликтующих отца и сына, каждый из которых по-своему пытался разобраться с действительностью. Конечно, порой и ссорились, но не враждовали, не было на то причин, а давление партийных догм ощущалось всегда. Двойная мораль была обычным делом: на семейном совете часто приходилось решать, как повести себя в щекотливой ситуации, каким маневром обойти указы и приказы, выполнять которые обязывал партийный билет, но не позволяла совесть. Дома говорили одно, на работе порой совсем другое, или ничего не говорили, не вынося за пределы своей крепости откровенные суждения о советском беспределе.

C Евгением Лемешонком в спектакле «Гнездо глухаря», 1979 г. Фото из семейного архива.

Но многие знакомые и коллеги, начальство и чиновники вели себя гораздо гибче. Делать вид, что партия всегда права, или даже уверовать в это было проще и безопаснее, чем сомневаться и сопротивляться. «Гнездо глухаря» было об этом.

То, что происходило со страной, сконцентрировалось в истории одной семьи, – по виду образцовой, а на поверку состоящей из чужих и чуждых друг другу людей. Судаков-старший, пропитавшийся партийной отравой, внедрял в домашний уклад стиль трибун и кабинетов. Но был бессилен внедрить его в мозги и душу жены и детей. Судаков-младший рано почувствовал, что неблагополучно в этом доме, и в меру своих юношеских возможностей протестовал против его устоев. Все его поведение строилось на «против». Звали его Пров.

Смелость и решительность – качества, о которых Лем мечтал, но не признавал за собой, – он взрастил в своем герое. Битком набитый противоречиями, он снабдил ими Прова. Этот парень выделялся из компании сверстников взрослым оценивающим взглядом и подростковой угловатостью, злобной вспыльчивостью и беспомощной колючестью перед отцом. Так Владимир Лемешонок прорисовывал упорство героя в неприятии «оскотинивания», в стремлении к честности, пусть в ущерб себе. Навязываемые ему нормы так называемой советской морали вызывали у него отторжение, как помесь показухи с абракадаброй. Понимание Прова о нравственности произрастало не из воспитания, а из подсознания, из интуитивных представлений о мире. Конфликтное состоянии души, усиленное юношеским максимализмом, приводило в итоге к спорным, но искренним поступкам. Если семья и есть ячейка общества, то спектакль вселял в зрителя уверенность, что общество небезнадежно, раз в нем формируется личность с твердым нравственным стержнем.

Спектакль «Гнездо глухаря» стал стартом актерской карьеры Владимира Лемешонка. Роль Прова можно зачислить в десяток лучших, точнее, самых значимых и знаковых его работ. После армии, как и полагается, пошел новый отсчет биографии, а начало отсчету дала первая серьезная актерская удача. Наверное, это и повлияло на его восприятие «Красного факела» как родного дома и единственного театра в Судьбе. Потом, и даже очень скоро, случатся проходные роли, вынужденные конфликты, горькое отчаяние, но всё решил первый аккорд.

С Валентиной Широниной в спектакле «Гнездо глухаря», 1979 г. Фото из семейного архива.

«Гнездо глухаря» было самым аншлаговым спектаклем в репертуаре театрального Новосибирска конца 70-х—начала и середины 80-х. За билетами в кассу «Красного факела» выстраивались очереди, и в них говорили о том, что надо успеть увидеть правду, а то снимут с репертуара. И так целое десятилетие. Совдепия пала, а «Гнездо глухаря» продолжало волновать и будоражить. Лем посмеивался, что ему уже 30 лет, а он всё еще играет пятнадцатилетнего пацана.

Да и не одного. На волне успеха очередной режиссер Юрий Спицын поставил «Кабанчика», но, считает Лем, это был перепев старой темы для всех участников процесса, включая драматурга. Позже он назовет своих героев «гамлетами советских времен», а тогда журналисты окрестили их «типичными розовскими мальчиками».

Индивид иного склада явился из загадочной пьесы Карло Гоцци «Ворон». Принца Дженнаро играл совершенно другой артист, не иначе как двойник Лемешонка. Тихий, мягкий, осторожный, интеллигентный вьюноша никакого подвига не жаждал, к героическим деяниям склонен не был. Но фатум кидает тебя в пекло помимо твоей воли. Какое решение принять, если на карту поставлены и твоя жизнь, и счастье брата? Углубляясь в психологию персонажа, Лем искал в нем ростки сомнения; его интересовало, как человек выходит на поступок. Они с режиссером Дмитрием Масленниковым придумали, что все действия Дженнаро продиктованы страхом. И тем душа его становилась чище, чем отчаяннее, шаг за шагом, юный принц этот страх преодолевал.

Работу именно в этом спектакле оценил отец. Если в «Гнезде глухаря» они были партнерами, то теперь он смотрел на сына как зритель и делал лестные для них обоих выводы. Поздравляя с премьерой, торжественно вручил ему блокнот. Да не простой блокнот, а рукотворный сувенир! На обычной пластиковой обложке он выгравировал шилом дарственную надпись «Поздравляю с рождением артиста Лемешонка». Это было самое ценное признание. Это был самый дорогой подарок в его жизни. У него в горле першило, когда он вглядывался в эти слова. Казалось, больше ничего и не надо, жизнь удалась. Но куда уж там. Судьба постаралась уравновесить триумф суровым психологическим испытанием.

Через много лет, когда Владимир Лемешонок станет заслуженным артистом России, критики и пресса примутся дружно его хвалить. Сам себе он останется наистрожайшим судьей, и это не будет зависеть ни от чьих оценок. А тогда суровость по отношению к роли посмели присвоить циники, равнодушные к его изнуряющему труду. Некоторые из них упивались своей значимостью при разборе полетов, бросая тень на весь цех. Но их имена забылись, а критикуемые ими актеры вошли в историю театра.

МОНОЛОГ ГЛАВНОГО ГЕРОЯ. ПРО КРИТИКОВ И СМЕРТЬ

– Жанр «Ворона» был для меня нов, образ Дженнаро давался с трудом. Центральная роль, героический персонаж, весь из себя такой благородный, жертвенный, произносит высокопарные монологи – не сразу у меня получилось найти баланс между героической и иронической интонацией. На премьере, подозреваю, был малоубедителен. Но я думал, искал, набирал, в общем, обживал роль. Не ранее чем через год жизни спектакля почувствовал, что мне за нее не стыдно. А вначале получил массу пинков.

После сдачи «Ворона» секция критики организовала в Доме актера обсуждение спектакля, куда пригласили меня. Досталось по полной программе. Кто-то из критиков вполне беззлобно заметил: «У тебя там всего две позы». Затем встала первый директор театрального училища Софья Болеславовна Сороко и устроила разнос за беспомощность, однообразие, пластическую невыразительность, сказала, что меня нужно уволить за профнепригодность. Я вскочил и в непозволительно резком тоне заорал что-то вроде «для вас было бы лучше, если бы я вообще умер!». Она меня осадила: «Молодой человек, нельзя так болезненно реагировать на критику».

Шел по улице, состояние истерическое, принимал решение уйти из театра, а куда? Тогда уж сразу из жизни уходить. Потом остывал, успокаивался, но перед выходом на сцену волновался так, что всего трясло и колошматило, нога самопроизвольно сгибалась, ходила ходуном, и ничего нельзя было с этим сделать! Вскоре я понял, что бесполезно бороться с этим состоянием, нужно направлять его на пользу, на дело, в спектакль, в сценическое присутствие.

Я всегда болезненно реагировал на критику. Она мне нисколько не помогала, наоборот, выбивала из колеи, приводила в бешенство. А если в рецензии на спектакль, где я играл, меня не упоминали, то считал это плевком в лицо. Мне казалось, весь мир обернулся против меня, и я ненавидел этот мир. Много лет изживал в себе эту черту. Преуспел незначительно.

Сентябрь 2016 г.

14. И счастье в личной жизни

Вернувшись из армии, он вознамерился пить любовь большими глотками, без перерыва на сон и еду. И захлебнулся. Временно упустил из виду, что отношения со слабым полом придуманы для сплошных мучений. Осталось только выяснить, кто кого сильнее мучил.

Господи, сколько женщин говорили ему «я тебя люблю»! Самая умная из них добавила: «Я понимаю, что это не взаимно». Приближаясь к нему, эфирные создания намагничивались надолго, а то и навсегда. И даже если он решал увеличить расстояние и отрубить по живому, магнит продолжал притягивать без его на то согласия. «Те, кто его любил, были с ним, как правило, несчастны, а без него – еще несчастнее», – через много лет напишет Дмитрий Быков о Маяковском в одной из его любимых книг «Тринадцатый апостол».

Мамины уроки не прошли даром. Галерея страдающих девиц никак не могла повлиять на его самооценку. Самолюбие алкало более утонченных доказательств собственной значимости – и не находило их. А если он влюблялся, то именно в этом состоянии наиболее остро сознавал свою ничтожность. Что за слово нелепое – любовь, почему его произносят всуе. Как глупо отождествлять физическое влечение с духовным. Как пошло находиться под алкогольным очарованием подвернувшейся особы. Как страшно попасть в зависимость от своей страсти и не мочь с этим совладать. Как уныло ощущать приземленность и внекрылость. Как упоительно поймать мимолетный прилив вдохновения при воспоминании, когда она…

Лем, с его долбаным максимализмом, требовал от любви абсолюта, а не получая его, проклинал недостижимую бесконечность.

Одевальщица Оля Скрябина возникла случайно, но надолго. Она была светлая, легкая, веселая, и чуть-чуть его старше. Выступающей нижней челюстью Оля ассоциировалась с Алисой Фрейндлих, чем и покорила. Оля была единственной из громадного донжуанского списка, с кем он явился ярым инициатором отношений. Подруги предупреждали Олю, что не надо бы с ним связываться, и она ненадолго сумела остаться равнодушной к его уловкам.

Первый послеармейский праздник – новый 1978 год – договорились встречать вчетвером: Оля и ее подруга пригласили в гости Лема и Узду. Женихи, нагруженные мандаринами и шампанским, постучали в дверь коммуналки у черта на куличках, где-то возле сада Дзержинского, куда их доставил насквозь промороженный трамвай. Однако за столом уже расположились два кавалера и чувствовали себя как дома. Друзья растерялись, уходить так сразу в пургу не решились. Сели на кухне, выпили собственное шампанское, посовещались. Из комнаты тем временем раздавался игривый Олин смех. Решительно встали, покинули этот гостеприимный дом по-английски. Узденский выводы сделал сразу и внес обеих девушек в черный список. Лем всегда восхищался силой его характера.

Следующий Новый год Вова и Оля встретили как законные супруги. Но прежде были свидания на морозе, куда она не стеснялась приходить в валенках, объятия в гримерке, выяснения отношений, пустяковые обиды, хлопанье дверьми, мольбы и слезы, горький привкус мезальянса, интересное ощущение на пальце обручального кольца. Лем был не прочь поскорее съехать из респектабельного центра в спальный район, где у них не переводились звон бокалов и разборки с соседями.

Жене Лемешонку три месяца, 1980 г. Фото из семейного архива.

На ней – взятое напрокат белое платье с сиреневым отливом, на нем – совершенно не свойственный ему галстук-бабочка. Денег на свадебное торжество в ресторане не наскреблось, расхристанная коммуналка для этих целей не годилась. Олина подруга пустила гульбу в свою квартиру – и не прогадала, поскольку удачно познакомилась с одноклассником жениха и через несколько месяцев тоже вышла замуж.

Наутро после свадебного пира Лем подскочил на автопилоте, кое-как поплескался в ванной, жадно попил из ковшика, машинально напялил одежду и помчался в театр на танцевальную репетицию. Голову не включил, потому что голова не работала. В театре покрутили у виска: ты же вроде женился? Тебе три выходных полагается. Семен Семеныч! – хлопнул он себя по лбу и погнал назад, в праздник и веселье.

В коммуналке новоиспеченные супруги не засиделись. Путем тройных родственных обменов молодому семейству удалось улучшить жилищные условия. Оно благополучно осело на верхнем этаже типовой девятиэтажки по улице Ипподромской. Там всё время ссорились и протекала крыша. Дождь залил позаимствованное у родителей ПСС Бальзака, которого Лем намеревался изучить от корки до корки. Это знак, догадался Лем. Натягивал куртку с капюшоном и хмуро шагал на Свердлова. В глазах матери читался немой укор: «А я тебе что говорила?».