скачать книгу бесплатно
Обратная сторона времени
Селим Исаакович Ялкут
В одном из интервью автор книги так сформулировал свое творческое кредо: «Человек, личность и общество в его развитии и противоречиях настолько интересная тема, что все прочее оставляет меня сравнительно равнодушным. Считаю, что писать нужно доступно, занимательно, по возможности с улыбкой». В полной мере это относится к его новой книге «Обратная сторона времени». Большую ее часть составили «Записки девочки», которые вызывают в памяти прочитанные в детстве страницы Антуана де Сент-Экзюпери. Это дневник маленькой принцессы, и автор предлагает нам в него заглянуть.
Селим Ялкут
Обратная сторона времени
Записки ребенка[1 - Рисунки Ефрема Лихтенштейна]
Посвящается Ире
Я люблю вспоминать себя ребенком. О взрослых писать не очень интересно, их интересно наблюдать со стороны, как я и делала в течение многих лет, которые мне теперь кажутся очень короткими. Интересно наблюдать за животными в зоопарке, за рыбами в аквариуме. Интересно наблюдать за вещами, не за куклами, а за взрослыми вещами, а за куклами, это само собой.
Дети умнее взрослых, но взрослые пишут лучше. Излагают свои мысли (представьте себе). Поэтому мне понадобилось вырасти, чтобы это записать. Иначе было бы не так понятно. Если вы дочитали до этого места, то можете сидеть спокойно, больше я рассуждать не буду, а перехожу к воспоминаниям. Но хочу дать совет, если вы начали читать с умным видом, съешьте большой соленый огурец. Тогда вы поймете, как это ребенку писать и сочинять, вместо того, чтобы носиться туда-сюда и вертеться под ногами. Взрослые говорят, что у детства времени много, но тут я сомневаюсь. А умный вид у вас все равно появится, когда вы дочитаете эту книгу до конца.
Склад темноты
Когда-то давно, как говорят, со времен Наполеона, во дворе дома, где я жила, стояли длинные одноэтажные строения, которые назывались бараки. Они были здесь за много лет, как построили наш дом с шестью подъездами (вход со двора) и аркой посреди. Двор в глубину мне казался огромным, таким, что я могу идти-идти и не дойду до самого конца. Только не забывайте, мне тогда было четыре года или пять лет, но не больше. И совсем не потому, что я скрывала свой возраст. Мне даже хотелось быть старше, потому что я хотела пойти в школу. Вы не поверите, что так бывает, просто тетка Ленка говорит, я всегда думаю наоборот. Но пока я гуляла во дворе, куда меня отпускали с одним условием, не выходить на улицу. В бараках когда-то жили рабочие, а теперь в них никто не жил, потому что рабочие куда-то переехали. Окна были выбиты и, если встать на цыпочки и заглянуть через подоконник, были видны пустые комнаты с кучами мусора, а если смотреть долго, казалось, что там кто-то шевелится. И двери были распахнуты, вернее, дверей не было, а просто дыра – прямоугольник (это слово я узнала позже), а за ним сплошная черная темнота. Я смотрела в эту темноту, и мне становилось страшно. Казалось, что там кто-то есть. Стоит и дожидается, когда я войду. Потому я решила, что входить не буду Но когда мы гуляли неподалеку я поглядывала, выйдет кто-нибудь из этой темноты или нет. Но никто не выходил.
С нами иногда гулял мальчик, на год или два старше меня. Потом он куда-то исчез, наверно, тоже переехал. А тогда я запомнила, он был в очках. Я ему сказала, что внутри темно и страшно. А он сказал, что так и должно быть, потому что внутри находится Склад темноты. Я ему сказала, если это склад, то где сторож? Должен быть солдат с ружьем или какой-нибудь дядька в тулупе и валенках, который бы сидел у этого склада, громко кашлял и курил.
– Это совершенно понятно. – Сказал мальчик. – Почему нет сторожа.
– Нет, не понятно…
– Потому что темноту нельзя со склада вынести, ей можно пользоваться только внутри… Потому ее сторожить не нужно.
– Можно подумать… – Сказала я. – Чего тогда туда ходить?
– О-о-о… – Сказал мальчик. – Там много всего. Там всякие богатства и сокровища, а между ними разгуливают тени, кто жил там прежде. Тень не видна в темноте, но хорошо слышно, как она скрипит и разговаривает сама с собой, только слова непонятны.
– Конечно, если так… – Это я сказала. – Но ты сам говоришь, что сокровища…
– Можно вынести только одно. – Продолжал мальчик. – Вот ты зашла в темноту, идешь, идешь. Одна, в темноте. Тебе становится страшно. Но ты все равно идешь среди этой темноты и прогоняешь от себя свой страх. И так ты доходишь до самого конца, дотрагиваешься до стены. Ты ее не видишь, но ты ее чувствуешь. Дотронулась и идешь назад. И выносишь храбрость. Она только твоя. Вот что тебе дает темнота. Ты выходишь, а тебя спрашивают. Ну что, как там… в темноте?.. Не страшно? Вот тут ты можешь сказать: – Конечно, страшно… Я видела большой скелет. И у него светились глаза. Потом у него стали светиться пальцы, и он потянулся ко мне. И в последний момент я повернулась и спокойно ушла.
– И я могу так сказать?
– Конечно, можешь. Потому что у тебя есть храбрость, а у тех, кто спрашивает, как там, храбрости нет. Вот, что дает темнота.
Это, конечно, было здорово. Но пока внутрь за храбростью я еще не заходила. Только собиралась. Темнота бывает ночью, когда мама выключает свет, а тут темнота была днем. Но наши мальчишки заходили внутрь и даже гуляли там по комнатам, и рассказывали, как там внутри. Один мальчик слышал, как кто-то совсем рядом стонал и говорил на непонятном языке. И хотел ухватить его своей рукой. Но не вышло… И этот мальчик был очень бледный и спрашивал: – А где Сева? Сева где?
Сева был его товарищ. Они вместе туда зашли. Но Сева в темноте потерялся, мальчик этот вышел, а Севы нет. Мы стояли и слушали, а потом кто-то показал на крышу, туда, где была труба. Мы стали смотреть на эту трубу, но тут вышел Сева (долго его не было) и тащил за собой, как вы думаете, что? Никогда не догадаетесь. Почему я тогда чуть не упала в обморок, до сих пор не знаю. Мама говорит, что с высоты моего роста в обморок падать легко. Это взрослым и высоким трудно падать, потому что можно больно удариться. Поэтому, если хочешь упасть в обморок, нужно сначала сесть, найти удобную позу, подложить подушку, и только после этого падать. Мама рассказывала, у нее есть подруга, которая очень хорошо это умеет.
А почему я тогда не упала в обморок, я до сих пор не знаю. Потому что этот Сева тащил за собой человеческую ногу. Большую ногу, с самого верха и до пальцев. Нога была вся одинаковая, похожая по цвету на шоколадное мороженое, если его смешать со сливочным. Тогда мне это в голову не пришло, а пришло теперь, когда я хочу, чтобы вы поняли, от чего я чуть не упала в обморок. Вся нога очень блестела. Не помню, было ли что-то еще, наверно, было. Ногу вынесли и положили на пороге Склада темноты.
Тут я должна объяснить, что я подумала, пока она там лежала… Сначала мы растем, набираемся впечатлений, потом мы немного живем сегодняшним днем, а потом начинаем все это вспоминать. Я считаю, что я увидела ногу слишком рано. Вот если бы я прочла к тому времени Остров сокровищ, тогда, конечно. А теперь было еще рано. Поэтому я стояла в стороне и огорчалась, что у меня нет мыслей, сказать что-то умное. Чтобы на меня обратили внимание. Мне тогда очень хотелось, но вспомнила об этом я только теперь. Мальчик, который нашел ногу, очень гордился, но не знал, что с этой ногой делать. Если бы тогда были такие фотоаппараты, как сейчас, он бы с ней сфотографировался. И нас всех сфотографировал. Но тогда таких аппаратов не было. Он знал, что нашел что-то очень важное. Возможно, здесь шли тяжелые сражения, потом солдаты ушли, а нога осталась. А один мальчик, тот самый в очках, сказал, что это были наполеоновские солдаты, и ногу нужно отнести во Французское посольство. Это, если по правилам.
Но потом решили отнести ногу в больницу. Я это первая придумала. Потому что из нашего окна эта больница была хорошо видна. Она была по другую сторону широкой улицы, перед ней был высокий забор, но смотреть сверху, с балкона мне забор не мешал. И я видела, что там внутри. Я еще буду об этом рассказывать. А тогда я первая подумала, что нужно отнести ногу в больницу. Но я не сказала, а сказал кто-то другой, и мне стало обидно. Так бывает, ты первая догадалась, уже рот открыла, а кто-то выскочил, раз-два, пока ты так стоишь, и взрослые тебя спрашивают: – Девочка, почему ты стоишь с открытым ртом? Закрой, а то отморозишь гланды… Понятно, почему.
Но тут начались трудности. Для того, чтобы доставить ногу в больницу, нужно выйти со двора, перейти через улицу. А мы были, как тогда говорили, домашние дети. И перейти самому через улицу, это было гораздо хуже, чем зайти на Склад темноты. Потому что тогда не пустят играть во двор, и будешь сидеть дома, и мимо тебя будут постоянно ходить и говорить (будто ты сама не знаешь): – Ага, вот видишь, как ты могла, как ты могла… ах-ах, мы думали, что ты уже взрослая.
Видели такое? Это я – взрослая? Даже на перилах не дадут прокатиться. Хорошо, я не буду выходить на двор, если вы не хотите. Но разве перила во дворе? Между прочим, могу подсказать, кто не знает. Наверх, на шестой этаж (мы там жили), нужно подниматься лифтом, а вниз – спускаться по перилам. И получается не хуже, чем в горах, я по телевизору смотрела, даже лыжи не нужны. Теперь катаются на одной, а те, кто не видел, спрашивают, как это? Ничего особенного, я когда-то на животе так по перилам спускалась. Вместо лыжи. Если бы меня тогда видели, то придумали бы эту лыжу раньше.
В общем, мы решили в больницу не ходить, и этот мальчик, который нашел ногу, понес ее к себе домой. Он сказал, что только поставит ногу в комнате, и тут же выйдет во двор. Мы долго стояли внизу и ждали, но он уже не вышел. Наверно, что-то там случилось из-за этой ноги, я только не знаю – плохое или хорошее, потому что того и другого в природе примерно поровну.
Потом Склад темноты перенесли куда-то в другое место, а во дворе выстроили школу, как раз в том году, когда я пошла в первый класс. Перед школой были теплицы, внутри постоянно горел свет, я останавливалась и глазела сквозь стеклянные стены и крышу, как растут разные зеленые растения. Постоянно что-то цвело, наверно, огурцы или лимоны, или еще что-нибудь. Все это меня очень интересовало, и никто не торопил, с первого класса я ходила в школу сама. Однажды зимним утром, когда холодно и темно, я свернула за угол и сразу наткнулась на собак. Их, кажется, было четверо. Они грелись под стеной, и я их, наверно, разбудила. Они были очень недовольны, встали на лапы и начали на меня рычать. Быстро расти я начала уже потом, а тогда я была очень маленькая. Мне кажется, они хотели меня укусить. Может быть, не все сразу, а по очереди, но мысли такие у них появились. Я забилась в угол, а они рычали и готовились. Но тут шел мальчишка, почему-то мне кажется, пятиклассник. Он был здоровый и сильный. Стал размахивать портфелем, а тут еще что-то загудело, громко-громко. Наверно, машина, или что-то еще. Собаки повернулись и убежали спать в другое место. А этому мальчику я очень благодарна. Если он прочтет эту книжку и вспомнит, пусть напишет мне письмо, и я ему отвечу.
Между прочим (можно я сама себя перебью?), когда я выросла, то стала длинной и хорошенькой. Это я не сама придумала, мне так говорили. Ко мне постоянно подходили молодые люди, чтобы сказать мне приятные слова или оказать какую-нибудь услугу. Улицу к тому времени я научилась переходить сама, но они хотели помочь, поддержать, если понадобится, что-нибудь поднести или рассказать про устройство небесных светил, или в кино сходить, мороженое съесть ложечкой. Все это, пожалуйста. И когда я рассказывала историю про собак, всякий раз оказывалось, что это тот самый мальчик, который меня тогда спас, и с тех пор меня все время искал. Они так и говорили: – Девушка, вот поэтому мне кажется, я вас уже где-то видел… А я специально рассказывала, мне самой было интересно, потому что все молодые люди рекомендуются, как исключительно честные и храбрые. И никого не боятся, не то, что каких-то собак. И получалось, что спасло меня тогда человек десять, а может быть и больше. А потом один подошел, и сказал, что это был, наверно, не он, хоть учился именно в пятом классе, но жил в другом городе, и если бы знал, что все так случится, то вскочил бы на паровоз и примчался. И ехал бы быстрее звука, что обогнать гудок от паровоза. Разогнал бы всех собак, а тут бы еще гудок подоспел. Ведь так все и было. И ему я поверила. Но я хочу рассказать о том, как была маленькой, поэтому не буду отвлекаться.
Про сотрясение мозга
Я это или не я? Я постоянно задаю себе вопрос, кем я была, когда росла, и что сохранилось от девочки, которой я была в детстве. Наверно, только нервные клетки. Они не восстанавливаются, какие были, такие и остались, а все остальные сменились по много раз. И продолжают меняться. Интересно, осталось ли дерево, о которое я ударилась головой, когда летела на санках с горы? Оно, наверно, тоже изменилось. Не нужно ложиться на санки головой вперед даже в вязаной зимней шапке с ушами, все равно может быть сотрясение мозга. Папа мне рассказывал, они стояли на верху горы, пока я съезжала к реке, там было несколько поворотов, и один я не заметила. Я думала, что их три, а оказалось, четыре. Это было обидно, потому что я как раз тогда научилась считать.
А теперь представьте, как все выглядело сверху, зимний лес над тусклым пространством замершей реки, множество верхушек совсем по-зимнему голых деревьев. Мама с папой стояли и любовались, и вдруг одна верхушка опасно зашаталась, будто от сильного ветра, пока другие стояли, как ни в чем не бывало. Папа так и сказал, это наша дочь с разгона врезалась в дерево… Мама возразила: – Не может быть. Она знает, что там четыре поворота, и она хорошо умеет считать… Но папа не согласился: – Я чувствую, это она. Ты же видишь, как зашаталось дерево… И он побежал ко мне на помощь. Потому что это была именно я. Я тогда не настолько изменилась, чтобы меня нельзя было узнать. Это взрослые, если их долго не видеть, постоянно меняются. И удивляются друг другу, если встретятся. Боже мой, вы нисколько не изменились… или: Боже мой, вас совсем нельзя узнать… Хотя про то, что нельзя узнать, лучше не говорить. Потому что у взрослых, то, чего нельзя узнать, меняется не в лучшую сторону. А о худшей можно промолчать из вежливости. И даже утешать не нужно в том смысле, как же так… Жизнь – это улица, на которой есть худшая сторона и лучшая. Если чувствуете, что-то не так, значит, вы не на той стороне, перейдите на другую и идите дальше…
Взрослому с ребенком спорить непедагогично, а ребенку со взрослым – неприлично. Но я все-таки хочу передать свои детские впечатления. Тем более, что после удара о дерево я быстро научилась читать и писать. И когда меня хвалили, я честно отвечала. Это последствия сотрясения мозга. Жаль, что я не запомнила дерево, которое мне так помогло. Может быть, еще кому-то пригодится, хоть специально стучать головой об него, даже с разгона не нужно. Важно угадать момент, как я тогда. И учтите – от правил умножения голова растет быстрее, чем от правил сложения. Это я открыла, потому что, как только я выучила таблицу умножения, сотрясение закончилось, и мозг встал на свое место.
Об этих записках
Мы – дети живем рядом со взрослыми до тех пор, пока не станем такими, как они. Сейчас я отношусь к этому положительно, то есть я не возражаю, чтобы немного побыть взрослой, а потом, конечно, вернуться назад к себе, в детство. Все хорошо в свое время. Папа сказал, это неплохая мысль, и он подумает, чем меня занять на такой случай, например, поручить мне мыть посуду. Я совсем не это имела в виду, но деликатно промолчала. И это я тоже считаю взрослым поступком, который не каждому удается, взять и промолчать, как будто набрал в рот воды или, еще лучше, кока-колы. Все бы сидели с кока-колой во рту, добавляли по глотку, и в школах бы стояла ужасная тишина. А учительница стояла бы с открытым ртом и завидовала. Здесь я отвлеклась. Со мной такое бывает, и я стану следить за собой, если, конечно, получится.
Теперь скажу честно, на всякий случай, если будете читать. Здесь есть несколько длинных историй. Так получилось, они не успели вовремя закончиться, как принято у культурных людей, если они не говорят по телефону или им совсем нечего делать. В общем, я предупредила.
И еще, я буду собирать взрослые фразы и вставлять их в эти записки. Я их буду выделять звездочками (*** – это значит, взрослая фраза), каждую с отдельной строки, и вы сможете разобраться сами. Поэтому не удивляйтесь, если в этих записках вы найдете что-то очень умное. Пожалуйста, привыкайте, я больше предупреждать не буду. Вот как сейчас:
*** Можно, я сначала круг почета пробегу, а потом все остальные?
Про сюжет
Мое взрослое Я говорит, что нужен сюжет. Сюжет – это такая веревка, за которую нужно все время держаться. Тот, кто читает, задает вопрос, что будет потом, и это потом заставляет его читать дальше. Иначе никто этим заниматься не станет. Самые интересные сюжеты – про приключения и любовь, и совсем ужасные – про преступления и убийство. Про любовь нужно набраться опыта, и, все равно, много не будет, а про убийство – не знаю, я никого не убивала. Даже мысленно. В общем, я буду рассказывать сюжеты. Потом подожду, пока вы прочтете, скажете готово, и мы пойдем дальше.
Удачная ошибка
Красота спасет мир, но, судя по Вашей внешности, это случится еще не скоро…
Папин друг сказал это своей знакомой. Он клянется, что язык случайно повернулся не в ту сторону а думал он совсем наоборот, и еще хотел подарить цветы. Но сказал именно так, как я вам сейчас рассказываю. А знаете, что было дальше?
Его знакомая приняла эти слова очень спокойно и вышла за этого человека замуж. С ним она согласна на то, что есть сейчас, и спешить никуда не собирается. Она даже похорошела…
– Еще больше похорошела. – Поспешно добавляет папин друг и спешит за цветами.
Печальная история королевской любви
Принцессу выдали замуж в другую страну. Очень удачно, потому что такие браки заключаются из самых высоких государственных интересов, и личные желания, всякие любишь-не любишь не считаются. Но тут все вышло самым лучшим образом, и молодые люди с первого взгляда влюбились друг в друга. Сейчас бы про них сказали так: поглядите, идеальная семейная пара… повезло людям… Тем более, это были не простые люди, а король и королева… Ездили из дворца во дворец, запускали фейерверки и радовались жизни.
Как-то едут они в карете, играют в загадай желание, а желание у них было одно, начиная с самой свадьбы. Быть ближе друг к другу, как только можно. Вдоль дороги люди какие-то стоят, серые на вид и почему-то грустные. Не такие веселые, как во дворце.
Королева розовые губки поджала (она как раз желание угадывала), занавеску на стенке кареты приоткрыла и спрашивает у графа (их всегда граф сопровождал): – Кто такие? Почему стоят?
Граф пригляделся: – Это, Ваше Величество, народ.
– Нар-о-од, – протянула королева, – ой, как интересно. Спросите, чего они выстроились вдоль дороги так, что плакать хочется, почему не играют в народную игру с шарами, почему шампанское не пьют на лужайке за наше королевское здоровье? Сейчас самое время. Ведь такой хороший день. Правда, милый?
А король поддакивает. Ясно, он согласен, хоть о народе он сейчас не думает. И никто бы другой на его месте не думал, такая королева была красавица.
– Так что же ты, пойди, узнай, а мы подождем. – Говорит королева графу. Тот выпрыгнул на ходу и побежал, побежал, придерживая шляпу, к стоящим вдоль дороги людям.
Одевались тогда замечательно. На мужчинах длинные одежды с фалдами, расшитые золотой и серебряной нитью, панталоны до колен на шнурках, под ними длинные белые чулки, тогда мужчины такие носили, снизу туфли с золотыми пряжками, а сверху парик из натурального волоса, посыпанный пудрой. А у женщин, если просто перечислить, никакого воображения не хватит, одной не управиться, корсет, буквально, лошадьми затягивали (не нашей королеве, а вообще), а из мелочей, которые сейчас не в моде, была длинная костяная палочка с серебряной ладошкой на конце, и можно было, не прерывая сердечной беседы, почесывать спину, если какой-то жук по ней пробежит.
Граф назад торопится. – Ну, чего они встали? – Спрашивает королева.
– Жалуются, хлеба нет.
– Хлеба нет? – Удивилась королева. – Ты слышишь, милый? – Обращается она к королю. – Хлеба у них нет…
– У кого?.. – Спрашивает король, а сам не может оторваться от любимой жены.
– У народа. – Подсказывает граф из-за занавесочки… – У народа хлеба нет.
– Ой, я придумала. – Встряхнулась королева. – Не щекочись, милый. А вы, господин граф, прикажите, пусть кушают пирожные. Так и скажите. Королева велела. Если хлеба нет… – Граф уже сорвался выполнять, но королева его остановила: – Скажите, чтобы с бизе начинали. Это наши любимые пирожные.
Граф побежал, а любящие супруги продолжили играть в желания. Нужно ведь о себе подумать, не только о народе. Но королева не может совсем отказаться от государственных мыслей, сама с собой рассуждает. – Нужно было про марципан посоветовать. А теперь что… Наедятся этим бизе, перебьют аппетит….
И королева оказалась права. Так всегда бывает, если совет хороший. Едут они в следующий раз. Снова разные фигуры вдоль дороги выстроились и стоят. Королева уже знала, что это народ, и удивилась. Почему стоят, почему не празднуют? Не понравилось им бизе? Ну, что с этим народом делать? Конечно, марципан. Я так и думала. С него нужно было начинать. Тем более, что во дворце готовили эти марципаны, как нигде. Пальчики оближешь до самих локтей.
– И не забудьте передать, – придержала королева разлетевшегося графа. – Не забудьте сообщить народу, что марципановый пряник лучше употреблять с чашкой белого вина. Тогда он хорошо утоляет аппетит и жажду. Правда, милый?
А король пока сердечными делами занят.
– Ой, не щекочись. – Хихикает королева. – Ой, как смешно, ой…
Но и марципаны, видно, не подошли. Казалось бы, никакого королевского терпения не хватит. Но не такая это была женщина, чтобы равнодушно отнестись к желаниям своего народа. Сама была счастлива, и желала остальных осчастливить. Тем более марципаны самой королеве разонравились. А вот эклеры должны были подойти. Покажите пальцем на того, кто не любит эклеры. Даже если такой найдется, ему не поверят. Скажут, капризничает и притворяется.
Но теперь, чтобы не прекращать игру загадай желание, они проезжали, не останавливаясь, и граф кричал прямо из кареты, сложив ладони у рта домиком. – Слушайте, слушайте. Их Величества приказывают всем кушать эклеры…. Слушайте, слушайте…
Люди стояли и слушали, молча. И только эхо вдали отзывалось: Эклеры… клеры… леры… – Видишь, – тянулась королева к своему любимому и делала губки бантиком. – Как это я сразу не догадалась…
Вот так королева помогала возлюбленному мужу править страной, чтобы был в ней мир и благоденствие. Сколько так продолжалось, сказать трудно. Потом ночью во дворце поднялся ужасный шум, стали ходить, жечь свет, громко стучать, пока не добрались до королевской спальни, и король, как был в ночной рубахе и колпаке, пошел открывать.
Пришло сразу много разных людей. За порогом кричали, шумели, а теперь притихли, дошло до них, здесь им не место. Время, как будто замерло, и готово было повернуть назад, в прошлое. Так бывает в редкие минуты, которые называются – исторический момент. Казалось, люди вот-вот исчезнут, но тут кто-то неизвестный в плаще (лица не было видно) выступил вперед. И время двинулось дальше.
– Гражданин и гражданка….
На что король ответил: – Здесь таких нет. Здесь только наши августейшие Величества.
Он правильно сказал, но люди зашумели, и теперь, топая башмаками, пошли вперед, оставляя комья грязи на дорогих коврах. Обступили короля, пытались схватить, но который в плаще призвал к порядку. Потому что этого гражданина, такого же, как все они (подумать только!), нужно взять под стражу и судить. К королеве, однако, никто приблизиться не посмел, хоть женщины из толпы кричали, что именно она во всем виновата. И даже пирожные вспоминали совсем не так, как того хотела королева. Это удивило ее больше всего.
– Выйдите. – Приказала королева, говоря о себе, как положено, в третьем лице. – Королева должна одеться.
И они вышли. Прибежала испуганная служанка, и королева явилась народу.
– Теперь я готова.
К ней подступили с оскорблениями, опять назвали гражданкой. Видно, самим нравилось. Королева выслушала спокойно. – Все ваши обвинения мы с моим августейшим и венценосным супругом отвергаем. А вы скажите: какие вам пирожные больше всего понравились: бизе, марципан или эклер?..
Видно, никакие, потому что решили вместо благодарности их судить. Но какой может быть суд, если сила, право и народный энтузиазм в одних руках? И вынесли смертный приговор. Повезли влюбленных (это важно здесь подчеркнуть) на эшафот посреди площади. Народ сошелся, бушует. Возле телеги бежит художник Давид, спешит сделать с королевы последний рисунок. Рядом еще человечек суетится. Что-то примеряет, прикидывает.
Это видный изобретатель – месье Гильотен, собственной персоной. Волнуется, хочет, чтобы все прошло хорошо. Он изобрел машинку для срезания головы с плеч, чик и готово. Трудился, спешил и успел в срок. Молодец. Уложили короля на смертный помост, сунули шеей в выемку внизу этой машинки, специально месье Гильотен придумал, чтобы голова лежала ровно и не вертелась. Король и не думал вертеть, отыскал глазами королеву, она неподалеку была, ждала своей очереди. Встретились они взглядами, и королева спрашивает, как прежде, когда мчались они в карете, и жизнь казалась длинной-длинной: – Загадал желание?
Король одними глазами отвечает: – Загадал. Хочу, встретиться и больше никогда не расставаться. Никогда, никогда…
– Об этом не беспокойся. – Говорит без слов королева. – Я догоню. Месье Гильотен поможет. Оглянуться не успеешь.
Хорошо, когда есть, чем оглядываться. Сверкнуло лезвие, сработала машинка, отлетела королевская голова и покатилась с помоста в корзину. Люди закричали от восторга. Что за славный денек! А ученые бросились поздравлять своего коллегу господина Гильотена с замечательным изобретением.
Подошла очередь королевы. Что-то она сказала палачу, но из-за шума не было слышно. И улеглась головой на то самое место, мокрое от крови своего возлюбленного супруга. И еще раз блеснул страшный нож. И ахнула толпа…
Потом королевские головы сложили в корзину, они смотрели друг другу лицом в лицо, и глаза были будто живые. А палача застали за странным занятием, он накупил пирожных, бродил по городу, жевал, вытирал губы от крема и крошек и повторял последние слова королевы:
– Нужно было с бисквитных начинать. Тогда все было бы хорошо.
Если вы прочли, скажите: Готово, и пойдем дальше…
Зануда
У меня была подруга. Она любила спорить, вернее, мне возражать, хоть я была совершенно права. Можете поверить. И я как-то сказала. – Не будь занудой… А она обиделась: – Я – не зануда. Я, может быть, бываю мрачная и обидчивая, но я не зануда…
И теперь, если мы спорим, я говорю: – Может, ты хочешь немного побыть мрачной и обидчивой? Начинай… И она становится мрачной и обидчивой. Но только не занудой…
Кстати, я любила себя называть Любимой дочерью Монтесумы. Монтесума был королем древних индейцев, и так спрятал свои сокровища, что до сих пор их не могут отыскать. Хотя желающие есть, можете мне поверить. Эти древние индейцы ели много чечев-ицы, и ко всяким другим словам тоже добавляли ица. Это вроде нашего хорошо. И когда мне говорят, из-за математики особенно: – Ты – тупица… я быстренько добавляю: – Ага, Туп-ица. Любимая дочь Монтесумы… Когда найдут сокровища, я буду первая, но об этом лучше не говорить, потому что появится много желающих, стать туп-ицами, кроме тех, что уже есть, как я по математике. Или даже больше…
Хорошо сказано
Будь я растением, я бы росла в три раза быстрее и цвела перед школьными каникулами.
ИМЕЙТЕ ВВИДУ. Даже людоед должен есть культурно.
От противного
Еще про математику, чтобы я потом не забыла. Там есть такое доказательство – от противного. Я не против, но только чтобы этого от противного было не слишком много. А то некоторые доказательства хуже, чем рыбий жир.
Близко к педагогике
Не надейтесь, что вас послушают, даже если вы станете называть комара комариком. Есть другие способы убеждения.
Про сюжет
А теперь пора вернуться к сюжету. Какой у воспоминаний может быть сюжет, когда я сама себе сюжет, стоит только поглядеть в зеркало. Поэтому я иногда смотрю в него или мама подведет меня и скажет: – Погляди, какая ты хорошенькая…
