скачать книгу бесплатно
Он посидел немного, снова приходя в себя, и с горечью подумал:
– Что же мне теперь не идти в увольнение? Черт побери, этот молодой меня психом сделает. И зачем только я с ним связался?
Страх, какой-то непонятный и животный, поднимался со дна его души и медленно поглощал образ Марины, который исчезал в черной клубящейся бездне, подобно картине, тонущей в черном омуте.
На следующий день в наглаженных кителях и начищенных ботинках они с Синицыным вышли за КПП и направились в город.
– Знаешь, я в кино пойду. – сказал Евгений Синицыну.
У того даже челюсть отвисла от неожиданности. Он рассчитывал, что ему придется что-то врать, чтобы отделаться от попутчика, а тут он сам отваливал. Что-то тут не «лепилось» и обалделое выражение на его лице сменилось хитроватой ухмылкой.
– На какой же фильм пойдешь? – спросил он.
Но Евгений опять «выбил его из седла», махнув рукой и сказав, с каким-то трагическим выражением лица:
– Какой будет, на такой и пойду.
На том они и расстались.
Евгений действительно пошел в кинотеатр на первый попавшийся фильм, который, кстати сказать, оказался совсем неинтересным и даже скучным. Глядя на экран, он думал о том, что Синицын сейчас, наверное, уже целует Марину, валит ее на кровать, а она, обвив его шею руками, смеется или шепчет ему на ухо какую-нибудь любовную чушь. Был момент, когда он хотел встать и рвануть к Марине, но что-то крепко «приклеило» его к креслу и он остался на месте.
Когда кончился фильм, он не мог вспомнить из него ни одного эпизода. В зале зажегся свет, Евгений встал и вышел на улицу. Выйдя из кинотеатра, он, не отдавая себе отчета, побрел в парк отдыха. Купив там мороженое, он сел на скамейку и стал рассеянно есть его, не замечая, как оно, тая капает ему на китель.
Закончив с мороженым, он долго бродил по городу, пока увольнительная не подошла к концу.
– Нет, я все-таки дурак, – подумал он, подходя к КПП.
– Если Синицын «накувыркался» там с Мариной, а я зря прослонялся по городу, я все-таки урою этого молодого, какие бы у него ни были глаза. – решил он, отдавая увольнительную дежурному.
Он хотел поскорее увидеть Синицына, чтобы проверить свои предположения, но тот что-то задерживался, хотя должен был уже давно вернуться.
– Конечно, на его месте я бы тоже опоздал, да еще как. И плевать мне на наряды и даже гауптвахту. – думал Евгений.
Но когда на вечерней проверке Синицын тоже отсутствовал, Евгений начал беспокоиться. Начавшиеся поиски окончились на следующий день, когда из милиции пришло сообщение, что тот находится в местной больнице в реанимационном отделении с ножевым ранением в область сердца.
* * *
Расставшись с Евгением, Синицын был озадачен, но, подумав немного, пришел к выводу, что тот хитрит, чтобы обвести его, Синицына, «вокруг пальца».
– Даже пошел в другую сторону, будто в кино. – с чувством полного превосходства над соперником, подумал он. – Ну, а я напрямик, так быстрее будет.
Купив по дороге букетик цветов, через пятнадцать минут он был уже у дома Марины. Не в силах сдерживать себя он «взлетел» на третий этаж и остановился у двери с табличкой № 9. Постояв несколько секунд и приведя в порядок мысли, он нажал кнопку звонка. Немного погодя, за дверью послышалась возня, щелкнул замок, и дверь открылась. Расплывшаяся было, в ожидании Марины, улыбка на лице Синицына быстро сбежала, как мыльная пена под душем. Перед ним стоял приземистый и широкий в плечах мужик, лет около сорока. Его внешность не оставляла сомнений насчет его уголовного прошлого, а может быть и настоящего. Он был «под градусом» и смотрел на Синицына мутным и далеко недружелюбным взглядом. Из-за его плеча, с полными ужаса глазами, выглядывала Марина. Она выглядела совсем не так, как в день их знакомства. Ее волосы были растрепаны, из-под легкого халатика, который она все старалась натянуть на обнаженные плечи, а тот все не давался и закручивался, выглядывала порванная комбинация, а под глазом красовался безобразный синяк. У Синицына второй раз за сегодняшний день отвисла челюсть, и он успел только подумать:
– Ну, влип…
– Чё надо? – первым начал мужик.
Синицын не сразу нашелся, что сказать, и пролепетал что-то насчет того, что не туда попал, но получилось неубедительно, да еще этот букетик, который он купил для Марины…
– А-а-а, любовничек. Ну, проходи, проходи. – с каким-то садистским злорадством прошипел мужик и, ловко схватив Синицына за грудки, сильным рывком втащил в квартиру.
Протащив, таким образом, Синицына до спальной комнаты, мужик резким движением бросил его на кровать.
– Что, жену мою трахать пришел? Ну, давай, а я посмотрю, как это у вас получится. – сказав это, он вытащил из-за спины Марину, которая была настолько перепугана, что не могла что-либо членораздельно сказать, а только повторяла, как молитву:
– Вася, Вася, Васенька…
Поставив Марину перед Синицыным, который так и продолжал лежать на кровати, как его бросили, лишь поднявшись на локтях, мужик со злорадной улыбкой схватил ворот ее халатика и сильно рванул его вниз. Марина осталась, в чем мать родила. Не зная, куда деться от стыда, она повернулась к Синицыну спиной и вся сжалась. Ее спина затряслась от рыданий. Синицына как подкинуло с кровати. Он вскочил и стал выбирать маршрут, по которому можно было бы скорее «смыться» отсюда, так как теперь стало ясно, что добром это не кончится. В его распоряжении было только окно, но прыгать с третьего этажа ему не хотелось, а другой выход – через дверь – был полностью перекрыт разъяренным мужиком. И тут вдруг им овладело чувство, которое овладевает людьми, да и животными, когда их загоняют в угол – чувство отчаянной храбрости. Он схватил стоявшую около трюмо табуретку-пуфик и замахнулся ею на мужика. Замахиваясь, Синицын увидел, как в руке у того что-то блеснуло. Мгновением позже он четко, даже как бы замедленно, увидел, что это был нож. Нож был не простой, а бандитский, раскладушка с пружиной и фиксатором. Раздался щелчок, лезвие освободилось и пошло раскрываться по дуге, стремясь вытянуться в одну линию с рукояткой. Через долю мгновения ему это удалось и оно замерло, крепко схваченное фиксатором.
Медлить было нельзя, Синицын швырнул табуретку, целясь в голову противнику, но тот ловко увернулся, и табуретка улетела через открытую дверь в прихожую, угодив, очевидно, в зеркало, так как послышался звон битого стекла. А мужик, неожиданно быстро, оказался очень близко к Синицыну.
– Это опасно. – пронеслась запоздалая мысль у того в голове, и тотчас он почувствовал, как в грудь его входит инородный предмет, раздирая сознание адской болью.
Последнее, что зафиксировалось в его сознании, был угол потолка, который покачнулся и быстро, как санки с ледяной горы, поехал вниз, расплываясь и меняясь в размерах, пока не пропал вовсе. На этом его сознание отключилось.
Эта история произвела сильное впечатление на весь личный состав части, особенно на Евгения. Он не находил себе места и считал себя виновным в случившемся. Он мог предупредить Синицына, но не сделал этого. Только теперь он понял, что опасность, о которой ему говорил молодой, исходила именно от того знакомства с Мариной, а следовательно угрожала им обоим: ему и Синицыну. Тогда это не пришло ему в голову, а теперь ничего изменить было нельзя. Через несколько дней пришло известие о том, что Синицын умер. На Евгения больно было смотреть. Он до самого «дембеля» слова больше никому не сказал и был всегда задумчив и угрюм. Только уже идя к автобусу, который должен был отвезти демобилизованных на вокзал, он, взглянув на попавшегося ему на пути Олега, положил ему руку на плечо и сказал:
– Извини, брат, если что не так. Спасибо тебе…, Прощай.
– Прощай. – ответил Олег.
* * *
За работой и ученьями служба летела быстро. Незаметно Олег тоже стал дедом и, бывало, тоже покрикивал на молодых, но к дедовщине относился с отвращением. Суть ее противоречила его сути, и он не мог заставить себя бить молодого за то, что тот был в военном деле еще бестолковым и что-то делал не так.
Как-то за два месяца до его, Олега, «дембеля», командование округа устроило учения в масштабе дивизии. На специально подготовленном полигоне развернулась настоящая война. Танки с ревом шли в атаку, пушки с заранее подготовленных позиций отражали их напор, пехота занимала и оставляла населенные пункты. Грохотали взрывы, стрекотали автоматы и пулеметы, с наступлением темноты в небе расцветали разноцветными огнями осветительные ракеты и мины.
Олег служил в саперных частях. На их долю выпало немало работы. Они то расчищали завалы на лесных дорогах, то ремонтировали взорванные мосты, то наводили понтонные переправы. В один из моментов учений к понтонерам, которые только что сбросили на воду понтоны и начали их скреплять, вышло до взвода условного противника. Еще минута и задание по наведению переправы было бы сорвано. Олег со своим отделением был ближе всех к противнику. По штатному расписанию его отделение с пулеметом заняло оборону в небольшой канавке, оборудованной под окоп. Дружным огнем они заставили противника залечь, и началась яростная перестрелка. В обе стороны полетели взрывпакеты, имитирующие гранаты. Цинк со взрывпакетами стоял в метре за спиной у Олега. В нем еще оставалось около двух десятков штук. Взрывпакеты бросали только он и еще один ефрейтор, так как только у них были зажигалки. Остальные, в подавляющем большинстве молодые, лупили из автоматов, что, несомненно, доставляло им удовольствие.
Вдруг Олег услышал позади себя звук, похожий на удар еловой шишки по пустой кастрюле. В горячке боя он уже готов был пропустить этот звук, но что-то в нем насторожило Олега, и он обернулся. От того, что он увидел, глаза его округлились. Из цинка, куда залетел брошенный противником взрывпакет, поднимался тоненький сизый дымок. Заглядывать в цинк и искать там горящий пакет уже не было времени и Олег, что было мочи заорал:
– Все из окопа!!!
Этот крик был настолько силен и раскатист, что все из оборонявшегося отделения без размышлений рыбкой вылетели из окопа, а последнего, замешкавшегося молодого, Олег спровадил вслед за остальными мощным пинком. Сам он находился в полете, когда за спиной ухнул взрыв, настолько необычно сильный, что даже солдаты условного противника прекратили огонь и стали вытягивать шеи, пытаясь узнать, что произошло. Понтонеры тоже оглянулись и чуть не упустили понтон.
Выпрыгивая из окопа, Олег почувствовал, что к энергии его собственного прыжка добавилась еще какая-то жаркая сила, которая добавила ему ускорение, переворачивая в полете вверх ногами. Он, пытаясь сохранить стабильное горизонтальное положение, закрутил руками и ногами, подобно плывущей собаке, но это ему плохо удалось, и он рухнул на землю совершенно не так, как ему хотелось: правым плечом и головой. Перевернувшись на спину, он застыл в распластанной позе.
На этом перестрелка прекратилась. И свои и чужие подбежали к Олегу и стали приводить его в чувства. Его посадили, прислонив спиной к небольшому деревцу, и стали, как в таких случаях принято, хлестать по щекам. Через несколько минут он начал морщить лицо и отстраняться, не открывая глаз. Чуть позже он, еще неосознанно, стал пытаться закрывать лицо руками, а через десять минут уже полностью пришел в себя и поднял, съехавшую на глаза каску.
Плечо ныло, видимо было выбито, в голове стоял необычный музыкальный звон, напоминавший ноту «соль», а к горлу подкатывала тошнота. Олег осторожно покрутил головой, затем попытался встать. Но, облокотившись на правую руку, вскрикнул и, потеряв равновесие, упал на бок. Острая боль прожгла плечо.
– Все-таки выбил. – с тоской подумал он, когда несколько солдат поспешно возвращали его в исходное положение.
– Хорошо еще, что разорванный цинк отлетел в другую сторону, а то я не знаю, что было бы. – сказал ефрейтор, с которым они вместе бросали взрывпакеты.
Через несколько минут подбежали офицеры. Началась суета, посыпался мат. Олега посадили в шестьдесят шестой и отправили в санчасть. Там ему вправили плечо и, поставив диагноз: сотрясение мозга средней тяжести, оставили, как сказали, на неделю. В санчасти или, как ее называли солдаты, в лазарете было тихо и Олег, изрядно приуставший от всей этой суеты, быстро заснул.
Олег проснулся неожиданно от резкого внутреннего толчка, который заставил его открыть глаза. Он почувствовал, приходя в себя, как потревоженное сердце, мечется внутри, тоже постепенно успокаиваясь. Через несколько секунд он уже полностью стряхнул с себя сон и стал различать очертания потолка и кроватей. В окне удивительно ровным, слепяще-белым кружочком висела луна. Она была настолько яркой и чистой, что затемнения на ее поверхности были едва заметны. Ее ровный серебристый свет придавал примитивной обстановке больничной палаты таинственность и волшебность.
Олег, с каждой минутой все больше привыкая к темноте, стал осматривать палату. Неожиданно взгляд его остановился на двери. Она была открыта, и в дверном проеме стоял темный силуэт. Он был точно таким же, как окружающая его темнота и выделялся из нее только тонким абрисом, который горел холодным лунным светом. Олег протер глаза, стараясь прогнать галлюцинацию, но, открыв их, опять увидел ту же картину. Он пытался разглядеть этот силуэт, но это у него не получалось. Единственное, что он смог для себя уяснить – это то, что тот принадлежал стройной девушке, но ни лица, ни одежды ее не было видно. Тонкая светящаяся линия, которая выделяла ее силуэт из темноты, пребывала в постоянном, почти не заметном глазу, движении, что создавало ощущение зыбкости и самого силуэта и даже дверного проема. Стараясь доказать самому себе, что он не спит, Олег еще раз обвел палату взглядом. В ней не было ничего необычного. Кровати, тумбочки, потолок и даже луна в окне – все было на своих местах.
– Здорово, все-таки, я жахнулся башкой. – подумал он, на всякий случай еще тряся головой и переводя взгляд опять на дверь.
Силуэт стоял на том же месте, только стал намного реальней: исчезла та первоначальная зыбкость.
– Это медсестра, – даже с каким-то разочарованием подумал Олег. – Наверное, принесла какую-нибудь гадость, которую надо выпить.
Он приподнялся на локтях, решив встать, чтобы подойти к девушке и выпить любое, пусть самое горькое лекарство, а если повезет, то и познакомиться.
Неожиданно девушка, до этого неподвижно стоявшая в дверях, подняла руки и сделала несколько плавных вращательных движений кистями, как бы зовя его к себе, но при этом не издала ни звука. Олег, насколько мог быстро, поднялся и сделал шаг к ней, с удивлением отметив, что той уже нет в проеме двери. Не смотря на то, что его сильно качало, он быстро подошел к двери и выглянул в коридор. В дальнем конце коридора у лестницы на первый этаж он вновь увидел ее. Она теми же плавными движениями звала его к себе.
Когда он двигался по коридору, в памяти его всплыл эпизод из далекого детства. Как-то он смотрел фильм про нечистую силу, полный волшебства и мистики. Смотреть было страшно, и он ни за что бы не стал смотреть, если бы рядом не сидели друзья, а то, что происходило в фильме, не было бы отделено от него экраном. По спине ползли мурашки, руки судорожно впились в коленки, а сердце каждый раз, когда на экране происходил всплеск эмоций, сопровождаемый резкой страшной музыкой, рушилось куда-то в пятки и долго сидело там, боясь высунуться. Тогда, видя, как главный герой идет по мрачному тоннелю к зовущей его ведьме в образе прекрасной девушки, Олег молча кричал ему:
– Не ходи!
А про себя точно знал, что уж он-то ни за что не пойдет так беспечно за коварной ведьмой, будь она в каком угодно обличье.
Не смотря на то, что память подсунула ему ассоциации из далекого прошлого, сейчас он не ощущал ни страха, ни тревоги. Его единственным желанием было догнать и рассмотреть, наконец, эту таинственную девушку. Его не останавливало также и то, что, идя по коридору, он не увидел ни одной живой души. Хоть была и ночь, там должен был быть дежурный санитар. Да и свет почему-то не горел. Выручала только луна, света которой хватало только на то, чтобы не переломать себе ноги да видеть силуэт девушки, плывущий впереди. Все эти странности он отмечал про себя, не обращая на них никакого внимания.
Дойдя до лестницы на первый этаж, Олег, перегнувшись через перила, взглянул вниз. Она стояла внизу и звала его безмолвно и грациозно. Олег спустился на первый этаж и, не обращая внимания на то, что был одет в больничную пижаму, вышел на улицу. Был сентябрь, погода стояла теплая – настоящее «бабье лето». Оглянувшись по сторонам, он увидел, как незнакомка медленно идет по аллее вдоль батальонных казарм по направлению к КПП.
Лунный свет, вырвавшись из тесноты лазарета, разлился, как снежная лавина по военному городку, придав ему необычный, мистический, пугающе фантастический вид. От всего этого у Олега захватило дух, едва он выскочил на улицу. В мозгу у него даже промелькнула мысль:
– Может не идти дальше? Куда она меня зовет?
Но смешанное чувство любопытства, одержимости и отсутствия тревоги отшвырнуло эту мысль куда-то на задний план, и Олег кинулся за плавно удаляющейся девушкой. Пройдя КПП, в котором также никого не было, он увидел железнодорожную станцию и стоящий на ней поезд, почему-то очень похожий на подмосковную электричку. Девушка стояла на платформе и махала ему рукой, уже не зовя его, а как бы прощаясь. До станции было рукой подать, и Олег прибавил шагу, но уже чувствовал, что не успеет. Движения его вязли в упругом, как вода, воздухе, но он упрямо старался преодолеть это сопротивление.
Он добрался до платформы, когда мимо него промчался последний вагон, поблескивая стеклами пустой кабины машинистов. Поезд растаял в темноте, а вместе с ним пропала и незнакомка. Перед глазами Олега стояла только кабина машинистов с окошками, напоминающими пустые глазницы человеческого черепа, да светящаяся табличка над ними с надписью «Нарофоминск».
Неожиданно он почувствовал, что темнота медленно рассеивается и его начинает сильно трясти. Затем свежий воздух теплой, почти летней ночи сменился резкой, колющей ноздри, вонью аммиака. И прямо перед ним, откуда ни возьмись, появилось перепуганное лицо санитара. Он тряс Олега за плечи, в то время, как второй санитар водил у него, Олега, перед носом ваткой, смоченной в растворе аммиака. Придя в себя, чем несказанно обрадовал санитаров, Олег заметил, что был разгар дня и в палате полно народу. Скоро прибежал врач и принялся щупать у него пульс и смотреть на белки глаз, слегка оттягивая нижние веки. По мере того, как проводил свои медицинские манипуляции, он все больше озадачивался и, наконец, не очень твердо произнес:
– Так, ясненько, ясненько.
Но закончил он свою фразу так:
– Постараюсь вставить вас в список первого потока демобилизующихся.
Было видно, что ему ничего не ясненько, и он хочет поскорее избавиться от пациента, у которого не все в порядке с головой и который, судя по всему, нуждается в более серьезном лечении, чем может ему предложить военная санчасть.
Как позже Олег узнал, он проспал больше суток. В конце концов, его решили разбудить. Когда санитар потряс его за плечо, Олег, лежащий на боку, откинулся на спину, никак не реагируя на прикосновение. Оторопевший санитар так шарахнулся назад, что повалился на стоящую за ним койку. Через мгновение он вскочил и с криками бросился в коридор, чем и переполошил весь этаж. Врача как раз не оказалось на месте, и на помощь первому санитару пришел второй, более опытный, который и организовал приведение Олега в чувство.
Санчасть «гудела» по этому поводу два дня, а затем потихоньку все стало утихать и забываться, тем более, что ничего подобного у Олега больше не повторялось, и чувствовал он себя лучше день ото дня. Через неделю его выписали из лазарета, а еще через три наступил и день, когда группа демобилизующихся, а в ней был и Олег, в парадной форме, с чемоданчиками, села в автобус и отправилась на вокзал.
Так закончилась служба Олега в Советской Армии. Несмотря ни на что, он вспоминал эти дни как одну из самых ярких страниц в своей жизни. И действительно, он чувствовал себя уже не пластилиновой колбаской, а стальным клинком, который прошел процесс ковки и закалки. Теперь предстояло попробовать себя в «рубке» жизни. А жизнь, как известно, даже в благополучных странах и в благополучные времена обязательно подсунет испытание, из которого во что бы то ни стало надо выйти победителем. А если не выйдешь, сломаешься, то тебя просто выбросят на помойку, что, порой, хуже смерти.
После прихода из армии, на Олега сразу свалились неприятности, связанные с его травмой. За него взялось сразу несколько медицинских учреждений. Чего с ним только не делали, каких только тестов и обследований не проводили. Порой ему казалось, что лучше бы его уже поместили в «психушку», только бы все это кончилось. Через полгода интенсивных исследований, благодаря чему пропустил подготовительное отделение авиационного института, в который собирался поступать, ему неожиданно поставили диагноз: здоров, без ограничений. По этому поводу он первый раз после армии как следует напился.
Послеармейская жизнь понеслась вскачь. В институт он все-таки поступил, хоть и набрал минимальный проходной балл. Правда специальность ему досталась не та, которую он хотел изучать, но все равно он был на «седьмом небе». Затем была учеба: лекции, семинары, стройотряды, «картошки», зачеты, экзамены, каникулы, пирушки…
Глава 4
– Вставай, сынок. – ласково сказала мать, подходя к проснувшемуся Косте. В руках у нее была крынка с молоком и кусок свежего хлеба. Хлеб был настолько свеж, что Костя издалека чуял его тонкий, мутящий разум, ржаной аромат. Мать подошла ближе и села на кровать.
– Что-то ты заспался, сынок, пора вставать…, пора вставать…, пора вставать…, вставать…, вставать – вать – вать. – голос матери странно вибрировал и, казалось, что он доносится из какой-то гулкой, неестественной дали, отдаваясь эхом в голове. Лицо матери стало расплываться, а светлая спальня меркнуть и исчезать.
– Мама! – крикнул Костя. – Мама, не уходи! Мама!
Он рванулся к ней в надежде удержать ее, но острая боль резанула его по позвоночнику, прошлась вверх до шеи и остановилась в затылке, несколько раз мощно ударив в висках. Костя застонал, застигнутый болью врасплох, и сначала даже подумал, что свалился с кровати, но действительность не дала ему долго заблуждаться. В ноздри настойчиво и даже как-то навязчиво лез запах сгоревшего тола, заставляя морщиться и то и дело прерывать дыхание: так густ и тошнотворен он был.
Костя открыл глаза. Но, сделав это, сразу почувствовал, что они наполнились песком и пылью. К боли, что привела его в чувство, добавилась еще боль в глазах, которая, видимо, была намного резче и агрессивней, потому что заставила его вскочить на локти и перевернуться вниз лицом, скинув с себя килограммов десять земли.
Приведя в порядок глаза, Костя огляделся вокруг, еле ворочая головой на непослушной, и, казалось, ставшей в два раза толще шее. Сначала он не понял, где находится. Он лежал на дне большой ямы, наполненной металлоломом, обрывками каких-то тряпок и обломками досок. Изрядно потрудившись, он кое-как сел и стал вспоминать, что произошло, и как он очутился в этой яме. Мозги, казалось, распухли, как и шея и отказывались работать. Спина уже не болела, а ныла, зато голова, начав слегка кружиться, сейчас все быстрее и быстрее «набирала обороты». В ушах появился неприятный звон, который заглушал все остальные звуки и вызывал сильную тошноту. Костя несколько раз тряхнул головой. Недовольная его действиями боль, кольнула его несколько раз в шею, и, хоть и неохотно, но все же отступила, ворча и обещая скоро вернуться.
Сознание и резкость в глазах медленно, но верно возвращались. Руки, хоть и дрожали, но уже довольно сносно слушались. Оставалось проверить ноги, и он встал. Земля качалась, как будто была не землей, а плотом на неспокойной воде. Встав, Костя, наконец, вдохнул свежего воздуха, и «качка» постепенно улеглась.
Только теперь он до конца пришел в себя и, оглядевшись, все вспомнил. Их батарею батальонных минометов накрыла немецкая артиллерия. Артналет был настолько неожиданным, что никто ничего не успел понять. Так бывает: иногда стараешься, прицеливаешься, задерживаешь дыхание, делаешь массу ухищрений, а попадания все нет и нет. И наоборот, иной раз, не целясь, по лихости даже не глядя, стреляешь и сносишь мишень, чем заставляешь ахнуть восхищенных товарищей. Так было и в этот раз, немцы засекли батарею и, дав несколько пристрелочных выстрелов, угодили прямо в нее. Снаряды были тяжелые и разнесли все в клочья. Костя был наводчиком на крайнем миномете, который находился из-за складок местности немного дальше двух других, что и сыграло такую важную роль в его жизни, но в жизни остальных членов расчета, это не сыграло никакой роли – все они погибли.
Костя увидел, что ямой была огромная воронка, металлоломом – недавно стрелявшие минометы, обломками досок – ящики от мин, а тряпьем – его недавно живые товарищи. Глаза его остановились на руке, торчавшей из земли. Подумав, что это может быть один из его товарищей, также засыпанный замлей, как и он, Костя упал на колени и стал быстро разгребать вокруг нее землю. Он работал с остервенением и выбросил уже прилично земли, но тело товарища все не появлялось. Это показалось ему странным и он, схватив руку, потянул за нее. Вопреки его ожиданиям, она легко подалась и, выскользнув из земли, повисла обрывками гимнастерки у него в руках. Костя, почувствовал, как волосы зашевелились у него на голове и в ужасе отшвырнул руку. Не соображая, что делает, он на четвереньках бросился прочь, но через несколько метров споткнулся и ткнулся лбом в кучу железа. Трудно было представить, что теплая живая рука одного из его товарищей может быть такой белой и холодной. Наверняка он много раз пожимал ее, не зная, что придется пожать ее и такую.
Через несколько минут он почувствовал, что успокаивается, и мысли начинают приобретать более плавное течение. Прислушавшись, он постарался определить, где свои, где немцы, чтобы решить, что делать. С момента, как в его батарею угодил снаряд, прошло не меньше четырех часов, так как солнце уже клонилось к закату. Задачей было: задержать продвижение немцев на два часа, чтобы дать оторваться нашим отступающим частям, обремененным санбатом и беженцами. Примерно час батарея вела огонь по немецким мотоциклистам, которые преследовали по шоссе колонну наших войск. Позиция была хорошая: на обратном склоне холма, на вершине которого сидел наблюдатель корректировщик. Немцы долго не могли определить, откуда по ним ведут огонь русские минометы. Это дало возможность батарее продержаться целый час и остановить мотоциклистов.
Костя прокручивал в памяти эпизоды последнего боя, как прокручивает пленку киномеханик, стараясь найти интересующий его момент фильма. Он очень отчетливо помнил, как работали расчеты, как с их разгоряченных лиц капал пот, как блестели зеленой краской каски, как сверху, корректируя огонь, кричал, надсаживая голос, командир батареи младший лейтенант Сурков.
Огонь велся по движущимся целям, поэтому постоянно приходилось корректировать наводку. Работы у Кости было много, он едва переводил дух от одной наводки, как тут же поступала новая команда, и он снова таскал лафет вокруг опорного шарнира и ловил в перекрестие ориентир, прильнув глазом к окуляру прицела. В какое-то мгновение он поднял глаза по направлению к командиру, ловя смысл его команды.… В этом месте память, как оборванная кинопленка, несколько раз дернулась, выхватив пару молниеносно пронесшихся кадров и оборвалась, оставив в отличие от белого киноэкрана, только черную, совершенно непроглядную темноту. Костя силился вспомнить что-нибудь еще, но перед глазами стояло только дерево, на котором сидел командир.
* * *
Младший лейтенант Сурков был командиром «от бога». Не зря он гонял своих людей в мирные дни до седьмого пота. Как знал, что скоро придется воевать с настоящим противником. Помимо дара предвиденья в нем сочетались: математический ум, лошадиная выносливость, понимание обстановки, умение ориентироваться на местности, владение любым оружием от ножа до орудия. А минометом он вообще владел, как бог. На спор он с трех мин разбивал ростовую фигуру с пятисот метров, при этом не пользуясь прицелом и даже лафетом. Он держал ствол руками и пользовался исключительно глазомером и интуицией. Никто из командиров минометов, да и командиров батарей не мог даже близко соперничать с ним, и поэтому все уважали его. Из-за своей любви к дисциплине он бывал иногда излишне строг и мог «сунуть» разгильдяю в зубы, за что несколько раз получал взыскания от начальства. Но за высокий уровень боевой подготовки в его батарее, который был на порядок выше, чем в других подразделениях, ему почти все сходило с рук. Да и подчиненные любили его, как любят отца, который может, в случае чего, до синевы надрать задницу, но и в обиду своих детей не даст никому.
Костя служил под его началом почти год и кое-чему уже научился. Он был лучшим наводчиком на батарее. Сурков сразу заметил в нем способности наводчика и лично пестовал его, уделяя ему несколько больше времени, чем остальным, так как чувствовал отдачу от своих трудов. Костя стремился не просто научиться обращаться с минометом, что для некоторых является уже достижением, а почувствовать его: как тот реагирует на те или иные действия наводчика, на те или иные заряды, на ветер, на мороз. Так бывает, когда стирается грань между человеком и предметом, и человек начинает ощущать предмет, как часть себя, а уж чего ждать от себя, понять намного проще.
Способности Кости не остались незамеченными и для личного состава батареи. Командир минометного расчета собирался скоро демобилизоваться и ни у кого не было сомнений насчет того, кто его заменит. Но все спутала война. В первом же бою батальон попал в окружение и лишился половины своей матчасти. Рассеянный и деморализованный, он мелкими группами прорывался к своим. Многие полегли в том бою, но были и такие, которым посчастливилось уцелеть и выйти из окружения. Среди них был и Сурков со своей батареей. Именно с батареей потому, что он сохранил не только своих бойцов, но и все три миномета. Правда, когда батарея и несколько прибившихся к ней пехотинцев вышли к своим, то оказалось, что ни у кого не то, что мины, но даже и патрона нет. Все, на что они могли рассчитывать в случае встречи с врагом, это два ножа и три граненых штыка на винтовках у пехотинцев.
Костя помнил, как Сурков гнал свой небольшой отряд, навьюченный разобранными минометами по непролазным дебрям. Дальние и изнурительные марш-броски в недалекой мирной жизни, во время которых некоторые из солдат начинали роптать на командира, теперь приносили свои плоды. Минометов за плечами никто не замечал. Страх остаться в окружении придавал силы легким и резвости ногам. Пехотинцы едва поспевали за минометчиками и с удивлением и восхищением переглядывались между собой.
Во втором бою в батарее уже были потери. Это была контратака наспех собранными частями, вышедшими из окружения. Их насчитывалось около двух полков. Немцы неосмотрительно выдвинулись вперед, оголив свой левый фланг. И хоть контратака такими силами не могла принести никакого более или менее серьезного успеха, решено было провести ее для того, чтобы задержать продвижение немцев, которые наступлением своих моторизованных частей, опять создали угрозу для линии обороны армии. Нужно было дать ей время перегруппироваться и ввести в бой резервы. Немцев удалось задержать на два часа, но они дались сводному отряду очень дорого. Контратака захлебнулась в самом начале, натолкнувшись на танки, которых наспех проведенная разведка не обнаружила. Все смешалось и потонуло в грохоте рвущихся снарядов. Контратакующие вынуждены были залечь и сами подверглись мощнейшему давлению со стороны противника, который в свойственной ему манере блицкрига, стал охватывать отряд с двух сторон, стараясь взять его в кольцо. На батарею Суркова вышло до взвода пехоты и пришлось занимать круговую оборону. Приказ об отходе спас тогда батарею от полного уничтожения. Тогда она потеряла половину своего личного состава. Третий бой стал для нее последним.
* * *
Посидев минут двадцать, бестолково тряся головой и тщетно стараясь вспомнить что-нибудь еще, Костя, наконец, вернулся к действительности.
– Надо поискать, может быть еще кто-то жив. – подумал он и стал осматривать дымящиеся останки своей батареи.
Она, недавно такая грозная, теперь представляла собой жалкое зрелище. Все, что недавно называлось минометной батареей, теперь лежало под его ногами, смешанное с землей. Странно было смотреть на мощную опорную плиту одного из минометов, которая была изогнута и покорежена какой-то непостижимой силой, от попытки осмыслить которую начинало холодеть под сердцем. От одной мысли, что эта сила направлена на то, чтобы искрошить и превратить тебя в пыль, хотелось зажать уши ладонями и броситься бежать.
– Надо подняться на гору, может, командир жив. – неожиданно прожгла сознание мысль.
Костя бросился вверх, преодолевая мелкий, но густой кустарник. Бежать было тяжело, все тело ныло, но он упорно продолжал карабкаться к дереву, с которого командир корректировал огонь. Через несколько минут он был у цели. Дерево, с которого командир подавал команды, старая мощная береза, вопреки русским песням очень корявая, была мало похожа на ту, которую сохранили последние кадры его памяти. Она была почти голой. Ее густая лиственная шевелюра была сорвана сильным взрывом, сучья и ветки безжалостно обломаны и разбросаны, а кора ствола опалена. Командира нигде не было видно. Костя собрался, было искать его, как вдруг взгляд его упал на дорогу, которая была видна отсюда, как на ладони. Она выбегала из леса где-то далеко, почти у горизонта и снова ныряла в лес, не доходя полкилометра до подножья высотки, на которой стоял Костя. Он знал, что эта дорога ведет на север к райцентру, который находится километрах в десяти отсюда. Сейчас оттуда доносился грохот боя, видно немцы снова догнали отступавших и заставили принять бой.
