Стихотворения. 1814-1836

Рожденные в снегах для ужасов войны,

Там хладной Скифии свирепые сыны,

За Истром утаясь, добычи ожидают

И селам каждый миг набегом угрожают.

Преграды нет для них: в волнах они плывут

И по льду звучному бестрепетно идут.

Ты сам (дивись, Назон, дивись судьбе превратной!),

Ты, с юных лет презрев волненье жизни ратной,

Привыкнув розами венчать свои власы

И в неге провождать беспечные часы,

Ты будешь принужден взложить и шлем тяжелый,

И грозный меч хранить близ лиры оробелой.

Ни дочерь, ни жена, ни верный сонм друзей,

Ни музы, легкие подруги прежних дней,

Изгнанного певца не усладят печали.

Напрасно грации стихи твои венчали,

Напрасно юноши их помнят наизусть:

Ни слава, ни лета, ни жалобы, ни грусть,

Ни песни робкие Октавия не тронут;

Дни старости твоей в забвении потонут.

Златой Италии роскошный гражданин,

В отчизне варваров безвестен и один,

Ты звуков родины вокруг себя не слышишь;

Ты в тяжкой горести далекой дружбе пишешь:

<О, возвратите мне священный град отцов

И тени мирные наследственных садов!

О други, Августу мольбы мои несите,

Карающую длань слезами отклоните,

Но если гневный бог досель неумолим

И век мне не видать тебя, великий Рим, —

Последнею мольбой смягчая рок ужасный,

Приближьте хоть мой гроб к Италии прекрасной!>

Чье сердце хладное, презревшее харит,

Твое уныние и слезы укорит?

Кто в грубой гордости прочтет без умиленья

Сии элегии, последние творенья,

Где ты свой тщетный стон потомству передал?

Суровый славянин, я слез не проливал,

Но понимаю их; изгнанник самовольный,

И светом, и собой, и жизнью недовольный,

С душой задумчивой, я ныне посетил

Страну, где грустный век ты некогда влачил.

Здесь, оживив тобой мечты воображенья,

Я повторил твои, Овидий, песнопенья

И их печальные картины поверял;

Но взор обманутым мечтаньям изменял.

Изгнание твое пленяло втайне очи,

Привыкшие к снегам угрюмой полуночи.

Здесь долго светится небесная лазурь;

Здесь кратко царствует жестокость зимних бурь.

На скифских берегах переселенец новый,

Сын юга, виноград блистает пурпуровый.

Уж пасмурный декабрь на русские луга

Слоями расстилал пушистые снега;

Зима дышала там – а с вешней теплотою

Здесь солнце ясное катилось надо мною;

Младою зеленью пестрел увядший луг;

Свободные поля взрывал уж ранний плуг;

Чуть веял ветерок, под вечер холодея;

Едва прозрачный лед, над озером тускнея,

Кристаллом покрывал недвижные струи.

Я вспомнил опыты несмелые твои,

Сей день, замеченный крылатым вдохновеньем,

Когда ты в первый раз вверял с недоуменьем

Шаги свои волнам, окованным зимой…

И по льду новому, казалось, предо мной

Скользила тень твоя, и жалобные звуки

Неслися издали, как томный стон разлуки.

Утешься; не увял Овидиев венец!

Увы, среди толпы затерянный певец,

Безвестен буду я для новых поколений,

И, жертва темная, умрет мой слабый гений

С печальной жизнию, с минутною молвой…

Но если, обо мне потомок поздний мой

Узнав, придет искать в стране сей отдаленной

Близ праха славного мой след уединенный —

Брегов забвения оставя хладну сень,

К нему слетит моя признательная тень,

И будет мило мне его воспоминанье.

Да сохранится же заветное преданье:

Как ты, враждующей покорствуя судьбе,

Не славой – участью я равен был тебе.

Здесь, лирой северной пустыни оглашая,

Скитался я в те дни, как на брега Дуная

Великодушный грек свободу вызывал,

И ни единый друг мне в мире не внимал;

Но чуждые холмы, поля и рощи сонны,

И музы мирные мне были благосклонны.

ПРИМЕТЫ

Старайся наблюдать различные приметы:

Пастух и земледел в младенческие леты,

Взглянув на небеса, на западную тень,

Умеют уж предречь и ветр, и ясный день,

И майские дожди, младых полей отраду,

И мразов ранний хлад, опасный винограду.

Так, если лебеди, на лоне тихих вод

Плескаясь вечером, окличут твой приход,

Иль солнце яркое зайдет в печальны тучи,

Знай: завтра сонных дев разбудит дождь ревучий

Иль бьющий в окны град – а ранний селянин,

Готовясь уж косить высокой злак долин,

Услыша бури шум, не выйдет на работу

И погрузится вновь в ленивую дремоту.

КОКЕТКЕ

И вы поверить мне могли,Как простодушная Аньеса?В каком романе вы нашли,Чтоб умер от любви повеса?Послушайте: вам тридцать лет,Да, тридцать лет – не многим боле.Мне за двадцать; я видел свет,Кружился долго в нем на воле;Уж клятвы, слезы мне смешны;Проказы утомить успели;Вам также с вашей стороныИзмены, верно, надоели;Остепенясь, мы охладели,Некстати нам учиться вновь.Мы знаем: вечная любовьЖивет едва ли три недели.С начала были мы друзья,Но скука, случай, муж ревнивый…Безумным притворился я,И притворились вы стыдливой,Мы поклялись… потом… увы!Потом забыли клятву нашу;Клеона полюбили вы,А я наперсницу Наташу.Мы разошлись; до этих порВсе хорошо, благопристойно,Могли б мы жить без дальних ссорОпять и дружно и спокойно;Но нет! сегодня поутруВы вдруг в трагическом жаруСедую воскресили древность —Вы проповедуете вновьПокойных рыцарей любовь,Учтивый жар, и грусть, и ревность.Помилуйте – нет, право нет.Я не дитя, хоть и поэт.Когда мы клонимся к закату,Оставим юный пыл страстей —Вы старшей дочери своей,Я своему меньшому брату:Им можно с жизнию шалитьИ слезы впредь себе готовить;Еще пристало им любить,А нам уже пора злословить.ПРИЯТЕЛЮНе притворяйся, милый друг,Соперник мой широкоплечий!Тебе не страшен лиры звук,Ни элегические речи.Дай руку мне: ты не ревнив,Я слишком ветрен и ленив,Твоя красавица не дура;Я вижу все и не сержусь:Она прелестная Лаура,Да я в Петрарки не гожусь.АЛЕКСЕЕВУМой милый, как несправедливыТвои ревнивые мечты:Я позабыл любви призывыИ плен опасной красоты;Свободы друг миролюбивый,В толпе красавиц молодых,Я, равнодушный и ленивый,Своих богов не вижу в них.Их томный взор, приветный лепетУже не властны надо мной.Забыло сердце нежный трепетИ пламя юности живой.Теперь уж мне влюбиться трудно,Вздыхать неловко и смешно,Надежде верить безрассудно,Мужей обманывать грешно.Прошел веселый жизни праздник.Как мой задумчивый проказник,Как Баратынский, я твержу:<Нельзя ль найти подруги нежной?Нельзя ль найти любви надежной?>И ничего не нахожу.Оставя счастья призрак ложный,Без упоительных страстей,Я стал наперсник осторожныйМоих неопытных друзей.Когда любовник исступленный,Тоскуя, плачет предо мнойИ для красавицы надменнойКлянется жертвовать собой;Когда в жару своих желанийС восторгом изъясняет онНеясных, темных ожиданийОбманчивый, но сладкий сонИ, крепко руку сжав у друга,Клянет ревнивого супруга,Или докучливую мать, —Его безумным увереньямИ поминутным повтореньямЛюблю с участием внимать;Я льщу слепой его надежде,Я молод юностью чужойИ говорю: так было преждеВо время оно и со мной.* * *В твою светлицу, друг мой нежный,Я прихожу в последний раз.Любви счастливой, безмятежнойДелю с тобой последний час.Вперед одна в надежде томнойНе жди меня средь ночи темной,До первых утренних лучейНе жги свечей.

ДЕСЯТАЯ ЗАПОВЕДЬ

Добра чужого не желатьТы, боже, мне повелеваешь;Но меру сил моих ты знаешь —Мне ль нежным чувством управлять?Обидеть друга не желаю,И не хочу его села,Не нужно мне его вола,На все спокойно я взираю:Ни дом его, ни скот, ни раб,Не лестна мне вся благостыня.Но ежели его рабыня,Прелестна… Господи! я слаб!И ежели его подругаМила, как ангел во плоти, —О боже праведный! простиМне зависть ко блаженству друга.Кто сердцем мог повелевать?Кто раб усилий бесполезных?Как можно не любить любезных?Как райских благ не пожелать?Смотрю, томлюся и вздыхаю,Но строгий долг умею чтить,Страшусь желаньям сердца льстить,Молчу… и втайне я страдаю.* * *Князь Г. со мною не знаком.Я не видал такой негодной смеси;Составлен он из подлости и спеси,Но подлости побольше спеси в нем.В сраженьи трус, в трактире он бурлак,В передней он подлец, в гостиной он дурак.

ХРИСТОС ВОСКРЕС

Христос воскрес, моя Реввека!Сегодня следуя душойЗакону бога-человека,С тобой целуюсь, ангел мой.А завтра к вере МоисеяЗа поцелуй я, не робея,Готов, еврейка, приступить —И даже то тебе вручить,Чем можно верного евреяОт православных отличить.* * *«Хоть, впрочем, он поэт изрядный,Эмилий человек пустой».– «Да ты чем полон, шут нарядный?А, понимаю: сам собой;Ты полон дряни, милый мой!»ЭПИГРАММАЛечись – иль быть тебе Панглосом,Ты жертва вредной красоты —И то-то, братец, будешь с носом,Когда без носа будешь ты.* * *Тадарашка в вас влюблен,И для ваших ножек,Говорят, заводит онРод каких-то дрожек.Нам приходит не легко;Как неосторожно!Ох! на дрожках далекоВам уехать можно.

НА КАЧЕНОВСКОГО

Клеветник без дарованья,Палок ищет он чутьем,А дневного пропитаньяЕжемесячным враньем.

1822

БАРАТЫНСКОМУ.

ИЗ БЕССАРАБИИ.

Сия пустынная странаСвященна для души поэта:Она Державиным воспетаИ славой русскою полна.Еще доныне тень НазонаДунайских ищет берегов;Она летит на сладкий зовПитомцев Муз и Аполлона,И с нею часто при лунеБрожу вдоль берега крутого;Но, друг, обнять милее мнеВ тебе Овидия живого.ДРУЗЬЯМВчера был день разлуки шумной,Вчера был Вакха буйный пир,При кликах юности безумной,При громе чаш, при звуке лир.Так! Музы вас благословили,Венками свыше осеня,Когда вы, други, отличилиПочетной чашею меня.Честолюбивой позолотойНе ослепляя наших глаз,Она не суетной работой,Не резьбою пленяла нас;Но тем одним лишь отличалась,Что, жажду скифскую поя,Бутылка полная вливаласьВ ее широкие края.Я пил – и думою сердечнойВо дни минувшие леталИ горе жизни скоротечной,И сны любви воспоминал;Меня смешила их измена:И скорбь исчезла предо мной,Как исчезает в чашах пенаПод зашипевшею струей.

ПЕСНЬ О ВЕЩЕМ ОЛЕГЕ

Как ныне сбирается вещий ОлегОтмстить неразумным хозарам,Их селы и нивы за буйный набегОбрек он мечам и пожарам;С дружиной своей, в цареградской броне,Князь по полю едет на верном коне.Из темного леса навстречу емуИдет вдохновенный кудесник,Покорный Перуну старик одному,Заветов грядущего вестник,В мольбах и гаданьях проведший весь век.И к мудрому старцу подъехал Олег.«Скажи мне, кудесник, любимец богов,Что сбудется в жизни со мною?И скоро ль, на радость соседей-врагов,Могильной засыплюсь землею?Открой мне всю правду, не бойся меня:В награду любого возьмешь ты коня».«Волхвы не боятся могучих владык,А княжеский дар им не нужен;Правдив и свободен их вещий языкИ с волей небесною дружен.Грядущие годы таятся во мгле;Но вижу твой жребий на светлом челе.Запомни же ныне ты слово мое:Воителю слава – отрада;Победой прославлено имя твое;Твой щит на вратах Цареграда;И волны и суша покорны тебе;Завидует недруг столь дивной судьбе.И синего моря обманчивый валВ часы роковой непогоды,И пращ, и стрела, и лукавый кинжалЩадят победителя годы…Под грозной броней ты не ведаешь ран;Незримый хранитель могущему дан.Твой конь не боится опасных трудов;Он, чуя господскую волю,То смирный стоит под стрелами врагов,То мчится по бранному полю.И холод и сеча ему ничего…Но примешь ты смерть от коня своего».Олег усмехнулся – однако челоИ взор омрачилися думой.В молчаньи, рукой опершись на седло,С коня он слезает, угрюмый;И верного друга прощальной рукойИ гладит и треплет по шее крутой.«Прощай, мой товарищ, мой верный слуга,Расстаться настало нам время;Теперь отдыхай! уж не ступит ногаВ твое позлащенное стремя.Прощай, утешайся – да помни меня.Вы, отроки-други, возьмите коня,Покройте попоной, мохнатым ковром;В мой луг под уздцы отведите;Купайте; кормите отборным зерном;Водой ключевою поите».И отроки тотчас с конем отошли,А князю другого коня подвели.Пирует с дружиною вещий ОлегПри звоне веселом стакана.И кудри их белы, как утренний снегНад славной главою кургана…Они поминают минувшие дниИ битвы, где вместе рубились они…«А где мой товарищ? – промолвил Олег, —Скажите, где конь мой ретивый?Здоров ли? все так же ль легок его бег?Все тот же ль он бурный, игривый?»И внемлет ответу: на холме крутомДавно уж почил непробудным он сном.Могучий Олег головою поникИ думает: «Что же гаданье?Кудесник, ты лживый, безумный старик!Презреть бы твое предсказанье!Мой конь и доныне носил бы меня».И хочет увидеть он кости коня.Вот едет могучий Олег со двора,С ним Игорь и старые гости,И видят – на холме, у брега Днепра,Лежат благородные кости;Их моют дожди, засыпает их пыль,И ветер волнует над ними ковыль.Князь тихо на череп коня наступилИ молвил: «Спи, друг одинокой!Твой старый хозяин тебя пережил:На тризне, уже недалекой,Не ты под секирой ковыль обагришьИ жаркою кровью мой прах напоишь!Так вот где таилась погибель моя!Мне смертию кость угрожала!»Из мертвой главы гробовая змия,Шипя, между тем выползала;Как черная лента, вкруг ног обвилась,И вскрикнул внезапно ужаленный князь.Ковши круговые, запенясь, шипятНа тризне плачевной Олега;Князь Игорь и Ольга на холме сидят;Дружина пирует у брега;Бойцы поминают минувшие дниИ битвы, где вместе рубились они.* * *Люблю ваш сумрак неизвестныйИ ваши тайные цветы,О вы, поэзии прелестнойБлагословенные мечты!Вы нас уверили, поэты,Что тени легкою толпойОт берегов холодной ЛетыСлетаются на брег земнойИ невидимо навещаютМеста, где было все милей,И в сновиденьях утешаютСердца покинутых друзей;Они, бессмертие вкушая,Их поджидают в Элизей,Как ждет на пир семья роднаяСвоих замедливших гостей…Но, может быть, мечты пустые —Быть может, с ризой гробовойВсе чувства брошу я земные,И чужд мне будет мир земной;Быть может, там, где все блистаетНетленной славой и красой,Где чистый пламень пожираетНесовершенство бытия,Минутных жизни впечатленийНе сохранит душа моя,Не буду ведать сожалений,Тоску любви забуду я?..ГРЕЧАНКЕТы рождена воспламенятьВоображение поэтов,Его тревожить и пленятьЛюбезной живостью приветов,Восточной странностью речей,Блистаньем зеркальных очейИ этой ножкою нескромной…Ты рождена для неги томной,Для упоения страстей.Скажи – когда певец ЛеилыВ мечтах небесных рисовалСвой неизменный идеал,Уж не тебя ль изображалПоэт мучительный и милый?Быть может, в дальной стороне,Под небом Греции священной,Тебя страдалец вдохновенныйУзнал, иль видел, как во сне,И скрылся образ незабвенныйВ его сердечной глубине?Быть может, лирою счастливойТебя волшебник искушал;Невольный трепет возникалВ твоей груди самолюбивой,И ты, склонясь к его плечу…Нет, нет, мой друг, мечты ревнивойПитать я пламя не хочу;Мне долго счастье чуждо было,Мне ново наслаждаться им,И, тайной грустию томим,Боюсь: неверно все, что мило.

ИЗ ПИСЬМА К Я. Н. ТОЛСТОМУ

Горишь ли ты, лампада наша,Подруга бдений и пиров?Кипишь ли ты, златая чаша,В руках веселых остряков?Все те же ль вы, друзья веселья,Друзья Киприды и стихов?Часы любви, часы похмельяПо прежнему ль летят на зовСвободы, лени и безделья?В изгнаньи скучном, каждый часГоря завистливым желаньем,Я к вам лечу воспоминаньем,Воображаю, вижу вас:Вот он, приют гостеприимный,Приют любви и вольных муз,Где с ними клятвою взаимнойСкрепили вечный мы союз,Где дружбы знали мы блаженство,Где в колпаке за круглый столСадилось милое равенство,Где своенравный произволМенял бутылки, разговоры,Рассказы, песни шалуна;И разгорались наши спорыОт искр, и шуток, и вина.Вновь слышу, верные поэты,Ваш очарованный язык…Налейте мне вина кометы,Желай мне здравия, калмык!

ПОСЛАНИЕ ЦЕНЗОРУ

Угрюмый сторож муз, гонитель давний мой,

Сегодня рассуждать задумал я с тобой.

Не бойся: не хочу, прельщенный мыслью ложной,

Цензуру поносить хулой неосторожной;

Что нужно Лондону, то рано для Москвы.

У нас писатели, я знаю, каковы;

Их мыслей не теснит цензурная расправа,

И чистая душа перед тобою права.

Во-первых, искренно я признаюсь тебе,

Нередко о твоей жалею я судьбе:

Людской бессмыслицы присяжный толкователь,

Хвостова, Буниной единственный читатель,

Ты вечно разбирать обязан за грехи

То прозу глупую, то глупые стихи.

Российских авторов нелегкое встревожит:

Кто английской роман с французского преложит,

Тот оду сочинит, потея да кряхтя,

Другой трагедию напишет нам шутя —

До них нам дела нет; а ты читай, бесися,

Зевай, сто раз засни – а после подпишися.

Так, цензор мученик; порой захочет он

Ум чтеньем освежить; Руссо, Вольтер, Бюфон,

Державин, Карамзин манят его желанье,

А должен посвятить бесплодное вниманье

На бредни новые какого-то враля,

Которому досуг петь рощи да поля,

Да связь утратя в них, ищи ее с начала,

Или вымарывай из тощего журнала

Насмешки грубые и площадную брань,

Учтивых остряков затейливую дань.

Но цензор гражданин, и сан его священный:

Он должен ум иметь прямой и просвещенный;

Он сердцем почитать привык алтарь и трон;

Но мнений не теснит и разум терпит он.

Блюститель тишины, приличия и нравов,

Не преступает сам начертанных уставов,

Закону преданный, отечество любя,

Принять ответственность умеет на себя;

Полезной истине пути не заграждает,

Живой поэзии резвиться не мешает.

Он друг писателю, пред знатью не труслив,

Благоразумен, тверд, свободен, справедлив.

А ты, глупец и трус, что делаешь ты с нами?

Где должно б умствовать, ты хлопаешь глазами;

Не понимая нас, мараешь и дерешь;

Ты черным белое по прихоти зовешь;

Сатиру пасквилем, поэзию развратом,

Глас правды мятежом, Куницына Маратом.

Решил, а там поди, хоть на тебя проси.

Скажи: не стыдно ли, что на святой Руси,

Благодаря тебя, не видим книг доселе?

И если говорить задумают о деле,

То, славу русскую и здравый ум любя,

Сам государь велит печатать без тебя.

Остались нам стихи: поэмы, триолеты,

Баллады, басенки, элегии, куплеты,

Досугов и любви невинные мечты,

Воображения минутные цветы.

О варвар! кто из нас, владельцев русской лиры,

Не проклинал твоей губительной секиры?

Докучным евнухом ты бродишь между муз;

Ни чувства пылкие, ни блеск ума, ни вкус,

Ни слог певца Пиров, столь чистый, благородный —

Ничто не трогает души твоей холодной.

На все кидаешь ты косой, неверный взгляд.

Подозревая все, во всем ты видишь яд.

Оставь, пожалуй, труд, нимало не похвальный:

Парнас не монастырь и не гарем печальный,

И право никогда искусный коновал

Излишней пылкости Пегаса не лишал.

Чего боишься ты? поверь мне, чьи забавы —

Осмеивать закон, правительство иль нравы,

Тот не подвергнется взысканью твоему;

Тот не знаком тебе, мы знаем почему —

И рукопись его, не погибая в Лете,

Без подписи твоей разгуливает в свете.

Барков шутливых од тебе не посылал,

Радищев, рабства враг, цензуры избежал,

И Пушкина стихи в печати не бывали;

Что нужды? их и так иные прочитали.

Но ты свое несешь, и в наш премудрый век

Едва ли Шаликов не вредный человек.

За чем себя и нас терзаешь без причины?

Скажи, читал ли ты Наказ Екатерины?

Прочти, пойми его; увидишь ясно в нем

Свой долг, свои права, пойдешь иным путем.

В глазах монархини сатирик превосходный

Невежество казнил в комедии народной,

Хоть в узкой голове придворного глупца

Кутейкин и Христос два равные лица.

Державин, бич вельмож, при звуке грозной лиры

Их горделивые разоблачал кумиры;

Хемницер истину с улыбкой говорил,

Наперсник Душеньки двусмысленно шутил,

Киприду иногда являл без покрывала —

И никому из них цензура не мешала.

Ты что-то хмуришься; признайся, в наши дни

С тобой не так легко б разделались они?

Кто ж в этом виноват? перед тобой зерцало:

Дней Александровых прекрасное начало.

Проведай, что в те дни произвела печать.

На поприще ума нельзя нам отступать.

Старинной глупости мы праведно стыдимся,

Ужели к тем годам мы снова обратимся,

Когда никто не смел отечество назвать,

И в рабстве ползали и люди и печать?

Нет, нет! оно прошло, губительное время,

Когда Невежества несла Россия бремя.

Где славный Карамзин снискал себе венец,

Там цензором уже не может быть глупец…

Исправься ж: будь умней и примирися с нами.

«Все правда, – скажешь ты, – не стану спорить с вами:

Но можно ль цензору по совести судить?

Я должен то того, то этого щадить.

Конечно, вам смешно – а я нередко плачу,

Читаю да крещусь, мараю наудачу —

На все есть мода, вкус; бывало, например,

У нас в большой чести Бентам, Руссо, Вольтер,

А нынче и Милот попался в наши сети.

Я бедный человек; к тому ж жена и дети…»

Жена и дети, друг, поверь – большое зло:

От них все скверное у нас произошло.

Но делать нечего; так если невозможно

Тебе скорей домой убраться осторожно,

И службою своей ты нужен для царя,

Хоть умного себе возьми секретаря.

ИНОСТРАНКЕ

На языке, тебе невнятном,

Стихи прощальные пишу,

Но в заблуждении приятном

Вниманья твоего прошу:

Мой друг, доколе не увяну,

В разлуке чувство погубя,

Боготворить не перестану

Тебя, мой друг, одну тебя.

На чуждые черты взирая,

Верь только сердцу моему,

Как прежде верила ему,

Его страстей не понимая.

* * *

Наперсница волшебной старины,

Друг вымыслов игривых и печальных,

Тебя я знал во дни моей весны,

Во дни утех и снов первоначальных.

Я ждал тебя; в вечерней тишине

Являлась ты веселою старушкой

И надо мной сидела в шушуне,

В больших очках и с резвою гремушкой.

Ты, детскую качая колыбель,

Мой юный слух напевами пленила

И меж пелен оставила свирель,

Которую сама заворожила.

Младенчество прошло, как легкий сон.

Ты отрока беспечного любила,

Средь важных муз тебя лишь помнил он,

И ты его тихонько посетила;

Но тот ли был твой образ, твой убор?

Как мило ты, как быстро изменилась!

Каким огнем улыбка оживилась!

Каким огнем блеснул приветный взор!

Покров, клубясь волною непослушной,

Чуть осенял твой стан полувоздушный;

Вся в локонах, обвитая венком,

Прелестницы глава благоухала;

Грудь белая под желтым жемчугом

Румянилась и тихо трепетала…

Ф. Н. ГЛИНКЕ

Когда средь оргий жизни шумнойМеня постигнул остракизм,Увидел я толпы безумнойПрезренный, робкий эгоизм.Без слез оставил я с досадойВенки пиров и блеск Афин,Но голос твой мне был отрадой,Великодушный гражданин!Пускай судьба определилаГоненья грозные мне вновь,Пускай мне дружба изменила,Как изменяла мне любовь,В моем изгнанье позабудуНесправедливость их обид:Они ничтожны – если будуТобой оправдан, Аристид.* * *Недавно я в часы свободыУстав наездника читалИ даже ясно понималЕго искусные доводы;Узнал я резкие чертыНеподражаемого слога;Но перевертывал листыИ – признаюсь – роптал на бога.Я думал: ветреный певец,Не сотвори себе кумира,Перебесилась наконецТвоя проказливая лира,И, сердцем охладев навек,Ты, видно, стал в угоду мираБлагоразумный человек!О горе, молвил я сквозь слезы,Кто дал Давыдову советОставить лавр, оставить розы?Как мог унизиться до прозыВенчанный музою поэт,Презрев и славу прежних лет,И Бурцовой души угрозы!И вдруг растрепанную теньЯ вижу прямо пред собою,Пьяна, как в самый смерти день,Столбом усы, виски горою,Жестокий ментик за спиноюИ кивер чудо набекрень.АДЕЛИИграй, Адель,Не знай печали;Хариты, ЛельТебя венчалиИ колыбельТвою качали;Твоя веснаТиха, ясна;Для наслажденьяТы рождена;Час упоеньяЛови, лови!Младые летаОтдай любви,И в шуме светаЛюби, Адель,Мою свирель.УЗНИКСижу за решеткой в темнице сырой.Вскормленный в неволе орел молодой,Мой грустный товарищ, махая крылом,Кровавую пищу клюет под окном,Клюет, и бросает, и смотрит в окно,Как будто со мною задумал одно.Зовет меня взглядом и криком своимИ вымолвить хочет: «Давай улетим!Мы вольные птицы; пора, брат, пора!Туда, где за тучей белеет гора,Туда, где синеют морские края,Туда, где гуляем лишь ветер… да я!…»БАРАТЫНСКОМУЯ жду обещанной тетради:Что ж медлишь, милый трубадур!Пришли ее мне, Феба ради,И награди тебя Амур.

НА А. А. ДАВЫДОВУ

Иной имел мою АглаюЗа свой мундир и черный ус,Другой за деньги – понимаю,Другой за то, что был француз,Клеон – умом ее стращая,Дамис – за то, что нежно пел.Скажи теперь, мой друг Аглая,За что твой муж тебя имел?* * *У Кларисы денег мало,Ты богат – иди к венцу:И богатство ей пристало,И рога тебе к лицу.

РАННИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕЗАВЕРШЕННОЕ, ОТРЫВКИ, НАБРОСКИ

1813

К НАТАЛЬЕ

Pourquoi craindrais-je de le dire?C’est Margot qui fixe mon gout.Так и мне узнать случилось,Что за птица Купидон;Сердце страстное пленилось;Признаюсь – и я влюблен!Пролетело счастья время,Как, любви не зная бремя,Я живал да попевал,Как в театре и на балах,На гуляньях иль в воксалахЛегким зефиром летал;Как, смеясь во зло Амуру,Я писал карикатуруНа любезный женский пол;Но напрасно я смеялся,Наконец и сам попался,Сам, увы! с ума сошел.Смехи, вольность – все под лавку,Из Катонов я в отставку,И теперь я – Селадон!Миловидной жрицы ТальиВидел прелести Натальи,И уж в сердце – Купидон!Так, Наталья! признаюся,Я тобою полонен,В первый раз еще, стыжуся,В женски прелести влюблен.Целый день, как ни верчуся,Лишь тобою занят я;Ночь придет – и лишь тебяВижу я в пустом мечтанье,Вижу, в легком одеяньеБудто милая со мной;Робко, сладостно дыханье,Белой груди колебанье,Снег затмившей белизной,И полуотверсты очи,Скромный мрак безмолвной ночи —Дух в восторг приводят мой!..Я один в беседке с нею,Вижу… девственну лилею,Трепещу, томлюсь, немею…И проснулся… вижу мракВкруг постели одинокой!Испускаю вздох глубокой,Сон ленивый, томноокойОтлетает на крылах.Страсть сильнее становится,И, любовью утомясь,Я слабею всякий час.Все к чему-то ум стремится,А к чему? – никто из насДамам вслух того не скажет,А уж так и сяк размажет.Я – по-свойски объяснюсь.Все любовники желаютИ того, чего не знают;Это свойство их – дивлюсь!Завернувшись балахоном,С хватской шапкой набекреньЯ желал бы ФилимономПод вечер, как всюду тень,Взяв Анюты нежну руку,Изъяснять любовну муку,Говорить: она моя!Я желал бы, чтоб НазоройТы старалася меняУдержать умильным взором.Иль седым ОпекуномЛегкой, миленькой Розины,Старым пасынком судьбины,В епанче и с париком,Дерзкой пламенной рукоюБелоснежну, полну грудь…Я желал бы… да ногоюМоря не перешагнуть,И, хоть по уши влюбленный,Но с тобою разлученный,Всей надежды я лишен.Но, Наталья! ты не знаешь,Кто твой нежный Селадон,Ты еще не понимаешь,Отчего не смеет онИ надеяться? – Наталья!Выслушай еще меня:Не владетель я Сераля,Не арап, не турок я.За учтивого китайца,Грубого американца,Почитать меня нельзя,Не представь и немчурою,С колпаком на волосах,С кружкой, пивом налитою,И с цигаркою в зубах.Не представь кавалергардаВ каске, с длинным палашом.Не люблю я бранный гром:Шпага, сабля, алебардаНе тягчат моей рукиЗа Адамовы грехи.– Кто же ты, болтун влюбленный? —Взглянь на стены возвышенны,Где безмолвья вечный мрак;Взглянь на окна загражденны,На лампады там зажженны…Знай, Наталья! – я… монах!