Глава седьмая
Москва, России дочь любима,Где равную тебе сыскать?ДмитриевКак не любить родной Москвы?
БаратынскийГоненье на Москву! что значит видеть свет!Где ж лучше?Где нас нет.ГрибоедовIГонимы вешними лучами,С окрестных гор уже снегаСбежали мутными ручьямиНа потопленные луга.Улыбкой ясною природаСквозь сон встречает утро года;Синея блещут небеса.Еще прозрачные лесаКак будто пухом зеленеют.Пчела за данью полевойЛетит из кельи восковой.Долины сохнут и пестреют;Стада шумят, и соловейУж пел в безмолвии ночей.IIКак грустно мне твое явленье,Весна, весна! пора любви!Какое томное волненьеВ моей душе, в моей крови!С каким тяжелым умиленьемЯ наслаждаюсь дуновеньемВ лицо мне веющей весныНа лоне сельской тишины!Или мне чуждо наслажденье,И все, что радует, живит,Все, что ликует и блестит,Наводит скуку и томленьеНа душу мертвую давно,И все ей кажется темно?IIIИли, не радуясь возвратуПогибших осенью листов,Мы помним горькую утрату,Внимая новый шум лесов;Или с природой оживленнойСближаем думою смущеннойМы увяданье наших лет,Которым возрожденья нет?Быть может, в мысли нам приходитСредь поэтического снаИная, старая веснаИ в трепет сердце нам приводитМечтой о дальной стороне,О чудной ночи, о луне…IVВот время: добрые ленивцы,Эпикурейцы-мудрецы,Вы, равнодушные счастливцы,Вы, школы Левшина{41} птенцы,Вы, деревенские Приамы,И вы, чувствительные дамы,Весна в деревню вас зовет,Пора тепла, цветов, работ,Пора гуляний вдохновенныхИ соблазнительных ночей.В поля, друзья! скорей, скорей,В каретах, тяжко нагруженных,На долгих иль на почтовыхТянитесь из застав градских.VИ вы, читатель благосклонный,В своей коляске выписнойОставьте град неугомонный,Где веселились вы зимой;С моею музой своенравнойПойдемте слушать шум дубравныйНад безыменною рекойВ деревне, где Евгений мой,Отшельник праздный и унылый,Еще недавно жил зимойВ соседстве Тани молодой,Моей мечтательницы милой;Но где его теперь уж нет…Где грустный он оставил след.VIМеж гор, лежащих полукругом,Пойдем туда, где ручеекВиясь бежит зеленым лугомК реке сквозь липовый лесок.Там соловей, весны любовник,Всю ночь поет; цветет шиповник,И слышен говор ключевой, –Там виден камень гробовойВ тени двух сосен устарелых.Пришельцу надпись говорит:«Владимир Ленский здесь лежит,Погибший рано смертью смелых,В такой-то год, таких-то лет.Покойся, юноша-поэт!»VIIНа ветви сосны преклоненной,Бывало, ранний ветерокНад этой урною смиреннойКачал таинственный венок.Бывало, в поздние досугиСюда ходили две подруги,И на могиле при луне,Обнявшись, плакали оне.Но ныне… памятник унылыйЗабыт. К нему привычный следЗаглох. Венка на ветви нет;Один, под ним, седой и хилыйПастух по-прежнему поетИ обувь бедную плетет.VIII.IX.XМой бедный Ленский! изнывая,Не долго плакала она.Увы! невеста молодаяСвоей печали неверна.Другой увлек ее вниманье,Другой успел ее страданьеЛюбовной лестью усыпить,Улан умел ее пленить,Улан любим ее душою…И вот уж с ним пред алтаремОна стыдливо под венцомСтоит с поникшей головою,С огнем в потупленных очах,С улыбкой легкой на устах.XIМой бедный Ленский! за могилойВ пределах вечности глухойСмутился ли, певец унылый,Измены вестью роковой,Или над Летой усыпленныйПоэт, бесчувствием блаженный,Уж не смущается ничем,И мир ему закрыт и нем?..Так! равнодушное забвеньеЗа гробом ожидает нас.Врагов, друзей, любовниц гласВдруг молкнет. Про одно именьеНаследников сердитый хорЗаводит непристойный спор.XIIИ скоро звонкий голос ОлиВ семействе Лариных умолк.Улан, своей невольник доли,Был должен ехать с нею в полк.Слезами горько обливаясь,Старушка, с дочерью прощаясь,Казалось, чуть жива была,Но Таня плакать не могла;Лишь смертной бледностью покрылосьЕе печальное лицо.Когда все вышли на крыльцо,И все, прощаясь, суетилосьВокруг кареты молодых,Татьяна проводила их.XIIIИ долго, будто сквозь тумана,Она глядела им вослед…И вот одна, одна Татьяна!Увы! подруга стольких лет,Ее голубка молодая,Ее наперсница родная,Судьбою вдаль занесена,С ней навсегда разлучена.Как тень она без цели бродит,То смотрит в опустелый сад…Нигде, ни в чем ей нет отрад,И облегченья не находитОна подавленным слезам,И сердце рвется пополам.XIVИ в одиночестве жестокомСильнее страсть ее горит,И об Онегине далекомЕй сердце громче говорит.Она его не будет видеть;Она должна в нем ненавидетьУбийцу брата своего;Поэт погиб… но уж егоНикто не помнит, уж другомуЕго невеста отдалась.Поэта память пронесласьКак дым по небу голубому,О нем два сердца, может быть,Еще грустят… На что грустить?..XVБыл вечер. Небо меркло. ВодыСтруились тихо. Жук жужжал.Уж расходились хороводы;Уж за рекой, дымясь, пылалОгонь рыбачий. В поле чистом,Луны при свете серебристомВ свои мечты погружена,Татьяна долго шла одна.Шла, шла. И вдруг перед собоюС холма господский видит дом,Селенье, рощу под холмомИ сад над светлою рекою.Она глядит – и сердце в нейЗабилось чаще и сильней.XVIЕе сомнения смущают:«Пойду ль вперед, пойду ль назад?..Его здесь нет. Меня не знают…Взгляну на дом, на этот сад».И вот с холма Татьяна сходит,Едва дыша; кругом обводитНедоуменья полный взор…И входит на пустынный двор.К ней, лая, кинулись собаки.На крик испуганный еяРебят дворовая семьяСбежалась шумно. Не без дракиМальчишки разогнали псов,Взяв барышню под свой покров.XVII«Увидеть барский дом нельзя ли?» –Спросила Таня. ПоскорейК Анисье дети побежалиУ ней ключи взять от сеней;Анисья тотчас к ней явилась,И дверь пред ними отворилась,И Таня входит в дом пустой,Где жил недавно наш герой.Она глядит: забытый в залеКий на бильярде отдыхал,На смятом канапе лежалМанежный хлыстик. Таня дале;Старушка ей: «А вот камин;Здесь барин сиживал один.XVIII«Здесь с ним обедывал зимоюПокойный Ленский, наш сосед.Сюда пожалуйте, за мною.Вот это барский кабинет;Здесь почивал он, кофей кушал,Приказчика доклады слушалИ книжку поутру читал…И старый барин здесь живал;Со мной, бывало, в воскресенье,Здесь под окном, надев очки,Играть изволил в дурачки.Дай бог душе его спасенье,А косточкам его покойВ могиле, в мать-земле сырой!»XIXТатьяна взором умиленнымВокруг себя на все глядит,И все ей кажется бесценным,Все душу томную живитПолумучительной отрадой:И стол с померкшею лампадой,И груда книг, и под окномКровать, покрытая ковром,И вид в окно сквозь сумрак лунный,И этот бледный полусвет,И лорда Байрона портрет,И столбик с куклою чугуннойПод шляпой с пасмурным челом,С руками, сжатыми крестом.XXТатьяна долго в келье моднойКак очарована стоит.Но поздно. Ветер встал холодный.Темно в долине. Роща спитНад отуманенной рекою;Луна сокрылась за горою,И пилигримке молодойПора, давно пора домой.И Таня, скрыв свое волненье,Не без того, чтоб не вздохнуть,Пускается в обратный путь.Но прежде просит позволеньяПустынный замок навещать,Чтоб книжки здесь одной читать.XXIТатьяна с ключницей простиласьЗа воротами. Через деньУж утром рано вновь явиласьОна в оставленную сень,И в молчаливом кабинете,Забыв на время все на свете,Осталась наконец одна,И долго плакала она.Потом за книги принялася.Сперва ей было не до них,Но показался выбор ихЕй странен. Чтенью предаласяТатьяна жадною душой;И ей открылся мир иной.XXIIХотя мы знаем, что ЕвгенийИздавна чтенье разлюбил,Однако ж несколько творенийОн из опалы исключил:Певца Гяура и ЖуанаДа с ним еще два-три романа,В которых отразился векИ современный человекИзображен довольно верноС его безнравственной душой,Себялюбивой и сухой,Мечтанью преданной безмерно,С его озлобленным умом,Кипящим в действии пустом.XXIIIХранили многие страницыОтметку резкую ногтей;Глаза внимательной девицыУстремлены на них живей.Татьяна видит с трепетаньем,Какою мыслью, замечаньемБывал Онегин поражен,В чем молча соглашался он.На их полях она встречаетЧерты его карандаша.Везде Онегина душаСебя невольно выражаетТо кратким словом, то крестом,То вопросительным крючком.XXIVИ начинает понемногуМоя Татьяна пониматьТеперь яснее – слава богу –Того, по ком она вздыхатьОсуждена судьбою властной:Чудак печальный и опасный,Созданье ада иль небес,Сей ангел, сей надменный бес,Что ж он? Ужели подражанье,Ничтожный призрак, иль ещеМосквич в Гарольдовом плаще,Чужих причуд истолкованье,Слов модных полный лексикон?..Уж не пародия ли он?XXVУжель загадку разрешила?Ужели слово найдено?Часы бегут; она забыла,Что дома ждут ее давно,Где собралися два соседаИ где об ней идет беседа.– Как быть? Татьяна не дитя, –Старушка молвила кряхтя, –Ведь Оленька ее моложе.Пристроить девушку, ей-ей,Пора; а что мне делать с ней?Всем наотрез одно и то же:Нейду. И все грустит онаДа бродит по лесам одна. –XXVI«Не влюблена ль она?» – В кого же?Буянов сватался: отказ.Ивану Петушкову – тоже.Гусар Пыхтин гостил у нас;Уж как он Танею прельщался,Как мелким бесом рассыпался!Я думала: пойдет авось;Куда! и снова дело врозь. –«Что ж, матушка? за чем же стало?В Москву, на ярманку невест!Там, слышно, много праздных мест».– Ох, мой отец! доходу мало. –«Довольно для одной зимы,Не то уж дам хоть я взаймы».XXVIIСтарушка очень полюбилаСовет разумный и благой;Сочлась – и тут же положилаВ Москву отправиться зимой.И Таня слышит новость эту.На суд взыскательному светуПредставить ясные чертыПровинциальной простоты,И запоздалые наряды,И запоздалый склад речей;Московских франтов и ЦирцейПривлечь насмешливые взгляды!..О страх! нет, лучше и вернейВ глуши лесов остаться ей.XXVIIIВставая с первыми лучами,Теперь она в поля спешитИ, умиленными очамиИх озирая, говорит:«Простите, мирные долины,И вы, знакомых гор вершины,И вы, знакомые леса;Прости, небесная краса,Прости, веселая природа;Меняю милый, тихий светНа шум блистательных сует…Прости ж и ты, моя свобода!Куда, зачем стремлюся я?Что мне сулит судьба моя?»XXIXЕе прогулки длятся доле.Теперь то холмик, то ручейОстановляют поневолеТатьяну прелестью своей.Она, как с давними друзьями,С своими рощами, лугамиЕще беседовать спешит.Но лето быстрое летит.Настала осень золотая.Природа трепетна, бледна,Как жертва, пышно убрана…Вот север, тучи нагоняя,Дохнул, завыл – и вот самаИдет волшебница зима.XXXПришла, рассыпалась; клокамиПовисла на суках дубов;Легла волнистыми коврамиСреди полей, вокруг холмов;Брега с недвижною рекоюСравняла пухлой пеленою;Блеснул мороз. И рады мыПроказам матушки зимы.Не радо ей лишь сердце Тани.Нейдет она зиму встречать,Морозной пылью подышатьИ первым снегом с кровли баниУмыть лицо, плеча и грудь:Татьяне страшен зимний путь.XXXIОтъезда день давно просрочен,Проходит и последний срок,Осмотрен, вновь обит, упроченЗабвенью брошенный возок.Обоз обычный, три кибиткиВезут домашние пожитки,Кастрюльки, стулья, сундуки,Варенье в банках, тюфяки,Перины, клетки с петухами,Горшки, тазы et cetera,Ну, много всякого добра.И вот в избе между слугамиПоднялся шум, прощальный плач:Ведут на двор осьмнадцать кляч.XXXIIВ возок боярский их впрягают,Готовят завтрак повара,Горой кибитки нагружают,Бранятся бабы, кучера.На кляче тощей и косматойСидит форейтор бородатый,Сбежалась челядь у воротПрощаться с барами. И вотУселись, и возок почтенный,Скользя, ползет за ворота.«Простите, мирные места!Прости, приют уединенный!Увижу ль вас?..» И слез ручейУ Тани льется из очей.XXXIIIКогда благому просвещеньюОтдвинем более границ,Со временем (по расчисленьюФилософических таблиц,Лет чрез пятьсот) дороги, верно,У нас изменятся безмерно:Шоссе Россию здесь и тут,Соединив, пересекут.Мосты чугунные чрез водыШагнут широкою дугой,Раздвинем горы, под водойПророем дерзостные своды,И заведет крещеный мирНа каждой станции трактир.XXXIVТеперь у нас дороги плохи{42},Мосты забытые гниют,На станциях клопы да блохиЗаснуть минуты не дают;Трактиров нет. В избе холоднойВысокопарный, но голодныйДля виду прейскурант виситИ тщетный дразнит аппетит,Меж тем как сельские циклопыПеред медлительным огнемРоссийским лечат молоткомИзделье легкое Европы,Благословляя колеиИ рвы отеческой земли.XXXVЗато зимы порой холоднойЕзда приятна и легка.Как стих без мысли в песне модной –Дорога зимняя гладка.Автомедоны наши бойки,Неутомимы наши тройки,И версты, теша праздный взор,В глазах мелькают, как забор{43}.К несчастью, Ларина тащилась,Боясь прогонов дорогих,Не на почтовых, на своих,И наша дева насладиласьДорожной скукою вполне:Семь суток ехали оне.XXXVIНо вот уж близко. Перед нимиУж белокаменной Москвы,Как жар, крестами золотымиГорят старинные главы.Ах, братцы! как я был доволен,Когда церквей и колоколен,Садов, чертогов полукругОткрылся предо мною вдруг!Как часто в горестной разлуке,В моей блуждающей судьбе,Москва, я думал о тебе!Москва… как много в этом звукеДля сердца русского слилось!Как много в нем отозвалось!XXXVIIВот, окружен своей дубравой,Петровский замок. Мрачно онНедавнею гордится славой.Напрасно ждал Наполеон,Последним счастьем упоенный,Москвы коленопреклоненнойС ключами старого Кремля:Нет, не пошла Москва мояК нему с повинной головою.Не праздник, не приемный дар,Она готовила пожарНетерпеливому герою.Отселе, в думу погружен,Глядел на грозный пламень он.XXXVIIIПрощай, свидетель падшей славы,Петровский замок. Ну! не стой,Пошел! Уже столпы заставыБелеют; вот уж по ТверскойВозок несется чрез ухабы.Мелькают мимо будки, бабы,Мальчишки, лавки, фонари,Дворцы, сады, монастыри,Бухарцы, сани, огороды,Купцы, лачужки, мужики,Бульвары, башни, казаки,Аптеки, магазины моды,Балконы, львы на воротахИ стаи галок на крестах.XXXIXВ сей утомительной прогулкеПроходит час-другой, и вотУ Харитонья в переулкеВозок пред домом у воротОстановился. К старой тетке,Четвертый год больной в чахотке,Они приехали теперь.Им настежь отворяет дверь,В очках, в изорванном кафтане,С чулком в руке, седой калмык.Встречает их в гостиной крикКняжны, простертой на диване.Старушки с плачем обнялись,И восклицанья полились.XLI– Княжна, mon ange! – «Pachette!»[15] –Алина! –«Кто б мог подумать? – Как давно!Надолго ль? – Милая! Кузина!Садись – как это мудрено!Ей-богу, сцена из романа…»– А это дочь моя, Татьяна. –«Ах, Таня! подойди ко мне –Как будто брежу я во сне…Кузина, помнишь Грандисона?»– Как, Грандисон?.. а, Грандисон!Да, помню, помню. Где же он? –«В Москве, живет у Симеона;Меня в сочельник навестил;Недавно сына он женил.XLIIA тот… но после всё расскажем,He правда ль? Всей ее роднеМы Таню завтра же покажем.Жаль, разъезжать нет мочи мне;Едва, едва таскаю ноги.Но вы замучены с дороги;Пойдемте вместе отдохнуть…Ох, силы нет… устала грудь…Мне тяжела теперь и радость,Не только грусть… душа моя,Уж никуда не годна я…Под старость жизнь такая гадость…»И тут, совсем утомлена,В слезах раскашлялась она.XLIIIБольной и ласки и весельеТатьяну трогают; но ейНехорошо на новоселье,Привыкшей к горнице своей.Под занавескою шелковойНе спится ей в постеле новой,И ранний звон колоколов,Предтеча утренних трудов,Ее с постели подымает.Садится Таня у окна.Редеет сумрак; но онаСвоих полей не различает:Пред нею незнакомый двор,Конюшня, кухня и забор.XLIVИ вот: по родственным обедамРазвозят Таню каждый деньПредставить бабушкам и дедамЕе рассеянную лень.Родне, прибывшей издалеча,Повсюду ласковая встреча,И восклицанья, и хлеб-соль.«Как Таня выросла! Давно льЯ, кажется, тебя крестила?А я так на руки брала!А я так за уши драла!А я так пряником кормила!»И хором бабушки твердят:«Как наши годы-то летят!»XLVНо в них не видно перемены;Все в них на старый образец:У тетушки княжны ЕленыВсе тот же тюлевый чепец;Все белится Лукерья Львовна,Все то же лжет Любовь Петровна,Иван Петрович так же глуп,Семен Петрович так же скуп,У Пелагеи НиколавныВсе тот же друг мосье Финмуш,И тот же шпиц, и тот же муж;А он, все клуба член исправный,Все так же смирен, так же глухИ так же ест и пьет за двух.XLVIИх дочки Таню обнимают.Младые грации МосквыСначала молча озираютТатьяну с ног до головы;Ее находят что-то странной,Провинциальной и жеманной,И что-то бледной и худой,А впрочем очень недурной;Потом, покорствуя природе,Дружатся с ней, к себе ведут,Целуют, нежно руки жмут,Взбивают кудри ей по модеИ поверяют нараспевСердечны тайны, тайны дев,XLVIIЧужие и свои победы,Надежды, шалости, мечты.Текут невинные беседыС прикрасой легкой клеветы.Потом, в отплату лепетанья,Ее сердечного признаньяУмильно требуют оне.Но Таня, точно как во сне,Их речи слышит без участья,Не понимает ничего,И тайну сердца своего,Заветный клад и слез и счастья,Хранит безмолвно между темИ им не делится ни с кем.XLVIIIТатьяна вслушаться желаетВ беседы, в общий разговор;Но всех в гостиной занимаетТакой бессвязный, пошлый вздор;Все в них так бледно, равнодушно;Они клевещут даже скучно;В бесплодной сухости речей,Расспросов, сплетен и вестейНе вспыхнет мысли в целы сутки,Хоть невзначай, хоть наобум;Не улыбнется томный ум,Не дрогнет сердце, хоть для шутки.И даже глупости смешнойВ тебе не встретишь, свет пустой.XLIXАрхивны юноши толпоюНа Таню чопорно глядятИ про нее между собоюНеблагосклонно говорят.Один какой-то шут печальнойЕе находит идеальнойИ, прислонившись у дверей,Элегию готовит ей.У скучной тетки Таню встретя,К ней как-то Вяземский подселИ душу ей занять успел.И, близ него ее заметя,Об ней, поправя свой парик,Осведомляется старик.LНо там, где Мельпомены бурнойПротяжный раздается вой,Где машет мантией мишурнойОна пред хладною толпой,Где Талия тихонько дремлетИ плескам дружеским не внемлет,Где Терпсихоре лишь однойДивится зритель молодой(Что было также в прежни леты,Во время ваше и мое),Не обратились на нееНи дам ревнивые лорнеты,Ни трубки модных знатоковИз лож и кресельных рядов.LIЕе привозят и в Собранье.Там теснота, волненье, жар,Музыки грохот, свеч блистанье,Мельканье, вихорь быстрых пар,Красавиц легкие уборы,Людьми пестреющие хоры,Невест обширный полукруг,Всё чувства поражает вдруг.Здесь кажут франты записныеСвое нахальство, свой жилетИ невнимательный лорнет.Сюда гусары отпускныеСпешат явиться, прогреметь,Блеснуть, пленить и улететь.LIIУ ночи много звезд прелестных,Красавиц много на Москве.Но ярче всех подруг небесныхЛуна в воздушной синеве.Но та, которую не смеюТревожить лирою моею,Как величавая луна,Средь жен и дев блестит одна.С какою гордостью небеснойЗемли касается она!Как негой грудь ее полна!Как томен взор ее чудесный!..Но полно, полно; перестань:Ты заплатил безумству дань.LIIIШум, хохот, беготня, поклоны,Галоп, мазурка, вальс… Меж темМежду двух теток у колонны,Не замечаема никем,Татьяна смотрит и не видит,Волненье света ненавидит;Ей душно здесь… она мечтойСтремится к жизни полевой,В деревню, к бедным поселянам,В уединенный уголок,Где льется светлый ручеек,К своим цветам, к своим романамИ в сумрак липовых аллей,Туда, где он являлся ей.LIVТак мысль ее далече бродит:Забыт и свет и шумный бал,А глаз меж тем с нее не сводитКакой-то важный генерал.Друг другу тетушки мигнулиИ локтем Таню враз толкнули,И каждая шепнула ей:– Взгляни налево поскорей. –«Налево? где? что там такое?»– Ну, что бы ни было, гляди…В той кучке, видишь? впереди,Там, где еще в мундирах двое…Вот отошел… вот боком стал… –«Кто? толстый этот генерал?»LVНо здесь с победою поздравимТатьяну милую моюИ в сторону свой путь направим,Чтоб не забыть, о ком пою…Да, кстати, здесь о том два слова:Пою приятеля младогоИ множество его причуд.Благослови мой долгий труд,О ты, эпическая муза!И, верный посох мне вручив,Не дай блуждать мне вкось и вкрив.Довольно. С плеч долой обуза!Я классицизму отдал честь:Хоть поздно, а вступленье есть.Глава восьмая
Fare thee well, and if for everStill for ever fare thee well.Byron[16]IВ те дни, когда в садах ЛицеяЯ безмятежно расцветал,Читал охотно Апулея,А Цицерона не читал,В те дни в таинственных долинах,Весной, при кликах лебединых,Близ вод, сиявших в тишине,Являться муза стала мне.Моя студенческая кельяВдруг озарилась: муза в нейОткрыла пир младых затей,Воспела детские веселья,И славу нашей старины,И сердца трепетные сны.IIИ свет ее с улыбкой встретил;Успех нас первый окрылил;Старик Державин нас заметилИ, в гроб сходя, благословил.………..………..………..………..………..………..………..………..IIIИ я, в закон себе вменяяСтрастей единый произвол,С толпою чувства разделяя,Я музу резвую привелНа шум пиров и буйных споров,Грозы полуночных дозоров;И к ним в безумные пирыОна несла свои дарыИ как вакханочка резвилась,За чашей пела для гостей,И молодежь минувших днейЗа нею буйно волочилась,А я гордился меж друзейПодругой ветреной моей.IVНо я отстал от их союзаИ вдаль бежал… Она за мной.Как часто ласковая музаМне услаждала путь немойВолшебством тайного рассказа!Как часто по скалам КавказаОна Ленорой, при луне,Со мной скакала на коне!Как часто по брегам ТавридыОна меня во мгле ночнойВодила слушать шум морской,Немолчный шепот Нереиды,Глубокий, вечный хор валов,Хвалебный гимн отцу миров.VИ, позабыв столицы дальнойИ блеск и шумные пиры,В глуши Молдавии печальнойОна смиренные шатрыПлемен бродящих посещала,И между ими одичала,И позабыла речь боговДля скудных, странных языков,Для песен степи, ей любезной…Вдруг изменилось все кругом:И вот она в саду моемЯвилась барышней уездной,С печальной думою в очах,С французской книжкою в руках.VIИ ныне музу я впервыеНа светский раут{44} привожу;На прелести ее степныеС ревнивой робостью гляжу.Сквозь тесный ряд аристократов,Военных франтов, дипломатовИ гордых дам она скользит;Вот села тихо и глядит,Любуясь шумной теснотою,Мельканьем платьев и речей,Явленьем медленным гостейПеред хозяйкой молодоюИ темной рамою мужчинВкруг дам, как около картин.VIIЕй нравится порядок стройныйОлигархических бесед,И холод гордости спокойной,И эта смесь чинов и лет.Но это кто в толпе избраннойСтоит безмолвный и туманный?Для всех он кажется чужим.Мелькают лица перед ним,Как ряд докучных привидений.Что, сплин иль страждущая спесьВ его лице? Зачем он здесь?Кто он таков? Ужель Евгений?Ужели он?.. Так, точно он.– Давно ли к нам он занесен?VIIIВсе тот же ль он иль усмирился?Иль корчит так же чудака?Скажите, чем он возвратился?Что нам представит он пока?Чем ныне явится? Мельмотом,Космополитом, патриотом,Гарольдом, квакером, ханжой,Иль маской щегольнет иной,Иль просто будет добрый малый,Как вы да я, как целый свет?По крайней мере мой совет:Отстать от моды обветшалой.Довольно он морочил свет…– Знаком он вам? – И да и нет.IX– Зачем же так неблагосклонноВы отзываетесь о нем?За то ль, что мы неугомонноХлопочем, судим обо всем,Что пылких душ неосторожностьСамолюбивую ничтожностьИль оскорбляет, иль смешит,Что ум, любя простор, теснит,Что слишком часто разговорыПринять мы рады за дела,Что глупость ветрена и зла,Что важным людям важны вздорыИ что посредственность однаНам по плечу и не странна?XБлажен, кто смолоду был молод,Блажен, кто вовремя созрел,Кто постепенно жизни холодС летами вытерпеть умел;Кто странным снам не предавался,Кто черни светской не чуждался,Кто в двадцать лет был франт иль хват,А в тридцать выгодно женат;Кто в пятьдесят освободилсяОт частных и других долгов,Кто славы, денег и чиновСпокойно в очередь добился,О ком твердили целый век:N. N. прекрасный человек.XIНо грустно думать, что напрасноБыла нам молодость дана,Что изменяли ей всечасно,Что обманула нас она;Что наши лучшие желанья,Что наши свежие мечтаньяИстлели быстрой чередой,Как листья осенью гнилой.Несносно видеть пред собоюОдних обедов длинный ряд,Глядеть на жизнь, как на обряд,И вслед за чинною толпоюИдти, не разделяя с нейНи общих мнений, ни страстей.XIIПредметом став суждений шумных,Несносно (согласитесь в том)Между людей благоразумныхПрослыть притворным чудаком,Или печальным сумасбродом,Иль сатаническим уродом,Иль даже Демоном моим.Онегин (вновь займуся им),Убив на поединке друга,Дожив без цели, без трудовДо двадцати шести годов,Томясь в бездействии досугаБез службы, без жены, без дел,Ничем заняться не умел.XIIIИм овладело беспокойство,Охота к перемене мест(Весьма мучительное свойство,Немногих добровольный крест).Оставил он свое селенье,Лесов и нив уединенье,Где окровавленная теньЕму являлась каждый день,И начал странствия без цели,Доступный чувству одному;И путешествия ему,Как всё на свете, надоели;Он возвратился и попал,Как Чацкий, с корабля на бал.XIVНо вот толпа заколебалась,По зале шепот пробежал…К хозяйке дама приближалась,За нею важный генерал.Она была нетороплива,Не холодна, не говорлива,Без взора наглого для всех,Без притязаний на успех,Без этих маленьких ужимок,Без подражательных затей…Все тихо, просто было в ней,Она казалась верный снимокDu comme il faut…[17] (Шишков, прости:Не знаю, как перевести.)XVК ней дамы подвигались ближе;Старушки улыбались ей;Мужчины кланялися ниже,Ловили взор ее очей;Девицы проходили тишеПред ней по зале, и всех вышеИ нос и плечи подымалВошедший с нею генерал.Никто б не мог ее прекраснойНазвать; но с головы до ногНикто бы в ней найти не могТого, что модой самовластнойВ высоком лондонском кругуЗовется vulgar[18]. (He могу…XVIЛюблю я очень это слово,Но не могу перевести;Оно у нас покамест ново,И вряд ли быть ему в чести.Оно б годилось в эпиграмме…)Но обращаюсь к нашей даме.Беспечной прелестью мила,Она сидела у столаС блестящей Ниной Воронскою,Сей Клеопатрою Невы;И верно б согласились вы,Что Нина мраморной красоюЗатмить соседку не могла,Хоть ослепительна была.XVII«Ужели, – думает Евгений, –Ужель она? Но точно… Нет…Как! из глуши степных селений…»И неотвязчивый лорнетОн обращает поминутноНа ту, чей вид напомнил смутноЕму забытые черты.«Скажи мне, князь, не знаешь ты,Кто там в малиновом беретеС послом испанским говорит?»Князь на Онегина глядит.– Ага! давно ж ты не был в свете.Постой, тебя представлю я. –«Да кто ж она?» – Жена моя. –XVIII«Так ты женат! не знал я ране!Давно ли?» – Около двух лет. –«На ком?» – На Лариной. – «Татьяне!»– Ты ей знаком? – «Я им сосед».– О, так пойдем же. – Князь подходитК своей жене и ей подводитРодню и друга своего.Княгиня смотрит на него…И что ей душу ни смутило,Как сильно ни была онаУдивлена, поражена,Но ей ничто не изменило:В ней сохранился тот же тон,Был так же тих ее поклон.XIXЕй-ей! не то чтоб содрогнуласьИль стала вдруг бледна, красна…У ней и бровь не шевельнулась;Не сжала даже губ она.Хоть он глядел нельзя прилежней,Но и следов Татьяны прежнейНе мог Онегин обрести.С ней речь хотел он завестиИ – и не мог. Она спросила,Давно ль он здесь, откуда онИ не из их ли уж сторон?Потом к супругу обратилаУсталый взгляд; скользнула вон…И недвижим остался он.XXУжель та самая Татьяна,Которой он наедине,В начале нашего романа,В глухой, далекой стороне,В благом пылу нравоученья,Читал когда-то наставленья,Та, от которой он хранитПисьмо, где сердце говорит,Где всё наруже, всё на воле,Та девочка… иль это сон?..Та девочка, которой онПренебрегал в смиренной доле,Ужели с ним сейчас былаТак равнодушна, так смела?XXIОн оставляет раут тесный,Домой задумчив едет он:Мечтой то грустной, то прелестнойЕго встревожен поздний сон.Проснулся он; ему приносятПисьмо: князь N покорно проситЕго на вечер. «Боже! к ней!..О буду, буду!» и скорейМарает он ответ учтивый.Что с ним? в каком он странном сне!Что шевельнулось в глубинеДуши холодной и ленивой?Досада? суетность? иль вновьЗабота юности – любовь?XXIIОнегин вновь часы считает,Вновь не дождется дню конца.Но десять бьет; он выезжает,Он полетел, он у крыльца,Он с трепетом к княгине входит;Татьяну он одну находит,И вместе несколько минутОни сидят. Слова нейдутИз уст Онегина. Угрюмый,Неловкий, он едва-едваЕй отвечает. ГоловаЕго полна упрямой думой.Упрямо смотрит он: онаСидит покойна и вольна.XXIIIПриходит муж. Он прерываетСей неприятный tête-à-tête[19];С Онегиным он вспоминаетПроказы, шутки прежних лет.Они смеются. Входят гости.Вот крупной солью светской злостиСтал оживляться разговор;Перед хозяйкой легкий вздорСверкал без глупого жеманства,И прерывал его меж темРазумный толк без пошлых тем,Без вечных истин, без педантства,И не пугал ничьих ушейСвободной живостью своей.XXIVТут был, однако, цвет столицы,И знать, и моды образцы,Везде встречаемые лица,Необходимые глупцы;Тут были дамы пожилыеВ чепцах и в розах, с виду злые;Тут было несколько девиц,Не улыбающихся лиц;Тут был посланник, говорившийО государственных делах;Тут был в душистых сединахСтарик, по-старому шутивший:Отменно тонко и умно,Что нынче несколько смешно.XXVТут был на эпиграммы падкий,На все сердитый господин:На чай хозяйский слишком сладкий,На плоскость дам, на тон мужчин.На толки про роман туманный,На вензель, двум сестрицам данный,На ложь журналов, на войну,На снег и на свою жену.………………………………………………………………XXVIТут был Проласов, заслужившийИзвестность низостью души,Во всех альбомах притупивший,St.-Priest, твои карандаши;В дверях другой диктатор бальныйСтоял картинкою журнальной,Румян, как вербный херувим,Затянут, нем и недвижим,И путешественник залётный,Перекрахмаленный нахал,В гостях улыбку возбуждалСвоей осанкою заботной,И молча обмененный взорЕму был общий приговор.XXVIIНо мой Онегин вечер целыйТатьяной занят был одной,Не этой девочкой несмелой,Влюбленной, бедной и простой,Но равнодушною княгиней,Но неприступною богинейРоскошной, царственной Невы.О люди! все похожи выНа прародительницу Эву:Что вам дано, то не влечет,Вас непрестанно змий зоветК себе, к таинственному древу:Запретный плод вам подавай,А без того вам рай не рай.XXVIIIКак изменилася Татьяна!Как твердо в роль свою вошла!Как утеснительного санаПриемы скоро приняла!Кто б смел искать девчонки нежнойВ сей величавой, в сей небрежнойЗаконодательнице зал?И он ей сердце волновал!Об нем она во мраке ночи,Пока Морфей не прилетит,Бывало, девственно грустит,К луне подъемлет томны очи,Мечтая с ним когда-нибудьСвершить смиренный жизни путь!XXIXЛюбви все возрасты покорны;Но юным, девственным сердцамЕе порывы благотворны,Как бури вешние полям:В дожде страстей они свежеют,И обновляются, и зреют –И жизнь могущая даетИ пышный цвет и сладкий плод.Но в возраст поздний и бесплодный,На повороте наших лет,Печален страсти мертвой след:Так бури осени холоднойВ болото обращают лугИ обнажают лес вокруг.XXXСомненья нет: увы! ЕвгенийВ Татьяну как дитя влюблен;В тоске любовных помышленийИ день и ночь проводит он.Ума не внемля строгим пеням,К ее крыльцу, стеклянным сенямОн подъезжает каждый день;За ней он гонится как тень;Он счастлив, если ей накинетБоа пушистый на плечо,Или коснется горячоЕе руки, или раздвинетПред нею пестрый полк ливрей,Или платок подымет ей.XXXIОна его не замечает,Как он ни бейся, хоть умри.Свободно дома принимает,В гостях с ним молвит слова три,Порой одним поклоном встретит,Порою вовсе не заметит:Кокетства в ней ни капли нет –Его не терпит высший свет.Бледнеть Онегин начинает:Ей иль не видно, иль не жаль;Онегин сохнет – и едва льУж не чахоткою страдает.Все шлют Онегина к врачам,Те хором шлют его к водам.XXXIIА он не едет; он заранеПисать ко прадедам готовО скорой встрече; а ТатьянеИ дела нет (их пол таков);А он упрям, отстать не хочет,Еще надеется, хлопочет;Смелей здорового, больной,Княгине слабою рукойОн пишет страстное посланье.Хоть толку мало вообщеОн в письмах видел не вотще;Но, знать, сердечное страданьеУже пришло ему невмочь.Вот вам письмо его точь-в-точь.ПИСЬМО ОНЕГИНА К ТАТЬЯНЕПредвижу все: вас оскорбитПечальной тайны объясненье.Какое горькое презреньеВаш гордый взгляд изобразит!Чего хочу? с какою цельюОткрою душу вам свою?Какому злобному веселью,Быть может, повод подаю!Случайно вас когда-то встретя,В вас искру нежности заметя,Я ей поверить не посмел:Привычке милой не дал ходу;Свою постылую свободуЯ потерять не захотел.Еще одно нас разлучило…Несчастной жертвой Ленский пал…Ото всего, что сердцу мило,Тогда я сердце оторвал;Чужой для всех, ничем не связан,Я думал: вольность и покойЗамена счастью. Боже мой!Как я ошибся, как наказан!Нет, поминутно видеть вас,Повсюду следовать за вами,Улыбку уст, движенье глазЛовить влюбленными глазами,Внимать вам долго, пониматьДушой все ваше совершенство,Пред вами в муках замирать,Бледнеть и гаснуть… вот блаженство!И я лишен того: для васТащусь повсюду наудачу;Мне дорог день, мне дорог час:А я в напрасной скуке трачуСудьбой отсчитанные дни.И так уж тягостны они.Я знаю: век уж мой измерен;Но чтоб продлилась жизнь моя,Я утром должен быть уверен,Что с вами днем увижусь я…Боюсь: в мольбе моей смиреннойУвидит ваш суровый взорЗатеи хитрости презренной –И слышу гневный ваш укор.Когда б вы знали, как ужасноТомиться жаждою любви,Пылать – и разумом всечасноСмирять волнение в крови;Желать обнять у вас колениИ, зарыдав, у ваших ногИзлить мольбы, признанья, пени,Все, все, что выразить бы мог,А между тем притворным хладомВооружать и речь и взор,Вести спокойный разговор,Глядеть на вас веселым взглядом!..Но так и быть: я сам себеПротивиться не в силах боле;Все решено: я в вашей волеИ предаюсь моей судьбе.XXXIIIОтвета нет. Он вновь посланье:Второму, третьему письмуОтвета нет. В одно собраньеОн едет; лишь вошел… емуОна навстречу. Как сурова!Его не видят, с ним ни слова;У! как теперь окруженаКрещенским холодом она!Как удержать негодованьеУста упрямые хотят!Вперил Онегин зоркий взгляд:Где, где смятенье, состраданье?Где пятна слез?.. Их нет, их нет!На сем лице лишь гнева след…XXXIVДа, может быть, боязни тайной,Чтоб муж иль свет не угадалПроказы, слабости случайной…Всего, что мой Онегин знал…Надежды нет! Он уезжает,Свое безумство проклинает –И, в нем глубоко погружен,От света вновь отрекся он.И в молчаливом кабинетеЕму припомнилась пора,Когда жестокая хандраЗа ним гналася в шумном свете,Поймала, за́ ворот взялаИ в темный угол заперла.XXXVСтал вновь читать он без разбора.Прочел он Гиббона, Руссо,Манзони, Гердера, Шамфора,Madame de Staël, Биша, Тиссо,Прочел скептического Беля,Прочел творенья Фонтенеля,Прочел из наших кой-кого,Не отвергая ничего:И альманахи, и журналы,Где поученья нам твердят,Где нынче так меня бранят,А где такие мадригалыСебе встречал я иногда:Е sempre bene[20], господа.XXXVIИ что ж? Глаза его читали,Но мысли были далеко;Мечты, желания, печалиТеснились в душу глубоко.Он меж печатными строкамиЧитал духовными глазамиДругие строки. В них-то онБыл совершенно углублен.То были тайные преданьяСердечной, темной старины,Ни с чем не связанные сны,Угрозы, толки, предсказанья,Иль длинной сказки вздор живой,Иль письма девы молодой.XXXVIIИ постепенно в усыпленьеИ чувств и дум впадает он,А перед ним воображеньеСвой пестрый мечет фараон.То видит он: на талом снеге,Как будто спящий на ночлеге,Недвижим юноша лежит,И слышит голос: что ж? убит.То видит он врагов забвенных,Клеветников, и трусов злых,И рой изменниц молодых,И круг товарищей презренных,То сельский дом – и у окнаСидит она… и все она!..XXXVIIIОн так привык теряться в этом,Что чуть с ума не своротилИли не сделался поэтом.Признаться: то-то б одолжил!А точно: силой магнетизмаСтихов российских механизмаЕдва в то время не постигМой бестолковый ученик.Как походил он на поэта,Когда в углу сидел один,И перед ним пылал камин,И он мурлыкал: Benedetta[21]Иль Idol mio[22] и ронялВ огонь то туфлю, то журнал.XXXIXДни мчались; в воздухе нагретомУж разрешалася зима;И он не сделался поэтом,Не умер, не сошел с ума.Весна живит его: впервыеСвои покои запертые,Где зимовал он, как сурок,Двойные окны, камелекОн ясным утром оставляет,Несется вдоль Невы в санях.На синих, иссеченных льдахИграет солнце; грязно таетНа улицах разрытый снег.Куда по нем свой быстрый бегXLСтремит Онегин? Вы заранеУж угадали; точно так:Примчался к ней, к своей ТатьянеМой неисправленный чудак.Идет, на мертвеца похожий.Нет ни одной души в прихожей.Он в залу; дальше: никого.Дверь отворил он. Что ж егоС такою силой поражает?Княгиня перед ним, одна,Сидит, не убрана, бледна,Письмо какое-то читаетИ тихо слезы льет рекой,Опершись на руку щекой.XLIО, кто б немых ее страданийВ сей быстрый миг не прочитал!Кто прежней Тани, бедной ТаниТеперь в княгине б не узнал!В тоске безумных сожаленийК ее ногам упал Евгений;Она вздрогнула и молчит,И на Онегина глядитБез удивления, без гнева…Его больной, угасший взор,Молящий вид, немой укор,Ей внятно все. Простая дева,С мечтами, сердцем прежних дней,Теперь опять воскресла в ней.XLIIОна его не подымаетИ, не сводя с него очей,От жадных уст не отымаетБесчувственной руки своей…О чем теперь ее мечтанье?Проходит долгое молчанье,И тихо наконец она:«Довольно; встаньте. Я должнаВам объясниться откровенно.Онегин, помните ль тот час,Когда в саду, в аллее насСудьба свела, и так смиренноУрок ваш выслушала я?Сегодня очередь моя.XLIII«Онегин, я тогда моложе,Я лучше, кажется, была,И я любила вас; и что же?Что в сердце вашем я нашла?Какой ответ? одну суровость.Не правда ль? Вам была не новостьСмиренной девочки любовь?И нынче – боже! – стынет кровь,Как только вспомню взгляд холодныйИ эту проповедь… Но васЯ не виню: в тот страшный часВы поступили благородно,Вы были правы предо мной:Я благодарна всей душой…XLIV«Тогда – не правда ли? – в пустыне,Вдали от суетной молвы,Я вам не нравилась… Что ж нынеМеня преследуете вы?Зачем у вас я на примете?Не потому ль, что в высшем светеТеперь являться я должна;Что я богата и знатна,Что муж в сраженьях изувечен,Что нас за то ласкает двор?Не потому ль, что мой позорТеперь бы всеми был замеченИ мог бы в обществе принестьВам соблазнительную честь?XLV«Я плачу… если вашей ТаниВы не забыли до сих пор,То знайте: колкость вашей брани,Холодный, строгий разговор,Когда б в моей лишь было власти,Я предпочла б обидной страстиИ этим письмам и слезам.К моим младенческим мечтамТогда имели вы хоть жалость,Хоть уважение к летам…А нынче! – что к моим ногамВас привело? какая малость!Как с вашим сердцем и умомБыть чувства мелкого рабом?XLVI«А мне, Онегин, пышность эта,Постылой жизни мишура,Мои успехи в вихре света,Мой модный дом и вечера,Что в них? Сейчас отдать я радаВсю эту ветошь маскарада,Весь этот блеск, и шум, и чадЗа полку книг, за дикий сад,За наше бедное жилище,За те места, где в первый раз,Онегин, видела я вас,Да за смиренное кладбище,Где нынче крест и тень ветвейНад бедной нянею моей…XLVII«А счастье было так возможно,Так близко!.. Но судьба мояУж решена. Неосторожно,Быть может, поступила я:Меня с слезами заклинанийМолила мать; для бедной ТаниВсе были жребии равны…Я вышла замуж. Вы должны,Я вас прошу, меня оставить;Я знаю: в вашем сердце естьИ гордость и прямая честь.Я вас люблю (к чему лукавить?),Но я другому отдана;Я буду век ему верна».XLVIIIОна ушла. Стоит Евгений,Как будто громом поражен.В какую бурю ощущенийТеперь он сердцем погружен!Но шпор незапный звон раздался,И муж Татьянин показался,И здесь героя моего,В минуту, злую для него,Читатель, мы теперь оставим,Надолго… навсегда. За нимДовольно мы путем однимБродили по́ свету. ПоздравимДруг друга с берегом. Ура!Давно б (не правда ли?) пора!XLIXКто б ни был ты, о мой читатель,Друг, недруг, я хочу с тобойРасстаться нынче как приятель.Прости. Чего бы ты за мнойЗдесь ни искал в строфах небрежных,Воспоминаний ли мятежных,Отдохновенья ль от трудов,Живых картин, иль острых слов,Иль грамматических ошибок,Дай бог, чтоб в этой книжке тыДля развлеченья, для мечты,Для сердца, для журнальных сшибокХотя крупицу мог найти.За сим расстанемся, прости!LПрости ж и ты, мой спутник странный,И ты, мой верный идеал,И ты, живой и постоянный,Хоть малый труд. Я с вами зналВсе, что завидно для поэта:Забвенье жизни в бурях света,Беседу сладкую друзей.Промчалось много, много днейС тех пор, как юная ТатьянаИ с ней Онегин в смутном снеЯвилися впервые мне –И даль свободного романаЯ сквозь магический кристаллЕще не ясно различал.LIНо те, которым в дружной встречеЯ строфы первые читал…Иных уж нет, а те далече,Как Сади некогда сказал.Без них Онегин дорисован.А та, с которой образованТатьяны милый идеал…О много, много рок отъял!Блажен, кто праздник жизни раноОставил, не допив до днаБокала полного вина,Кто не дочел ее романаИ вдруг умел расстаться с ним,Как я с Онегиным моим.КОНЕЦ
Полная версия
