скачать книгу бесплатно
Короче, мы стояли и ждали. И чем дольше мы ждали, тем все больше и больше как бы сгущалась атмосфера.
Наконец пришли инструктор в комбинезоне и еще один здоровенный старшина в летной куртке и шлемофоне.
Инструктор еще раз со списком обошел строй, а старшина сразу полез на борт.
Прошла команда, и мы обреченно один за одним стали карабкаться в кабину.
Все расселись по откидным сидушкам, двери закрылись, пару раз что-то оглушительно хлопнуло снаружи, и тут же двигатель заработал ровно и мощно.
Взлетели. Набрали шестьсот метров. Замигала лампочка над кабиной. Все встали, защелкнули, как велели, карабины на тросе под потолком. Инструктор прошел, проверил, все ли так.
Старшина открыл дверь и встал напротив.
Зажглась красная лампочка, прозвучали два коротких звонка и началось.
Первые трое вывалились нормально, но вот четвертый…
Четвертого заклинило. Он стоял у открытой двери, вцепившись пальцами так, что посинели ногти, и ни туда, ни сюда.
Тут сразу выяснилось, для чего здесь этот двухметровый старшина. Он стоял, пригнув голову, лицом к дверце, спиной упираясь в переборку.
И в тот момент, когда этот застрял в дверях, он, ни слова не говоря, ботинком сорок шестого размера саданул его изо всех сил по заду так, что тот пулей вылетел в никуда, как мне показалось, даже с куском обшивки! И крик его мгновенно утонул в шуме набегающего потока и рева мотора!
Дальше все пошло гладко. Народ исчезал в проеме без пауз, как патроны из обоймы. Я был седьмым.
Честно сказать, я не столько думал о том, что будет после того, как я шагну в пропасть за дверцей, как о том, чтобы не получить сапогом по жопе. Поэтому, бесконечно бормоча «Я сам! Я сам! Я сам!», я не выпрыгнул, а вывалился боком, даже не поняв, что, собственно, произошло! Я не только понять ничего не успел, но даже испугаться! Я и ахнуть не успел, как он раскрылся!
Тут надо кое-что пояснить. Кто знает, тот может подтвердить, что парашют – это целая система, которая кроме купола включает в себя еще и стропы, слайдер, стреньгу и, главное, подвесную систему. То есть то, на чем держится сам парашютист. У нее есть лямки. Плечевые и те, которые проходят между ног. Их надо затягивать. Сильно затягивать, потому что…
Потому что если их не затянуть, то, когда раскроется купол, ты со всего размаха ляпнешься самым сокровенным местом на эти лямки, которые между ног, и, может так случиться, будешь вспоминать об этом всю оставшуюся жизнь!
Я их не затянул. И когда раскрылся парашют, говорят, мой крик заглушил рев пролетающих самолетов!
Месяц я ходил «циркулем», не помышляя ни о каких мирских удовольствиях, а слово «любовь» вызывало у меня болезненные эмоции.
Однако все проходит, и через месяц-два я опять стал вожделеть.
Самое интересное, что она без хихиканий и идиотских насмешек дождалась моего выздоровления, никому не сказав ни слова о моем фиаско!
И все вернулось на круги своя. Опять пошли танцы-обжиманцы, поцелуи и, наконец, настал день, когда…
Была зима. Хлопьями шел снег, падал и хрустел под ногами. Был сказочный вечер. Или мне так казалось. Мы шли по улице к ней домой. И все было бы замечательно от предвкушения, если бы она не сводила меня с ума, все время повторяя, чтобы я не волновался!
Она буквально через каждые пять минут говорила: «Ну мало ли что! Ты не волнуйся, я тебе потом все объясню!» Пройдем еще немного, опять: «Ну хочешь, давай в другой раз! Сначала зайдешь к нам просто так, а?» Еще минут пять – и снова: «Я тебе просто объяснить хочу, человек боится того, чего не знает! И все! Мало что у кого дома, люди ведь разные, понимаешь?» Мы уже в подъезд вошли, она меня дернула за рукав и опять: «У тебя дома кто есть? Ну, кошка, собака есть? А мышки?.. Ну, неважно, это же хорошо, когда дома кто-то есть, правда?»
Вошли в лифт, поднялись на этаж, уже перед дверью она прижалась ко мне и, глядя в глаза, ласково так зашептала: «Ну, все, упокоились. Взяли себя в руки. Думаем о хорошем. И только без резких движений, ага?»
Мне аж в голову садануло! Ну какого черта, в самом деле, не хочешь – не надо! Что пристала? Успокойся, успокойся! Я и так спокоен!
Весь вечер бу-бу-бу, бу-бу-бу! Что пристала?! Что ты ко мне пристала со своим «не волнуйся»? Я, между прочим, к тебе не напрашивался, ты сама пригласила!..
И пока я все это бухтел, она открыла двери, мы вошли, и она щелкнула выключателем.
Шапку я, правда, успел снять.
И все! И окостенел мгновенно и наповал.
Прямо перед моим лицом качалась башка здоровенного питона. Тело его обвило массивную деревянную вешалку, а башка торчала прямо передо мной.
Впервые в жизни я понял, что такое «отнялись ноги». Их не свело судорогой, колени не подогнулись и никакие мурашки по мне не забегали!
Ног просто не стало! Не стало, и все! Я осел на пол и так застыл, с шапкой в руке.
Все мои желания испарились мгновенно. Я прямо видел, как они облачком выпорхнули из меня. Сконцентрировались в одно огромное единственное желание бежать отсюда к чертовой матери и обрушились на меня ледяным потным комом. Вероятно, меня разбил паралич.
Она гладила меня по голове, что-то говорила, принесла воды из кухни, я сидел, как жена Лота, на полу и не мог вымолвить ни слова.
А эта тварь мирно уместилась возле меня и положила башку мне на колени.
Потом уже, через какое-то время, я к нему привык. Не сразу, но привык. Оказался он существом удивительно добрым и умным. Звали его Тим. Тимофей. Никого он не трогал, лежал себе и лежал. Или подползал, чтобы его гладили. Кормили его два раза в месяц. И он замечательно играл с Олькиной младшей сестрой. Он сворачивался кольцом, и она сидела внутри, как в маленьком манеже, и играла или спала. Он позволял ей делать с собой что угодно. Единственное, он не подпускал ее к балконной двери. Как только она перелезала через него и начинала ползти к балкону, он тут же распрямлялся, тюкал ее носом и загонял обратно в круг, куда она с хохотом и опрокидывалась.
Ах, этот седьмой класс! Моя первая любовь и мои первые награды.
В седьмом классе я получил первый юношеский разряд по плаванию и по стрельбе.
К плаванию меня приучил отец, который с пяти лет возил меня по воскресеньям на «Автозаводскую» в бассейн ЗИЛа.
А стрелять я ездил два раза в неделю в Мытищи на стрельбище «Динамо». Стреляли мы из мосинских винтовок образца 1891 года по пистолетным мишеням. Нормальный стандарт: «лежа», «колено», «стоя». Сначала на 100 метров, потом на триста, а к концу я уже кучно клал на пятьсот и на шестьсот. Правда, с оптикой.
По воскресеньям вечером я еще ухитрялся ходить в конькобежную секцию в Институт физкультуры на улице Казакова и вместе с Колькой Болотовым записался в кружок «Радио и телемеханики». Но позаниматься там как-то не случилось.
То ли в самом конце мая, то ли в начале июня мы бездумно брели с ним по улице, поглядывая на девчонок и болтая ни о чем. Занятия в школе закончились, планов не было никаких. А какие планы? Как родители решат, так и будет. Может, в пионерский лагерь, может, на море, а может, снимут дачу под Москвой, и придется сидеть там до осени.
Но!
Это «но», как я уже говорил, преследует меня всю жизнь. Я не знаю, что это: судьба, случай, предназначение… не знаю. Оно есть, и все!
Разглядеть эту бумажку мы в любой другой ситуации не могли! Не могли, и все. Мы просто шли мимо, и она чуть отлепилась от доски объявлений и висела на одном уголочке. И я ее поправил. Все! Ничего больше!
Но с этого все и началось.
Прямо напротив планетария по другую сторону Садового кольца в ту пору находился Дом туриста. Здание то стоит там и сейчас, что в нем, понятия не имею, а тогда был Дом туриста. Даже, по-моему, центральный.
И бумажка эта висела на доске объявлений как раз на углу этого самого дома.
Там было написано: «Требуются два студента для работы в Восточную Сибирь в экспедиции профессора Вашкова. Обращаться в ЦНИИДИ, Миусская площадь, дом…».
Казалось бы, ну что особенного? Ну, бумажка! Что такого? Плюнуть и растереть!
Так нет же! Черт дернул нас зайти внутрь. Он же поволок нас в комнату орготдела, и в результате мы вышли оттуда с направлениями в этот самый ЦНИИДИ. Нас никто ни о чем не спросил. От нас не потребовали документы. Просто спросили, что надо. Потом – как фамилии. Потом заполнили бланки и сказали, куда ехать! Все!
И мы поехали в ЦНИИДИ. Как оказалось, это был Центральный научно-исследовательский дезинфекционный институт.
Мы показали при входе направления, и нас отвели в какой-то кабинет.
И мы вошли!
И именно с этой минуты как будто за нами закрылась дверь в один мир и открылась другая, в иное измерение.
В кабинете сидел совершенно обаятельный человек, которого звали Андрей Николаевич Алексеев. Был он профессором и завлабораторией чего-то.
Через полчаса беседы мы уже были готовы ехать с ним не только в Восточную Сибирь, но и к черту на кулички! Правда, в экспедицию брали студентов, но мы его уговорили. В два голоса мы сплели целую грустную историю о наших младших братьях и сестрах, которых надо кормить, и о родителях, которые зашиваются на двух работах, и что мы уже решили перейти в вечернюю школу, чтобы хоть как-то помочь несчастным нашим предкам!
Не думаю, что он нам поверил, мужик он был мудрый, но почему-то согласился взять нас разнорабочими, потребовав, правда, письменное согласие родителей.
При этом мы уговорили его взять в экспедицию еще и Юрку Тихомирова, который знать ничего, естественно, не знал, и эта новость должна была его, как мы полагали, обрадовать. Потому что он был нашим другом. И вообще!
Через час я явился домой с рюкзаком, в котором были резиновые сапоги, штормовка, две тельняшки и пара портянок.
Услышав, что я собрался уехать в Сибирь, мать сказала: «Поешь сначала!»
Отец помолчал, потом спросил: «Тебе десять рублей на дорогу хватит?»
И через два дня я уже ехал поездом Москва – Лена во взрослую жизнь.
Леспромхоз «Пашенный» находился в сорока километрах от Братска на небольшом разъезде, где поезд стоял всего минуту. Плюс еще четыре с копейками по таежной грунтовке.
Это был маленький поселок с единственным сельпо, бараками для рабочих, конторой и, по-моему, лесопилкой. Все это располагалось на берегу речки Шаманки. Жутко холодной речки, дно которой было сплошь выложено яшмой.
Именно там впервые я стал вычислять, где бы я хотел жить.
Я решил, что хочу жить в тайге.
Потом постепенно к тайге прибавилось «и чтобы рядом было море»… потом – «и чтобы рядом были снежные горы, чтобы кататься на лыжах»… потом еще «чтобы рядом был аэродром»… потом – «и чтобы рядом были дома моих друзей»… и еще многое, чтобы было рядом.
Но сначала была тайга.
Дело не в том, что я никогда даже не представлял, что может быть столько грибов и что за голубикой можно ходить на опушку не с корзинкой или ведерком, а с корытом, которое набиралось полностью за какие-нибудь полчаса! И дно Шаманки из яшмы, которую я видел только на картинках в школьном учебнике природоведения!
Но все это, разумеется, «чтобы не было мошки, комаров и мокриц», которые первое время доставали до умопомрачения!
Меня совершенно потрясло величие этой оглушающей тишины и покоя. До такой степени, что первое время я разговаривал в тайге шепотом.
Работа была, что называется, не пыльная.
Утром мы выходили в тайгу, снимали штаны и в одних трусах сидели где-нибудь на пеньке до обеда.
Работа заключалась в следующем. Перед выходом нам выдавали каждому разные репудины, такие препараты от насекомых, которые как раз испытывались в этой экспедиции. Значит, надо было сесть, намазать себе одну ногу одним репудином, вторую – вторым. Взять в руки часы с секундомером и блокнот. Считать и записывать.
– Девять ноль пять. Укус в левую ногу…
– Девять ноль шесть. Укус в правую ногу…
– Девять двенадцать. Укус в левую ногу…
И так до обеда.
Иногда нас ставили под «колокол». Круг из проволоки, прикрепленный на высоте метров двух, обтянутый материей. Надо встать под ним минут на двадцать, потом дернуть за веревку, ткань падала вниз, и ты оказывался внутри. И дальше сачком вылавливать всех, кто туда залетел кроме тебя. Аккуратно собрать и отдать лаборантам. Ходили мы в сетках Павловского, тоже пропитанных разными смесями.
Кроме всего прочего мне вменялось в обязанность ходить на станцию за молоком или за хлебом, с которым иногда были перебои.
Примерно четыре километра туда и столько же обратно.
Через пару-тройку недель уже выработался некий иммунитет, и укусы комаров не ощущались так больно, единственное, раздражала мошка, которая лезла в нос и рот и от которой некуда было деться!
Все было бы легко и замечательно, если бы не бык. Здоровенный такой бык. Не знаю, чем я ему не понравился, но он меня невзлюбил с первого раза. Когда стада не было, все было спокойно, но если идти приходилось под вечер, оно возвращалось, и он меня прямо-таки ждал.
Я прятался от него, пока не обнаружил толстую разлапистую сосну с низкими ветками, по которой легко бывало в случае чего взбираться. И как только бык начинал кровавить на меня глаза и бить копытом, я влезал вверх метра на два и сидел там, пока он бродил вокруг.
Через неделю ему это надоело. Мне, правда, тоже. И у нас наступило перемирие.
По тайге я ходил обычно с ТОЗовкой. Такой хорошо пристрелянной мелкашкой, которая почему-то хранилась в конторе.
Оружие нам не полагалось. Не знаю, как сейчас, но по тем временам бродить по тайге с оружием могли только местные опытные мужики, а не такие пацаны, как мы. Были «зоны», и редко-редко, но были беглые. Мало ли что. Их не то чтобы боялись, но при случае всех оповещали, что был побег. И временно женщин и детей глубоко в тайгу не пускали.
Тут, правда, были удивительные негласные правила.
К примеру, в тайге были сторожки.
Такое врытое в землю небольшое сооружение, оборудованное всем необходимым. Там было все, что нужно, чтобы продержаться в случае чего. Ну, мало ли, заблудился человек или вдруг заболел. Или рана какая.
Маленькая печка с вязанкой сухих дров. Аптечка. Спички. Соль, чай, сахар, сухари. Стол с вырезанной на столешнице картой. Лежанка и кой-какая одежда.
За этим всем следил лесник.
Условия простые. Надо – приди, возьми что хочешь. Перекуси. Переночуй.
Но хоть когда, хоть через месяц, хоть через год, возмести, что взял. Не можешь сам – передай через кого-нибудь. Взял пачку чая – верни. Взял сухари – верни… Или дай кому-нибудь денег, чтобы купили, раз сам почему-нибудь не можешь! Это незыблемо!
Однажды я спросил лесника а как же беглые? Им-то не все равно – правила, не правила.
Он сказал: «Нет!»
И на мое идиотское: «Что нет?» он ответил: «Тут не город. Судов, прокуроров нету… Тут болота кругом. И не найдут. Искать не станут».
Мелкашку мне все-таки дали. Патронов было коробок, наверное, десять, может, больше, стреляй хоть до посинения.
С этой мелкашкой у меня были два памятных случая.
