скачать книгу бесплатно
Он? Одобряет меня?!
В глазах потемнело, и земля ушла из-под ног. Никогда бы я не позволил себе заслужить его одобрение – после того, что между нами было, напротив – единственной моей целью стало служить для него источником желчи, неодобрения, разочарования… Ярость была в моем раю как отрезвляющий, целительный бальзам. Еще Мардж писала, что сговорена, что в первых числах сентября назначена свадьба, а имя жениха – Арчибальд Дуглас. Был только один Арчибальд Дуглас, за которого Босуэлл согласился бы выдать младшую дочь, и несколько мгновений я смотрел мимо письма, сминающегося под пальцами. Так вот какого зверя мой отец выпустил с Бьюта! Эта свадьба станет свадьбой декады, увенчав и замирив вражду за власть двух могучих, своевольных семей, ибо женихом-то был внук Великого графа Ангуса, Арчибальда Кто-рискнет Дугласа, бывшего канцлера королевства, которого господин граф самолично сожрал, а вот теперь посадил на цепь при себе через брак наследника. Моя сестра родит новое поколение Красных Дугласов. Ей уготована бурная жизнь, которой лишился я, – ей, больше всего мечтавшей укрыться в мире фей и молитв.
Это надо было осмыслить. Я вернулся к телу письма. Мардж жалела, что не свидится со мной до свадьбы, ибо на другой же день, как оговорено, отправится с мужем в его владения, но на все воля Божья. Я поднял глаза от письма и прищурился на солнце в зените.
На все воля Божья, да.
Братья-минориты привыкли к моей покладистости, никто и не следил за мной, я встал и пошел. Просто вышел в открытые ворота монастыря, сказав брату-привратнику, что по делу послан настоятелем в город. И канул на улицах Эдинбурга.
На исходе лета город был темно-серый, красный, желтый, немного зеленый и голубой – там, где я осмеливался поднять глаза к небу. Странная свобода пьянила меня – свобода идти куда захочу и делать что пожелаю – свобода, которой я не видал давненько. Вероятно, ради одного только этого чувства свободы, пустоты я и сбегал раз от раза из любого монастыря. Мне не хотелось думать, что отец Джейми не примет меня обратно – ибо кто положил руку на плуг, а потом убрал, не самый надежный пахарь – но меня и самого поразило, с какой легкостью я пренебрег готовым будущим… чего ради? Новых побоев? Или все-таки Бог вел меня? Я возвращался в Хейлс, как если бы меня туда толкало незавершенное дело.
Мне предстоял день пути, ни денег, ни еды у меня не было. Но милостыню я всегда просил успешно, не запинаясь. Я с легкостью лгал, ужасаясь только краем сознания, но после крупнейшего греха – что обманул доверие отца Джейми – все остальные скверны наслаивались куда легче. В этом деле вообще главное – начать…
– Садись, монашек, тебе куда? – собирались тучи, я одолел девять десятых пути, телега фермера грохотала по пыльной дороге к Ист-Линтону.
Пошел дождь, я зарылся в сено, однако все равно вымок. Фермер честил судьбу за сырое сено, теперь не годное на продажу, и при первой возможности скинул меня на землю в Ист-Линтоне, как причину своих невзгод. Отсюда я уже отлично дошел пешком через поля. И первой, кого увидел за стенами замка, на берегу ручья Олдхейлс, на холме, была Мардж – так же вымокшая под дождем, глазам не верящая, счастливая. Ее лицо в момент, когда она увидала меня, сияло, как средоточие непрочной земной красоты мира.
Я помню его, помню, да.
Ручей Олдхейлс близ замка Хейлс, Ист-Лотиан, Шотландия
Шотландия, Ист-Лотиан, Хейлс, август 1510
Оказавшись здесь, я опять провалился в другой мир.
Три года назад я стоял ровно на тех же камнях, подколовший кабана, посвященный Адамом в охотничье братство, мечтающий о звоне рыцарских шпор – сын графа и лорда-адмирала Шотландии. Сейчас же стою в изорванной серой робе минорита, сын Божий, готовый принять монашеский обет. Неисповедимы пути Господни, что и говорить – у Него отменное чувство юмора.
Хейлс явно не первый день набухал людьми и подводами с провизией, окрест замка добротно и обстоятельно сколачивались шатры для гостей. Но я еще не пересек Олдхейлса, а уже понял: тут что-то не так. Дымились кухонные котлы, конечно, но и костры рейдеров вблизи ворот также. Если б я не знал, что тут готовятся к свадьбе, то решил бы, что Кентигерн Ваутон собрал своих ребяток для забега в Нортумберленд. В те времена, когда граф Босуэлл гарантировал собою Вечный мир в Приграничье, как хранитель Трех марок королевства, у него немало было хлопот с бедовым ваунтонским кузеном, признававшим два только способа поразвлечься в лунную ночь – грабеж английских соседей да поджог их же домов. Вот и сейчас, помимо вымпелов и штандартов Белой лошади, вздетых на копьях, вознесенных в небо, слышны были щелчки арбалетных крюков, тускло блистала сталь, вольница Хейлса проверяла оружие, начищала, устраняла самомалейшую неожиданность. Да, так добросовестно, как Хепберны готовились к брачному союзу с Дугласами, иные не готовятся и к войне. Интересно, когда Босуэлл еще не был Босуэллом и вошел женихом в фамилию Дуглас, к дочери графа Мортона, он тоже исповедовался перед свадьбой, всё понимая, рискуя не дожить до рассвета?
Прежде чем я добрался до ворот, заглядевшись на военный смотр, меня и самого приметили местные. Молоденький конюх Том Престон взирал на меня, грязного, в серой рясе, словно на привидение.
– Мастер Джон? Это вы? А ходили слухи… – и он осекся.
– Только слухи, Том, – бросил я, направляясь ко рву.
– Ты, ты, ты… – Мардж смеялась и плакала одновременно, забыв про своих фей, про жениха, про опасность моего появления здесь. Ее радость отогрела мне сердце. – Зачем? Как ты мог? Опять? Ох, Джон, я люблю тебя, но ты сумасшедший совершенно!
– Не надо было тогда писать мне. Ты ведь желала проститься?
– Если я попрошу, ты явишься из-под земли, чтобы проститься, так?
– Конечно. Дело в том, что я не хочу прощаться с тобой. А вот повидаться…
Она обнимала, и ей не было никакого дела, что платье ее пачкается, что я грязен, как черт. Любовь не беспокоится о платье. Обнявшись, мы вошли в ворота Хейлса, в те самые, в которые двое пройдут с трудом. Кованая решетка упала вниз, едва лишь в створе погасли наши шаги.
Внутри двора выяснилось, что всем этим рейдерским праздником окрест Хейлса и за ручьем, всем этим кипучим людом заправлял Адам. За то время, что письмо Мардж шло ко мне, а после я шел в Хейлс, кое-что переменилось. Господин граф и лорд-адмирал, конечно, придавил Бойдов за этот год, но Нагорье так просто не усмиришь, и вот он спешно отбыл к шурину, Алексу Гордону, третьему графу Хантли, и ожидался обратно не ранее, чем через неделю. Все это время – чутье unblessed hand не подвело меня – велено было оставаться наготове. Все это время я мог дышать свободно, не опасаясь рукоприкладства с его стороны. Средние, Уилл и Патрик, конечно, обретались здесь, а не у кузенов Хоумов, и Патрику лицо аж перекосило, когда увидал меня, но некоторые неприятности на жизненном пути неизбежны, одни розы встречать недостойно. А вот леди-мать промолчала, председательствуя семейным обедом. Только поцеловала в лоб, но не поручусь, что она не гордилась мной. Лис Рейнар с гобелена в холле приветствовал меня понимающей улыбкой.
Всю мою жизнь меня не покидает ощущение непрочности бытия, того, что я не здесь, не сейчас, не с теми людьми. От этого недуга спасает только молитва, но и она – не всегда. Так было и в тот вечер. Вкусная – не постная – и горячая еда, бадья теплой воды, чистая сорочка разморили меня. Я был немного не в себе с дороги, от усталости, от перемены места и новой перемены жизни. Я снова оказался в ранге младшего сына графа могучего и сильного, я снова – на несколько дней – был в миру… Прибежище сэра Адама Хепберна, мастера Босуэлла, находилось в Западной башне, под покоями родителей. В низенькой комнатке со сводчатым потолком он шагал от стены к стене, от гобелена к гобелену, перекладывая вещи с места на место, пока пустой кошель болтался у него на поясе, ожидая жатвы попутных мелочей. Адаму предстояло выехать в Ваутон нынче в сумерках, поднять еще людей. Он собирался вернуться к утру, сейчас же хмурился да поглядывал на вечереющее небо.
– Ты как будто не рад меня видеть.
– Что? А, нет, пустое, о чем ты! Но не могу не думать об опрометчивости и о том, чем за нее воздастся. Ты же нарочно злишь его, сознайся. И это не самый разумный путь.
– И каковы твои предчувствия, старший?
– Ну, у тебя есть вероятность дожить до свадьбы… если не станешь дерзить господину графу впрямую.
Я смотрел на него словно бы сквозь стекло, улыбаясь, еще оттуда, сквозь прочитанные книги в монастыре. Кривизна такого стекла изменяла фигуру – или, напротив, проясняла ее?
– Дерзить? А может быть, мне сразу перестать дышать? Заранее, от восторга перед его прибытием?
Адам вздохнул, мое остроумие его явно утомляло, он не видел причин для веселья:
– Да, черт возьми, я не рад, что ты здесь. В монастыре ты был в безопасности. И если бы я знал заранее твои планы… Если бы я мог, я б тебе приказал.
– Оставаться там? Так прикажи – по праву любви.
– Если ты уж так послушен отцу, у которого над тобой власть, то что же говорить о любви к брату…
– А ты, что же, думаешь, что любовь менее, чем власть?
– Уф, – Адам наконец улыбнулся, – ты уже не в монастыре, Джон. В миру, поверь, все давным-давно по-другому. Мне… не нравится то, что с ним происходит. Он становится твердым, как кремень.
Что, только теперь? Но я промолчал, а Адам вновь нахмурился:
– Сперва ты, а теперь Марго… разменная монета для господина графа его дети.
– Но в этом ничего странного, так? – отвечал я не без иронии. – Ибо должно почитать родившего нас от чресл своих. Он ведь желает нам блага… обоим, не так ли?
– Так. Я почитаю. Я не понимаю, почему при этом нужно перестать быть человеком – когда ты породил себе подобного. Он так упоен властью, что не может выйти из колеса – а оно, того и гляди, раздавит его самого… а тут еще эта свадьба!
– Жених-то что? Человек приличный?
– Разве может быть Дуглас приличным человеком?
– Слыхала бы тебя наша Джоанна…
Мы оба хмыкнули. Как рассказал Адам, сестрица не стремилась навестить родной дом даже в форме письма, пару раз наезжал лорд Ситон, выясняя какие-то дела по приданому супруги. Но граф отвечал, что мельницу в Уинтоне отдаст своему старшему внуку, не иначе, как и было в брачном контракте, так что пусть постараются. Джордж Ситон был приятным человеком, и даже женитьба на моей сестре его не испортила.
Адам тряхнул изрядно закосматевшей черной головой, витая прядь волос выпала из копны на лоб. Яркий взгляд уперся в меня:
– Потерпи немного, Джон, потяни время. Будь посмирней. Кто знает, как повернется жизнь…
– Когда она повернется, капорон к моей голове уже будет прибит гвоздями.
Горькие слова и верное предсказание.
– Но покуда ведь ты еще здесь! Отыграем свадьбу, а там под шумок и останешься. Главное, будь попроще.
Проводив старшего в дорогу, я отправился в Восточную башню – привычным, столько раз хоженым путем. Ночевать с Уиллом и Патриком мне не хотелось, но нужно было забрать кое-что из вещей да теплый плащ, прежде чем улечься на лавке в холле. Камин долго еще не потухнет, озябну только перед рассветом, так что ж? Но первый же шаг в общую спальню дал мне понять, что зашел я сюда зря. Оба брата были у себя и совершенно не горели ко мне любовью.
– О, монашек пришел! Чего приперся-то? Не, ночевать с монашком с одной комнате – это совершенно не годится, как бы нам не замарать его святость, верно, Уилл?
Уилл осклабился. Я с неприятностью ощутил, что эти два лба еще прибавили в росте и весе за то время, что мы не виделись. И отступил обратно к двери, намереваясь удрать. Но
Патрик поднялся с лавки, заслонив выход, и тут я понял, что он пьян. Интересно, когда успел набраться мой драгоценный братец, за ужином-то вина не наливали, ограничивались элем. От мастера Хейлса несло яркой молодой злобной силой, как от кобеля, рвущегося до оленьей крови.
– Хотя монах он у нас какой-то неправильный, чуть недоглядишь – уже и дал стрекача от святынь. А когда монах бежит из монастыря, что ему первым делом нужно? Правильно, баба! У меня как раз есть на примете подходящая… эй, держи его, Уилл!
У мастера Хейлса всю жизнь была неисцелимая потребность причинять добро – сообразно его разумению о добре. А у мастера Уилла – качественный удар левой. Я пропустил замах и поплатился за это.
Четырнадцатый год жизни, внезапно и сильно выросшее, удлинившееся тело, нескладные конечности, слепая усталость, долгое время скудная пища в монастыре, сейчас одурь от сытости и тепла ужина в холле, расслабленность от встречи с Адамом – союзники у меня были дурные. Собственно, я решил-то, что Патрик волочет меня выбросить ночевать во двор, а мне того и надо было, вернусь в холл, я же пропустил мимо ушей его слова. Но эти двое саданули старой дверью из холла в башню Горлэя, в ту часть, где ночевали домовые слуги, в темноте сентябрьского вечера швырнув меня в клетушку, на низкую кровать, на соломенный, пахнущий травяной пылью тюфяк – и еще на какое-то существо. Существо подскочило выбежать вон, завизжало и получило оплеуху от мастера Хейлса, затем раздался треск разрываемого корсажа платья, факел в руке мастера Уилла высветил мое ошеломленное лицо, обнаженную девичью грудь, растрепанные волосы жертвы, заспанные глаза.
Джин, молоденькая молочница-хромоножка. Когда она переходила двор, подоткнув подол, чтоб не замарать, ее шаткая походка наводила на мысль о подбитой птице. Сколько ей лет? Да был ли вообще у нее мужчина?
Патрик Хепберн взял девчонку за горло одной рукой, другой неторопливо ощупывал задницу:
– Хороша! Значит, так, сучка, обслужи-ка моего меньшого братца, ему надо. Да в рот возьми сперва, а то еще и не встанет у нашего мальчика… И хоть один писк, хоть что не так, как он захочет – и мы с Уиллом сами тебя порвем.
Джин побледнела.
– Или ты, возможно, уже сейчас хочешь познакомиться со мной поближе? – промурлыкал он, надвигаясь на нее, отступающую к стене. Та в ужасе замотала головой – Патрик Хепберн по слухам к девицам мягок не бывал. Затем мастер Хейлс повернулся ко мне, ухмыляясь:
– Запомни, малыш, Хепберны никогда не становятся мужчинами в борделе. Не для того у нас полный двор девок в соку. Тебе помочь или только показать?
Со скрежетом лязгнул засов снаружи, с хохотом оба Хепберна скатились на лестничный пролет вниз. Если у меня будет сын, видит Бог, я никогда не подвергну его такому унижению – и спасибо за этот урок моим проклятым братьям. Лучина, воткнутая в плошку на стене, догорала.
Что такое плотский искус, я уже знал. Точней, мне привелось быть его причиной. Я никогда не считал себя привлекательным, однако обычно мне хватало живости, чтобы привлечь. Было то как раз у тринитариев Данбара, где брат-келарь пожелал, чтоб я читал ему вечером и ночевал в одной келье с ним, остерегавшимся ночных страхов. Среди ночи я проснулся от того, что пальцы шарят по моему телу, заорал, что было мочи, бухнулся прямо с кровати на колени и принялся истово молиться. Трясся, как параличный, взывая к Богородице, с края губ капала бешеная слюна… О, притворство, хвалу пою тебе, как величайшему благу Господню – этой забаве дьявола. Только притворство сохранило мне жизнь в стенах родного дома, рассудок и честь – в стенах монастыря. От тринитариев я утек наиболее стремительно. Здесь же, сейчас – меня сковал паралич сладости желания и невозможности его утолить. Желание рядом со мной, только протяни руку. Вот твоя прекрасная дама, Джон Хепберн, вот образ твоей земной любви, и весь он – насилие и низость. Можно убегать из монастыря, но от себя-то не убежишь.
– Ты хочешь этого?
– Уж лучше вы.
Она думала не обо мне, но об угрозе, произнесенной мастером Хейлсом, что никак не настраивало меня на нужный лад. Проще говоря, я был в смятении. Это была та грань мужественности, перейти которую, казалось мне, я не готов, и я не буду готов никогда. И, вместе с тем, если граф завтра вышвырнет меня обратно к миноритам, пожизненно – навеки лишусь возможности познать эту тайну. У тайны были серые глаза и веснушки на переносице и на щеках, я смотрел в лицо, потому что мне было стыдно смотреть на грудь. Слышно было, как где-то за стенкой возится старый Саймон, повар, приготовляясь ко сну. От его оханья проснулись и встрепенулись голуби и в верхнем этаже, и внизу, и вскоре вся старая башня была полна шелковым шепотом голубиных крыл, прежде чем они успокоились, и шелест с воркованием стихли…
– Вы можете не делать этого, коли не хотите, мастер Джон, – произнесла она, пряча глаза. – Я скажу им, что все было…
– С них станется проверить, – отвечал я.
Мы сидели бок о бок на топчане с четверть часа, холодея, боясь пошевелиться, прежде чем я обнял ее. После я не понимал, как жил без этого.
Утро застало нас вдвоем – вместе со скрежетом засова в двери. Утром они выдернули простыню с ложа и с песнями понесли на конюшню, где Адам уже чистил своего гнедого:
– Смотри-ка, брат, птенчик пустил кровь из своего корешка, объезжая хромую молочницу!
Не говоря ни слова, мастер Босуэлл развернулся и с правой руки вломил Патрику так, что мастер Хейлс пролетел пять футов и остановился в парении, только зацепившись головой за притолоку.
– Ну, погоди у меня, гаденыш… – адресовался он мне, приподнявшись на соломе, рукавом утирая расквашенный нос.
– Увижу, что бьешь Джона, – сказал ему Адам свысока, – утоплю в Тайне. Отцу скажу, что сам свалился.
Старший иногда был такой Хепберн, подлинней не бывает, что просто мороз по коже. Как бы то ни было, а возразить ему или ударить меня Патрик тогда не решился. Убрались бочком оба, и он, с восхитительно разбитой рожей, и промолчавший Уилл. Адам же продолжил невозмутимо чистить гнедого. Его размеренные движения выглядели как часть гармонии мира, часть совершенства Господня.
– А что, ты правда утопил бы Патрика в Тайне? – не утерпел я.
– Ну, – он долго посмотрел на меня, прищурившись, синие глаза смеялись. – Я бы его точно туда окунул, кровь Христова… иногда нашему Патрику не вредно напоминать, кто его будущий граф и господин. Но пришлось бы вынуть, я не желаю губить свою душу ради такого болвана, как мой полусредний брат.
Он всегда так и называл тех двоих – полусредние. Младшим для него был только я.
– Они – жеребята, Джон. На скотину не обижаются. Но тебе надо уметь постоять за себя, не всегда ж я буду рядом.
Почти два года, проведенные в побегах и новых водворениях в монастырь, одно спокойное лето в «Светоче Лотиана» – когда бы он хотел, чтоб я обрел сноровку? Я и вообще разучился бить людей рядом с отцом Джейми. Но моя родня – такие люди, что всегда предоставят возможность вспомнить.
Пиброх «Хепберны идут» взревел так, что заломило уши. С лязгом ползла вверх кованая решетка, на стрелковой галерее над воротами орали стражники, приветствуя и ликуя – хозяин возвращался домой. Ликовали они еще в полной мере и потому, что это приближался сам граф, а не родные и гости жениха, скажем уж прямо. Рейдеры за стенами замка при своих кострах могли коротко передохнуть, теперь-то вернулся тот, кто за все в ответе.
Мы выстроились, как встарь, на ступенях лестницы в холл. Я чувствовал себя до чертиков чужим – нет, не среди братьев, а – внезапно – в мирском наряде. Высокий воротник дублета душил, рукава были коротки – никто не позаботился о новом платье, пока меня не было, да и зачем? Ведь предполагалась совсем иная стезя. Предполагалась она для меня и тем, кто сейчас во главе отряда въезжал во двор, кто осадил коня, пригляделся…
Волынки ревели по-прежнему, леди-мать, готов поклясться, сдерживала улыбку, рейдеры орали здравицы хозяину. «Иду навстречу!» из сотни глоток гуляло по двору.
Граф смотрел прямо на меня:
– Ты.
Упала очень долгая пауза. Выражение лица Адама было непередаваемо.
– Ты снова здесь?
– Да, милорд.
Босуэлл взглянул на леди-мать, на наследника, потом на меня снова. И всё молчал.
– Джон, я тебя умоляю, Джон, только не ввязывайся, не ввязывайся, не ввязывайся!
Губы Маргарет шевелились едва-едва, ее мелко трясло, но видел это только я, стоявший рядом. Если бы осмелилась перед отцом – она бы и обняла. Чтоб не навлечь на нее его гнев, я чуть подался вперед, отодвинувшись, спустился на несколько ступеней.
Босуэлл все еще пребывал в седле, в какой-то момент, когда он переложил поводья в руке, мне показалось, что он сейчас двинет вороного прямо на меня, затоптать.
– Ты все-таки снова здесь, Джон?
– О да, милорд.
Спешился, бросил поводья подбежавшему Тому Престону, молча прошел мимо нас в холл.
И обед в тот день прошел и завершился в том же молчании. Гораздо больше, чем с семьей, граф беседовал со старым Бэлфуром, управляющим, с каждую минуту подбегавшими к нему капитанами рейдеров, с начальником стражи. Благословение, выданное трапезе отцом Катбертом, граф выслушал с неприкрытым раздражением и без обиняков велел старику убираться в Крайтон завтра же. Завтра, мол, долгополых и без него набежит отменно. Нас он словно не замечал вовсе, а я еще больше утвердился в мысли, что предстоящую свадьбу Босуэлл воспринимает как вынужденный военный союз с противником коварным и лживым, а потому готовится. Готовится тщательно и серьезно, ни единой мелочи не упуская. В замке проверено было все, включая новые пушки. Патрик зубоскалил, что такова, видать, придворная мода – встречать Дугласов по-настоящему величественно, артиллерией. У меня же застревал в горле каждый кусок, решения о моей судьбе-то не прозвучало, я сидел как на угольях… Тут Босуэлл встал из-за стола, скомкал салфетку, лежавшую на коленях, уронил в руки подбежавшему с тазиком для омовения рук Бобу Бэлфуру. Его пронизывающий взгляд слетел на нижний стол, вонзился в нас, четверых:
– Адам, Патрик. Вы двое отправляетесь в Крайтон, немедленно. До того, как великие и могучие господа Дугласы появятся здесь. Крейгс с ребятками ждет вас за Олдхейлсом. Вы двое, Уильям и… Джон, вы остаетесь.
Ох, как солоно, как круто заваривается! Господин граф даже отсылает двоих старших сыновей в безопасность Крайтона, на случай непредвиденного разгула свадьбы! Адам и Патрик переглянулись, поднялись с лавок, поклонились… Безумная надежда зародилась во мне. Стало быть, если я и не любим, то ценен. Он желает сохранить меня среди грядущей свары, он не отсылает прочь в монастырь тут же! И надежда мигом подтвердилась.
