скачать книгу бесплатно
– Вечером? – как будто даже с облегчением переспросил мужчина, но потом, вновь добавив нажим в голос, продолжил: – Нет, Коля, море от тебя никуда не денется. А я этот разговор давно откладывал. Удели уж мне немного времени.
– Да уж уделю, – добродушно фыркнул молодой человек, зайдя в комнату и присев рядом с отцом на диване. – Что случилось?
– Вот, смотри, – неловким движением мужчина открыл коробочку, которую держал в руках, достал из нее какой-то блестящий предмет и протянул сыну.
– Что это, брошка? – хмыкнул молодой человек, вертя в руках изогнутую дугой золотую вещицу.
– Пряжка, – буркнул мужчина, словно оттягивая дальнейшие объяснения и давая себе тем самым время собраться с мыслями, – мне так говорили.
– Работа классная, – снова хмыкнул молодой человек, разглядывая украшение, по выпуклой золотой дуге которого, взявшись за руки, бежали в бесконечном хороводе прекрасные юноши и девушки. – Это я тебе как профессионал говорю.
– Коля, да ты же у нас на литейщика учишься в институте, а не на ювелира, – расхохотался мужчина, который, похоже, рад был отвлечься еще хоть на пару минут от неизбежной и явно неприятной ему темы разговора.
– Я и говорю как литейщик, – тоже захохотал в ответ молодой человек. – Литье отличное, тонкое литье.
– Да, – вновь посерьезнев, согласился мужчина, – греческое. Античное. Говорят, эта пряжка принадлежала самому богу Гермесу.
– Чего? – вновь расхохотался молодой человек. – Это который летал на своих крылышках? Мы в школе проходили. Помню.
– Сандалии у него были крылатые, – как-то нехотя поправил юношу мужчина.
– Ах да, сандалии, – хмыкнул молодой человек. – Батя, какой Гермес? В прошлом году человек в космос полетел. Вот это сила! Ты бы лучше Юрию Алексеевичу Гагарину про своего Гермеса рассказал. Чтобы он посмеялся. Думаю, он на орбите никакого Гермеса не видел.
Седой мужчина в ответ через силу улыбнулся.
– Ты эту брошку маме купил? – поинтересовался молодой человек.
– Нет, – отмахнулся мужчина.
– Ольке, что ли? – продолжил свой допрос молодой человек, все еще вертя тяжелую золотую пряжку в руке.
– Это тебе, – пробормотал мужчина и тут же поправился: – Твоя она.
– Мне купил? – растерянно переспросил молодой человек. – Зачем?
– Да не купил я ее, – нахмурился мужчина. – Я же сказал: древняя вещь. Где ее купишь? Повторяю: твоя она, твоей семье принадлежит.
– Нашей семье? – снова переспросил молодой человек.
– Твоей, – упрямо повторил мужчина и, словно с разбегу кинувшись в холодную воду, быстро и строго произнес: – Ты меня, Коля, выслушай и не перебивай. Ладно? Потом можешь вопросы задавать. Но сейчас дай мне сказать. А то я собьюсь и так и буду мямлить.
– Хорошо, батя, – кивнул молодой человек, явно напуганный серьезным тоном отца, – молчу.
– В общем, так, – обреченным голосом начал мужчина, – я тебе не родной отец. И мать…
– Тоже не мать? – хмыкнул молодой человек, пытаясь, очевидно, разрядить обстановку.
Но его шутка явно не удалась. Мужчина лишь вздохнул, упрекая юношу в нарушении обещания хранить молчание, и продолжил:
– Мы для тебя приемная семья. А твои настоящие родители – греки – были нашими соседями. До войны еще. Квартиру эту, как ты и сам помнишь, мы получили, когда я в отставку вышел, и мы с Севера вернулись в Мариуполь. Вернее, в Жданов уже. А до войны мы жили в частном доме в старом городе. А они рядом – родители твои: Никифор и Дориса. И твоя сестра Майя. А тебя звали не Николаем, а Эвклидом.
– Как? – растерянно, но все еще стараясь сохранить некую иронию в голосе, переспросил молодой человек.
– Эвклидом, – повторил мужчина. – Ты тогда младенцем был. Так что ничего не помнишь. Когда перед оккупацией греков вывозили из Мариуполя, твоя мать, настоящая мать, я имею в виду, отдала тебя моей жене Татьяне. Я тогда на фронте был. Впрочем, мое возвращение ты уже и сам помнишь. Большой был. Отдала она тебя, чтобы ты не пропал по дороге. Выжил, значит, чтобы. Так что ты ее за это винить не должен. Она тебя спасала. Это мать. И пряжку эту она отдала Татьяне вместе с тобой. Вещь старинная. В их семье она передавалась из поколения в поколение. И по легенде…
– Я помню, принадлежала богу Гермесу, – перебил мужчину молодой человек. – Да бог с ней, с пряжкой этой. Ты мне про семью мою греческую расскажи. Куда она делась-то?
– Этого я не знаю, – с усилием произнес мужчина. – Не вернулись они. Сгинули где-то. Может, в Средней Азии так и остались. Греков туда вывозили. Но только я думаю, что нет их в живых. Мать бы тебя все равно нашла. Пешком бы пришла из Узбекистана, но вернулась бы.
– Понятно, – бесцветным голосом произнес молодой человек. – Знаешь, батя, если бы не твой серьезный тон, я бы решил, что ты меня разыгрываешь.
– Прости, сынок, – пробормотал мужчина, низко опустив голову, словно старался рассмотреть какой-то мелкий предмет, оброненный на пол.
– А что же вы с мамой раньше ничего мне не рассказали? – поинтересовался молодой человек.
– Прости, сынок, – снова пробормотал мужчина.
– Да что ты все извиняешься? – перебил его молодой человек. – Я ж ни в чем тебя не виню. Я просто говорю: можно же было раньше мне все это рассказать.
– Сначала нельзя было, – устало, но с некоторым облегчением от того, что самое трудное уже было высказано, замотал седой головой мужчина. – Не те времена были, страшные времена. Тогда бы ни меня, ни всю нашу семью за такое по головам бы не погладили, не наградили. Тогда сажали за все: за то, что в плену был, что в концлагере фашистском выжил, что на соседа не донес. А тут – укрывательство сына врага народа! А когда все стало проще, я уже сам боялся. Не энкавэдэшников теперь, а того, как ты это воспримешь. А мать твоя тем паче боялась. Когда, сказала, сможешь, тогда и говори обо всем сыну. А я, сказала, при этом даже присутствовать не хочу. Сердце, сказала, не выдержит. Да и у меня уже сколько лет язык не поворачивался. Ты прости меня. Трус у тебя отец, сынок.
– Ты, батя, не трус, – обхватив мужчину за плечи, дрогнувшим и разом севшим голосом произнес молодой человек, – ты кадровый офицер, герой войны. Ты нашу советскую родину от фашистов спас. Не тебе в этой жизни перед кем бы то ни было извиняться.
– И все же подкачал твой батя. Да и не батя даже получается… – мужчина осекся, и на его глазах заблестели коварные слезы.
– Так мне тебя Степаном Петровичем теперь прикажешь называть, да? – огрызнулся молодой человек.
– Это уж, сынок, как тебе удобнее будет, – пробормотал мужчина. – Я все приму.
– Батя, да ты что, совсем расклеился, что ли? – затряс молодой человек мужчину за плечи. – Ты для меня единственным отцом был и будешь всегда. А мама – мамой. Других родителей я не знаю. Может, они не захотели меня искать, может, погибли. Да только разница невелика. Нет их. Вы у меня одни есть. И Олька с Андрюхой, конечно. И чтобы больше все эти нюни ты мне здесь не разводил. Понял?
– Понял, сынок, – с готовностью кивнул седой мужчина, украдкой утирая кулаком глаза.
– И матери скажи, чтобы не дурила, – продолжил молодой человек. – Не о чем тут разговаривать. Скажешь?
Мужчина снова с готовностью кивнул.
– Только и ты уж мне одну вещь пообещай, – продолжил он.
– Какую? – недоверчиво переспросил молодой человек.
– Пообещай, что расскажешь о греческих своих корнях детям, – твердо произнес мужчина.
– Сам и расскажешь, – озорно прищурившись, фыркнул молодой человек. – Я в холостяках долго засиживаться не собираюсь.
– Обещай, – серьезно повторил мужчина. – Это память будет о родителях твоих настоящих…
– Я же сказал тебе, что… – перебил его молодой человек.
– Я помню, сынок, – продолжил мужчина. – И ты нам родной – был и всегда будешь. Но только твои настоящие родители не воспитали тебя не по своей вине. Такое время нам всем досталось. Спасли они тебя, я так думаю. И ты должен это знать и помнить. И детям своим расскажешь. Так будет правильно. И пряжку эту им передашь. Обещаешь?
– Хорошо, батя, – кивнул молодой человек, все еще вертя золотую пряжку в руке, – давай коробочку, что ли? Положим вещицу.
Глава 4
Прощание с Меотидой
– Мама, где коробочка моя? – крикнул смуглый юноша с жесткой щеткой непокорных волос. – Слышишь, мам?
– Какая коробочка? – в комнату вошла женщина в фартуке и с разливочной ложкой в руке.
– С пряжкой античной, – взмахнул руками юноша, раздраженный непонятливостью матери. – Как будто у меня много всяких коробок.
– Не знаю я, у отца спроси, – вздохнула женщина.
Она явно не разделяла озабоченность сына по поводу античной пряжки.
– Отец только вечером со смены вернется, а я вещи собираю, мне ехать завтра, ты же знаешь, – затараторил юноша.
– Не пропадет твоя пряжка, – отмахнулась от сына женщина. – Куда ей деться? Чего она тебе вообще так срочно понадобилась?
– Я ее с собой в Ленинград хочу взять, – неохотно пробурчал юноша.
– А нужно ли? – как будто даже немного испугалась женщина. – Даня, ты же еще только поступать едешь. Вдруг провалишься?
– Не провалюсь, – гневно блеснул глазами юноша, явно оскорбленный материнским неверием в его силы.
– Пусть так, – согласилась с сыном женщина. – Но все равно: общежитие, экзаменационная суета. Все незнакомое, все новое. Возьмешь да и потеряешь где-нибудь. Или украдет кто. Вещь-то древняя.
– Мама, неужели ты можешь подумать, что я потеряю пряжку, которую носил когда-то на своем плаще сам бог красноречия Гермес? – взвыл от материнского непонимания юноша.
– Так уж и Гермес, – хмыкнула мать.
– Так уж и он! – передразнил ее юноша. – Ты, как и отец, ни во что не веришь. Даже деда с бабкой я искал, а не он.
– Не нашел ведь, – вздохнула женщина. – Не судьба, значит.
– Не нашел, – вздохнул юноша. – Как в воду канули.
– У отца надо спросить, – вернувшись к прежней теме разговора, произнесла женщина.
– Что спросить? – не понял юноша.
– Можно ли тебе пряжку эту в Ленинград с собой брать. Все-таки семейная реликвия, – как-то не очень уверенно, опасаясь, очевидно, нового всплеска сыновнего гнева, пояснила женщина.
– А! – протянул юноша. – Да, конечно, спроси. Вместе спросим. Да только ты же сама знаешь, что он разрешит. Потому что ему все равно. Он даже имя себе возвращать не стал. Так и остался Николаем.
– Его приемные родители… – начала было женщина.
– И что? – оборвал ее сын. – Я что, деда с бабкой не люблю, что ли? Дед с бабкой у меня золотые. Слов нет. Но только и о прошлом надо помнить. Греки мы или нет?
– Греки, – вздохнула женщина. – Кто бы спорил. Назвали же мы тебя Данаем. Тоже было непросто. Нас с отцом потом в райком комсомола вызывали. Спрашивали: что мы имели этим в виду.
– Знаю, рассказывала ты, – фыркнул юноша. – Конечно, греки и Меотида – две вещи несовместные! Откуда нам здесь взяться?
– Что ты меня-то спрашиваешь, сын? – возмутилась женщина. – Такие времена были. А до этого еще страшнее. Тут тебе не твои грифоны с горгонами – тут товарищи похлеще заправляли. Не всегда можно было даже упоминать, что ты грек. Брата моего, когда в армию забирали, русским записали. Не рыпайся, сказали, и молчи. Нет, сказали, в Мариуполе никаких греков. Есть один советский народ.
– И это знаю, мама, – пробурчал юноша. – Но должно же что-то остаться в нас? Мы же… – тут юноша осекся, а спустя мгновение, раздраженно вскинув голову, бросил матери: – Нельзя же быть просто литейщиком, как отец!
– А что здесь плохого? – пожала плечами женщина. – Зарплата на заводе неплохая. Шел бы и ты в наш металлургический институт. По стопам отца, а? Чего тебя несет на этот филологический. Да еще в Ленинград?
– Не знаю, – растерянно пробормотал юноша, как будто слова матери застали его врасплох, впрочем, он тут же продолжил уже более уверенно: – Это я насчет Ленинграда. Хочется почему-то именно туда. В университет. А насчет литейщика, то это точно не мое. Ты же знаешь, мне с детства снились мои греческие боги и герои древности. Как отец мне в пять лет эту пряжку показал, так я и заболел этим.
– Так и живи здесь, в Мариуполе, – развела руками мать. – Возле Меотиды своей любимой. Чего тебе ехать бог знает куда? Дед с бабкой вон прожили десять лет на Крайнем Севере. Снег да мрак. Слышал ты их рассказы.
– Ленинград – это тебе не Заполярье, – огрызнулся юноша. – Не хочу я быть литейщиком.
– Оставайся, – пробормотала мать. – Аттестат у тебя дай бог каждому. На любую специальность здесь пройдешь. Не обязательно на литейщика учиться.
– Ага, на сварщика тогда? Велика разница! – хмыкнул юноша.
Роясь в ящиках письменного стола, он все-таки обнаружил то, что так долго искал.
– Вот же она! – юноша достал из коробочки золотую пряжку и радостно протянул ее матери. – Смотри, мам, пряжка Гермеса!
– Да видела я, – отмахнулась мать, но добавила, невольно завороженная дивной работой древних мастеров: – Красивая.
– Пряжка крылатого вестника богов, – пробормотал юноша. – Знаешь, мам, мне в детстве часто казалось, что еще чуть-чуть – и я полечу. Многие, говорят, во сне летают. А мне наяву мерещилось. Как остановлюсь возле обрыва или просто на морском берегу, так и кажется – оттолкнусь сейчас от земли и взлечу, побегу по воздуху все быстрее и выше. Как славный бог Гермес…
Глава 5
Таинственный поход в лес
Серенький бледный субботний заполярный рассвет давно сдал вахту розовощекому и заполошному, как подросток, мартовскому дню. А тот, быстро пресытившись играми на свежем морозном воздухе, охотно уступил бразды правления сиреневому томному закату. Солнце спряталось за горизонт. И только один его лучик решил остаться еще на мгновение, чтобы как следует разглядеть засыпанные снегом дворы, дома в белых шапках все того же снега, машины, осторожно пробирающиеся по тоннелям улиц, людей, праздно гуляющих в этот весенний вечер или спешащих куда-то по своим делам.
Один из них, будь луч более внимательным, наверняка должен был привлечь его внимание. Это был полный, с пухлыми, розовыми, точно у младенца, щеками пожилой мужчина в пальто и каракулевой шапке пирожком, из-под которой выбивались седые всклокоченные пряди кудрявых волос. За плечами у него был рюкзак, который никак не вязался ни с потертым кашемировым пальто, ни с той самой шапкой, ни даже с самим возрастом этого человека. К рюкзаку приторочен был старый солдатский котелок, почерневший от застарелой и несмываемой, как южный загар, копоти. Причем направлялся пожилой мужчина прямиком в сторону леса.
Поздновато для пикников! Вот что должно было насторожить более внимательный луч, заставить его пристальнее присмотреться к необычному прохожему. Ведь то, что может считаться обыденным мартовским утром, мартовским же вечером должно вызывать массу вопросов. К сожалению, их просто некому было задать. Луч, скользнув мельком по странному путешественнику, отвернулся от него, отвлеченный огромным грузовиком, который намертво застрял в глубоком снегу при выезде со двора на улицу и перегородил дорогу всем другим машинам…
Сопки начинались прямо за домом. Осторожно, с запасом обойдя застрявший в разъезженной колее грузовик, отчего ему пришлось по самые колени залезть в нетоптаный снег, профессор Кукушкин, а незнакомцем с котелком был именно он, выбрался на улицу. Оглядевшись по сторонам, он поспешно пересек ее и по тропе, проложенной собачниками – в этом не приходилось сомневаться, ибо следы их четвероногих питомцев были повсюду, – отправился в близлежащий лесок.
– Он заслужил, – бормотал пожилой профессор, то ли обращаясь к самому себе, то ли оттачивая аргументы для будущего оппонента, – заслужил. Я так им всем и скажу. Как ни крути, а надо все рассказать. Иначе нельзя. Время пришло. Я в этом уверен. И никто меня не убедит в обратном.
Бормоча все это, Кукушкин по плавно идущей в горку тропе все больше углублялся в лес.
– Собаку, что ли, потерял, отец? – окликнул его притормозивший недалеко от него лыжник.
– Подвальный кот тебе отец, – огрызнулся шепотом Кукушкин, а в полный голос крикнул: – Почему собаку?
