скачать книгу бесплатно
В светлой комнате под большой картиной с летящей берёзовой листвой – круглый стол, покрытый зелёной шёлковой скатертью. Вроде обычный стол и картина совсем простая – как распахнутое окно, но меня снова будто кто-то останавливает на бегу и мягко берёт за руку: в комнате стоит внимательная, чуткая тишина, всё объято покоем и нежной печалью. Чудесный, сказочный дом, в котором хочется остаться навсегда.
– Картины все мужа, – говорит Татьяна, – а я больше декоративно-прикладным баловством развлекаюсь…
– Я раньше на это баловство по несколько раз на дню бегала смотреть, – смеётся Нина. – Приду, а на этом столе обязательно лежит наш Рыжик.
Будто в подтверждение её слов, на стол впрыгивает Рыжик.
– Правильно, Рыжик! – одобряет Татьяна. – Прекрасно смотришься – рыжее на зелёном. У Рыжика здесь второй дом. Нина, когда уезжала, всегда его у нас оставляла.
Мы приглашаем Татьяну на банкет и возвращаемся.
– А Рыжик-то как взбодрился, – говорю я. – Даже взгляд совсем другой, посвежел, вроде даже загорел, нос стал красный…
– Да, ему здесь хорошо, – соглашается Нина. – Во всяком случае, лучше, чем в квартире сидеть. А вот что нос красный – плохо. Это аллергия. Каждый год так – нанюхается тут всего, и нос краснеет, и уши, и темя… Дня через два пройдёт.
– Надо же! У кошек тоже бывает аллергия?
– Ну а как же! У рыжих, по крайней мере, точно.
Дома мы застаём приготовления к шашлыку. Володя колет дрова, а муж Ольги Сергеевны, Саша, и другой сосед, Виктор, нанизывают мясо на шампуры. Слышу, как они вполголоса подсчитывают участников застолья:
– Нас двое, твоя Рита, Ольга, Володя, Нина, девочка Володи…
«Девочка Володи» – это, очевидно, я. Что ж, очень приятно. «А мне-то как приятно», – вспоминаю я наше знакомство полтора года назад.
– Лена, а где тот бальзам, что ты мне подарила? – раздаётся строгий Володин голос.
– У тебя остался, в Серебрянке.
– Почему же ты не взяла?
– Ты ведь не сказал, я не знала…
– У нас и так много вина, – говорит Нина. – Ты бы лучше забор поставил.
– Что, прямо сейчас, что ли? – взвивается Володя. – Потом…
Медленно, нехотя, как бы в раздумье закатывается за круглые холмы солнце. В полном согласии с ним удлиняются тени. Какой бесконечный сегодня день! Ну и весна у нас в России – солнце чуть ли не до одиннадцати и короткие, светлые соловьиные ночи!
Я помогаю Нине на застеклённой террасе накрывать длинный обеденный стол под оранжевым абажуром. Надо почистить копчёную рыбу.
– Это скумбрия? А как её чистят? Помните, у Чехова: Ванька Жуков начал чистить с хвоста, а хозяйка «взяла селёдку и ейной мордой» стала его «в харю тыкать». Это только селёдку чистят с головы, а всех остальных рыб с хвоста?
– Не знаю, – шепчет Нина, беспокойно оглядываясь. – Тише, Володя идёт, сейчас начнёт нас учить. Не надо её чистить, просто нарежь кусочками…
Из огорода вкусно тянет дымком, краснеют угольки в шашлычнице. Приходят гости: жена Виктора Рита, Ольга Сергеевна, Татьяна и ещё одна женщина – Наташа. Мы сидим под оранжевым абажуром. Рыжик вернулся с вечерней прогулки и обессиленно лежит в подушках. Володя требует, чтобы я сфотографировала Рыжика. Правда, как только пришла Рита, Володя забыл, как меня зовут, и у него получается так:
– Э-э-э! Рыжика! Сфотографируй!
– Да, Леночка, пожалуйста, – говорит Нина, укоризненно глядя на брата, – у нас совсем нет Рыжиковых фотографий.
Конечно, с удовольствием! И фотографии обязательно напечатаю и для вас, и для себя. Терпеть не могу смотреть фотографии на компьютере. Компьютер – это работа, а фотографии – отдых, мечта. Они должны быть в альбоме, как вот эти, Нинины, чёрно-белые, где юные студенты-медики с рюкзаками… А это что за мальчик? Господи, Володя! В пятом классе? Какой хорошенький!
– А что? Я и сейчас ничего, – кокетничает Володя. – Правда, Рита?
В эту Риту Володя влюблён. Когда она появилась, он весь преобразился и забыл не только моё имя, но и вообще всё на свете, только и слышно: «Ах, Рита, моя любимая женщина! Рита, давай потанцуем! Рита, дай я тебя поцелую!» Виктор приосанивается и солидно расправляет плечи. На меня, как он думает, отвергнутую «девочку Володи», посматривает с сочувствием. Себе лучше посочувствуй! Вот уведёт наш орёл у тебя жену из-под носа – будешь знать! Рита, правда, старше Володи лет на пять и толстенькая, кургузая, без шеи, не поймёшь, где у неё грудь, где талия… Но зато умная, обаятельная, кажется, она журналист. И вообще – с лица воды не пить, был бы человек хороший. И каких только чудес не бывает на белом свете!..
Володя танцует с Ритой, а остальные, смеясь, вспоминают грибные и ягодные истории.
– Ой, я такая жадная до ягод! – совсем как девочка, хохочет-заливается Нина. – А до грибов прямо завистливая! – Я тоже! – кричит Ольга Сергеевна. – Алёша как пройдёт мимо нас с корзиной, я выбегаю посмотреть, а Саша даже расстраивается, уходит…
– Да, мы завистливые до грибов, – подтверждает Саша. – Алексей удивительные места знал. Сколько мы его ни подбивали раскрыть, помнишь, Витя, и так, и сяк, и под водочку с этими же грибками – нет, ни в какую!
– Зато я ягод больше всех набираю, – смеётся Наташа. – Мы с Алёшей как-то договорились – я ему свою земляничную поляну покажу, а он мне – место, где белые… – А Андрей Васильич что?
– Ну, Андрей с полным пониманием… Ты, говорит, запомни хорошенько, потом мне покажешь. А я ничего не запомнила. Вроде и лес знакомый, знаете, там, за прудом, но Алёша как-то так водил… Великий конспиратор!
– Какая у вас завистливая деревня! – говорю я. – А кто это – Алёша?
– Это мой муж, – легко отвечает Татьяна. – Он умер два года назад.
Я затихаю в смущении, но этого, кажется, никто не заметил. Все продолжают хохотать и болтать про грибы и ягоды. «Так и надо! – вдруг понимаю я. – Будто он не умирал. Ведь этот Алёша и сейчас с ними, как живой. Только так и надо!»
– А помните, как Андрей пытался в нашем пруду рыбу ловить? – кричит кто-то.
– Андрей – это мой муж, – говорит Наташа, поймав мой, наверно, всё ещё испуганно-удивлённый взгляд. – Он жив, жив, в Тверь поехал, завтра вернётся. Приходите к нам, познакомитесь. Ниночка, у меня ваш гиацинт расцвёл. Помните, вы мне в прошлом году клубень дали? Леночка, а вы нашу собачку, Лушу, сфотографируете, ладно? Она у нас простая дворняжечка и старенькая, слепенькая, но такая красавица, такая умница, кажется, вот-вот заговорит…
На другой день я просыпаюсь оттого, что по моему лицу шарит солнечный луч. Убедившись, что я пробудилась, он перемещается на печку. Володя с Рыжиком спят на террасе, а Нина давно возится в огороде, забегая время от времени на кухню.
За завтраком Володя объявляет, что пойдёт звонить по мобильному «за бугор», закажет на вечер такси.
– Ну что? Часа на четыре? К пятичасовой электричке?
– Как скажешь. На четыре так на четыре.
Дома меня ждёт постылый компьютер и работа, работа, бесконечные переводы… «На два века труда предо мной…»
Володя удаляется, а Нина рассказывает, что в Гутты они попали благодаря Наташе и Андрею. Андрей – завотделением у них в клинике. Всю жизнь вместе проработали! Теперь Андрей Васильевич тоже рвётся на пенсию. «Кто будет работать – не знаю!» – говорит Нина с отчаяньем в голосе. А когда-то в Гуттах дачниками жили только Таня с Алёшей. Они открыли эту деревню, каждый год рисовать приезжали в эти места. Алёша и рассказал Андрею Васильевичу, когда у них в больнице лежал. А потом, уже после Нины, приехали Рита с Виктором, Саша с Ольгой…
Возвращается Володя и объявляет, что «за бугром» к нему сразу же дозвонился его «генеральный», и потому мы едем не в четыре, а немедленно, он уже вызвал такси. – Так мы же к Наташе зайти обещали, – ахает Нина, – Лушу фотографировать…
– Пойдём. Машина к их дому подъедет, они ведь как раз у околицы.
– А забор?!
– Дался тебе этот забор! Пусть лежит – разве плохо?
– А козы Николаевы заберутся? А корова? Потопчет всё…
– Коровы никакой нет.
– Как нет?! А Машка Зинаидина?
– Она её продаёт. Сама сказала. Я утром на пруд купаться ходил, а Зинаида Машку на луг гнала. «В последний раз, – говорит, – надоела эта зараза, завтра за ней приедут».
– Но этого нельзя допускать. Она же сопьётся, Зинаида…
– А то она с Машкой не сопьётся! В семь утра уже качалась, еле шла…
– Нет, Володя, человек должен о ком-то заботиться, нести ответственность за кого-то, кроме себя, иначе…
– А, ну конечно! Давай, доктор, лечи, воспитывай… «Скажет спасибо за это сердечное русский народ…»
Нина не отвечает и о чём-то сосредоточенно молчит.
– Забор? – не понимает Володя. – Да сделаю я… Лена, неси топор! Не там! На террасе!
Володя ставил забор ровно три минуты. А разговоров-то было! Ну, мужики! Точно как мой бывший муж. Месяцами умоляешь его вбить какой-нибудь дюбель: «потом, потом…», «отстань» и даже: «отвяжись, худая жизнь». И вдруг сделает за минуту. А то ещё выдумал после стажировки в Кембридже: с чем к нему ни сунешься – «Impossible!» «Impossible» – это «невозможно» по-английски. Сын пришёл в восторг и тоже чуть что: «Impossible, impossible!» Даже ввёл это слово в виде девиза в компьютер. Включаешь его, и на весь экран надпись огромными буквами «IMPOSSIBLE». А потом раздаётся мефистофелевский хохот. Я первое время пугалась. Ладно, чего ворошить, дело прошлое.
Мы в гостях у Наташи и Андрея. Андрей Васильевич – весёлый, лысый, длинноусый дядька. И какие же разные дома у дачников в «завистливой деревне» Гутты! Сказочный терем Татьяны, немного захламленный и, может быть, поэтому такой уютный оранжево-абажурный уголок брата и сестры, капитальное добротное жилище Виктора и Риты… А у Наташи и Андрея не дом даже – хатка с белёными стенами. И залитый солнцем двор – хуторок в степи.
Нина заводит с Наташей разговор о судьбе Машки и Зинаиды.
– Дочь-то к Зинаиде хоть иногда приезжает? – спрашивает Андрей.
– Какое там! Уже несколько лет её здесь никто не видел.
– Будем покупать молоко по пятьдесят рублей за литр! – решает Наташа. – А не согласится – по шестьдесят. Будем поднимать цену, пока не уговорим. Остальные тоже, думаю, поддержат.
– Ну, что ж, – говорит Андрей, – мы молока не пьём, дети раз в год заявляются, значит, попоим собачку, старушку нашу…
А старушка, золотая слепенькая Луша, знает, что говорят о ней. Счастливо поднимает лисью мордочку к солнцу, вертит пушистым хвостом, радуется, лижет мне руки и не даёт себя сфотографировать.
– Неужели она совсем ничего не видит? – удивляюсь я. – Быть не может!
– Не видит. Просто нюх хороший и слух. Луша, постой, не вертись! Лена тебя сфотографирует…
Да, Луша, конечно, не фотомодель. То ли дело Рыжик! Абсолютно равнодушный и потому весьма статичный и фотогеничный господин. Но Рыжик уже имеется у меня во всех видах: Рыжик на террасе в подушках, Рыжик на столе у Татьяны, Рыжик, справляющий нужду под смородиновым кустом, Рыжик, лакающий молоко в кухне на фоне диковинной коряги, Рыжик, расположившийся на другой коряге, как в кресле… Оказывается, коряги – одно из увлечений Володи.
– Дом в Серебрянке тоже полон коряг, не заметила? – улыбается Нина.
– Нет, не заметила, должно быть, оттого, что там всё завалено газетами…
У ворот сигналит машина. Мы несёмся среди начинающих зеленеть полей. Нас встречает по-летнему пыльный Лихославль. Я честно беру билет в кассе.
– Володя, а ведь в Лихославле Владимир Соколов родился, замечательный поэт, – вспоминаю я, когда электричка отъезжает от платформы и здание вокзала, выкрашенное в весёлый охряный цвет, начинает быстро бежать назад.
– Это что, современный? Не слышал.
– Да, современный, только он умер, к сожалению, лет десять назад. Да ты не мог не слышать – его стихи часто цитируют: «Я устал от двадцатого века, / От его окровавленных рек…»
– «…И не надо мне прав человека, / Я давно уже не человек…» – подхватывает Володя. – Так он лихославльский! Здорово! Дай почитать…
– Ну уж нет! Такие стихи в доме иметь надо, а не почитывать. И дарить не буду – я тебе уже Рубцова посулила. А Соколова ты сам можешь купить, я его книжку в ЦДЛ недавно видела.
– Это на Большой Никитской? Центральный дом литератора?
– Ага, там, кстати, и литературные вечера бывают интересные, можем как-нибудь вместе сходить, если хочешь… – Угу, – рассеянно кивает Володя, и я понимаю, что он уже думает не о стихах, а о работе – технические параметры, реклама, регламент…
В Твери мы пересаживаемся на поезд до Москвы. Здесь, как и в тверской электричке, народу немало, но, конечно, со вчерашним днём не сравнить. Второе мая – на работу? На деревянных скамьях – усталые, добрые, умиротворённые люди, загоревшие за два дня под майским солнцем.
– Ты что-то про поэта этого начала рассказывать, про Владимира Соколова? – вспоминает Володя.
– Да, я ведь сначала не с ним самим познакомилась, то есть я имею в виду, не лично, а со стихами… Прочитала в «Литературной газете» статью его жены, Марианны Роговской-Соколовой. Она чеховед, долгое время была директором музея Чехова на Садово-Кудринской. И такая удивительная женщина – преданная, любящая жена и в то же время умнейший человек, занятый любимым делом! Вот это, по-моему, и есть настоящая чеховская героиня! А красивая какая!.. И даже причёска из того времени…
– Тогда уж не героиня, а идеал чеховской женщины?
– Ну, может быть… – не сразу соглашаюсь я. – Это ведь нелепый предрассудок, будто Чехов женщин не любил и презирал! У него же есть удивительные женские образы, вполне реальные, Марья Константиновна, например, в той же «Дуэли», потом Юлия Сергеевна в повести «Три года», я уж про Душечку не говорю…
– Ну и напиши об этом. А что? Статью в ту же «Литературку» или в какой-нибудь чеховский сборник.
– Зачем? Я ведь не чеховед, статьи и литературные споры – не моё это дело… А вот бы написать роман, от лица нашего современника, я давно об этом думаю. Обычный человек, не литератор, а, допустим, инженер, как ты, но постоянно размышляет о Чехове, сверяет, строит по нему свою жизнь…
Я умолкаю, потому что Володя спит, прислонив седую голову к толстому оконному стеклу. А за окном проносятся красные стволы сосен – вехи на пути, первые числа, праздничные даты календаря. Точно возвращающиеся на родину птичьи стаи, летят вместе с лёгкими облаками сквозные, порывистые берёзы. Моё Подмосковье! И как в юности, беспричинная радость теснит мне сердце, и благодарно рвётся из груди, и полощет на ветру первомайским флагом. И хочется кричать, и петь, и смеяться, и плакать от безудержного, бьющего через край весеннего счастья.
Пятьсот метров
В конце марта позвонил старинный приятель, Боря Бычков:
– Посоветуй какой-нибудь самоучитель английского, разговорник…
Боре шестьдесят три, он работает механиком в моей бывшей лаборатории. Зачем ему вдруг понадобился английский?
Я принесла разговорник и словарь. Оказалось, Боря с двумя товарищами собрался в Непал! Они прилетят в Катманду, в течение нескольких дней акклиматизируются, а потом отправятся по маршруту вокруг Аннапурны. Это гора такая. У них всё продумано. Обычно туристы проходят этот маршрут за двенадцать дней, но Боря с друзьями за две недели доберётся только до перевала, а в столицу они придут ещё через десять дней. Иногда, в зависимости от самочувствия, им придётся отдыхать на стоянках по нескольку суток, чтобы не разыгралась горная болезнь. В Москву вернутся через месяц. Им спешить некуда. Виктору Васильевичу семьдесят один год, у него гипертония. Алфимов моложе, шестьдесят девять, но у этого в сердце шунты. Виктор Васильевич, как бывший научный сотрудник, английский знает, но только письменный. Алфимов всю жизнь проработал инженером на заводе. Ему, как и Боре, иностранные языки были без надобности, а теперь вот…
Я пришла в ужас:
– Да как же вы там объясняться будете?! А если ограбят? А плохо кому станет?! Давай я с вами поеду! Опять-таки, я даже тебя, младшенького, на пятнадцать лет моложе! Неужели я не справлюсь с вашим маршрутом?
Боря удивился:
– Справишься, конечно… а что, ты бы поехала? Людмила вон отказалась, даже обиделась… я думал, женщинам неинтересно…
Боря убеждён, что все женщины такие, как его жена Людмила.
Оказалось, что на Аннапурну я опоздала: билеты куплены, визы получены, отчаянные старики вылетают через пять дней. Юрию Степановичу, моему однокурснику и Бориному завлабу, тоже не повезло. Когда Юра подписывал Борино заявление об отпуске, он был уверен, что тот, как всегда, едет в Сочи со своей Людмилой и внуком Петькой. У младших школьников сейчас весенние каникулы. Узнав про Аннапурну, Юра очень обиделся. Больше двадцати лет назад, когда он ещё не был завлабом, но Боря уже был механиком, мы почти всей лабораторией ходили в байдарочные походы в Карелию под Бориным предводительством. Это было здорово!
– А вдруг вас там кондрашка хватит?! – я продолжала возмущаться. – Ты про Карасёва слышал?
