скачать книгу бесплатно
– Молчи, женщина! – сказал Андрей. – Он умер сто десять лет назад. Мы не поминаем, а… м-м-м… за его картины, которые… э-э-э… тэк скэзать… вечно живы…
– Вот именно! – поддержал Клименко. – За искус-с-ство! – и налил по второй. Чокнулись. Выпили. Помолчали.
Я вспомнила, как студентами ходили в Третьяковку лет тридцать назад. Около картины «Над вечным покоем» Димка, мой однокурсник, остановился и сказал:
– Знаешь, Ленка, если на эту картину долго смотреть – голова закружится. Не замечала?
Я засмеялась:
– Точно! У меня уже кружится!
Голова и вправду кружилась. Была весна, а нам – по двадцать лет. Теперь Димка и сам «над вечным покоем», на машине разбился…
– Ну, рассказывай, – вывел меня из задумчивости клименковский голос. – Что там на выставке?
– Выставка замечательная, – пустилась я в объяснения. – Она до конца марта будет, сходи обязательно…
– Отлично! – воодушевился Клименко. – Мы всей лабораторией поедем… «Планы и отчёты» там устроим. А тебя, Орлов, я попрошу как экскурсовода и почётного гостя…
Андрюша согласно наклонил голову и чокнулся с Клименко. Вспомнилось, как проходили годовые «Планы и отчёты» в нашей лаборатории. Шеф имел обыкновение устраивать это мероприятие тридцать первого декабря в пять вечера и нарочно тянул, тянул… Вопросы задавал придирчивые… Назло. Поиздеваться над сотрудниками… Хорошо, что я ушла! Спросила Клименко:
– И что, ты прямо в зале под картинами будешь отчёты слушать?
– Зачем? После экскурсии соберёмся где-нибудь в приличном месте, в кафе каком-нибудь…
– Здорово! – восхитилась я. – Если бы у меня был такой завлаб, я бы, наверно, из института не ушла!
– «Если бы у меня был такой кот, я бы, пожалуй, и жениться не стал», – засмеялся польщённый Клименко.
– За науку! – провозгласил Андрей.
Чокнулись, выпили.
– Значит, всё-таки жалеешь, что науку бросила? – спросил Клименко, хрустя капустой.
– Да что ты! Ни одной минуты!
– А вот скажи, – повернулся ко мне Андрюша, – что тебе больше всего у Левитана понравилось? Нет, не понравилось, а… м-м-м… поразило?
– Поразило? Знаешь, там, на втором этаже, ну, как бы галерея такая небольшая, там не картины, а фотографии, письма всякие, в основном к Чехову, ну и открывает этот отдел огромная фотография Левитана. Он в толстовке, с таким же бантом, как на других фотографиях, на крыльце какого-то дома сидит…
– Это в Бабкино, – подсказала Таня.
– Молчи, женщина! – закричал Андрюша. – Ничего подобного! Хотя раньше все так и считали: деревня Бабкино, усадьба Киселёвых, восемьдесят шестой год. А мы вот недавно выяснили, что это не Бабкино Звенигородского уезда, что на Истре, а во Владимирской губернии, за Покровом. Левитан в девяносто втором году жил в деревне Городок, а рядом усадьба Сушнево, родственникам Морозовых принадлежала, профессору истории Карпову, Левитан гостил у них…
– Так ты знаешь! Чего ж ты спрашиваешь?.. – я потянулась к альбому, который Андрей по-прежнему держал на коленях.
Он строго остановил меня:
– Здесь этого нет. Продолжай!
– Меня поразило, что на нём тапочки типа мокасин на шнурочках – совершенно современные! Прямо видно, какие они мягкие… Я думала, они в грубых сапожищах ходили, как на другой фотографии… ну, знаешь, где на охоте, с ружьём и собакой, а так – штиблеты носили, узкие, неудобные…
– Во, женщина! Клименко, а? – засмеялся Андрюша. – Тапочки со шнурочками её поразили. А ещё писатель!
– И правильно! – вступилась за меня Таня. – Внимание к деталям, сама жизнь… Мокасины эти, наверно, на заказ шили… Леночка, а из картин что?
– А из картин… такая… девяносто девятого года, значит, за год до смерти… там косогор и избы красные, в закатных лучах. Не то чтобы она мне понравилась, но удивила. Если б не было подписано, что Левитан, я бы решила, что это «мирискусник» какой-нибудь, авангардист, Лентулов, что ли, или Кончаловский…
– Эта? «Последние лучи солнца», – Андрюша показал нам иллюстрацию, держа раскрытый альбом высоко над столом.
– Да, – уважительно вздохнул Клименко. – Ну, давайте… за природу!
Чокнулись, выпили. Таня положила всем ещё по куску рыбы.
– Андрюша, я хотела тебя спросить… – спохватилась я. – Помнишь чеховскую «Попрыгунью»? Так у неё вовсе не Кувшинникова прототип! То есть, может, и она тоже, но только отчасти… Я на выставке настоящую нашла!.. Я её как увидела, сразу поняла: это она! Потом уже прочитала, что она действительно убежала с художниками… Дай покажу, я руки вытерла…
– Не трогай, я сам! Она?
– Она!
Из раскрытого альбома смотрела молодая женщина. Кокетливая шляпка, на плечах летящая накидка из длинного меха. «Это называлось “горжетка”!» – объяснил Андрей. На шее чёрная ленточка, наверно, бархатная, – должно быть, это называлось «бархотка». Полные щёчки, капризно надутые губки, в каждой линии левитановского карандаша томность и лень, а в глазах растерянность, обида или что-то такое… не знаю даже…
– «Портрет А.А. Грошевой», – прочитал дальнозоркий Клименко, – «Анна Александровна Грошева – жена плёсского купца… м-м-м… в 1889 году, оставив мужа, уехала с художниками в Москву…» Иш-шь ты, кака-а-я!..
– И в кого она влюбилась? – спросила Таня. – В Левитана?
– Да нет же! – замахал свободной рукой Андрюша. – Самое обидное, что ни в кого! Ну, есть какие-то измышления современные, что всё-таки в Левитана немного, что он будто бы писал её портрет на фоне цветущего шиповника, а Кувшинникова ревновала… Но это не так! Они её не любовью, а учёбой соблазнили! Новой жизнью! Но в Москве им было не до неё, только Морозов какое-то время помогал… Она в театр поступила, но таланта не оказалось, и в общем… кончилось, видимо, тем, что она попросту пошла по рукам… Да, жалко… Но на портрете не она!
– А кто? – спросил Клименко.
…И тут я увидела розовый куст шиповника, белый кружевной зонтик, пухлую женскую ручку, лениво отгоняющую пчелу, синеющую волжскую даль, плавный изгиб реки, жёлтый песок на берегу… Я даже услышала, как томительно жужжат пчёлы, и ощутила, какой горячий этот песок, потому что у самой воды под прутьями ивы лежали тапочки типа мокасин с развязанными шнурками… Художник в подвёрнутых полосатых брючках осторожно и мягко ступал около мольберта босыми ногами… На песке оставались его следы…
– Вот, все думают, что Грошева, и только я обнаружил, что это не она! – похвастался Андрюша.
– Но этот портрет ведь на основании каких-то документов Грошевой приписали? – возразила я. – Ведь не просто так! Фотографии её, наверно, сохранились…
– Молчи, женщина! Видел я эту единственную фотографию супругов Грошевых, там ничего не разберёшь! Просто в 1903 году некий петербургский литератор… как же его… м-м-м… Авилов… Вавилов…
– Полилов, – шепнула Татьяна.
– Вспомнил! Северцов-Полилов! А ты откуда знаешь?
– В альбоме упоминается…
– Он написал роман об этой истории, что-то вроде «Просветители», нет, как-то по-другому, уничижительно… – «Развиватели», – пискнула Таня.
– А, точно! Молодец Татьяна Иванна…
– А Чехов читал этот роман? – спросила я.
– Да вряд ли, девятьсот третий год… Он в Ялте, меньше года жить осталось… До того ли ему было?
– Ему до всего было!.. И он как раз в этом году написал рассказ «Невеста», – сказала Таня. – Странный, между прочим, рассказ. Раньше мы детям объясняли, что девушки так в революцию уходили, но что-то я сомневаюсь… А Чехов вообще-то знал об этой истории?
– Трудно сказать, может, и знал. Они же потом помирились с Левитаном. Но это – не Грошева!
– А кто же?! – возопили мы с Клименко.
– А вот, слушайте… Татьяна Иванна, ты можешь сесть, наконец? Что ты мельтешишь?! – раздражённо закричал Андрей.
– Сейчас, – Таня метнулась к холодильнику. – Я только огурчиков вам достану… Саша, узнаёшь? Это с твоего огорода! Помнишь, летом, у тебя на даче… Открывай!
– Да-а? – Клименко с интересом воззрился на трёхлитровую банку. Огурцы за баночным стеклом толкались бурыми пупырчатыми боками, как крокодилы на отмели. Таня потихоньку вынула альбом из рук Андрея, тоже заглядевшегося на огурцы, и поставила на холодильник. Так он и стоял там, раскрытый на портрете Грошевой и подпёртый солонкой, рядом с иконкой апостола Андрея в яркой зелёно-красной рясе. В одной руке апостола Евангелие, другой рукой он придерживает большой крест в виде буквы «икс». Всё это на фоне сиреневатых гор и причудливо изрезанных бухт. Наш Херсонес, что ли? Или Кавказ?..
Клименко открыл банку и стал тыкать вилкой в одного из крокодильчиков, тот увёртывался, не поддавался. Мы с Таней, забыв о Грошевой, внимательно следили за поединком. Я не выдержала:
– Саш, дай я… У меня рука в банку пролазит!
– На! Скоро у тебя и голова будет туда пролазить! Она ж усыхает без умственной работы. И как это можно было, не понимаю, уйти из науки!
– Она лёгкой жизни захотела, как Грошева, то есть не Грошева, а вот эта вот, – поддакнул Андрюша, махнув рукой в сторону холодильника, – и мне тоже огурца… Профессор Клименко, за тебя… тэк скэзать… э-э-э… как выдающегося учёного!
Чокнулись, выпили. Помолчали. «Не-Грошева» укоризненно смотрела с холодильника: «И вам не до меня! Даже послушать не хотите…»
– Я так и не понял, почему это не Грошева, – встрепенулся Клименко.
– Да ты посмотри на неё! Нет, ты внимательно посмотри! Неужели не видишь? Разве могла купчиха из раскольничьей семьи так носить шляпку?
Все уставились на портрет, Таня даже привстала и вытянула шею, а я вдруг будто впервые её увидела, не Грошеву, а Татьяну: белая матовая кожа, соболиная бровь, ровный носик, сжатые губы… Кого она так напоминает? Из раскольничьей семьи… Боярыня Морозова с картины Сурикова! И как это я раньше не замечала! Я перевела взгляд на Андрюшу: а вот и протопоп Аввакум! Чёрная бородища, насупленные брови, в глазах упрямство… Нет, это неуместные и даже неприличные аналогии – должно быть, я слишком серьёзно готовлюсь к экзамену по древнерусской литературе. Уж Аввакум-то с боярыней Морозовой не стали бы в пост водку трескать… А впрочем, кто их знает? Опять же Клименко справедливо утверждает, что водка постная…
– Хорошо, не Грошева, а кто тогда? – спросил Клименко, доставая из морозилки «Немировку с перцем» и продолжая смотреть на портрет.
Андрюша обвёл нас торжествующим взглядом:
– А вот этого мы никогда не узнаем!
– Как?! – опешил Клименко и, не долив Андрюшину рюмку, поставил бутылку, сильно стукнув о стол. На клеёнку посыпался иней.
– Ну, просто какая-то их знакомая, не из раскольников… Портрет неизвестной… Ты лей, профессор, не отвлекайся!
Я возмутилась:
– Так ты, оказывается, ничего не знаешь и на основании какой-то шляпки берёшься утверждать…
– Да! Мне шляпки достаточно! У меня интуиция!
Клименко снова принялся разливать «Немировку»:
– А что? Между прочим, в науке интуиция – самое главное. В искусстве тем более… За интуицию!
– За искус-с-ство! – засмеялась Таня.
– Молчи, женщина! Не сбивай нас, это будет следующий тост. Клименко, наливай! А ты, пис-сатель, чем спорить со старшими… достань огурец!..
Три притчи
I. Вадим Сергеевич и Оля
Поначалу их связывала небольшая научная работа. Вадим Сергеевич заведовал лабораторией, а Оля была аспиранткой, но не у Вадима Сергеевича, а в другой лаборатории, в соседней. Но и когда их совместная работа была закончена, Вадим Сергеевич продолжал к ним заглядывать, доброжелательно дискутировал с Олиным шефом, обязательно спрашивал Олино мнение, чем вызывал краску на её миловидном круглом личике, иногда давал дельные советы, в общем, можно сказать, они дружили. Несколько раз, увлёкшись обсуждением научных проблем, Вадим Сергеевич провожал Олю до общежития.
Тридцатисемилетний Вадим Сергеевич с отличной фигурой и низким, бархатным, прямо-таки чарующим голосом очень нравился институтским дамам. Оля краснела и хмурилась, когда при ней сплетничали о том, что Вадим с женой давно не живёт, собирается разводиться, «можно считать, что он в разводе». Правда, так считается уже несколько лет, да что-то воз и ныне там. «Это ничего не значит, – думала Оля, – то есть, наоборот, если ему так трудно даётся разрыв с женой, это и значит, что он хороший и серьёзный человек, и…» Когда Олины размышления доходили до этого последнего «и», она снова краснела и даже оглядывалась, как будто кто-то мог подслушать её мысли.
В тот вечер Оля дождалась, пока шеф уйдёт, и пошла в лабораторию к Вадиму Сергеевичу, захватив новый журнал со статьёй по интересующей его тематике. Статья была предлогом, наверняка Вадим Сергеевич её уже читал.
Просто Оля очень по нему соскучилась – они не виделись почти неделю, с прошлого четверга.
Стучать в дверь в физических лабораториях не принято – всё равно за стуком и жужжанием приборов никто ничего не услышит. Оля вошла и остановилась в недоумении. За установкой, спиной к двери сидели Вадим Сергеевич и Таня, его аспирантка, умненькая, добрая, но ужасно некрасивая, худая и сутулая девочка с вечно испуганным выражением прыщавой треугольной мордочки. Вадим Сергеевич что-то ей объяснял. Но обладатель отвратительного, скрипучего голоса, в котором отчётливо звучало оскорбительное презрение и отвращение к некрасивой Тане, не мог быть Вадимом Сергеевичем!
«Будто железом по стеклу», – промелькнуло в ошеломлённой Олиной голове. Следующей, уже сознательной мыслью было: «Но так даже с собакой нельзя обращаться!» Вадим Сергеевич очень любил свою собаку, молодую мускулистую догиню с прекрасной родословной, и много о ней рассказывал.
– О-о-о! Оленька! Вот сюрприз! – обернулся Вадим Сергеевич. – А я сегодня целый день о вас думаю. Статья? Отлично, обсудим, но только за чаем. Специально для вас шоколадку припас. Непременно, непременно надо попить чайку, Оленька, я настаиваю. Что-то вы бледненькая сегодня. Устали?
Нежный, вкрадчивый голос Вадима Сергеевича так и переливался колдовскими шелками, обволакивал тёплыми мягкими бархатами, завораживал, усыплял, очаровывал. Таня за установкой ещё больше ссутулилась и втянула голову в плечи.
– Спасибо, извините, меня шеф ждёт, – соврала Оля, отчаянно покраснев.
Положила журнал на стол, пятясь, вышла из комнаты и тихо прикрыла дверь.
– Ну, что там ещё у тебя? – донёсся из-за двери неприятно резкий голос с брезгливыми интонациями.
Больше Оля не приходила к Вадиму Сергеевичу, а если встречала его в коридоре, то старалась незаметно прошмыгнуть мимо. А ещё через год она вышла замуж за нескладного долговязого инженера из отдела охраны окружающей среды. Институтские дамы говорили, что хорошенькая Оля могла бы найти себе более перспективного мужа.
II. Александр Иванович и Зина
Зина уговорила подругу Зойку пойти с ней на выставку. Фамилия художника им ничего не говорила, но надо же иногда выбираться в свет: «А то, кроме работы, ничего не видим, хоть картины посмотрим».
Вошли в зал и ахнули. Не только не слишком искушённым в живописи Зине и Зойке, но и самому взыскательному искусствоведу с первого взгляда было бы ясно, что это настоящий мастер и его полотнам место в Третьяковке. Автор, заслуженный художник России, старик с белой, как у Деда Мороза, бородой, бродил тут же. Оказалось, у него сегодня день рождения – семьдесят пять лет. Но почему презентация его юбилейной выставки проходит не в Москве, в Центральном доме художника, например, а в довольно обшарпанном клубе их маленького научного городка?
Вскоре всё объяснилось. Не дав публике вдоволь налюбоваться картинами, показали документальный фильм под названием «Меценат», в котором виновник торжества промелькнул на фоне одной из своих картин в течение двух секунд. Фильм был посвящён не юбиляру, а Александру Ивановичу. До перестройки Александр Иванович трудился в ранге старшего научного сотрудника в том же институте, где когда-то работала Зина, и именно в том отделе, в котором Зойка, по её собственным словам, до сих пор «горбатится за копейки». В перестройку Александр Иванович сумел как-то очень умно воспользоваться институтскими ресурсами и основал собственную научную фирму, став олигархом местного значения. А теперь вот, оказывается, меценатствует, опекает малоизвестных художников и даже организовал издательство, которое выпускает альбомы живописцев, находящихся под его, Александра Ивановича, патронатом.
После фильма гостей пригласили на фуршет.
– И ты собираешься идти? – зашипела Зойка. – К этому мошеннику, который мало того, что обобрал целый институт, но даже меня, нищую лаборантку, умудрился ограбить. Я ему столько анализов забесплатно переделала, всё обещал включить в какие-то гранты, но так ни копейки и не заплатил. Не могу видеть эту лоснящуюся рожу!
– Я не к нему, а к художнику. А вы с институтом могли бы и не позволять себя грабить. Читали же: «все крупные современные состояния нажиты самым бесчестным путём».
Зойка забралась в самый дальний угол фуршетного зала. Зина набрала полную тарелку закусок.
