Диалоги. Практика латинского языка

В диалоге, где речь идет о ночной работе в доме учителя (диалог XIV), участниками диалога выведены античные писатели Плиний Старший, Корнелий Цельс, Дидим, Эпиктет. Главным среди них выступает в диалоге Плиний, он играет роль как бы учителя, в доме которого живут ученики (другие участники диалога), которые его обслуживают, выполняя его просьбы. Для чего потребовалось Вивесу назвать всех участников диалога именами древних писателей? Очевидно для того, чтобы дать возможность учителю рассказать об этих известных писателях древности или чтобы сами ученики поинтересовались их жизнью и творчеством. Но в диалоге воспроизводятся и некоторые реальные черты этих писателей, главным образом Плиния. Из писем его племянника Плиния Младшего можно узнать, что его дядя, несмотря на служебные обязанности, много писал, часто работая по ночам, обладал удивительной способностью бодрствовать; он не мог работать без выписок и заметок, оставил после себя 160 записных книжек, исписанных мельчайшим почерком с обеих сторон [35].

Из античных авторов, книги которых есть в доме учителя, названы Цицерон, Демосфен, Ксенофонт, упоминаются «Тускуланские беседы» Цицерона (у владельца книг четыре тома Цицерона), говорится о выписках и заметках Плиния. Тому, что среди авторов фигурирует также Григорий Назианзин, удивляться не следует. Гуманисты с большим уважением относились к Отцам Церкви, часто к ним обращались, ценя за прекрасное знание древних языков, за некоторые ценные для гуманистов рассуждения о человеке. А Григорий Назианзин с его глубоким психологизмом и автобиографическими поэмами «О моей жизни», «О моей судьбе», «О страданиях моей души» Вивесу с его интересом к психологии был особенно дорог.

В «Диалогах» встречаются и упоминания о гуманистах. О Лоренцо Валле говорится в связи с темой об изяществе: «О нем столь пространно писал Валла, и его нам так тщательно рекомендуют наши наставники». Речь идет о трактате Валлы «О красотах латинского языка». А из Полициано приводятся стихи.

Словом, приведенный материал позволяет заключить об использовании в учебном процессе античной литературы, частично гуманистической, и об отказе от средневековых учебников и справочников. Вивес идет по стопам своих предшественников-гуманистов.

Другая тема, звучащая не традиционно, – это тема школы (диалог XIII). Учебное заведение, которое Вивес описывает, называется Гимназия («Сколь изящна и великолепна Гимназия», она является частью Академии, «пожалуй, нет превосходнее ее в этой Академии»). Описание похоже на университет и в нем на факультет свободных искусств. Об этом свидетельствует административная структура заведения (во главе стоит ректор) и звания преподавателей (бакалавры, магистры, доктора). О традиционной системе говорит и описание диспута; содержание диспута неизвестно, но сохраняется старая форма его: выставляется тезис (questio), который защищает один из участников диспута (propugnator), и этот тезис опровергает другой участник (oppugnator). В диалоге говорится о трех участниках диспута, обладающих разными способностями.

Интересно и то, что в учебном заведении Вивеса преподаватели могут излагать противоположные взгляды и использовать для работы разных авторов в зависимости от своих познаний и ума. Вполне возможно, что Вивес сознательно рисует ситуацию, в которой присутствуют элементы разных культур. Известно отрицательное отношение Вивеса к схоластике. Напомним, что еще в 1519 г. он написал трактат «Против фальшивых диалектиков», и позже в других работах он продолжит критику схоластики. Поэтому, описывая гимназию, Вивес отказывается от принципа единомыслия, обязательного для схоластических учебных заведений, в его идеальной гимназии царит полная свобода. В сущности, новое содержание образования как бы приспосабливается Вивесом под старую систему его организации.

Любопытно и описываемое Вивесом учебное заведение. У каждого преподавателя в нем имеются свои отдельные аудитории. И учителя разные. «Одни усердно и с тяжким трудом повторяют с детьми начальные элементы искусства грамматики, другие обучают более глубоким вещам из того же искусства, третьи объясняют риторику, диалектику и прочие науки, которые являются свободными или благородными». Вивес, таким образом, включает начальное образование в общую систему образования. В этом отношении интересна точка зрения английского переводчика и исследователя диалогов Фостера Уотсона. В работе Вивеса De tradendis disciplinis («Об образовании») он обращает внимание на понимание им «истинной академии» как идеальной школы не только для детей, но и для взрослых. Школа, таким образом, соединяет элементарную, среднюю школу и университет, т. е. у Вивеса развивается идея непрерывного обучения [36]. Возможно, что и в указанном диалоге конкретно показано такое соединение.

В Средние века университеты северных стран (Германии, Нидерландов и др.) инкорпорировали в себя школы, что делалось с целью увеличения числа обучающихся, а это было важно для получения университетом статуса, прав и свобод; так что в университетах порой оказывались и школы. Однако в XVI в. университеты уже сложились, но возраст поступления не был регламентирован, и туда приходили обучаться порой 12‑летние дети, и не исключено, что для них организовывалось отдельное (начальное) обучение латыни.

Обращает на себя внимание в «Диалогах» и тема природы. В педагогических трактатах гуманистов XVI в. эта тема более всего присутствует у Эразма Роттердамского [37], который развивает традиции итальянских гуманистов XV в. Однако Вивес (и Эразм Роттердамский в «Разговорах запросто» [38]), в отличие от итальянцев, помещает эту тему в учебную гуманистическую литературу. Ведь диалоги служат своеобразными учебными пособиями. Они учат детей наблюдать за природой и воспринимать ее с чувством радости и удовольствия.

Особенно интересно у Вивеса описание в «Диалогах» наслаждения от созерцания природы, которое проникает во все ощущения человека (диалог XI). Поразительно описание пения соловья, птицы, которую Вивес, видимо, очень любил; этой темы он касается в ряде диалогов. В диалоге XI описывается пение соловья и обучение пению соловьем-наставником молодых соловьев. В диалоге VIII «Болтающие» ребята слушают соловушку и вспоминают басню о соревновании соловья и кукушки. А в диалоге IX «Путешествие и лошадь» при описании красот природы близ Парижа, куда добрались школяры на лошадях, снова встречается упоминание о соловье: «Посмотри, как медленно скользит та речка с совершенно хрустальной водой среди острых золотистых камней, как приятно журчит! Слышишь соловушку и щегла?.. Эта парижская земля восхитительна». Юноши наблюдают и спокойное течение Сены, и луг, одетый удивительной зеленью и полный сладостных ароматов. На описание соловьиного пения повлияли не только авторы, которых читал Вивес, например Плиний, скорее всего, гуманист, сам слушая это пение, в диалогах этому же учил и школяров.

Включение темы природы в учебную литературу обогащало содержание преподаваемого материала, способствовало развитию у учеников интереса к естествознанию, любви к природе.

Вопросы воспитания поставлены Вивесом как отдельная тема только в самом конце работы в двух диалогах – XXIV «Воспитание» и XXV «Наставления по воспитанию». Однако воспитательные моменты присутствуют, как уже отмечалось, и в ряде других диалогов.

В диалоге «Воспитание» три участника: наставник Флексибул, подросток Гримферант из благородной семьи, посланный отцом к наставнику для воспитания, и Горгопас, тоже из благородной семьи, с самого начала поддерживающий Гримферанта. Гримферант воспитан так, как воспитывают детей в дворянских семьях. Он высоко ценит себя как представителя благородного рода и сообщает наставнику некоторые главные моменты воспитательной идеологии дворянства: не отступать от доблести предков, бороться за честь рода, если кто-то ее умаляет, быть щедрым. Подобает также вставать в присутствии других, уступать дорогу, обнажать голову и др., но делать это не из уважения к людям, но чтобы снискать себе их благосклонность. Подобное воспитание, которое Гримферант считает наилучшим, присуще благородным, они воспитываются для всего выдающегося, а неблагородным, воспитанным иначе, говорит он, это не свойственно. Своим воспитанием он вполне удовлетворен и пришел к наставнику по воле отца.

Благородный Горгопас поддерживает подростка и замечает, в частности, что к мальчику надо обращаться, называя его «господин», а не «сын и друг», как это делает Флексибул, и наставник с изрядной долей иронии этому следует.

В диалоге начинается словесное перевоспитание мальчика наставником. Флексибул уводит его от традиционных представлений о благородстве и благородном воспитании и рисует иную картину, где в основу оценки человека кладет человеческие качества (острый ум, тонкое чутье, рассудительность) и этические принципы (справедливость, умеренность, милосердие, великодушие), только они и есть блага человека. Он подводит его (но делает это очень кратко) к новому взгляду на общество, где люди занимаются разными видами деятельности (многоопытные и мудрые старики, ученые, государственные деятели, преподаватели, крестьяне, моряки и др.), и это отличает их друг от друга. Следует жесткий упрек мальчику: «Что из этого ты познал? Чем занимаешься? Что осуществляешь? Вообще ничего, кроме одного: нет никого лучше меня, я рожден в знатном роду». Вникнуть во все сказанное учителем и определить свою значимость – задача Гримферанта. Он только вступает в жизнь, ничего еще не знает, должен понять, что многие люди лучше его и знают больше его. Мальчик соглашается с мнением наставника. В итоге он заявляет, что в ходе разговора стал другим человеком. А в конце диалога вновь появляется обращение Флексибула к мальчику «мой сын».

Во втором диалоге изложены главные положения, принципы воспитания, которые усвоил Гримферант и о которых он рассказывает своему собеседнику.

Главы о воспитании молодого человека относятся к воспитанию благородного юноши, но многие принципы, о которых Вивес говорит в диалогах, касаются воспитания молодого человека вообще, независимо от его социальной принадлежности. А в основе их лежит гуманистическое представление о человеке.

В самом деле, в основе наилучшего воспитания – правильная самооценка человека. Для этого надо усердно трудиться, чтобы совершенствовать душу, украсить ее знанием дел, наукой, добродетельными поступками. Вивес возвращается к этой мысли, когда говорит об особом почтении к людям большого ума и образования, что надо добиваться их дружбы и быть подобным им. Называются и такие качества подростка, как скромность, трудолюбие («праздный человек – камень»), борьба с гневом, честность, уважительное и почтительное отношение к людям (к родителям, магистрам, священнослужителям, магистратам). Подобные этим воспитательные требования можно встретить в педагогических трактатах других гуманистов, например, у итальянского гуманиста Маффео Веджо.

Есть интересные требования к поведению, касающиеся взгляда (глаза – «зеркала души»), языка тела и жестов при разговоре, во время приема пищи. Похожие вещи имеются у тех же Веджо, Эразма Роттердамского [39].

Поскольку два диалога о воспитании относятся к воспитанию благородного человека, они содержат такие нормы и требования, которые редко можно встретить в педагогических трактатах гуманистов, пишущих о воспитании детей горожан. Обращает на себя внимание трактовка самооценки: судить о себе не высокопарно (magnifice), а умеренно; осмысливая себя, молодой человек обесценивает себя и смиряет настолько, что не встретит никого столь презренного и ничтожного, кого пониманием своего ума не поставит впереди себя. Он согласен считать себя не господином, а манципием (рабом, невольником). В чем смысл такого сознательного самоуничижения, крайне низкой самооценки? Может быть, в том, чтобы уравнять благородного с простым человеком? Возможно и влияние на подобные мысли христианских идей, тем более что в конце первого диалога о воспитании говорится как о главной заботе молодого человека – быть приятным бессмертному Богу.

Другое требование состоит в том, чтобы подросток остерегался, в силу недостатка опыта, ума и благоразумия, выносить какие-то решения, оценивать законы, нравы, предоставив это тем, кто способен это делать; со всем этим могли сталкиваться подростки из знатных и влиятельных семей, из придворных кругов. Они могли сталкиваться и с проявлением лести и лжи, распространенной в придворном мире. Не отсюда ли столь резкое выступление в диалогах против лжи? Воспитатель, как видим, учитывает особенности жизни подростка в дворянской семье и соответственно на них реагирует.

Диалог XX о мальчике-принце, казалось бы, должен быть центральным во второй части работы Вивеса. Тем не менее он занимает достаточно скромное место и по объему не столь большой. В нем будущему государю Филиппу наставником внушается мысль, показанная на конкретных примерах, о том, что для управления государством необходимы знание и опыт. А для этого надо учиться, читая книги древних мудрецов, особенно остерегаться лени, «со всем напряжением души стремиться к изучению наук и взращиванию добрых мыслей».

Мы коснулись только некоторых тем «Диалогов», в основном связанных с образованием и воспитанием, с природой. Но в работе Вивеса большое место занимает и бытовая тематика, повседневность. И сюжеты на эту тему столь значительны, что заслуживают отдельного разговора. Так что «Диалоги» испанского гуманиста могут быть хорошим источником не только для тех, кто интересуется историей педагогики, но и для исследователя, занимающегося бытом и повседневной жизнью XVI в.

Ввести «Диалоги» Вивеса в нашу научную жизнь предложил доктор педагогических наук В. Г. Безрогов. Он же снабдил будущего переводчика первыми изданиями «Диалогов» и их английским и испанским переводами. Была надежда, что Виталий Григорьевич станет первым читателем и критиком переведенного текста и, естественно, его ответственным редактором. Судьба распорядилась иначе, В. Г. Безрогов скончался в ноябре 2019 г.

Наш перевод «Диалогов» Вивеса с латинского языка выполнен по присланному В. Г. Безроговым изданию XVI в.: Linguae latinae exercitatio Ioan. Lodo. Vivis Valentini Parisiis apud Ioannem Foucher et Vivantium Gaultherot, 1540.

Для справок использовались другие издания XVI в. и переводы диалогов на испанский и английский языки [40]. В высшей степени полезным оказалось и научное издание «Диалогов», выполненное М. Пилар Гарсия Руиз. Оно помогло уточнить в отдельных местах латинский текст, обеспечить более полное комментирование и сноски, важны были и некоторые неизвестные нам интересные факты.

Отдельные переведенные нами «Диалоги» (II, V, VIII, X, XI) были опубликованы в разных изданиях [41].

Сердечная благодарность И. В. Кривушину и Д. В. Самотовинскому за помощь в подготовке книги.

Диалоги. Практика латинского языка

Обращение к Филиппу

Филиппу, сыну наследника императора Карла, с благим пожеланием

Польза латинского языка очень велика и для речи, и для правильного мышления. Ибо латинский язык – словно некая сокровищница всяческой эрудиции, поскольку на нем великие и выдающиеся умы написали все научные труды, каковых никто не может постичь иначе как через знание этого языка. По каковой причине я охотно соглашусь среди занятий серьезными науками помочь также в этой части первому опыту детства. Я написал первое упражнение по устной речи, надеюсь, полезное детям при пользовании латинским языком. Посвящаю его тебе, венценосному мальчику, как из-за высокого благоволения твоего отца ко мне, так и потому, что формированием твоей души в добрых нравах окажу очень большие услуги Испании – моей родине, чье спасение – в твоей честности и мудрости. Но об этом ты услышишь обстоятельнее и содержательнее от Мартина Силицео, твоего наставника [42].

I. Утреннее пробуждение

Девушка Беатрикс [43], Эмануэл, Евсевий

Беатрикс. Иисус Христос, пробуди нас от порочного сна. Эй, мальчики, проснетесь ли вы сегодня?

Евсевий. Не знаю, что попало мне в глаза, так и кажется, что они полны песка.

Беатрикс. Это твоя первая утренняя песня и очень старая. Я открою оба эти окна, деревянное и стеклянное, чтобы ясное утро достигло ваших глаз. Поднимайтесь, поднимайтесь.

Евсевий. Так уже утро?

Беатрикс. Ближе полдень, чем утренняя заря. Эмануэл, ты хочешь свежую рубашку?

Эмануэл. Сейчас не нужно, эта достаточно чистая; завтра возьму другую. Принеси мне камзол (thorax) [44].

Беатрикс. Какой, простой или утепленный?

Эмануэл. Какой хочешь, мне неважно. Принеси простой, менее тяжелый, раз сегодня я буду играть в мяч.

Беатрикс. Это вечно твой обычай, прежде об игре думаешь, чем о школе.

Эмануэл. Что ты говоришь, глупая? Сама школа называется игрой [45].

Беатрикс. Я не понимаю ваших грамматических [вещей] и софизмов.

Эмануэл. Дай тугие кожаные ремешки [46].

Беатрикс. Они разорваны, возьми шелковые, так приказал твой педагог. Что еще? Хочешь короткие брюки (femoralia) и чулки, ведь жарко?

Эмануэл. Совсем нет. Дай длинные чулки (feminicruralia). Стяни меня, пожалуйста.

Беатрикс. Что, у тебя руки из соломы или из масла?

Эмануэл. Нет, но закрепи их [ремешки] тонкой ниткой. Ах, какие ты дала мне ремни (astrigmenta), без железных креплений и разодранные!

Беатрикс. Вспомни, ты вчера цельные испортил азартной игрой.

Эмануэл. А ты откуда знаешь?

Беатрикс. Я в щель двери наблюдала, как ты играл с Гузманулом.

Эмануэл. Буду благодарен, если об этом не разузнает педагог.

Беатрикс. Напротив, я расскажу, как только назовешь меня, как обычно, безобразной.

Эмануэл. А что, если жадной?

Беатрикс. Как хочешь, только не безобразной.

Эмануэл. Принеси башмаки.

Беатрикс. Какие из двух пар? С длинным ремнем (obstragulum) [47] или с коротким?

Эмануэл. Они грязью покрыты.

Беатрикс. Сухой грязью, которая называется другим словом – «пыль»? Ну ты хорош. Ведь в открытых местах ремень порван и застежка потеряна.

Эмануэл. Прошу, надень.

Беатрикс. Ты сам это сделай.

Эмануэл. Не могу согнуться.

Беатрикс. Сам ты согнулся бы легко, а лень твоя – с трудом. Разве шпагу проглотил, как тот шарлатан четвертого дня? Неужели ты еще так изнежен? Что будет с тобой более взрослым?

Эмануэл. Завяжи не тугим двойным узлом, так изящнее.

Беатрикс. Тем не менее узел сразу бы развязался, и башмак у тебя упал бы с ноги. Лучше или тугим двойным узлом, или узлом и бантом (laxo). Возьми тунику с длинными рукавами и тканый пояс.

Эмануэл. Меньше всего именно этот пояс, но [дай] кожаный охотничий.

Беатрикс. Мать запрещает. Хочешь все делать по собственной воле? Ты вчера сломал застежку ремня.

Эмануэл. Я не мог иначе отстегнуть. Тогда дай пурпурный [пояс?] изо льна.

Беатрикс. Возьми. Подпоясывайся по галльскому способу. Голову причеши сначала более редким гребнем, потом более частым. Приладь войлочную круглую шляпу на макушке, чтобы не сползала она на затылок, как обычно у тебя, или на лоб и глаза.

Эмануэл. Выйдем же, наконец.

Беатрикс. Как? С немытыми руками и лицом?

Эмануэл. С этой своей назойливой заботливостью ты уморила бы даже быка, не говоря уж о человеке. Мне кажется, что не мальчика ты одеваешь, а невесту.

Беатрикс. Евсевий, принеси таз с кружкой, лей сильнее; скорее течет из носика сосуда с узким горлышком, чем ты льешь. Очисти грязь с узлов пальцев, прополоскай рот и горло, хорошо протри глаза (веки и ресницы), затем крепко шею и под ушами. Возьми полотенце. Вытрись. Бессмертный Боже! Тебе надо напоминать о каждой вещи в отдельности, неужели ничего не сделаешь сам по собственному побуждению?

Эмануэл. Ах, ты слишком несносна и надоедлива.

Беатрикс. А ты слишком славный и миловидный мальчик. Поцелуй меня. Преклони колени перед образом нашего Спасителя, прочитай Господню молитву и другие молитвы, как делаешь, согласно обычаю, прежде чем выйдешь из комнаты. Смотри, мой Эмануэл, не помышляй ни о чем другом, пока молишься. Подожди-ка немного, положи этот носовой платок в поясной кошелек, чтобы сморкаться.

Эмануэл. Я достаточно подготовлен согласно твоей воле?

Беатрикс. Да.

Эмануэл. Согласно моей – нет, так как пока еще согласно твоей. Я осмелился бы поспорить с твоим обещанием потратить один час на одевание.

Беатрикс. Что, если даже два? Куда ты пойдешь вообще? Что будешь делать? Быть землекопом, думаю, или пахать.

Эмануэл. Будто нет того, что я бы мог делать.

Беатрикс. О великий муж, пылко занятый ничегонеделанием!

Эмануэл. Уйдешь ли ты отсюда, насмешница? Уходи, или я прогоню тебя этим башмаком или сорву повязку у тебя с головы.

II. Первое приветствие

Мальчик (сын), отец, мать, (Изабелла) [48]

Сын. Здравствуй, мой отец, здравствуй, моя матушка, желаю вам счастливого дня, родненькие. Милости Христа желаю вам, сестрицы.

Отец. Сын мой, пусть спасет тебя Господь; пусть вознесет к замечательным добродетелям.

Мать. Пусть спасет тебя Христос, мой свет. Что ты делаешь, мой сладкий? Как чувствуешь? Как спал этой ночью?

Сын. Чувствую хорошо и спал спокойно.

Мать. Да пребудет с тобой Христова благодать.

Сын. В середине ночи я, однако, был разбужен головной болью.

Мать. Я расстроена и несчастна! Что расскажешь? В какой части головы?

Сын. В темени.

Мать. Как долго?

Сын. Едва ли одну восьмую часть часа, потом я уснул и больше [боли] не чувствовал.

Мать. Я пришла в себя, ведь ты меня успокоил.

Сын. Пусть тебе станет хорошо.

Изабеллочка, приготовь мне легкий завтрак. Русцио, Русцио! Здесь веселый песик. Как хвостом виляет! Как встает на задние лапы! Как живешь, как чувствуешь себя? Эй, принесешь один-другой кусок хлеба, чтобы дать ему, увидишь забавнейшие игры. Не голоден? Разве ничего не ел сегодня? Действительно, в этой собаке больше ума, чем в жирном погонщике мулов.

Отец. Мой Туллио, мне с тобой хочется немного побеседовать.

Сын. К чему [ты это говоришь], мой отец? Ведь для меня не может быть ничего сладостнее, чем слушать тебя.

Отец. Этот твой Росцио – животное, разве он человек?

Сын. Думаю, животное.

Отец. Как ты думаешь, почему ты человек, а не он? Ты ешь, пьешь, спишь, гуляешь, бегаешь, играешь. Он все это [тоже] делает.

Сын. И все же я человек.

Отец. Как ты об этом знаешь? Чего ты теперь имеешь больше, чем пес? Но важно то, что он не может стать человеком, ты можешь, если хочешь.

Сын. Прошу, отец мой, докажи это сразу же.

Отец. [Это] произойдет, если пойдешь, куда идут животными, возвращаются людьми [49].

Сын. Я пойду, отец, очень охотно, но где это?

Отец. В школе (in ludo literario).

Сын. В таком случае я никак медлить не стану.

Отец. И я.

Изабеллочка, слышишь? Дай ему легкий завтрак в сундучке.

Изабелла. Что же?

Отец. Кусок хлеба с маслом, сухие фиги, на закуску виноград, но высушенный на солнце, – другой, липкий, пачкает пальцы и одежду мальчиков. Разве лишь он (мальчик) предпочтет немного вишен или золотые продолговатые сливы. Приделай ручку к сундучку, чтобы он не выскользнул из рук.

III. Проводы (deductio) в школу

Отец, родственник, школьный учитель Филопон [50]

Отец. Осени себя святым крестом. Веди нас, Иисус Христос, мудрейший – неразумных, могущественнейший – слабых. Скажи, прошу, мой родной, ты, кто занимаешься литературой, кто в этой гимназии наилучший наставник мальчиков?

Родственник. Ученейшим, пожалуй, является Варрон, но очень тщательным и честнейшим и неплохой эрудиции – Филопон [51]. У Варрона очень многочисленная школа, и дома многочисленная группа учеников в контубернии [52]. Филопон, видимо, не находит удовольствия от множества, он довольствуется немногими [53].

Отец. Я предпочитаю его. Вот он прогуливается в портике гимназии. Сын, это форматорий (от formatio – образование) и как бы мастерская людей, и здесь мастер образования. Пусть п омогает тебе Христос, учитель. Обнажи голову, мальчик, и преклони правое колено, как тебя учили, теперь стой прямо.

Филопон. Нам всем благоприятен твой приход. Какое-то дело [ко мне]?

Отец. Я приведу к тебе своего сынка, чтобы ты сделал из животного человека.

Филопон. Приложу к этому делу самоотверженный труд, он станет из животного человеком, из никуда не годного – разумным и добрым, ты, право, не будешь сомневаться в этом.

Отец. За сколько ты учишь?

Филопон. Если мальчик будет хорошо успевать, то за низкую цену, если плохо – то дорого.

Отец. Ты тонко и мудро говоришь об этом, как и обо всем. Итак, разделим между нами эту заботу: ты – чтобы старательно обучать, я – чтобы щедро вознаграждать твой труд.