И сошло солнце

– Что же в таком случае от меня останется? Болванчик? Шпиц?

– Зато сможешь находить счастье в мелочах, – в отличии от нее, говорит Йонас тихо и спокойно.

– Каких мелочах? – с искренней растерянностью вырывается от нее вопрос. – Кренделе с утра? Кормежке уток? Комедийном шоу ровно в семь? Этого недостаточно. Прикажешь бороться со вселенской печалью кренделем? А вселенское счастье… Разве оно возможно?

– Разумеется, возможно, – с непоколебимой уверенностью в голосе заверяет тот. – В близких, в друзьях, в семье. Вспомни самое лучше, что у тебя было, и ты почувствуешь эту теплоту.

Но Герти лишь беззвучно мотает головой. Что еще можно было ожидать от религиозного человека? Что блаженный поймет ту безразмерную дыру в ее груди?

– Это неважно. По моему следу уже идет минотавр.

– Что ты имеешь в виду?

– Ждал меня тогда на дороге, весь в крови. Потому и тебя испугалась, была на нервах. И сейчас вот, стоял надо мной с раскрытой пастью… Поглотить хочет… – всхлипывает она. – И правильно. Я заслужила.

– Подожди… – вдруг прерывает Йонас. – Насколько высокий? Ты уверена, что это не лось?

– У лосей нет клыков и когтей. Я уж всяко думала: и о лосе, и о медведе с тушей оленя. Но сейчас знаю наверняка: это был минотавр.

Йонас бледнеет сильнее и во мраке вновь приобретает сходство с призраком. Развернувшись к так и не зажженному камину, в суете приговаривает:

– Нет, нет, нет…

В топку мигом залетает трут, тут же мнущиеся старые газеты. Но в тонких трясущихся руках Йонаса огниво бесполезно.

Герти спешит к нему на выручку и чуть ли не с боем отбирает инструмент. Лишь на пятый раз скрежет по огниву выпускает достаточное количество искорок, чтобы бумага вспыхнула. После маленькой победы она обнаруживает Йонаса всего съеженного, зарывшегося пальцами глубоко в волосы.

– Что происходит?

– Связь не появится, – как приговор оглашает он. – Мы должны добраться до семьи, только они помогут. Утром попробуем вывести твою машину.

Все же смелой в заявлениях девушке разговаривать с религиозными и особенными по восприятию людьми прежде не доводилось. Под гнетом вины за необдуманно произведенное впечатление Герти аккуратно кладет свою руку на его запястье в попытке утешить.

– Йонас… Я полагаю, это зло метафорично: минотавру нужна лишь душа Тесея. Тебе ничего не грозит.

– Ты не понимаешь, мы все в опасности, Герти. Это не твой минотавр, это – Крампус.

Глава Ⅱ. Внутри снежного шара

Светает. За долгую ночь нежданная стужа только крепчала. Продолжать отсиживаться в пока еще теплой норке опрометчиво – ресурсы не бесконечны. Йонас это тоже понимает, поэтому сразу после подъема достает с полки керосиновые фонари и набивает карманы своей дубленки, пока что висящей на кривом гвозде, всякой всячиной: спичками, сигнальной ракетницей, патронами к ней и прочим – будто они собираются идти не к машине, а в пеший поход.

– А ты совсем ничего не видишь или частично?

– Совсем, – бегло отвечает он и, в подтверждении того, едва не сносит распивающую чай гостью, пока тянется к шкафчику с медикаментами.

Герти, восприняв это за дерзновение (слишком уж то выглядело неестественным), заглядывает снизу в ледяные радужки с целью уличить во лжи, но безуспешно. Похоже, единственное, к местоположению чего он пока привыкнуть не может, – это она.

– Ого, аккуратнее! Я уж хотела восхититься, как легко ты ориентируешься.

– К сожалению, не дальше трех сотен метров от дома.

Собственное замечание напоминает ему взять с собой складную трость из пыльного угла.

– Вряд ли это поможет, снаружи такая пурга… – Герти обреченно глядит на белоснежный ворох за окном. – Да и я видеть буду не больше твоего. Точно потеряемся… Может, как альпинисты?

– Что ты имеешь в виду?

– Есть у тебя трос или веревка?

Немой вопрос в нем сходит в озадаченность местонахождения походного снаряжения. Спустя несколько минут поисков он возвращается со старым синим тросом, на вид не бывавшим в ходу лет этак десять, не меньше. Перед выходом оба берут по зажженному фонарю и, как в связке альпинистов, обвязываются тросом вокруг талии.

Тело сбивает снежными вихрями, каждый следующий шаг дается все с большим трудом. Ветер того и гляди завалит в сугроб, а после в секунды заметет до подобия снеговика. Пробираться через колючую метель приходится практически вслепую, изредка поглядывая на ориентир леса – деревья – через щелки век. Но вдруг Герти вспоминает о своей оплошности: «Фары!»

Когда веки на короткое мгновение поднимаются, ослабевшие ноги врастают в снег.

Силуэты. Настолько бледны они, что практически невидимы в белизне метели. Герти срывается вбок – и там облики. Их сорок, они повсюду: спереди, по обе стороны, сзади, близко и непостижимо далеко. Четкие силуэты страждущих: загибающихся от боли, рыдающих, висящих в петлях и сдирающих с себя кожу. Что нужно им? Ради чего или кого они здесь? Не тени, но и не людские создания.

Герти мечется, пытаясь не столкнуться с безликими, но куда бы и сколько она не бежала, вокруг одна лишь бесконечная пустота и немые мученики. Голос ее ничто для вне, уши ее нырнули в безмолвие, ноги ее не приведут никуда, руки не дотянутся до осязаемого.

Ничего. Сколь бы фантомов не окружало, ее удел – оставаться средь вечной зимы, мерзлоты и глухой тишины.

«Я потерялась… Я потерялась!»

Опустив голову, Герти с облегчением обнаруживает на себе трос, разворачивается: он натянут словно сапфировая тетива. Руки хватаются за спасительную ниточку. Та уходит в глубину снежного тумана, да только никак не оканчивается, сколько ни иди. Тогда она уже бежит со всех ног, запинаясь, сбивая голеностопы. Быстрее, и быстрее, и быстрее…

И наконец натяжение сходит на нет.

Светлая овчинка, опущенные веки – человек. Стоит, словно был тут всегда. Миражи стаили в молоке непогоды. Вокруг воет вьюга, позади высится едва обозримый черный лес.

– Что случилось?! – перекрикивает вой Йонас.

– Где ты был?.. – Ее голос тих, но его ушам слышен.

– Шел за тобой!.. Почему ты остановилась?!

«Что же, выходит? – осознает Герти. – Он не стоял и не ждал меня, а все произошло лишь в моей голове?»

В этот момент она даже позавидовала слепоте Йонаса: никаких иллюзий и никаких влетающих в глаза снежинок.

– Надо возвращаться!.. – кричит она.

– Почему?!

– Я забыла… Я забыла выключить фары!.. Мы не сможем завести машину!.. Аккумулятор такой мороз точно не пережил!..

Он отчего-то в этом сомневается.

– Мы должны попытаться!..

– Это бессмысленно!..

– Я знаю, просто!.. Просто поверь мне!..

Его уверенность Герти не разделяет, но все же, доверившись, ступает в лабиринт черного леса. Высотой доходящий до небес, однообразный, практически голый и тихий. Ветра зимы здесь теряют свою мощь, но, несмотря на это, гнет леса предстает перед ней во всем своем величии.

И вот! Мелькнувшее средь черно-белых полос пчелино-желтое пятнышко.

Хозяйка со всех ног прорывается сквозь снежные толщи к незаменимой «хондочке». Второй участник связки едва за ней поспевает.

«Фары…» – Герти замирает в приятном ступоре. Из кружочков исходят едва заметные полосы света.

Она скорее забирается в машину и пытается завести.

Бр-р, бр-р-р, бр-р-р-р-р-р… Тщетно.

Еще раз.

И еще.

На четвертый раз попытка знаменуется уже не ожидаемым успехом. Герти облегченно выдыхает и целует Шмеля в холодный руль. «Умница».

Однако завестись – полбеды, выехать задним ходом в гору по свежему снегу – задачка позаковыристей. Герти расчищает путь щеткой, собирает ветки, дабы хоть что-то подложить под колеса для лучшего сцепления, и объясняет напарнику, где и как ему предстоит толкать машину.

Пару попыток двигатель глохнет, несколько – буксуют колеса, еще одну – едва удается не скатиться обратно на Йонаса, но наконец Шмель возвращается на дорогу. Осталось усадить незрячего помощника на соседнее кресло и избавиться от лобового стекла. Будет холодно и снежно, но всяко лучше, чем езда в калейдоскопе.

– Что это, если не божье благословение? – по возвращении на водительское место спрашивает она.

– Тебе это далось непросто. Не похожее на благословение, – не впечатлен утомленный ожиданием пассажир.

– Ты напросто ничего не смыслишь в машинах! Из такой ямы не выбрался бы и сам Лауда2.

– Кто, прости?

Герти победно усмехается.

– Я же говорю.

Но не дающая покоя мысль вскоре смахивает улыбку с ее лица.

– Однако то, что аккумулятор выдержит, ты знал. Откуда?

– Не знаю… – отвечает Йонас в не меньшем недоумении. – Происходит что-то странное, я чувствую это. Связи нет, но электричество при этом есть. Радио с утра проверял – одни помехи. И, опять же, лампочки выбило.

– Скачки напряжения? – выдвигает предположение реалистка. – Может, коммунисты? Тестируют на нас какое-нибудь электромагнитное оружие, чтобы потом использовать на Америке?

Однако собеседник над тем только потешается:

– Знаешь, твоя теория звучит куда фантастичнее восставшего Крампуса.

«Как знать».

Теней и призраков она ведь тоже видела? Или все они лишь последствия пережитой аварии?

Заметенная дорога нудно тянется бесконечной лентой. За рдеющее в белой пелене оранжевое пятно на встречной полосе глаз цепляется сразу.

– На дороге что-то… Машина вроде…

– Возможно, это Маринэ, – сразу оживляется Йонас.

Как только автомобиль останавливается, он чуть ли не первее вылезает и окликает знакомую. Но Герти уже известно, что рыжий седан пуст. Стоит без единого признака жизни, обильно заметенный, с открытой нараспашку водительской дверью. Только вот: масло течет.

Подойдя ближе, она обнаруживает, что темная лужа под днищем – это вовсе не масло. Багровый след тянется в костлявый лес.

– Кровь?.. – Йонас, очевидно, тоже слышит этот подчеркнутый морозом сильный жестяной запах.

Озвучивать детали кровавой картины не хочется. Но иначе никак, сам он увидеть не сможет.

– Крампус забрал ее…

– Куда? Мы должны что-то сделать. Возможно, она жива, нужно найти ее… – начинает тараторить он.

И делает смелый шаг, но осекается по шлепку разума. В безвыходной панике его глаза мечутся, веки учащенно моргают.

– Я боюсь, что…

– Просто отведи меня!

– Это абсурд! Мне жаль, что произошло с твоей девушкой, но тут слишком много крови и она не приехала вчера. Даже если эта тварь оставила ее в живых, она умерла от кровопотери или обморожения. Я не пойду туда, где почивает Крампус! Нет, нечестно просить меня об этом.

Йонас все еще встревожен, однако его прежняя порывистость сдает. Полный смятений он расхаживается, от нервов трет руки, лицо. И в конце концов сдается:

– Да, ты права… Сейчас превыше всего остановить этот кошмар, пока не стало слишком поздно.

– Только дай мне секунду…

Тщательный осмотр машины не дает ничего: ни еды, ни воды – ровным счетом ни-че-го. Ни в салоне, ни в багажнике.

– Йонас, тут пусто.

– Как? Совсем? Не понимаю… Зачем Крампусу забирать еду? Хочет заморить голодом? Какое-то безумие…

Перед возвращением в машину наметанный взгляд автомобилистки цепляется за подозрительно спущенные колеса седана.

В полной тишине пролегло около километра. Каждый молчал о своем.

– Маринэ Кляйн было под сорок, она была соцработницей. Ей никогда не нравилось, когда к ней обращались фрау Кляйн, поэтому я звал ее Маринэ.

– А, то есть… Извини, я думала, что…

Герти поставила их обоих в неловкое положение своим поспешным суждением.

– Нет, не извиняйся, это даже лестно, что кто-то подумал, будто у меня может быть девушка. Обычно когда фройляйн видят меня, то в ужасе кричат и бегут на верную смерть, – нашел, что еще припомнить тот.

«Фройляйн» окончательно сконфузилась.

– Нет, я не… Я просто… Ты здесь не при чем, это все испуг. – Определенно, своими словами она делает только хуже.

– Ни к чему это, я понимаю.

Путь до развилки проходит в еще более душной тишине. Но на ней нужно сделать выбор, для которого не обойтись без сопоставления данных карты с примерным расположением церкви со слов местного жителя. И уже через полчаса желтый хэтчбек останавливается у нее. На вид старинной, со стрельчатыми окнами и небольшими крестами на острых углах крыши. Храм одиноко возвышается на белоснежном пустыре, куда свои пальцы-корни не осмеливаются запускать даже жадные стражи леса.

Уже на выходе из машины строение вызывает у Герти восхищение:

– Не Фрауэнкирхе, конечно, но… вау…

– Только, пожалуйста, не упоминай Фрауэнкирхе, иначе от их рассказов об истории собора мы неминуемо уснем.

Створки арочных дверей плотно закрыты. Оно и неудивительно – мороз стоит лютый. Время до мессы еще остается, поэтому они без стеснения отворяют тяжелые двери. Неплотные клубы, порожденные встречей не сильно различающихся между собой температур, оседают, и перед нежданными посетителями возникают десятки стеклянных глаз. Пустые, бледные, не выражающие ничего, кроме враждебности к чужакам. Прихожане глядят с полированных скамей точно на них, не произнося ни звука. Запоздало оборачивается и священник, неохотно прервавший свой просмотр скульптуры Христа.

Красочное, пугающее своей достоверностью изображение распятия над алтарем и вправду приковывает к себе взгляд. Из прибитых ладоней сочится точно свежая кровь. Еще реалистичнее выглядят ссадины, глубокие раны и дорожки стекшей каплями крови на изнеможенном теле мессии. Оттого и муки на лице Иисуса ощущаются самыми, что ни на есть, истинными.

Тишина звенит в ушах колокольчиками. То, что так лишь в ее голове, Герти понимает, когда обнаруживает около Йонаса двух священников в черных одеждах.

– Только посмотрите, затворник пожаловал в отчий дом… – говорит более дружелюбный из них.

Он улыбается, но эта улыбка к себе не располагает, даже несмотря на правильные черты лица. Родство с Йонасом в нем прослеживается, но он темнее и волосом, и глазом. Второй священник выглядит не менее отталкивающим.

– Какова цель твоего визита, блудный брат? – шипит он и переводит практически черные точки глаз на Герти. На слух кажется молодым, но взгляд как у старика. – Еще и в обществе безбожницы.

«Вообще-то, я крещеная и в церковь ходила…» – уж не стала встревать она. Похоже, скверные нравы местного духовенства Йонас нисколько не преувеличивал.

– Еремиас, выслушай, происходит дьявольщина. Герти….

– Ты отрекся от церкви, от нашего дела, от святости рода! – в сердцах перебивает тот, не стесняясь прихожан. – У нас начинается месса. Брат Отто, брат Тобиас, прошу, выпроводите отрекшегося и очередную приезжую.

На его кивок мигом реагируют двое прихожан и встают со скамей. Под звон колоколов, знаменующих начало литургии, крепкие мужчины довольно настойчиво принимаются выгонять из Храма Божьего неугодных пастве.

– Эй! Не трогайте меня!.. Еремиас, послушай!.. Пастор Еремиас, община в опасности!..

Возгласы Йонаса теряются в глубоких звуках органа. Паства вслед за пастором, с величавой осанкой следующим к аналою, разворачивается и встает. Один лишь темноглавый священник, чье имя Герти так и не узнала, внимательно следит за их изгнанием, пока не исчезает за створками вместе с музыкой органа.

– Герры Фишеры, сообщите всем, что Ленгрис в опасности! Крампус на свободе! – твердит Йонас двум вышибалам. Холод мгновенно подчеркнул их необычные лица румянцем. Однако что именно в них необычного, Герти не успевает распознать, потому что шокирована другим: у одного из них нет глаза: на правой половине лица кожа без зазоров с морщинистого лба переходит в обвисшую щеку.

– Крампус? – с хохотком переспрашивает другой.

Они оба не верят, но Йонас, конечно, этого увидеть не может, поэтому со всей серьезностью сего происшествия продолжает:

– Да, Маринэ Кляйн мертва, а Герти… все видела.

Оба незнакомца предельно скептично зыркают на чужачку.

Теперь высказывается одноглазый:

– При всем уважении, брат Йонас, ты провел в отшельничестве без веры десяток лет, а пристрастившимся к дурману туристам, иной раз, и большая ересь мерещится.

– Чего сразу судишь, Отто? Вдруг несчастная вправду одержима Нечестивым?

Герти воспринимает это за шутку, но на лицах не видит улыбок. Йонас и вовсе бледнеет до того, что по цвету едва ли уступает снегу.

– Не посмеете, – шипит он и вдруг идет на попятный: – Мы уходим.

Сидеть в машине смысла нет: внутри еще холоднее, чем снаружи. Герти, облокотившись спиной на Шмеля, разглядывает витражное окно-розу, пока Йонас суетливо утаптывает перед ней снег.

– Это невыносимо! Не переношу чувствовать себя слепой калекой, которая не в состоянии ничего предпринять!

– Я не слепа, но чувствую себя примерно так же, – находит она, чем приободрить. – Справедливости ради, я бы тоже себе не поверила. А долго проповедь идет?

– Около часа, но еще молитвы и причастие. Все вместе займет около полутора часов.

Герти осматривается: ничего поблизости кроме густого пихтового леса.

– Тебе нужно в больницу, – советует Йонас. – Она в центре, у ручьев.

– А ты?

– Я в аварию не попадал и с горы не падал. Буду дожидаться снисхождения Преподобных.

– Будешь стоять здесь на холоде полтора часа?

– Ничего, подожду.

– Ты же ничего не ел. Поехали.

Она открывает пассажирскую дверь и, обойдя машину, садится в припорошенный салон. Ее примеру неохотно следует и попутчик.

С подъездом к поселению просторные шале и небольшие белые домики мелькают все с большей частотой. Прохожие и машины возникают на пути все чаще и, само собой, внимание к себе Шмель привлекает немерено. Чему удивляться: помятый капот, многочисленные царапины, в довершение картины редкие осколки вместо лобового стекла.

– Как только изгоним Крампуса, сразу отдам Шмеля в мастерскую, – в шутку говорит Герти, хотя уже и не уверена, сочтут ли здесь это за шутку.

Йонас издает мрачный, но все же смешок. Можно считать успехом.

– Ты дала имя автомобилю.

– Разумеется да.

Он вздыхает.

– Все в Мюнхене такие материалисты?

– Это ты мне говоришь? Забыл, как угрожал жертве аварии за пожитки охотничьего домика?

Снисходительную улыбочку и задранный длинный нос эти слова быстро опустили.

– Неуместное сравнение.

Желтая машина занимает одно из свободных мест на парковке перед зданием, миниатюрного, для больницы, размера. Клиника ютится в гуще строений по соседству со множеством подобных белых каркасных домов.

– Приехали. Тебя отвести или?.. – Судя по выражению его лица, обида еще не прошла. – Ах да, у тебя же есть палка.

– Трость. Не палка, – строго уточняет тот и демонстративно выходит. Перед тем, как безжалостно хлопнуть дверью, дает знать: – Буду ждать тебя на площади.

Герти сидит еще в машине какое-то время, совершенно не понимая, как ей на все это реагировать.

В травматологии надолго не задержали: обработали раны, наложили пару швов да повязали бандаж на потянутое плечо. Однако за это время снегопад успел возвратиться. Радости у автолюбителей он не вызывает никогда, а у автолюбителей без лобового стекла и подавно.

Искать главную площадь нет необходимости – та совсем неподалеку и является единственным источником навязчивых рождественских запахов. Тут по кругу расположились прилавки с игрушками, глинтвейном, имбирными пряниками, кексами с марципаном. Ввиду выходного дня, даже в ранний час народ бродит, суетится, что-то приобретает. Совсем как в Мюнхене. Как будто и не было этого черта на дороге. Герти тоже берет кружечку глинтвейна и подсаживается за деревянный столик к своему знакомому.

– И снова здра…

– Тс!

За спиной слышится:

– …я не могу дозвониться до Лукаса уже вторые сутки. С ним что-то произошло, я сердцем чувствую…

– Сохраняйте спокойствие, фрау Шульте. Бригада уже выехала на разрыв.

– Комиссар! – внезапно вторгается в диалог запыхавшийся третий. – Комиссар Зингер, еще одна пропажа. На этот раз ребенок…

– Да что такое! Никто сегодня не позволит мне выпить и одну чашку кофе! – Женщина совершенно точно не рада подвернувшейся работенке.

Йонас протягивает обильно посыпанный кунжутом брецель в бумажном пакете.

– Я взял тебе.

Это не может не вызвать улыбку.

– Крендель! Теперь этот день не так уж и безумен.

– Всяко лучше, чем ничего. Который час?

Зрячая сверяется с уличными часами.

– Без пяти минут десять.

– Как же долго сегодня тянется время. Едва сдерживаюсь, чтобы не закричать всем бежать и спасаться, но, боюсь, кончу в лечебнице.

– Они никогда ничего не замечают, – озвучивает аксиому она и отпивает своего пряно-виноградного напитка. – Даже того, что творится прямо у них под носом. Либо считают это наваждением, что немногим лучше.

– Зачем вам глаза, если вы им не верите?

– И вправду, – вырывается смешком. Говоря, она почему-то не задумывалась о себе.

Покончив с ароматным брецелем, Герти спрашивает:

– Поедем? Может, закончат раньше?

– Давай ты отвезешь меня, а дальше я сам.

– Почему? Потому что я «туристка-наркоманка» и они не станут слушать, даже если я единственный выживший очевидец?

– Если они вдруг посчитают тебя одержимой…

– И что? – с беспечным задором усмехается она. – Побрызгают на меня святой водой?

– Ты не понимаешь… После их обрядов экзорцизма люди превращаются в запуганных кукол, а иной раз и вовсе… не выдерживают.

– Умирают? – выпадает она, с трудом завершив глоток напитка. – Что же такое происходит, что люди… не выдерживают?

Йонас подается ближе и сходит на шепот:

– Их заковывают в цепи, морят голодом, изгоняют Лукавого раскаленными крестами, а от подробностей, как они очищают Святой водой я лучше воздержусь.

Герти торопеет. Хотя она никогда не имела особого доверия к Католической Церкви, все же о таких зверствах со стороны духовенства и подумать не могла.

– Какой кошмар… А разве… Разве так можно? Не нужно разрешение Папы?

– Разумеется, так сейчас никто не делает. Это средневековье…

Стук челюстей щелкунчиков-орехоколов за прилавком напротив вдруг становится невмоготу громким, что приходится различать слова собеседника по динамике его губ. Тук… Тук… Тук…

– Разрешение от епископа не нужно, если достаточно покрывания паствы. Они и правда верят, что лишь наш род способен на спасение человечества.

Тук… Тук… Тук…

– И ты тоже… участвовал в этом?

– Лишь единожды… – Тук. Внутри все иглисто сжимается в один комок. Его отчужденный взгляд еще больше проваливается куда-то внутрь себя. – Это было ужасно… Их было двое… Оба погибли. Чтобы не восприняться одним из пособников Дьявола, нужно присутствовать до конца.

Отпустив воспоминание с полным выдохом, Йонас возвращается.

– С тех пор не желаю иметь с Церковью ничего общего. Кроме одного… – Последнее он произносит, бесшумно шевеля губами, и касается центра груди. Под свитером определенно что-то таится.

– Не вини себя. У тебя не было выбора. – Хотелось бы ей сейчас быть помягче голосом, да только все вокруг вдруг стало ощущаться искусственным.

– У человека всегда есть выбор, и моим стало малодушие.

Они оба молчат с пару минут.

– Пора отправляться. Отвезешь меня?

На обратном пути через ярмарку все взгляды захватывает прилавок с мерцающими снежными шарами самых разнообразных сюжетов: прибывающий поезд, катания горожан на коньках, игры ребятишек в снежки, испускающие свет милые деревушки. Словно маленькие миры, чьи жители обречены на вечное прозябание в стеклянных камерах. Взор Герти падает на запутавшиеся в ее светлых волосах, будто мотыльки, снежинки, а после охватывает окружение. Снежные крупицы, подобно блестящему конфетти, неспешно опускаются на жителей. Много ли у них отличий с узниками снежных шаров? Целый мир – для них, один шар – для Крампуса.

Помятый автомобиль вновь останавливается перед обособленным храмом. Основная масса прихожан к этому моменту уже разбредалась по округе. Не на транспорте – пешком. Уходили в лес или сгорбленно шли вдоль обочин, несмотря на отсутствие всяких построек в радиусе трех километров.

Без году неделя друг с белой тростью идет внутрь; Герти, как и договорились, остается ждать в машине. Проходит двадцать… тридцать… сорок минут, что продрогшее тело велит заглушить двигатель и самой пойти в Храм Господень, и только она выходит из машины, как створка арочной двери приоткрывается, а за ней появляются хорошо различимые и за сотню метров беззрачковые глаза.

– Пастор хочет тебя выслушать, – докладывает их владелец, как только расстояние было преодолено.