Кустырь

 В последней комнате жила тихая семейная пара двух серых и безликих горожан, занятых на какой-то нищенской госслужбе. Самурай же старался не пересекаться с остальными жильцами. Он приходил к себе под вечер и обычно ложился спать, прямо так, без душа, только первично рассортировав свои трофеи, чтобы не испортились. В каждой из его двух комнат стояло по холодильнику, а кухня и ванная была общая.

Просыпался мужчина обычно в то время, когда остальные жильцы уже заканчивали вечерний туалет и отходили если не ко сну, то к отдыху. После целого дня на улице, в сборах, посадочных работах или иных трудах, а потом сна в исподнем, всё тело немного зудело и было слежавшееся, скомканное. Самурай устремлялся в пустовавшую ванную и закрывался там на полчаса или даже больше, что днём или тем более утром было решительно невозможно. Там он тщательно и с удовольствием мылся, облачался в чистое. Потом готовил себе нехитрый ужин и брался за заготовки. Он чистил овощи и грибы, мыл ягоды, варил варенье в огромной кастрюле, в другой кипятил банки, мариновал, жарил, солил, квасил. Всё у него спорилось и не вздувалось.

Готовые банки он нёс в свои комнаты, где были сделаны крепкие широкие стеллажи вдоль стен. Счёт заготовок шёл с сотен на тысячи, и они занимали большую часть пространства комнат. На каждой крышке была дата закатки, написанная крупными печатными буквами на бумажке, помещённой под скотч.

У Самурая не было цели, он трудился каждый день, как пчела или муравей. Если какие-то банки хранились дольше положенного, раздавал их, за что абсолютно все городские сумасшедшие были ему благодарны. Даже Аля, сначала сдержанная, прониклась, после истории с Вильмой, а уж мужики брали, едва сдерживая ликование. Лишь с Львом он не делился. Не из жадности или дефицита, а потому что был мало с ним знаком.

В один из вечеров в дверь постучали. Самурай удивился, да и вообще услышал случайно, с кухни. Кроме него в коммунальной квартире уже все спали. Он пошёл открывать, вытирая руки вафельным полотенцем.

– Здравия желаю. Младший лейтенант Красин Сергей Петрович. Вы Ефимов Сергей Германович?

– Здравствуйте, – Самурай хоть и был несколько обескуражен, но лица не потерял. – Так точно.

– Ваш знакомый Решетников Лев Игоревич задержан сегодня днём, находится в изоляторе временного содержания. Он дал ваш адрес, сказал, что вы знакомы и можете написать заявление, необходимое для его освобождения. Это верно?

Самурай подумал пару секунд и кивнул. Было у него большое желание откреститься, но сразу же прошло. Да и интересно, откуда Лев вообще знает место его обитания.

– Дайте мне пять минут на сборы. Чаю хотите?

– Воздержусь. Документы не забудьте.

Выключив конфорки большой газовой плиты, прикрыв всё крышками, Самурай нырнул в свою дверь, успев увидеть, что любознательная соседка-старушка уже высунула нос на общую кухню. Собирался он так быстро, как мог. Одевшись, засунул в небольшую сумку через плечо пару банок огурцов, взял паспорт и денег, сколько было.

 Бюрократические препоны всегда являли собой настоящие испытание для Самурая, которое он старался выносить безмолвно, терпеливо и без припадков. Благо, в стенах государственных учреждений почти никогда не было той природы, которая могла его заворожить. Он сначала сидел и ждал, потом что-то подписывал, потом опять сидел. Льва выпустили через какое-то время, и Самурай в первую секунду его не узнал. Без пальто и с пластырем на лице, тут немудрено. Из объяснений он понял, что подростки избили Льва, что не было редкостью среди уличных жителей. Обвинений не выдвинули, но нервы и шкуру потрепали.

Когда Лев ушёл забирать свои вещи, Самурай вручил заранее и через силу купленную в круглосуточном возле отделения бутылку водки и подкрепил дар двумя банками своих огурцов. Так было принято, порядок он знал. Это знал и Лев, и сами полицейские, принявшие дар со сдержанной отстранённой благодарностью.

Мужчины вышли из участка. Светила луна, было прохладно, из закрывающейся двери в участок долетел до них клочок довольного возгласа дежурного, который выпустил их и незамедлительно присоединился ко своим.

– Пить будут, дары твои разъедать.

– Их право.

– Спасибо тебе. Вытащил. Я этих красавцев, что меня измутызкали, даже не видел: подбежали и давай кулаками махать. Зато теперь у них проблем будет – не оберёшься.

– Бывает.

– Бывает. Мы для них тренировочные мешки с песком. Я заявление на избиение написал, у меня на боках всё в синяках. Сниму побои и будет этим подонкам.

Самурай молчал.

– Вот, держи. Тут мои данные, – Лев протянул ему четвертинку листа в клеточку, спрятанного в кармашек для документов из мутного царапаного пластика. – Я специально упаковал, чтоб не промок. Если тебе понадобиться, я помогу.

– Хорошо, – Самурай повертел в руках конвертик. – Переночевать есть где?

– Да, есть. Пойду на свой чердак отлёживаться.

– Вот, держи, – Мужчина сунул Льву последнюю банку огурцов – тёплую, из сумки – и пожал руку. – Будем знакомы.

– Будем.

 Спустя год Самурай позвонил по номеру на бумажке. Он собирал шиповник с куста возле высокого нового дома и увидел муравьиную дорожку. Ничего не смог поделать перед властной силой транса, хотя упёрся рукой в землю и изо всех сил старался отвернуться, но всё же улетел в созерцательное забытье. Дети нашли его неподвижным, щекой на траве, и начали играть, забрасывая его издалека игрушками. Потом, осмелев, посыпали песком, что вскоре обнаружили мамочки, поднявшие крик.

Лев вызволил его из полиции куда эффектнее благодаря общительности, басу и избыточной энергичности. Он отделался получасом времени, пивом и чипсами.

– Как дети, ей богу, – прокомментировал Лев, когда они вышли на знакомое крыльцо.

А Самурай кивнул, задумавшись о том, как переменчива судьба.

– Идём, банок с солениями тебе выдам.

– Идём.

Рюмка.

Желание сделать хорошее дело созрело в Рюмке неожиданно, как яйцо в облезлой самочке попугая. Решительное желание, конечно, не такое решительное, как выпить, но всё же весьма определённое.

Рюмка был свойским мужичком. Самым свойским. Его знали поголовно все любители кирнуть, и почти все из них пили с ним из одной ёмкости, даже если это не входило в их планы. Мужичка можно было считать обычным выпивохой, если бы не невероятная устойчивость к алкоголю. Он пил без особенных последствий для себя, а глаза его были всегда немного блаженными или осоловелые – как кто судил.

Рюмка просыпался обычно поздно, незадолго до десяти утра: раньше не было смысла, ведь до десяти в утреннем воздухе была исключительно злоба. Там, в этом ежедневном времени ожесточения, люди шли на работу, толкались в автобусах, ругались на остановках, с томлением проходили закрытые алкомаркеты. Нет, это время определённо лучше проспать.

Мужичок жил в заброшенном садовом домике и давно уже перестал ждать возвращения хозяев. Электричество подключено было незаконно ещё самими хозяевами, так что здесь он чист. Воду брал на колонке. И никто его не трогал, потому что дела никому не было.

На минимальную пенсию можно было купить только самые основные продукты, без изысков. И тем более без горячо любимого горячительного. Так что Рюмка шёл иным, проложенным им самим путём. Он был поставщиком закусок. Не настоящей еды, а разных приятных мелочей, вроде сушек, печенья или плавленых сырков. Эта побочная еда покупалась по акциям в магазинах или выменивалась у Тележки, который знал, где искать. Но венцом его деятельности были сухари. В садовом домике стояла электроплита, на которой не работала ни одна конфорка, зато жарко и исправно функционировала духовка. Полазив когда-то по помойкам, он подобрал к ней два противня.

 Рюмка покупал чёрствый хлеб, который брали в основном скотине, нарезал его длинненькими аккуратными кусочками, присыпал просроченными приправами и сушил в духовке. Потом пересыпал в пакеты, добавлял немного другого хабара (случалось разжиться иногда фруктами, выброшенными на рынках, или мелкими семечками со дна мешков, которые отдавали за несложные поручения там же). Всё это добро он дополнял стопкой бесплатных газет и шёл промышлять.

 Примерно к одиннадцати утра в пивные, разливайки и рюмочные сползались припухшие слабенькие мужички. Там в меру приветливые и снисходительные тётки занимались алкогольной реанимацией граждан. Обыкновенно такие утренние застолья обходились без особых закусок, которых в некоторых заведениях просто не было. Зато был Рюмка.

Он обходил подобные места и менял свои сухари и прочую закуску на разговоры и глоток-другой спиртного. Даже незнакомые с порядком новички чувствовали инстинктивно, что дядьку, щедро рассыпающего перед ними сухари на газете и слушающего с удовольствием истории, нужно угостить. А Рюмка не брезговал допивать, а уж если наливали целую, так и вовсе церемонно кивал, прикладывая руку к сердцу.

Его распорядок сложился за годы шатания по забегаловкам и был выверен, детально продуман. Когда туман опьянения застилал мозги похмеляющихся, Рюмка откланивался и шёл по магазинам или на рынок, возвращался в свой домик, там спал, ожидая по-настоящему волшебного часа – окончания трудового дня.

К пяти вечера Рюмка был готов. Каждый день был праздничным и неповторимым.

Рюмка брал с собой закусь, газеты, штопор, раскладной стаканчик, складной нож, пару зажигалок и фонарь, чтобы освещать дорогу к своему садовому участку. Мужичонка последовательно обходил злачные заведения средней руки, ища компанию. Он иногда подходил, немного стоял, понимал, что ему не рады, и шёл дальше. Зато у компании, что принимала его, появлялся самый благодарный слушатель и кормилец.

Он наслаждался историями, его угощали выпивкой или разрешали допить. Он мог подсказать, как ловчее открыть бутылку портвейна или водки, где можно принести своё, а где лучше не стоит. Он знал множество людей и со всеми у него находились общие знакомые. Рюмка в определенном смысле слыл человеком известным. Он выступал вечным проводников мира выпивох, Вергилием с сухарями.

За компанию он курил, но никогда сам. Мог ловко смешать ерша или почистить рыбу, если никто не вызывался.

Рюмка получал удовольствие от историй и нисколько не пьянел, справедливо считая себя достойным только остатков, раз уж так сложилась его биохимия.

Истории из забегаловок составляли весь его мир. Из услышанных им откровений можно было извлечь пользу, но он так не делал.

Жёны ударников алкофронта знали его и много раз старались выведать то, сколько, с кем и где был их благоверный, но всегда оставались ни с чем. Рюмка не сдавал никого и был хранителем пьяного братства в их части городка. Совершенно не агрессивный, он неминуемо становился иногда мишенью для нападок, но его всегда спасала репутация. Его знали все и готовы были ручаться за его безобидность и порядочность.

С девяти вечера у пьющих людей включается максимальная громкость: все понимают, что расходится уже пора, но длят веселье дальше. В десять вечера кафе начинают закрываться, остаются только те, что не в жилых домах. Решительные в своём алкостремлении перебирались в такие места. Но и там жизнь била фонтаном горячительного только до полуночи.

Обычно Рюмка убеждался, что даже самые пьяные добрались успешно по домам, перебрасывал свою изрядно опустевшую от закусок сумку за спину и, подсвечивая себе дорогу слепеньким фонариком, шёл спать в свой брошенный садовый домик. Ему завтра не вставать поутру, и он не торопился, перебирая в голове истории, услышанные за вечер.

Ритуал того дня, когда доброе дело внезапно проклюнулось в Рюмке, был нарушен. Он не поторопился вставать утром, а остался лежать и размышлять на своей сетчатой скрипучей кровати. Что может сделать человек хорошего? Он знал, например, что жена начальника автобазы спит с одним из механиков. Знал, кто утащил строительные контейнеры на металлолом. Таких откровений роилось в его памяти множество, но использовать их во благо невозможно, так что Рюмка переключился на иные мысли.

Когда ничего не придумалось, он решил разбить эту оказию на несколько мелких дел.

Для начала нарвать цветов для Ольги из бара «Якорь». Накануне она отдала ему порцию еды, к которой заказавшие её посетители почти не прикоснулись. Потом он вспомнил, что у него завалялась банка собачьего корма: он нашёл её мятую возле пивбара «Пятница», видно хозяин зашёл выпить и не донёс до дома. Можно отдать консервы знакомым псам, которые живут в районе теплотрассы. А ещё ему на рынке отдали множество рваных мешков из-под всякого зерна. Они плохонькие, но Але сгодятся. Вот и целых три хороших дела можно успеть. Рюмка решил не тянуть и отправился немедля.

Рюмка собирал цветы неторопливо и экономно, поставив колено на расстеленный пластиковый пакет. Названия цветов он не знал, беленькие какие-то. Они росли на теплотрассе и пустыре, выделяясь своим нежным цветом на фоне сухой травы и мусора.

Собрав дюжину, он решил передвинуть пакет, но углядел разбитую стеклянную банку, грозящую порезом. Мужичок переместил пакет в безопасную сторону и продолжил сбор.

Уже набрав полную охапку цветов, он замер. Вот же оно. Точно же. Рюмка быстрой походкой, несвойственной его обычно экономным движениям, пошёл в сторону заведения «Золотой Якорь».

 Возле входа активно опохмелялась первая компания синеватых ласточек.

– Ооо! Рюмас! Иди к нам, брюхо тянет.

– Извините, парни, я по другому делу сюда.

– Эй, эй, эй, ну Рюмасик, уважь нас, голодно же. Есть может заначка какая?

– Парни, только собачий тушкан, не человечий, – Мужичок развёл руками, извиняясь. – Дайте мне час, вернусь с едой и накатим.

– Давай, конечно, но сказать чего хочу тебе.

– И чего?

– Гав!

Рюмка помедлил.

– Уверен?

– А то ж.

Мужичок вернулся, достал из сумки собачьи консервы и поставил перед похмеляющимися.

– Карен никогда не разрешит.

– Ну дак, милая моя, я же не предлагаю ему рассказывать. Сама отдала алкающим, сама деньги получила, все в плюсе.

– Алкаши они, а не алкающие, растреплют и мне попадёт.

– А ты пригрози, что будут болтать и всё закончится. И я похлопочу. Только тебе предлагаю, больше никому ни-ни.

– Нет, Соколик, не проси. Выплывет.

– Ну Оленька, где ж твоё сердце. Люди вопиют.

– Пьют они просто, без всяких этих твоих…

Ольга решительной рукой взяла пять полных кружек и понесла к столу. Рюмка остался у стойки, размышляя, как уговорить неприступную продавщицу. Цветы не помогли, уговоры тоже, больше ничего в голову не шло.

Оля вернулась какая-то притихшая. Взяла не стеклянную кружку, а пластиковый небольшой стакан, наполнила пивом, поставила перед мужичком.

– Ладно, неси давай. Попробуем.

Рюмка выпил своё пиво, вышел на улицу и углядел, как мужики тянут своё пенное и с помощью складных ложек на пятерых разъедают банку собачьих консервов.

Договорится с Самураем было несложно: у него всё равно постоянно случались остатки банок, срок годности которых подходил к концу. Рюмка сбегал за тележкой и отволок первую партию ассорти в томатном соке, перцев и солёных огурцов в заведение «Золотой Якорь». Ольга в первую же смену с поддержкой Рюмки продала семнадцать банок. И слава о пиво-водочном кафе с закуской из-под полы начала расползаться по району. Новость уж больно хороша была, ядрёная, хрусткая. А вскоре Самурай отжалел им маринованных грибочков, и народ повалил если не толпами, то весьма устойчивым потоком. И Карен, хозяин, был доволен, пусть и не знал всего. Всем хорошо.

Тележка.

 В жизни Тележки было множество событий. События эти происходили каждый день, и их меру сложно было объяснить сторонним людям. Ведь он был не как все – он был человек поиска. Мужчина искал постоянно, неистово и неутомимо. Находки его не измерялись исправностью или стоимостью, тут всё было тоньше и глубже. Он оценивал их по одному ему известной шкале. И эта его сущность содержала в себе трагедию, ведь места, чтобы хранить свои сокровища, вечно не хватало, несмотря на то, что он обитал в приличного метража трёшке, оставшейся от матери.

Тележка был знатоком свалок, помоек, контейнеров и просто мест скопления мусора. Страсть к выброшенным вещам появилась у Тележки сразу после детдома, когда его, коротко стриженного с острыми плечами и локтями, определили на первое место работы – на конвейер по сборке сельскохозяйственной техники. Он хорошо запомнил свой первый день: ему нужно было пристраивать тяжёлую деталь на своё место и заворачивать один винт. Ещё до обеда начали отниматься руки. Такие же тонкие, как и сейчас. А к концу смены он просто не мог их поднять. Так и шёл в свою комнатку в общежитие с болтающимися плетьми руками.

Минуя проходную, переход и пару дворов, он остановился возле мусорных контейнеров. Они были никак не отгорожены, просто стояли на квадратной асфальтной площадке. Через зелёный край контейнера была перекинута какая-то одежда: сверху коричневое пальто, снизу что-то ещё. Стояли сломанные детские санки, какие-то пакеты, рассыпан кошачий корм, а сбоку несколько бутылок из-под дешёвого вина в соломенной оплётке.

Парень оглянулся вокруг. Никого не было, никто не следил ни за ним, ни за контейнерами.

Все эти сокровища просто лежали на асфальте, никому не нужные, брошенные и оставленные. Здесь было больше вещей, чем у него за всю жизнь, проведённую в приюте. Личного, своего, не казённого. Общие игрушки не в счёт.

Тогда Тележка ещё ничего не понимал о том, как люди выкидывают ценные вещи, не глядя расстаются с книгами и сумками, даже не удосужившись проверить, что внутри. Не знал, что магазины выбрасывают просроченные, но абсолютно съедобные продукты. Да и вообще всё будущее виделось ему туманным.

Парень собрал одежду и бутылки на санки, и с трудом, не поднимая рук, потянул свой груз в сторону общаги. Какое бы ни было будущее, он там будет владельцем множества вещей.

Он шёл, скованно держа руки и упрямо наклонив голову, показывая небесам свой бритый худой затылок.

 На Тележку много всего свалится за его жизнь с опущенной головой. Позорное изгнание из общежития за захламление комнаты, увольнение, работа в малярном цеху, инвалидность по респираторному заболеванию, неожиданное обретение матери, которая вышла из колонии, её смерть, квартира и пенсия. Но всё это не будет иметь много значения, ведь главное в его жизни с того момента – поиск, а остальное было условиями жизни, которые он не выбирал. Его власти хватало только на находки, их поиск, сортировку и хранение.

Когда Тележка находил какую-то вещь на свалке или где-нибудь ещё, он внимательно её осматривал. Вещь должна была вызывать в нём внутренний отклик. Ему нравилась бытовая техника, даже сломанная, вазы, картины, книги, портсигары и инструменты. После первичного осмотра он взвешенно и не торопясь принимал решение, нужно ли брать найденное с собой. В случае позитивного ответа подыскивал подходящее место в тележке.

Чтобы было не скучно идти от одного потенциального места наживы до другого, мужчина слушал приёмник на батарейках. Радио поднимало ему настроение и не давало оставаться в одиночестве. Иногда ему снился кошмар о том, что вещание радио остановится, как только не останется слушателей, и он про себя решил твёрдо, что пока он жив, такого не случится.

Еду он добывал почти целиком на помойках, лишь изредка докупая недостающее. Секрета никакого не было, нужно было просто дождаться, когда смена в большом сетевом магазине подойдёт к концу, и сотрудники выбросят продукты в контейнеры. Всё так просто, что мужчине казалось, что вот-вот настанет день, когда кучи людей будут собираться возле контейнеров в ожидании тех же самых продуктов, которые они обменивают на свои деньги, время, жизни. Но ничего не менялось, и здесь всё так же набиралась лишь горстка неопрятных людей. За годы питания с помойки Тележка лишь пару раз схватил расстройство желудка. И вообще, эти продукты, просроченные буквально на несколько часов, казались ему манной небесной.

 Годы работы на производствах подорвали его и без того хлипкое здоровье. Государство платило весьма скромную пенсию по инвалидности, на неё Тележка едва ли мог себе позволить есть твёрдый сыр, сырокопчёную колбасу или экзотические, пусть и местами почерневшие фрукты. Сегодня у него из добычи была связка бананов, ананас, творог, который он решил пустить на сырники, пять пачек печенья и рыбные консервы. Он знал, что нужно сделать с последними – рыбный супчик, самое безопасное и нажористое. Тележка довольно вздохнул и ускорил шаг: улов богатый.

 Просто так зайти в его квартиру не получилось бы, ведь дверь была настолько заставлена изнутри, что, открыв её (благо наружу), приходилось пригибаться. Арка из коробок пропускала только тележку и человека за ней, идущего гусиным шагом. В комнатах не было видно ни одной стены, только ряды коробок вокруг, от пола до потолка. В двух комнатах было организованно круговое движение вокруг столба из коробок в центре, чтобы в первом приближении можно было достать или переложить какое-то из сокровищ.

 В ещё одной комнате посредине было оставлено узкое пространство, куда едва помещался стул и узкий односпальный матрац, лежащий прямо на полу.

Самое большое свободное пространство было на кухне – Тележка боялся пожара от старой газовой плиты. Вернувшись с добычей, мужчина всё тащил к своему матрацу, убирая стул с одеждой прямо на него. Здесь стояла бутылка с уксусом, лежала губка и тряпка. Всё найденное он ещё раз осматривал, протирал уксусом, в который верил больше, чем во все моющие средства вместе взятые. Уксус и сода – отличная пара, стоят совсем дёшево и помогают отмыть что угодно.

Место в квартире уже давно закончилось, так что новые вещи влезали только если выкинуть что-то из старых. Вот и сегодня он тщательно протёр сломанный тостер, убрал его в коробку из-под печенья и поставил на место коробки с ёлочными игрушками, которые сбросил обратно в тележку. Тостер был куда интереснее игрушек, а раз место в квартире кончилось, приходилось постоянно заменять хорошее на лучшее.

Мужчина убрал найденные продукты в холодильник, сварил суп из рыбных консервов, потом помылся, набрав ванну. Это он любил: приятно было опуститься в горячую воду после целого дня на ногах, заодно тут же простирнуть исподнее. Коробки, стоявшие вокруг ванны, были замотаны в плёнку, внутри лежали предметы, которым не может повредить сырость.

Во время бытовых своих дел он не переставал слушать радио. Перед сном он палкой ткнул в узкий проём между коробками, выключив свет. Радио сделал потише: оно будет бормотать всю ночь, даруя спокойный, уютный сон. Тележка лежал среди коробок на спине, смотрел в сереющий над головой потолок и думал о том, что нужно не забыть купить батареек для радио и смазать колёса тележки, чтобы не сталкиваться больше с соседкой, которая талдычит ему, что его квартира пожароопасна. Просто завидует, что у него есть столько всего, а у неё ничего. Мужчина спокойно заснул, только отблеск от красной лампочки на приёмнике выхватывал из темноты его худой профиль.

 Летние дни всегда были лучшим временем для всех городских безумцев. Время здоровья, время, когда можно спать хоть под кустом, время, пролетающее так быстро, что можно потом тосковать по нему длинными зимними вечерами.

Мужчина катил перед собой свою вечную дребезжавшую спутницу-тележкомагнитолу. Смеркалось. Вещей он сегодня почти не нашёл, но это оттого, что Рюмка, которому он иногда отдавал излишки найденной еды, так обрадовался твердокаменному сервелату, что угостил его из канистры коньяком, пахнущим клопами. Тележка хотел отказаться, но не смог, и после непривычной для себя выпивки в обед проспал почти до вечера возле пруда, под кустами. Рюмка после их небольшого возлияния убежал ещё более бодрый, чем до него, но это уж как всегда. Впрочем, Тележка не переживал из-за малого улова: дома было много еды, а вещи не находятся просто так, тут нужно везение. Иногда случайный застой нужен для обильного лова после.

Внимательный, вечно шарящий глазами мужчина углядел на обочине лежащее яблоко. Не похоже на садовое, скорее магазинное, вон и наклейка виднеется. Он наклонился, подобрал его и внимательно осмотрелся. Заметил через десять шагов лежащую так же на обочине банку консервированного горошка, хмыкнул. Что за пикник на обочине? Тележка подобрал банку и пошёл дальше по продуктовым следам, а это были именно они. Мужчина провёл на улице в своих поисках много лет и знал, что чаще всего люди теряют продукты, когда вытаскивают пакеты из багажников машин. Бывает, они выпадают из сумок по дороге, но редко и по одному, а вот так, друг за другом – явный след.

За горошком Тележка нашёл йогурт, потом дешёвую коробку чая, ещё одно яблоко, а почти сразу и нерадивого владельца продуктового пакета. Мужик средних лет, в кепке и рубашке с короткими рукавами. Он спал абсолютно пьяным сном прямо возле дороги. Тележка засомневался, что делать дальше. Возвращать продукты он не собирался (поделом раззяве), но оставлять человека спать на улице – негуманно. Вон под головой камень лежит, да и хоть изредка, но мимо ездят машины. Лежит он тут, кошелёк наверняка где-то в карманах. Хорошо, если просто оберут, а вдруг переедут?