Берта Исла

Уилер вздохнул, словно терпение его начало иссякать. Видимо, он полагал, что достаточно прямо и доходчиво изложил свое предложение.

– Послушай, Томас. По твоим словам, я тут воздавал хвалы секретности, к тому же ты упомянул слухи, которые ходят о моем прошлом. Ты обладаешь исключительными способностями к языкам, а также к имитации. Поверь, я в жизни не встречал человека с подобными данными, хотя, надо заметить, ты не прошел специальной подготовки, в отличие от многих других, с кем мне доводилось сталкиваться. Как во время войны, так и после нее, да, и после нее. Что я тебе предлагаю? Здесь ты будешь очень полезен. Ты будешь нам очень полезен.

Том Невинсон рассмеялся: то ли не веря своим ушам, то ли его искренне рассмешило подобное предложение, то ли он почувствовал себя польщенным. Смех не красил его, делал немного вульгарным, а и без того широкий нос сразу становился еще шире. Лицо теряло выражение спокойной ясности, и в глазах усиливалось что-то, предвещавшее серьезные перемены. Казалось, его черты, вырываясь из-под контроля, начинали жить чужой жизнью – или своей, но только будущей.

– Надо понимать так, что вы до сих пор сохраняете связи со спецслужбами? То есть говорите о моей работе там?

Уилер посмотрел на него холодно, с внезапно вспыхнувшей досадой – может, из-за смеха, может, из-за излишней прямоты вопросов. По-прежнему прищуренные глаза снова обрели свой естественный голубой цвет и уже не напоминали львиные. Он сделал глоток из стакана, чтобы оценить ситуацию или чтобы выиграть время. И наконец ответил:

– Это спецслужбы сохраняют связи с человеком, коль скоро он к ним принадлежал. И оттуда к нему могут обращаться – изредка или довольно часто, то есть по мере необходимости. Человек никогда не покидает их насовсем, это было бы равнозначно предательству. Мы всегда пребываем в состоянии полной готовности и ждем. – Он сказал по-английски: We always stand and wait, и эта фраза прозвучала как цитата или отсылка к чему-то. – Ко мне они на протяжении последних нескольких лет почти не обращались, но иногда контакты действительно возобновляются. Мы не уходим на покой, пока можем им пригодиться. Таким образом служат стране, и таким образом человек получает шанс не оказаться на обочине вселенной. Только от тебя зависит, отторгнет она тебя или нет – окончательно и пожизненно. А тебе такое грозит, если ты вернешься в Испанию. То есть если вернешься насовсем. Можно ведь запросто жить в Испании наездами. Мало того, было бы даже целесообразно вести двойную жизнь, чтобы одна из них протекала за границей. Тогда не придется отказываться от слишком многого. И касаться это будет лишь определенных периодов, как бывает у любого делового человека: все они проводят часть времени вдали от семьи, в командировках – скажем, открывают новые фирмы или филиалы в другой стране, в другом городе, иногда отсутствуя месяцами. Никому это не мешает жениться и заводить детей. Они просто уезжают, а потом возвращаются. Как и все мы в этом мире.

Томас больше не смеялся. Да и Уилер говорил с ним теперь официальным тоном, а не просто серьезно. Говорил осторожно, словно выполняя формальную процедуру, при которой положено сообщить условия будущей работы и ее преимущества. Искушать Томаса – или заманивать в свои сети – Уилер начал сразу же. Искушением должна была служить возможность хотя бы в малой степени влиять на вселенную, а не быть пустым местом. А именно так, по словам Уилера, проживали свой век почти все люди, и мужчины, и женщины, с начала времен. Они каждодневно без продыху трудились – от подъема до отхода ко сну, выполняли тысячи разных дел и гнули горб, чтобы прокормить семью, или пытались возвыситься над себе подобными, подчинить их себе, пустить им пыль в глаза, но все равно оставались такими же посредственностями, как лавочник, который только и делает, что изо дня в день в положенные часы открывает и закрывает свою лавку – и так на протяжении всей жизни, ни разу не изменив рутинный порядок. От этих людей вселенная отвернулась с самого их рождения – или с момента зачатия, а то и до зачатия, когда безответственные и неразумные родители их только задумали, не желая знать, что в силу инстинкта произведут на свет невесть какую по счету и совершенно лишнюю детальку.

– Да, но что мне придется делать? Какого рода задания выполнять?

– Те, которые тебе поручат, как только вы ударите по рукам. Поначалу ничего такого, на что ты предварительно не дашь своего согласия. Разумеется, иногда ситуации усложняются, возникают непредвиденные обстоятельства, и тогда надо импровизировать. Тогда не остается другого выхода – следует продолжать действовать и делать вещи, которые на старте в расчет не брались. Для человека вроде тебя наверняка найдется много всевозможных заданий, ты будешь очень полезным сотрудником. И, как мне кажется, ты с твоими незаурядными способностями мог бы стать великолепным агентом под прикрытием. Мог бы, проходя каждый раз положенный тренинг, выдавать себя за уроженца самых разных мест.

Том Невинсон почувствовал прилив гордости, а это, скорее всего, и было целью столько раз повторенных в тот день похвал – молодежь очень падка на лесть.

– Внедрение агента обычно не рассчитано на продолжительное время. Самое опасное в подобных операциях не то, что агента разоблачат (хотя и такой риск, само собой, существует), а то, что он слишком вживется в новую роль и утратит понятие о том, кто он есть на самом деле и кому служит. Долго притворяться невозможно. Трудно в течение длительного времени соединять в себе две личности разом. Для человека в здравом уме, хочу я сказать. Нам свойственно стремление быть кем-то одним, то есть личностью единственной в своем роде, и возникает опасность сжиться с той, которую ты изображаешь, но тогда она способна выдавить подлинную и занять ее место. Еще раз повторяю: такие задания рассчитаны самое большее на несколько месяцев, как и командировки обычного делового человека, работающего на несколько направлений или в разных отделениях компаний, которые надо посещать, инспектировать и которыми надо вплотную заниматься. Ничего особенного, ничего странного, на взгляд собственной семьи или близких. Когда ты находишься в Испании, все выглядит нормально. Когда отлучаешься, уже не так нормально, не стану тебя обманывать: в такие периоды приходится жить фиктивной, выдуманной жизнью, совсем не похожей на твою настоящую. Но только временно: рано или поздно ты всегда будешь возвращаться к себе самому, к своему прежнему я. – И тут Уилер как будто снова что-то процитировал, поскольку использовал архаичное английское притяжательное местоимение, которое сохранилось только в молитвах, вот что он сказал: То thy former self — Да, ты принесешь много пользы другим, но и себе самому тоже. Ты будешь знать, что твое пребывание на земле прошло не совсем впустую. Иными словами, тебе удалось что-то добавить или убрать, приплюсовать или вычесть: одну травинку, одну пылинку, целую жизнь, целую войну, крупицу золы, порыв ветра – это зависит от многого. Но непременно хоть что-нибудь.

Томас не верил своим ушам, и как бы ни хвалил его профессор, как бы убедительно ни рассуждал, это не помогало примерить на себя столь неправдоподобные вещи – вот так вдруг взять и перенестись в мир шпионов, остросюжетных романов и фильмов. Обычным мирным днем они сидели в доме профессора недалеко от реки Черуэлл и шлифовали текст статьи, написанной Уилером по-испански. Он, Том Невинсон, в роли агента спецслужб, внедренного в невесть какие группировки и организации в невесть каких странах? Он, Том Невинсон, меняющий маски и живущий чужими жизнями, кем-то придуманными, фальшивыми, искусственно навязанными ему или фиктивными, как выразился Уилер? Том не мог уразуметь, как подобное вообще пришло профессору в голову, как он до такого додумался, почему он вообще вдруг затеял весь этот разговор, для Тома нереальный и фантастический. Ему казалось, будто он видит сон, но нет: перед ним сидел профессор со своим шрамом на подбородке и обращался именно к нему – советовал, предлагал, уговаривал. Указывал будущий путь, выступая в роли вожатого. В какой-то мере Том действительно в этом нуждался. И тем не менее услышанное показалось ему полной чушью, чисто умственной конструкцией, чем-то немыслимым. Он глянул на Уилера и увидел внезапно вспыхнувшие недоумение, или досаду, или почти презрение, будто профессор уже понял, что его аргументы и уговоры оказались напрасными. Он был человеком очень прозорливым и умел читать по лицам. А лица учеников обычно не являются загадкой для преподавателей.

– Не знаю, что сказать, профессор. Скорее всего, я не заслуживаю вашего доверия. Но вы ошибаетесь. Я вам, конечно, страшно благодарен, однако у меня нет данных для того, о чем вы ведете речь. Тут нужны авантюрный характер, смелость и, само собой, твердость. А я слишком приземленный, пассивный и, возможно, даже трусоватый, хотя, к счастью, мне нечасто выпадали случаи свою трусость проявить. И дай бог, чтобы и в дальнейшем не выпадали. А уж добровольно совать голову в петлю – ни за что. Спасибо, но давайте забудем этот разговор, прошу вас. Я просто не смог бы заниматься ничем подобным. А если бы даже и смог, то, думаю, не захотел бы.

Уилер посмотрел ему в глаза пристально, почти сурово, как в Англии смотреть не принято. Он словно желал убедиться, что Томас ответил отказом не из ложной скромности, то есть не ждал более настойчивых уговоров или более веских аргументов. Но видимо, профессор решил, что нет, дело не в этом, поскольку тотчас чуть пошевелил пальцами в знак разочарования, а может прощания, словно был монархом, который велит своему секретарю удалиться, или хотел сказать: “Мы совершенно не поняли друг друга. Больше нам говорить не о чем. Ты упускаешь свой шанс”. Потом Уилер дал Тому понять, что перерыв окончен и пора вернуться к статье. Ученик пожалел, что огорчил его или даже раздосадовал, но иначе поступить не мог. Он не мог представить себя среди заговорщиков, преступников, настоящих шпионов или террористов под маской их сторонника, если именно так понимать слово “внедряться”. Ему было ясно, что назидательный разговор закончен и никогда больше не повторится, поскольку такие беседы проводятся только один раз – и все. Вряд ли Томас догадывался, что есть люди, которые, положив на кого-то глаз и выделив человека среди прочих, никогда его насовсем не покинут и не исчезнут: обычно они, как стервятники, отлетают чуть в сторону и начинают кружить вокруг, дожидаясь своего часа, чтобы опять повторить попытку. Томас принялся снова читать вслух текст, когда услышал слова, произнесенные задумчиво и почти шепотом, словно из-под опущенного забрала:

– И все-таки подумай еще немного. Неужели я мог так грубо ошибиться? Но тогда это случилось со мной во второй раз за много лет. Нет, вряд ли. Как правило, я не ошибаюсь.

Неделю спустя после этой беседы, когда семестр под названием Trinity еще не достиг своего экватора, Том Невинсон по привычке заглянул в многоэтажный букинистический магазин “Уотерфилд”, где с понедельника по пятницу работала Дженет, мечтавшая, судя по всему, о том, чтобы скорее наступили выходные, когда можно будет встретиться в Лондоне со своим давним возлюбленным, о котором она никогда ничего не рассказывала, только упоминала о его существовании и называла имя – Хью. Этот мужчина, в отличие от Тома, не был, разумеется, для нее пустой забавой, способом скрасить время, нет, он воспринимался как цель или награда после пяти трудовых дней, можно даже сказать, единственная цель и свет в окошке, мало того, он придавал очевидный смысл ее жизни. Том достоверно ничего о нем не знал, но воображал себе, что это человек женатый, много старше Дженет, совсем взрослый и несущий на плечах тяжкий груз обязанностей. Надо полагать, эти пять дней тянулись для Дженет так медленно, что ей приходилось хвататься за любую возможность, чтобы отвлечься, ведь целые месяцы и даже годы пропадали впустую, заполнялись ожиданием, когда только и остается, что мечтать о наступлении заветной даты, а потом сразу же начинать ждать следующую, скользя от “Еще только вторник” к нетерпеливому “Как долго тянутся среды”, а затем и к дающему надежду “А вот уже и четверг”. Почти у каждого человека за жизнь накапливается слишком много ночей, отданных переключению из одного состояния в другое.

Наверняка именно поэтому Дженет с такой радостью принимала визиты Томаса, неизменно завершавшиеся постелью, хотя секс у них получался почти механическим и каким-то даже деловитым, но именно Томас, как уже говорилось, старался оттягивать каждое следующее свидание, чтобы ненароком не превратить их для Дженет в удобный и всегда доступный способ убить время (а времени у Дженет было более чем достаточно), ведь привычка творит чудеса и возводит в ранг необходимости то, что поначалу выглядело как ни к чему не обязывающая прихоть. Когда Томас все-таки решался на встречу, он обычно выбирал вторник или среду: ему казалось, что в понедельник Дженет все еще находится под впечатлением от воскресного лондонского свидания, а в четверг с нетерпением ждет очередной поездки; иначе говоря, он выбирал дни, когда девушка больше всего скучала или досадовала и даже злилась на своего любовника, то есть больше всего желала наказать своего Хью, пусть и тайком от него самого, утоляя лишь собственную жажду мести.

В ту среду все происходило как обычно. Они немного поболтали на третьем этаже книжного магазина, где бывало меньше всего покупателей, и, спрятавшись за стеллажами, попытались опередить события, предвкушая вечернюю встречу: уже понабравшийся опыта Томас на долгую минуту запустил руку ей под юбку, не отводя при этом глаз от корешков сочинений Киплинга. Оба стояли, оба быстро возбудились от первых же прикосновений, как это часто бывает в юные годы, оба старались запастись ощущениями, чтобы снова и снова переживать их до конца дня, до встречи в скромной квартире Дженет на Сент-Джон-стрит, рядом с Музеем Эшмола и элегантным отелем “Рэндольф”. Они договорились, что Том заглянет к ней около девяти, и даже не собирались идти вместе ужинать, то есть не стали притворяться, соблюдая некий ритуал, поскольку никаких особых церемоний их отношения не предполагали.

Он пробыл у нее чуть меньше часа, и этого времени обоим хватило, чтобы от иллюзий предвкушения перейти к легкой грусти, когда что-то только что свершившееся не хочется ни вспоминать, ни уж тем более повторять, а на самом деле оно начинает казаться даже лишним и забываться еще во время самого процесса: секс ради здоровья и без всяких изысков, секс, которым просто положено заниматься раз в несколько дней или, в крайнем случае, раз в неделю, а если кто такой режим не соблюдает, он выглядит маргиналом. Это больше идея, чем практика, и, размышляя над только что законченным актом, человек приходит к досадному выводу: “Да, я почувствовал острое желание, но, по правде говоря, мог бы спокойно и перетерпеть, а вот теперь кончил – и никакой радости, а скорее даже раздражение: стоило ли оно того? Была бы возможность повернуть время вспять, я бы, пожалуй, от этого воздержался”. Хотя в то же время человеку ясно, что он лукавит, и, поверни время вспять, снова почувствовал бы то же острое желание и, разумеется, отказываться ни от чего не стал бы.

Томас испытывал жалость к Дженет и не был уверен, что она точно так же не жалеет его самого. Они даже не стали раздеваться и, по сути, продолжили начатое в книжном магазине, как будто утренние воспоминания уже перезрели и теперь наложились на новые и совсем другие обстоятельства, а эти обстоятельства подчинились своевольным фантазиям, занимавшим их мысли на протяжении всего дня. Правда, Том стянул с Дженет чулки, вернее колготки, и трусы, но с себя снял лишь плащ и пиджак. Потом расстегнул ширинку – и этого было достаточно. Кончив, он поспешил в ванную, чтобы ничего не запачкать, а когда вернулся в комнату, Дженет лежала на боку, устроив голову на подушке и с книгой в руках, словно намекая, что пора перейти к другим занятиям, а может, ей не терпелось вернуться к прерванному его приходом чтению. На ней была все та же мятая и задранная до середины бедер юбка, на левой руке – часы, на правой – пара браслетов. Еще недавно, пока они стоя занимались тем, ради чего встретились, Томас слышал их позвякивание – и это его отвлекало, а еще он видел покачивание ее серег в форме довольно больших колец. Дженет стояла наклонившись, уперев кулаки в матрас, он стоял сзади, и ни она, ни он не подумали снять с себя что-нибудь еще, раз оно не мешало им в этот момент. И вот теперь Дженет больше напоминала женщину, которая в гостиничном номере перед сном погрузилась в чтение, чем женщину, которая у себя дома позволила молодому парню воспользоваться ее телом. Дженет была старше Тома года на три-четыре. Яркая блондинка, скорее всего крашеная, с тонкими, своевольными и решительными чертами лица, с красивыми бровями, изящной дугой поднимающимися к вискам и более темными, чем волосы на голове. Очень красные губы и чуть разделенные передние зубы, из-за чего улыбка получалась детской. Глаза увлеченно скользили по книжным страницам, словно сейчас больше ничего на свете Дженет не интересовало. Она не оторвала взгляда от книги, даже когда он вернулся, но, разумеется, заметила это и подняла левую руку, словно говоря: “Погоди минутку, сейчас дойду до конца строки”. Она, кстати сказать, не сочла нужным снять пару колец с этой руки – того, что было на безымянном пальце и напоминало обручальное, и скромного перстня с ониксом на среднем. Оба могли быть подарком ее любовника Хью, подумал Том, первое – в знак помолвки, а второй – просто чтобы порадовать ее.

– Как у тебя идут дела с твоим Хью? Вы планируете соединиться? То есть твой переезд к нему? – спросил он.

Обычно он ничем таким не интересовался, по крайней мере, никогда не задавал прямых вопросов, но то, что сегодня Дженет демонстративно не обращала на него внимания, напрягло его и разозлило. Он, конечно, не ждал, что после таких случайных соединений Дженет поведет себя как ласковая кошечка или прижмется к нему, да он этого меньше всего и хотел, но то, что она так спокойно принялась за чтение, показалось Тому перебором – она вроде как давала понять, что выполнила свою строго физиологическую функцию, и теперь указывала ему на дверь. А он не мог придумать ни одной фразы, ни одной темы, чтобы привлечь ее внимание. Она закрыла книгу, но не совсем, а оставив палец между страницами, и Томас увидел обложку: “Тайный агент” Джозефа Конрада, издательство Penguin со всегдашним серым корешком. Его это почему-то удивило: никогда раньше он не видел Дженет за чтением, однако она работала среди книг, и было бы странно, если бы она хотя бы изредка их не открывала и не заглядывала туда.

– С Хью ничего нельзя планировать, это замкнутый круг, – ответила она. – Он слишком занят, чтобы строить планы, чтобы остановиться и подумать о том, что будущее не ограничивается завтрашним днем и следующей неделей. Он из тех, кто живет текущей минутой. Для него как оно есть, так и хорошо. И лучше, чтобы ничего не менялось.

– А для тебя? Тоже как оно есть, так и хорошо?

– Нет, для меня нет. Я уже несколько лет живу надеждой на перемены. Хотя знаю, что никаких перемен не будет.

– Ну и?.. – Томас вдруг почувствовал любопытство и упрекнул себя за то, что не задавал ей подобных вопросов раньше.

Дженет вытащила палец из книги, загнула страницу и положила роман на подушку. Чуть приподнялась на локте, голову положила на ладонь, а другой ладонью с длинными, покрытыми лаком ногтями провела по волосам, словно раздумывая, стоит или нет отвечать. Кажется, она была естественной блондинкой, но от природы имела волосы более тусклые. Теперь они были совсем светлыми, как у скандинавов, и настолько яркого оттенка, что ее никто бы ни с кем не спутал, завидев издали на улице; иногда они напоминали золотой шлем, освещенный солнцем, лучам которого удалось достать лишь ее одну сквозь летучие оксфордские облака.

– Знаешь, а я только что поставила ему ультиматум, – сказала она холодно, и у нее сразу заострились черты лица, как бывает у глубоких стариков, когда это служит признаком скорой смерти; нос, глаза и губы словно покрылись острыми льдинками, как и красиво выгнутые брови и даже подбородок. – Я дала ему срок до будущих выходных, чтобы он на что-то решился.

– А если не решится, что ты сделаешь? Бросишь его? Надеюсь, тебе известно, что ультиматумы почти всегда оборачиваются против тех, кто их ставит, им же самим это и выходит боком.

– Знаю, разумеется, а уж тем более так будет в нашем с ним случае. И я не надеюсь на какой-то результат. Во всяком случае на результат, нужный мне.

– Нет? А тогда зачем ждать целую неделю?

Она помешкала с ответом. Взяла толстенькую карамельку из стеклянной банки на ночном столике и сунула в рот. Том заметил, как у нее округлилась сначала одна щека, потом другая – казалось, конфета никак не помещалась во рту. Дженет задумалась.

– Знаешь, мы ведь всегда чего-то ждем, даже если твердо знаем, что в итоге все получится иначе. Надеемся, что тот, другой, испугается, сразу вообразит, как сильно будет скучать по тебе, как ему будет трудно без тебя. Но на самом деле ничего такого он воображать не станет и всерьез твои предупреждения не примет. Он ведь привык, что мы не видимся по пять дней в неделю, да так, собственно, и планировал с самого начала. Нет, ничего неожиданного для меня не случится. Просто я подумала, что мой долг – предупредить его заранее, что я собираюсь принять кое-какие меры, и растолковать, какими будут эти меры. Ведь я не просто брошу его, нет. Я испорчу ему жизнь. Просто уйти для меня недостаточно: сколько лет он кормил меня обещаниями, если, конечно, не врал с первого дня. Может, оно и к лучшему. Я впустую растратила эти годы, глотая из ночи в ночь свое одиночество. Зря потеряла уйму времени, и никто мне его не вернет. Если тихо отойти в сторону, ущерб останется неоплаченным. Но раз это так дорого мне обошлось, раз я испытала столько обид, будет справедливо, если пострадает и он.

– Он женат, – заключил Томас.

Дженет изменила позу и при этом тряхнула рукой с браслетами, так что они сползли вниз, потом посмотрела на Томаса с неожиданным удивлением, словно спрашивая себя, с чего это она после стольких свиданий вдруг взялась обсуждать с ним свою личную жизнь. Дженет раскусила карамельку, чтобы было удобнее справиться с ней. Она лежала, чуть раздвинув ноги и так и не надев трусов – они по-прежнему валялись на полу (кажется, она даже не вытерлась, пока Том ходил в ванную, и, очевидно, это было признаком полного отчаяния и уж точно – апатии). Тому внезапно захотелось все повторить, он снова почувствовал желание, которое было трудно усмирить, хотя оно наверняка подогревалось в первую очередь тем, что открывалось его глазам. Совсем недавно он ничего этого не видел, поскольку Дженет стояла, да еще повернувшись к нему спиной. В голове у него пронеслась мысль: “Как такое возможно? Минуту назад я думал, что напрасно сегодня явился сюда, а теперь меня опять разобрало”.

– Что-то ты нынче задаешь слишком много вопросов, – недоверчиво буркнула Дженет и все-таки добавила, но не столько чтобы удовлетворить его любопытство, сколько желая выговориться: – Если ты читаешь газеты, скоро сам обо всем узнаешь. Но дело не в этом. А в том, что он – Важная персона. – Она произнесла это так, словно написала с прописной буквы. – А я могу превратить его в Ничто, то есть в бывшую Важную персону. Он это знает, но моим угрозам не верит. Точнее, ему хочется считать, что у меня на такое не хватит духу или что я в очередной раз смирюсь, поутихну – и все пойдет по-прежнему. Что в следующие выходные я приеду на свидание, он приласкает меня, отпустит пару шуточек, и я забуду про свой ультиматум. Одна из его неотразимых черт – стойкий оптимизм. Он убежден, что у него всегда все будет хорошо. Абсолютно все. Хотела бы и я быть такой!

– Хью – Важная персона? – невольно переспросил Том. – Кто он? Я о нем слышал?

– Ты слишком много хочешь знать. И вообще, я что-то устала. Пора тебе отчаливать. – Она произнесла это не шевельнувшись, даже не подумав встать и проводить его до двери или хотя бы поцеловать на прощание.

А Том не мог отвести глаз от той же картины: все еще чуть влажной, чуть припухшей мягкой щели, которая, как ему казалось, пульсировала, и почувствовал, что его стало забирать. Ему захотелось снова войти туда или хотя бы получше ее рассмотреть – да и что ему мешало сделать это, в конце-то концов? Ничего. Он без малейшего стыда наклонился, потом протянул руку. Визуальное вроде как превратилось в прелюдию к тактильному, ведь часто, хотя и не всегда, желание смотреть бывает соблазнительнее любых прикосновений.

– Что с тобой? – В тоне Дженет явно прозвучало раздражение, если не злость, и она быстро сдвинула ноги, будто увидела в его руке нож. – Что с тобой сегодня? Я ведь сказала, что очень устала. Чего это ты надумал? Неужели не спешишь, как всегда, домой? А вот я хочу поскорее лечь спать.