Скитальцы

Люинь посмотрела в глаза брата. Она решила всё же сказать главное.

– Кое-что не дает мне покоя.

– Что именно?

– Я не думаю, что меня должны были отобрать для полета на Землю пять лет назад. Думаю, я заняла чье-то место. Ты знаешь, как это произошло?

Люинь ждала реакции брата. Он ничего не говорил, но она видела, что он решает, как ей ответить. Возникла напряженная, неловкая пауза.

– Кто тебе сказал об этом?

– Никто. Просто у меня такое чувство.

– Нельзя доверять глупым чувствам.

– Никакое оно не глупое. У нас был разговор.

– Какой разговор? И кто это – «мы»?

– Группа «Меркурий». На обратном пути на борту «Марземли» мы заговорили про экзамен. И я поняла, что остальные наверняка набрали больше баллов, чем я. Они сумели ответить на вопросы, на которые я тогда не ответила. И со всеми ними потом учителя беседовали, а со мной нет. Я помню, как это было. Ничто не говорило о том, что мою кандидатуру вообще рассматривали, и вдруг мне было сказано, чтобы я готовилась к вылету. Всё получилось так неожиданно, что я была в шоке. Наверняка меня включили в состав группы в последнюю минуту. Ты не знаешь почему?

Руди пожал плечами. Люинь пристально смотрела на него, но ничего не могла прочесть в его глазах.

– Ну, может быть… кто-то отказался в последний момент.

– Ты так думаешь?

– Думаю, это возможно.

В это мгновение Люинь вдруг ощутила широкую пропасть, отделявшую ее от брата. У нее было такое ощущение, что Руди знает правду, но не хочет ей сказать. Его равнодушие при том, как она была встревожена, вовсе не было нормально и обычно. И то, что брат пытался развеять ее сомнения и не стал вместе с ней пытаться найти объяснение, говорило о том, что он хочет что-то скрыть от нее.

Они всегда всё друг другу рассказывали – она и Руди. В детстве они вместе противостояли взрослым. Старший брат водил Люинь туда, куда ходить не разрешалось, и они видели такое, что им видеть было не положено. И никогда, никогда до сегодняшнего дня брат не объединялся со взрослыми против нее.

Люинь ощутила себя совершенно одинокой. Она-то думала – если уж не может напрямую обратиться к деду, то хотя бы на помощь брата сможет рассчитывать, но теперь и Руди был для нее потерян. «Что еще ему известно? О чем еще он мне не говорит?»

– Почему же тогда меня выбрали? – не отступилась Люинь. – Ты знал о подтасовке, да?

Руди молчал.

Люинь собралась с духом:

– Это дедушка сделал, да?

Руди и тут ничего не сказал.

Они еще ни разу вот так не разговаривали. Люинь не думала, что после пяти лет разлуки их встреча получится такой. Казалось, оба ждут, что именно скажет другой. Напряженность напоминала туго натянутую тетиву лука.

Люинь вздохнула и подумала, что стоит сменить тему. Но тут Руди сдержанно спросил:

– Почему это так волнует тебя?

Люинь посмотрела на брата в упор и постаралась, чтобы голос не выдал всех ее эмоций.

– Даже демобилизованный солдат имеет право знать, из-за чего была война, верно?

– Какой в этом смысл, если война окончена?

– Безусловно, смысл в этом есть!

Она побывала в таком количестве разных мест и утратила веру. Разве она не заслужила, чтобы ей сказали, зачем ее отправили в путешествие?

Руди задумался:

– Ты тогда была слишком мала и слишком… ранима.

– Ты о чем?

– Ты всё время тосковала после смерти мамы и папы.

– Мамы и папы?

Люинь задержала дыхание.

– Да. Ты тяжело переносила их гибель. И тогда… дедушка решил, что перемена мест может вылечить тебя от тоски.

Помолчав, Люинь спросила:

– Это и есть настоящая причина?

– Я точно не знаю. Просто предполагаю.

– Да, но… родители умерли за пять лет до процедуры отбора.

– Это так, но все эти годы ты грустила.

Люинь попыталась вспомнить себя в детстве. Пять лет назад ей было тринадцать. Она не могла вспомнить, о чем думала тогда, какие чувства ею владели. Казалось, всё это было целую жизнь назад.

– Может быть, ты прав, – проговорила она.

Мысль брата не была лишена оснований, и Люинь решила, что нужно отнестись к этому предположению серьезно.

И вновь потянулась неловкая пауза. Люинь смотрела на брата, на его широкие плечи, рослую фигуру, сдвинутые на переносице брови – а раньше, как ей помнилось, брови у Руди чаще всего взлетали и опускались, когда он говорил. Ему исполнилось двадцать два, он стал совсем взрослым, его назначили руководителем группы в мастерской. Он больше не будет всюду бегать вместе с ней, не будет рассказывать бесконечные выдуманные истории про звездолеты, ракеты и войны с инопланетянами. Он осознавал ценность молчания. Теперь он разговаривал с ней, как один из взрослых.

Руди улыбнулся:

– Еще о чем-нибудь хочешь спросить? У тебя есть шанс.

Люинь не сразу поняла. Но точно – кое о чем она забыла упомянуть. Когда они были маленькие, Руди всегда показывал ей что-то особенное и ждал, когда же она скажет что-нибудь особенное.

– Скамья… как ты ее соорудил?

Руди щелкнул пальцами:

– Проще простого! Сама скамья сделана из обычного формованного стекла, но на ее поверхность нанесена никелевая пленка с сильными магнитными свойствами. Как только во дворе возникает достаточно мощное магнитное поле, скамья взлетает в воздух. – Он указал за окно, где вокруг двора было проложено кольцо из белых трубочек – простейшая электромагнитная катушка.

– О, это фантастика, – восхищенно воскликнула Люинь.

Вот этих слов и ждал Руди. В детстве такие фразы то и дело сопровождали придуманные им новые игрушки и развлечения.

Он рассмеялся, посоветовал сестре как следует отдохнуть и направился вниз. Люинь проводила его взглядом. Она догадалась, что Руди нарочно заставил ее вспомнить детство, чтобы она забыла о годах разлуки. Он хотел сделать вид, что всё как прежде. Но ничто уже не было как прежде. Так никогда не бывало, даже если люди изо всех сил старались это отрицать.

Брат ушел. Люинь вернулась к окну и обвела взглядом двор.

Под ярким солнцем всё было расчерчено золотистым светом и длинными, глубокими тенями. За исключением белого кольца, всё выглядело в точности так, как она помнила: цветы, садовая мебель, станция туннельной дороги. Цветы увядали и расцветали год за годом, и стирали невидимое прошлое. Люинь увидела себя в детстве, бегающую по двору, – розовые туфельки, волосы, схваченные в два хвостика, запрокинутая голова, звонкий беспечный смех. Та Люинь запрокинула голову и посмотрела вверх, на Люинь нынешнюю, сквозь нее, сквозь мрак у нее за спиной.

Во дворе царил покой. Мало что говорило о том, что прошло пять лет. Люинь видела, что лента конвейера позади почтового ящика пуста и девственно бела. Когда-то Руди тайком приделал там маленький кружочек – датчик, который помогал им разглядеть, нет ли в посылке какой-нибудь интересной игрушки. Теперь кружочек исчез. Изогнутая труба позади почтового ящика была гладкой и пустой, как ее отъезд, как стрела времени.

* * *

К вечеру, поспав и проснувшись, Люинь открыла глаза и увидела в своей комнате деда.

Он стоял у стены, держа что-то в руке. Он не услышал, что внучка проснулась. Люинь лежала и смотрела ему в спину. Солнце вот-вот должно было сесть, оно освещало половину комнаты. Дед стоял на темной половине. Его стройный прямой силуэт был похож на каменное изваяние. Это зрелище было знакомо Люинь. На Земле она много раз думала о деде и всякий раз представляла его себе именно в такой позе – он рядом с окном, глядит вдаль, и половина его тела окутана тенью.

Люинь села на кровати. Она надеялась, что ей удастся спросить деда, зачем он послал ее на Землю.

Услышав шорох, ее дед обернулся и улыбнулся. Он уже надел смокинг для вечернего банкета, его серебристые волосы были аккуратно причесаны. Наброшенное на плечи пальто делало его похожим на воина, а не на мужчину, которому за семьдесят.

– Хорошо поспала?

Ганс сел на край кровати внучки. Темно-серые глаза заботливо смотрели на нее.

Люинь кивнула.

– Наверное, устала после долгого полета.

– Не очень.

– «Марземля» – старый корабль. Думаю, не очень удобный.

– Я там спала лучше, чем на Земле.

Ганс рассмеялся:

– А как поживают Гарсиа и Элли?

– Хорошо. Шлют тебе привет. О, и еще капитан просил меня передать тебе послание.

– Какое?

– «Порой борьба за сокровище важнее самого сокровища».

Дед Люинь призадумался и через какое-то время кивнул.

– Что это значит? – спросила Люинь.

– Это всего лишь старая пословица.

– Наши отношения с Землей… они сейчас очень натянутые, верно?

После небольшой паузы Ганс улыбнулся:

– Разве они не всегда были такими?

Люинь подождала – не объяснит ли дед, что имеет в виду, но он молчал, а она не стала расспрашивать.

Ей очень хотелось задать ему вопросы, которые не давали ей покоя, но, пытаясь подобрать нужные слова, она вдруг увидела, что дед держит в руках.

Заметив ее взгляд, Ганс протянул ей фотографию.

– Ты вернулась как раз вовремя. Завтра годовщина их гибели. Помолимся о них за ужином?

Люинь кивнула. На сердце у нее было тяжело.

– Ты становишься всё больше похожей на маму.

Голос деда, глубокий и негромкий, словно бы оставлял позади себя безмолвие, не желавшее, чтобы его нарушали.

Люинь окутывали самые разные чувства. Фотография, которую она держала, была на ощупь теплой – может быть, это было тепло от пальцев деда, а может быть, ей так казалось из-за того, как тепло на снимке улыбались ее родители. Люинь редко видела деда таким, как сейчас. Им явно владели непростые эмоции. Четверо человек в комнате – двое живых и двое на фотографии – казалось, ведут беззвучный разговор. Родителей не было в живых уже десять лет, и Люинь не могли вспомнить, когда они в последний раз были вместе – вот так, как сейчас. Догорали последние лучи солнца, и нежное тепло соединило Люинь с дедом.

Послышался настойчивый звонок.

Загорелась красная лампочка на стене – это был экстренный вызов. Словно бы очнувшись ото сна, Ганс встал, стремительно подошел к стене и нажал на кнопку ответа. Стена замерцала, и на экране появилось лицо близкого друга деда, Хуана, которого Люинь всегда называла «дядя Хуан». Его взгляд был жесток и холоден.

Хуан даже не поздоровался.

– Могу я с тобой поговорить? Лично?

– До приема?

– Да.

Ганс кивнул, сохраняя спокойствие. Он отключил экран, взял свой шарф, вышел из комнаты Люинь и спустился вниз.

Люинь сидела на кровати. Ее общение с дедом продолжалось всего пару минут, и сон, в котором их семья соединилась, развеялся.

Дверь в ее комнату бесшумно закрылась сама по себе, коридор за дверью опустел.

Люинь понимала, что не сможет задать свой вопрос деду напрямую. Ей придется выяснить правду у других. Это была сравнительно более легкая задача. Дед был летучим воином, он вечно где-то носился. У него всегда были какие-то свои секреты, но как о них спросить – этого Люинь не знала.

Глядя на фотографию, она вновь и вновь пыталась вспомнить себя пятилетней и то, каково ей было после гибели родителей.

* * *

Официальный прием для марсианской и землянской делегаций, с участием группы «Меркурий», был устроен в Мемориальном Зале Славы, где проводились наиболее значимые мероприятия на Марсе. Зал представлял собой продолговатый прямоугольник с шестнадцатью колоннами, стоявшими в два ряда. Между колоннами были размещены миниатюрные макеты и информационные дисплеи, рассказывающие о самых важных событиях Марсианской истории. На потолок и стены проецировались изображения, которые можно было менять в зависимости от того, чему посвящалось мероприятие.

Сегодня зал был ярко освещен и украшен утонченно, без излишней роскоши. На стены были спроецированы изображения белых лилий – так, что это напоминало бело-зеленые обои. На возвышении в центре зала стояли четыре столика для VIP-персон, а вокруг возвышения было расставлено еще шестнадцать столиков. Все они были накрыты белыми скатертями. Поскольку хлопковая ткань на Марсе была редкостью, в этом был знак особого уважения к гостям. Украшениями на столиках служили горшочки с африканскими фиалками, на стеклянных тумбах со всех сторон алели пуансеттии. С потолка свисали стеклянные гирлянды, сияющие всеми цветами радуги.

Сбоку, на медленно движущейся ленте конвейера, разместился буфет. Никаких официантов не было. В одном углу была устроена стойка, напоминавшая прилавок старинного деревенского рынка на Земле, с горками овощей и фруктов. Это был показ триумфа сельского хозяйства на Марсе.

Делегаты с Земли были смущены отсутствием официантов – из-за этого банкет казался им бедноватым. Они привыкли к тому, что на подобных приемах трудятся официанты, готовые исполнить любую прихоть гостей, подливающие красное вино в опустевшие бокалы, подающие чистое столовое серебро перед переменой блюд – как будто именно эта обходительность и придавала событию элегантность.

Между тем полукруглая полоса конвейера двигалась со своей скоростью – не быстро и не медленно, а так, чтобы почетные гости могли за собой поухаживать. Блюда возникали из отверстия в стене и переносились на ленту конвейера. Гости брали с ленты что хотели, а остальные блюда тут же убирались внутрь стены. Вино вытекало из кранов, как только гости подносили к ним бокалы. Землянам всё это напоминало третьесортную закусочную. Они громко переговаривались между собой и говорили о том, как стильно был бы обставлен ужин столь высокой государственной важности в их стране.

Но на Марсе не существовало официантов. На самом деле, здесь вообще отсутствовала сфера обслуживания. В крайнем случае можно было привлечь волонтеров или интернов, но здесь не было работников сервиса – никакой прислуги. Все граждане Марса трудились в качестве научных сотрудников в той или иной мастерской. Здесь никто не обслуживал столики и не принимал заказы. К приему всё подготовили хозяева, они и должны были провести уборку после банкета.

Марсиане не удосужились разъяснить гостям эту местную специфику, поэтому межкультурное недопонимание нарастало. Несколько делегатов из Европы обсуждали происхождение современного этикета среди аристократов Старой Европы. Некоторые представители Восточной Азии восхваляли утонченные манеры и обычаи своих древних цивилизаций. Делегаты с Ближнего Востока гордо объясняли, что в их странах так сильны мужчины, что женщины с удовольствием организуют роскошные приемы в богатых особняках и сами заботятся о гостях. Марсиане слушали и вежливо улыбались. Слушали, потом вставали и подходили к буфету-конвейеру, чтобы взять себе еще угощений. Земляне, изумленные отсутствием какого бы то ни было смущения со стороны хозяев, сердились еще сильнее, перешептывались и качали головой.

Группа «Меркурий» разместилась за двумя столами. Люинь сидела рядом с Чаньей и Анкой. Они наслаждались вкусом родных блюд и весело болтали. Молодежь радовалась тому, что они хоть на время избавлены от компании взрослых. В буфете-конвейере появились десерты. Чанья принесла большое блюдо с вкусностями, чтобы хватило всем за их столом.

– Всё так вкусно, – сказала Чанья. – Как я соскучилась по настоящей еде.

Никому из них еда на Земле не нравилась. Они все считали ее просто питанием.

– Интересно, кто это приготовил? – пробормотал Анка.

Люинь съела кусочек пудинга.

– Не сомневаюсь, это пудинг от Маури. Обожаю его пудинги. Когда я была маленькая, я всё время просила маму, чтобы она их покупала.

Радостное настроение студентов сильно отличалось от царившей в зале напряженности. Люинь это хорошо чувствовала. Их стол стоял рядом с одним из столиков для VIP-персон. Она сидела спиной к возвышению. Время от времени до нее доносились обрывки разговоров. Хотя всего Люинь расслышать не могла, но громкий, гулкий голос дяди Хуана она хорошо различала.

– Даже не смейте мне об этом говорить. Такого не было, – говорил Хуан. – А я вам вот что скажу. Я видел, как моя бабушка погибла во время одной из ваших бомбардировок. Только что она была в спальне, вся дрожала и молилась Богу, чтобы он спас ее, а в следующую секунду она превратилась в лужу крови на развалинах дома. Ну нет, конечно, вас этому в школе не учили. Но вы, ублюдки, сделали именно это. Вы убивали мирных жителей. Вы стали самыми жуткими мясниками в истории человечества.

Человек, к которому Хуан обращал свою речь, что-то ему ответил, и тот разъярился еще пуще.

– О, да пошел ты! Плевать я хотел на то, что «ты в этом не участвовал»! Еще раз попробуешь мне вывалить вот такой оправдательный мусор, и я твою задницу из люка выкину, понял? – Немного помолчав, он добавил: – Ты на Марсе хоть раз наружу выходил? Ха! Если выйдешь без защиты – хлоп! – и сдохнешь, как раздувшийся осьминог.

Люинь не удержалась от смеха, представив себе этот образ. Она аккуратно обернулась. Напротив Хуана за столом сидел мистер Беверли, глава делегации землян. Он смущенно промокал губы салфеткой.

Люинь было очень интересно наблюдать за этой сценой. На Земле мистер Беверли был звездой. Он славился элегантностью и уточенными манерами. Кто-то другой ответил бы на свирепый выпад Хуана, но Беверли не мог себе этого позволить. Он был одет в модный костюм в ретростиле, с бархатной и золотой оторочкой лацканов и двумя рядами медных пуговиц. Он напоминал аристократа, жившего пару столетий назад. Он был обязан выглядеть серьезным и задумчивым, держаться в образе сосредоточенного дипломата. Гнев как форма самовыражения ему был строго-настрого запрещен.

Довольно долго все молчали, и Люинь вернулась к своему десерту. Когда она услышала голос Хуана в следующий раз, он звучал еще более взволнованно. Он резко встал, и ножки его стула со скрипом проехали по возвышению. Все, кто находился в зале, обернулись и устремили взгляды на него.

– Нет! – прокричал Хуан. – Ни за что!

Приглашенные на ужин разволновались, зал наполнился шепотом – никто не мог понять, что произошло. Кто-то из сидевших рядом с Хуаном попробовал его усадить, но он не пожелал садиться. Один из землян попытался встать, но его удержали. Наконец поднялся Ганс Слоун. Он бережно положил руку на плечо Хуана, и тот наконец сел.

– Уважаемые гости с Земли, – произнес Ганс и поднял бокал с вином. – Позвольте мне сказать несколько слов. Прежде всего, мы вас искренне приветствуем. Прошлое – это прошлое, но перед нами лежит долгая дорога в будущее. Цели этой всемирной ярмарки – это наше общее благо, обоюдная выгода и следование нашим индивидуальным задачам. Культурный, дипломатический и технический обмен между нашими народами будет необходим всегда.

Думаю, мы найдем способ, как сделать, чтобы обе стороны были довольны. Мы учтем ваши требования, однако окончательная сделка будет подписана тогда, когда ее одобрят все граждане Марса. Для столь важного решения крайне необходим демократический путь. Более того, я надеюсь, что представители Земли тоже будут вести себя демократично, и окончательный договор одобрят все члены делегации.

Сегодня прекрасный вечер, а приходить к каким-либо выводам пока слишком рано. Давайте на время забудем о наших разногласиях и поднимем бокалы за наше первое застолье.

Все подняли бокалы. Чанья спросила у Люинь, что вызвало возмущение Хуана. Люинь покачала головой и сказала, что не знает.

На самом деле она знала, в чем дело. Тост, произнесенный ее дедом, был интерпретацией слов Гарсиа: демократический процесс, происходивший между делегатами с Земли, представлял собой борьбу за сокровище. В сознании Люинь мало-помалу начала вырисовываться туманная картина происходящего. Правда, она не понимала, в чем суть того сокровища, за которое сражаются земляне. Она молча ела десерт, а у нее в мозгу звучали миролюбивые слова деда.

Киноархив

До визита к Джанет Брук Эко отправился повидаться с Питером Беверли.

О встрече он не договаривался. Просто подошел к двери и постучал.

Было девять тридцать утра. Эко знал, что Питер наверняка уже не спит. Первые официальные переговоры должны были начаться ровно в десять. Путь от гостиницы до зала переговоров занимал десять минут, а Эко нужно было всего несколько минут, чтобы переговорить с Питером.

Эко знал, что Питеру пришлось нелегко во время вчерашнего ужина. Жаль, что ему не довелось увидеть выражение лица главы делегации землян, когда тот вернулся в гостиницу. Во время банкета Эко спрятал камеру под одним из кустиков пуансеттии. Сам он об этом никому не сообщил, но не сомневался, что Питер про это знал. Питер был кинозвездой, и, пожалуй, никто на Земле не относился так чувствительно к присутствию камеры, как он. Весь вечер Питер держался к объективу справа в профиль и изо всех старался очаровательно улыбаться. С тридцати двух лет он ушел в политику и с тех пор по привычке позировал перед камерами.

Для Эко Питер представлял интерес. Этот человек жил заколдованной жизнью. Красавец, наследник знаменитого семейства, он закончил один из университетов Лиги плюща[2], имел друзей повсюду, и хотя ему было едва за пятьдесят, многие уже поговаривали о нем как о следующем кандидате в президенты от демократов.

Наверное, самым мощным подспорьем Беверли было его семейство. Ходили слухи, будто бы его избрали лидером делегации Земли из-за обширной сети связей семьи. Все понимали, что эта работа ему по плечу: шума много, а риска мало, и огромные возможности сколотить политический капитал для следующей ступени в карьере. Так что Питер очень заботился о том, как будет выглядеть перед камерой.

Вот почему Эко был так собой доволен. Вернувшись в отель ночью, Эко просмотрел запись, и его совершенно потряс мужчина с обветренным лицом, сидевший рядом с Питером и закричавший на него.

Дверь открыл идеально причесанный Питер Беверли, одетый в голубой шелковый костюм. Он тепло, непринужденно поздоровался с Эко.

– Доброе утро, – сказал Эко. – Я на минутку, входить не буду. Мне нужно с вами коротко переговорить.

Питер кивнул.

– Помните вчерашнюю речь марсианского консула насчет демократии? Я вчера после банкета говорил с одним из законодателей Марса, и он мне сказал вот что: хотя за большинство будничных решений и инженерных планов отвечает Совет, глобальные решения, касающиеся каждого человека, должны быть поставлены на голосование с участием всех обитателей Марса. Это не слишком похоже на то, что мы обычно слышим на Земле.

– Да, звучит совершенно иначе, – согласился Питер.

– И… какой вы делаете вывод из этого? У нас представительная демократия со свободными и честными выборами. У них нет никаких выборов, но есть плебисцит, касающийся каждого в отдельности.

– Вы справедливо обратили внимание на это отличие, – сказал Питер. – Есть о чем поразмышлять.

– Я могу рассказать об этом отличии… в своем фильме?

– Конечно. Почему бы и нет?

– Но это сильно противоречит общему мнению о том, как всё устроено на Марсе, и я пока не знаю, что еще обнаружу, если продолжу копать.

– Не переживайте за свои выводы. Думать, пробовать, проверять свои предположения – вот что главное.

– Не уверен, что вы понимаете, к чему я клоню. Сейчас на Земле все считают Марс автократией. Мой фильм может бросить вызов этому единодушию и привести к непредсказуемым последствиям.

Питер продолжал улыбаться. Казалось, он слушает Эко очень внимательно. Но Эко заметил, что его собеседник одергивает края рукавов костюма и отряхивает с лацканов несуществующие пылинки. Затем Питер похлопал Эко по плечу – совсем как добрый родственник, умудренный жизненным опытом.

– Молодой человек, не волнуйтесь о последствиях. Чтобы иметь будущее, нужно иметь смелость мечтать.

Эко очень постарался скрыть пробудившийся гнев. В словах Питера не было ни капли искренности. Он уходил от прямого разговора, рассыпая одно клише за другим, а ничего существенного не сказал. «Интересно, он хотя бы понял, о чем я ему хотел сказать? – гадал Эко. – Должен, должен был понять!»

На Земле, невзирая на конкуренцию и недоверие между странами, в Марсе все видели общего врага. Это было похоже на новую холодную войну, где люди были отгорожены друг от друга железным занавесом космического пространства. Марс рисовали в виде изолированного сообщества, которым правили злобные генералы и безумные ученые, в виде азбучной модели общества, где царствует гнетущий авторитарный режим, на службу которому поставлена управляемая силой мысли техника – режим, радикально противоречащий экономике свободного рынка и демократического управления. И массмедиа, и интеллигенция рисовали портрет Марса как воплощение жестокости, тирании и бесчеловечности, как громадную мрачную военную машину, подобных которой никогда не существовало на Земле. Марсианскую войну за независимость объявили суицидальным актом предательства, а марсианам, по идее, не светило другого будущего, кроме как либо возвратиться в сообщество наций, либо столкнуться с полным уничтожением. И конечно же, Питер Беверли обо всём этом прекрасно знал и понимал, на что намекает Эко.