Дочь Темных вод

Перед нами лежала бухта Антифония. Ее опоясывали смертоносные ледяные скалы и величественные деревья. Они спускались к самому берегу – узкой полосе песка. Устье бухты было таким же высоким и отвесным, и из него открывался вид на освещенное солнцем Зимнее море.

Линкор готовился к отплытию. Беглый подсчет показал, что на нем не менее шестидесяти орудий. Корма корабля выгорела и была тусклого бледно-серого оттенка, без дюйма краски, не было на ней ни витиевато выведенного названия, ни других опознавательных знаков. Мое сердце забилось чаще. Это действительно мог оказаться корабль Лирра. Но, пока я не увижу носовую часть, нельзя быть уверенным до конца.

Под сигналы свистка, звук которого отражался от скал, команда переправляла грузы с берега на корабль. Можно было совершенно отчетливо различить лязг и скрежет, с которым ящики, опутанные веревками, на блоках опускались через открытые люки.

– Три наблюдения, сэр, – сказал один из матросов.

Его звали Пенн, это был сообразительный надежный парень, которого я всегда выбирал в спутники, отправляясь на задания. Дубина, что свисала у него с бедра, волочилась по снегу, а вязаная шапка сползла на самую макушку, являя светлые волосы.

Он оперся на локти и поднял мизинец.

– Во-первых, у этого корабля нет названия, а у носовой фигуры – лица, она как в саване, жуткий вид. Лиррова посудина, точно.

Я кивнул так спокойно, как только мог:

– Очень хорошо, мистер Пенн. И?..

– Во-вторых, – Пенн поднял вверх безымянный палец, – я нашел начало тропы, ведущей туда, а по ней шли полдюжины пиратов. Я оставил Кита наблюдать за ними.

Пенн смахнул со лба налипший снег и поднял третий палец.

– И последнее: по дороге из города сюда едет повозка.

Это означало, что корабль вряд ли отправится в море еще хотя бы несколько часов. Тем не менее у нас не так много времени с учетом всего, что нужно предусмотреть для его захвата.

– Бегом к тропе, и посмотрим, что можно сделать.

Я жестом велел двоим матросам оставаться на месте, а сам отполз от уступа на достаточное расстояние, чтобы подняться в полный рост. Снег сорвался с еловых веток и посыпался мне за шиворот. Я смахнул его и скомандовал Пенну:

– Ведите.

Тропа была скрыта в чаще леса, но Пенн уверенно лавировал между деревьями, мне оставалось идти на звук его голоса. Когда мы наткнулись на Кита и устроились рядом с ним, в поле зрения как раз появились колеса повозки.

– Фитч, парень! Беги и скажи капитану, что «Джульетта» все еще в порту, но ненадолго, – раздался женский голос. Я увидел ее сапоги, когда она спрыгнула с повозки и мягко приземлилась в толстый слой заснеженных иголок. С этого ракурса лицо разглядеть не удалось, но, судя по говору, она явно была аэдинкой.

После ее слов пара сапог поменьше побежала в сторону скал.

– Значит, Рэндальф нашел штормовичку? – спросил мужчина, подойдя к паре женских сапог. Она резко отступила назад, но мужчина снова приблизился и добавил: – Ну что ж, удача нам улыбнулась. Не хотелось бы из-за нее нападать на «Оленя», а?

– Держись от меня подальше, Динс.

Мужчина засмеялся:

– Я видел, как ты на меня смотрела, и должен сказать, что не против.

– Не против, чтоб я вбила обратно в глотку твои мерзкие слова?

Женщина произнесла это ровно и спокойно, голосом, совершенно лишенным эмоций. Тем не менее направление шагов Динса резко сменилось.

Я опустил голову, стараясь не рассмеяться. Позади меня Пенн зажал рот рукой, пытаясь заглушить сдавленный смешок.

– Да я ничего такого не имел в виду, – торопливо сказал Динс.

– Уж будь уверен.

Мое веселье улетучилось, как только до меня дошло, о чем они говорили. Значит, команда Лирра знала, что наш «Олень» стоит в порту. Ладно, мы и не пытались прятаться. Но штормовичка, которую они упомянули, неужели Мэри Ферт? И чего Лирр хотел от нее?

Ответ пришел сразу же. Видимо, именно Лирр был тем загадочным гостем, который отказался от приглашения Каспиана. Он узнал, что капитан Слейдер в порту, и не рискнул появиться на аукционе. Или просто решил, что похищение женщины обойдется дешевле.

Но зачем такому человеку, как Лирр, понадобилось покупать штормовичку? Все знали, что у него уже есть погодный маг на борту, а еще – личное убежище на Южных Мерейских островах, где он жил как король. Может быть, его нынешний маг неожиданно умер и пират из-за этого застрял в Аэдине в начале зимы?

Я оживился. Если у Лирра больше не было погодной ведьмы, наши шансы захватить его сильно выросли.

Женщина снова заговорила.

– Штормовичка должна быть у нас до того, как «Джульетта» выйдет в открытое море, – сказала она безапелляционным тоном и отвернулась, чтобы проследить за разгрузкой повозки.

Я посмотрел на Пенна и по его взгляду понял, что он пришел к тем же выводам.

– Мистер Пенн, пожалуйста, отзовите наших людей и вернитесь к лошадям, – тихо скомандовал я, углубляясь в лес. – Затем поспешите на корабль. Предупредите капитана Слейдера, что наша цель здесь, пират готовится к отплытию и намерен напасть на «Джульетту».

– Так точно. А вы, сэр? – прошептал Пенн.

– А я лично предупрежу капитана Рэндальфа.

* * *

В гавань пришел шторм, и мне пришлось полностью укутаться в плащ. С небес обрушился снежный водопад, он низвергался из тяжелых серых туч, ударяя о волны и вздымая клубящиеся вихри. В них утонули сгрудившиеся в кучу дома Уоллума и покачивающиеся корабли на причалах, рев ветра заглушил все звуки.

Тяжело дыша, я пробирался в конец пристани, где должна была стоять шхуна Рэндальфа. Холод пронизывал до костей и обжигал лицо. Я вскинул руку, чтобы прикрыть глаза, и прищурился, пытаясь хоть что-то разглядеть сквозь бурю. Корабля не было. Когда я понял это, сквозь ветер донесся женский голос, низкий, приятный и печальный. Я опустил руку и уставился на море, пытаясь разглядеть в нем Мэри Ферт, заклинающую голосом шторм и выводящую судно Рэндальфа из Уоллума.

Контрабандист, должно быть, узнал, что Лирр придет за ней. Сначала я почувствовал облегчение, но оно быстро сменилось разочарованием. Я снова потерял эту девушку. Остался только ее голос на ветру – невнятные слова, дразнящие слух.

Постепенно ветер стих, и рядом со мной возник силуэт. Юноша был без шапки, и ветер трепал его светлые волосы. Но в его глазах читалось удовлетворение, мрачное удовлетворение человека, который и выиграл, и проиграл.

– До меня дошли слухи, и я предупредил Рэндальфа, – сообщил Чарльз Грант, засовывая руки в карманы. – Прошу прощения, что испортил ваш героический порыв. На случай, если вас это утешит, скажу, что вы выглядите весьма благородно.

Я открыл было рот, чтобы ответить резкостью, но поймал себя на утешительной мысли: по крайней мере, штормовичка спаслась. Если не от Рэндальфа, так от Лирра точно. И главное, что Рэндальф знал об опасности. А мне пора возвращаться на свой корабль.

Без погодного мага «Олень» не мог победить бурю, но и Лирр не мог. Как только погода улучшится, мы будем готовы встретиться с ним и сделаем все, чтобы он больше никому не угрожал, а мое имя наконец будет ассоциироваться с чем-то хорошим, с чем-то заслуживающим уважения.

– И зачем же, – спросил я Гранта, отворачиваясь, – вы предупредили их?

Грант пожал плечами:

– Мэри Ферт спасла мне жизнь. Я решил, что пора возвращать долги.

Девочка из Пустоши

Однажды девочка из Пустоши решила, что деревья любят музыку, совсем как она. В ее голосе еще нет волшебства, только детский невинный восторг, и она поет все песни, которые знает, сидя среди мхов и высоких папоротников. Девочка уверена, что ветви болиголова тянутся на звук ее голоса, а из-за ивовой завесы за ней наблюдает вурдалак в образе лани. Некоторое время лань идет за ней по пятам, но в конце концов исчезает, оказавшись за пределами досягаемости ивовых корней.

И вот в самом сердце Пустоши девочка обнаруживает новое дерево. Его ветви возвышаются над всеми остальными, а корни так далеко простираются по земле, что она не может найти их конец. Девочка садится в колыбель из этих корней и роется в кармане, набитом лесными сокровищами: желудями и перьями, тонкими птичьими костями и бережно сорванными полевыми цветами.

Вытягиваясь на земляном ложе, она тихонько напевает про себя. И чей-то голос отвечает ей в полной гармонии. Девочка оглядывается по сторонам, хотя точно знает, что одна в лесу. Снова поднимает глаза к огромному дереву, возвышающемуся над ней. И снова поет, и голос вновь отвечает ей.

Она все еще смотрит на дерево, когда из леса выходит ее мать и начинает бранить девочку за то, что та так долго гуляет одна, но когда девочка говорит ей, что дерево поет с ней в унисон, мать замолкает.

– Разве деревья умеют петь? – спрашивает девочка. – Оно особенное?

– Особенное, – отвечает мама. Ее бледно-серые глаза настороженно смотрят на величественное дерево. – Это сердце леса. Материнское дерево. Но оно не может петь, Мэри. Гистинги и люди не разговаривают друг с другом. Ты ведешь себя глупо, и тебе нельзя заходить так глубоко в Пустошь. Возвращайся домой и оставь дерево в покое.

Мэри так и делает. И когда она становится старше, а юбки – длиннее, решает, что, наверное, ошиблась. Материнское дерево не могло присоединиться к ее песне, это было всего лишь поскрипывание ветвей или завывание ветра.

Но иногда, когда она бродит по Пустоши, напевая про себя, ей все еще кажется, что кто-то отзывается на ее песню.

Шестая глава

Неуловимое искусство штормового пения

МЭРИ

Тени парусов медленно расползались по палубе: шел к концу второй день, как мы покинули Уоллум. На безоблачном, но таком холодном и бледном небе солнце клонилось к закату, море покрывала ледяная корка. Ветер холодил щеки, хотя и не так сильно, как это могло бы быть.

Зимнее море стояло на пороге настоящей зимы, которая длилась восемь месяцев в году. Время, когда только корабли с гистингами в носовых фигурах и штормовиками на палубах осмеливались бросить вызов волнам. Время тайных войн и рискованных походов, время страшных штормов, когда предприимчивый контрабандист вроде Рэндальфа мог заработать состояние всего на одной удачной авантюре.

Я сидела на табурете у грот-мачты с потухшим взглядом, кутаясь в свой поношенный плащ. Все мужество и вся глупость, которые толкали меня к побегу в Уоллуме, исчерпались до дна. А всего-то нужно было один день простоять привязанной к фок-мачте, открытой всем ветрам и соленой морской воде. И тогда простой табурет показался мне роскошью.

Временное освобождение от пут не было проявлением доброты или наградой. Сухой расчет: если бы Рэндальф оставил меня стоять еще немного, я бы просто умерла. Поэтому он выдал одеяло и позволил провести ночь у печки на камбузе. С меня сняли кляп, развязали руки, но я по-прежнему ощущала себя пленницей. Теперь стенами темницы служили волны, простиравшиеся до самого горизонта. Вершины скал прибрежной линии Аэдина исчезли из виду, поглощенные морским туманом.

И единственный путь к свободе – головой в волны.

«Моя последняя штормовичка утопилась», – вспомнила я слова Рэндальфа, сказанные у Каспиана, и задрожала. Но какая-то часть меня поневоле прислушалась к этой идее, такой мрачной и безнадежной, и отложила ее подальше, на крайний случай.

Вокруг суетилась команда Рэндальфа. Матросы наблюдали за мной постоянно. По ночам я спала вполглаза, боясь, что в мою кладовку кто-то вломится или же опять возникнет призрачный силуэт гистинга.

Что было еще хуже, меня держали впроголодь. Рэндальф заявил, что еду надо заработать, доказав собственную ценность.

Шторма, который я вызвала, чтобы скрыть наше отплытие из Уоллума, для этого было недостаточно. Оказалось, что вызвать шторм куда проще, чем разогнать его или поддерживать хороший ветер, а я, как и предположил Рэндальф на аукционе, была не обучена. Хорошие штормовики проходили обучение и потом стажировались на флоте еще в юном возрасте, я же, лишенная голоса, всю жизнь пряталась в Пустоши.

Хватило одного часа, чтобы все на борту, включая меня, поняли, что я не имею ни малейшего представления о том, что делаю. Я тихонько напевала ветру, полагаясь только на удачу, но каждый раз, когда паруса надувались, меня начинал мучить голод.

Мимо прошел светловолосый матрос, грызя галету. Я уставилась на еду, а мои глаза, наверное, ярко блестели от голода. Я знала, что не должна пялиться на него, не должна привлекать внимание, но как же хотелось есть!

Когда он заметил мой взгляд, то обернулся, вытряхнул крошки из всклокоченной бороды и, прищурившись, посмотрел на меня. В руке у него оставалась половинка галеты. Такая хрустящая, немного подгоревшая и отчаянно манящая.

– Жрать охота, малышка? – спросил он.

Я перестала напевать, и ветер, вызванный мной, тут же стих. Паруса начали провисать, изменяя зыбкий рисунок теней на палубе. Дым из корабельных печей поплыл мимо нас. Я заставила себя отвести от матроса взгляд.

– Нет, – сказала я и снова начала напевать.

Он присел, и наши глаза оказались на одном уровне. Кончики его усов и бороды были покрыты инеем.

– Я бы мог позаботиться о том, чтобы тебя хорошо кормили, – задумчиво протянул он, отгрызая еще кусок галеты. Крошки посыпались на бороду, упали на палубу, и я чуть не зарыдала: сколько еды пропадает! Моряк ухмыльнулся и уставился на мои губы. – Приглядывал бы за тобой. И за тем, чтобы твой ротик не оставался без дела.

Над нами окончательно опали паруса, лишенные ветра.

– Ведьма! – крикнул рулевой.

Я не успела ответить, как со смотровой площадки на носу корабля раздался еще один крик:

– Паруса! Паруса на горизонте!

Матрос, стоявший передо мной, выпрямился и настороженно посмотрел на рулевого. На другой стороне палубы его товарищи сделали то же самое, и меня охватило тревожное чувство.

– Что за судно? – прокричал рулевой впередсмотрящему. – Какие цвета?

– Никаких, сэр, – последовал ответ.

Я уставилась в сторону загадочного корабля. Холодный ветер пробирал до костей.

– Что происходит? – спросила я у матроса с галетой в руках.

Тот все еще стоял надо мной, глядя в ту же сторону, что и впередсмотрящий. Всю его грубость и браваду как ветром сдуло.

– Судно без флага, значит, кто-то не хочет, чтобы его опознали. Если нам повезет, окажется торговцем, рискнувшим выйти напоследок под твой колдовской ветер. Если нет… Мерейцы? Королевский флот? Пираты? У нас тут врагов хватает.

Его взгляд скользнул по мне, на этот раз без издевки, отмечая круги под глазами и бледность. Он протянул мне остаток галеты, затем достал из кармана еще одну и, убедившись, что за нами никто не наблюдает, пихнул мне ее в руки.

– Сохрани нам жизни, ведьма, – сказал он и побежал по палубе.

Другой корабль. Спасение. Это слово выплыло откуда-то из глубины сознания.

Я спрятала еду поглубже в карманы, на потом. Нельзя, чтобы кто-то заметил, что я ем, учитывая, что Рэндальф приказал морить меня голодом. И едва ли можно рассчитывать на спасение. Даже если судно принадлежит военному флоту, меня опять заставят служить уже на нем. То, что я окажусь на стороне закона, не значит, что со мной будут лучше обращаться. Мама рассказывала о службе пиратам и службе на флоте с одинаково пустым взглядом.

«Бывает судьба хуже смерти, Мэри».

* * *

В тот вечер Рэндальф вызвал меня в свою каюту. Я успела сгрызть галеты, но толку от этого было мало. Стоило мне увидеть заваленный едой стол, за которым сидел Рэндальф, как меня охватил отчаянный голод.

Буханка хлеба, рыба в миске, благоухавшая укропом и маслом, щедрая порция бобов – не самое аппетитное сочетание, на мой взгляд, но я была такой голодной, что съела бы просоленный башмак.

– Давай! – скомандовал контрабандист, махнув рукой в сторону еды, и откинулся в кресле. – Тебе понадобятся силы.

По той же причине меня подкормил матрос, и все это не предвещало ничего хорошего. Но я не собиралась отвлекаться на расспросы. Просто села и принялась есть: рвала хлеб зубами, жадно запихивала в рот рыбу и бобы – да так, что становилось трудно дышать.

Рэндальф с минуту наблюдал за мной, скорчив гримасу отвращения, а затем вернулся к собственной тарелке. За его спиной в окне виднелся носовой фонарь таинственного судна, далекий, как сверкающая звезда, пойманная между ночным морем и облачным небом.

– А что там за корабль? Мерейский? С Мыса? – спросила я с набитым ртом. – Матросы говорят, вроде большой, может оказаться и военным.

Рэндальф покачал головой и потянулся к кружке, стоявшей на столе. В ней плескался очень крепкий чай с запахом рома.

– Нет. Хотели бы взять нас на абордаж, уже бы догнали. Ловят ветер по пути на запад. Обычное дело, особенно поздней осенью.

И тем не менее меня явно закармливали перед каким-то серьезным испытанием. Я набивала рот едой, не рискуя задать еще один вопрос. Наконец живот так раздуло, что он заболел. Я взяла кружку с водой и стала неторопливо пить, стараясь остаться в каюте подольше.

– А что насчет того пирата? – спросила я. – Джеймса Димери?

Рэндальф задумчиво цыкнул и нахмурился.

– Джеймс Димери не из тех, кто тратит время на добычу вроде тебя. Конечно, штормовики попадаются нечасто, но он не сунется в здешние воды, здесь хватает мерейцев и разбойников с Мыса. Не будет рисковать.

– Ананасы стоят этого риска?

Рэндальф бросил на меня взгляд:

– Прибыль стоит риска. Во время войны и зимы торговля особенно выгодна. Большинство торговцев и пиратов вроде Димери держатся в это время года поближе к побережью. Прячутся в деревнях и на стоянках. Я же – другое дело. Зимнее море только мое.

Это было громкое заявление, но правдивое: пираты действительно уходили на зимовку. В мире, где постоянно шла война и царил хаос, мелкие деревушки заключали сделки с пиратами ради защиты. И давали убежище – как самим пиратам, так и их семьям. В конце концов, как говаривал отец, пираты, по сути, были теми же моряками. Им просто не повезло и приходилось прятаться от Военно-морского флота.

Только самые удачливые пираты могли нападать на прибрежные деревни, разорять их и даже убивать жителей. Я подозревала, что Димери был как раз таким. Он числился в списке Ее Величества и при этом был достаточно богат, чтобы в открытую появляться у Каспиана. Трудно представить, как он зимует где-то в приморской деревушке, сидит в окружении полудюжины детишек рядом с довольной женой да чинит сети.

– Эй! Девчонка! – Рэндальф наклонился через стол и щелкнул пальцами у меня перед лицом.

Я вздрогнула и чуть было не ляпнула какую-то дерзость, но в последний момент сдержалась.

– Послушай, радость моя! – прорычал капитан. – Не боюсь я этих парусов. У них нет штормовика на борту – иначе им не пришлось бы ловить наш ветер. Делай свою работу, и мы прибудем в Десятину уже через три дня.

Вместо ответа я отхлебнула воды. Моих скудных знаний о мире, собранных из обрывков подслушанных разговоров, хватило, чтобы опознать в Десятине вольный порт к западу от Аэдина. Полностью название звучало чуть более романтично – Десятина морю. Вроде там даже была своя Пустошь с гистовыми деревьями.

Рэндальф продолжил:

– Мы загрузим столько шерсти, меха и табака, сколько выдержит этот корабль, а потом отправимся в теплые воды, как я и хотел, по южному проходу.

– Там вы возьмете ананасы и мы вернемся на север? – уточнила я. Еда тяжелым комом лежала в желудке, и мне становилось тревожнее.

Он кивнул:

– Именно. Вернемся в Уоллум через полтора месяца, и у Ее Величества будет ананасовый сок как раз к Фестусу.

У Ее Величества? Мне с трудом верилось, что такой человек, как Рэндальф, поставляет товары ко двору. Я отхлебнула еще воды, чтобы скрыть недоверие на лице.

Уоллум не был местом, способным пробудить во мне – или в ком-то еще – надежду. Но теперь все изменилось. Как только мы вернемся, я попытаюсь сбежать, а потом найду для себя убежище.

Убежище. Я смаковала это слово, пытаясь вообразить, что за ним стоит. Представила освещенные солнцем окна, шелест зеленых листьев. Клавиши клавесина под моими пальцами. Дом.

Я вспомнила маму у двери, ведущей на задний двор, и мое сердце замерло. Где она сейчас? Мама была всем, что у меня осталось. А я даже не знала, жива ли она.

Мне нужно было ее найти, но сначала следовало заслужить доверие Рэндальфа. Значит, нужно выжить.

– Я доставлю нас туда, – сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал уверенно, и неопределенно улыбнулась. Потом отставила кружку и потянулась за хлебом. Рэндальф внезапно схватил меня за запястье и рывком притянул к себе. Столешница впилась в ребро, и я с трудом подавила крик.

– Не стоит смотреть на меня вот так. И держать за дурака.

Меня обдало его зловонным дыханием, смесью уксуса и рома. Пальцы капитана с обгрызенными до мяса ногтями впивались в запястье.

– Прояви хоть немного уважения. Я отвалил за тебя кучу денег и верну их, так или иначе.

– Мне больно!

Я знала, что слова прозвучали жалко, но позволила им вырваться наружу. Оставалось надеяться, что из глаз не брызнут слезы. Если бы только я не была такой напуганной и измученной… Куда подевался мой гнев? Что осталось от моей ярости? Они погибли от голода и холода на зимнем ветру.

– Я все сделаю, – поспешила я заверить капитана, с трудом переводя дыхание. – Клянусь.

Рэндальф уставился на меня, и в его сузившихся глазах мелькнула угроза.

Гистинг корабля, Джульетта, материализовалась у него за спиной. Развевающаяся юбка из щупалец, широко распахнутые глаза – она парила у иллюминатора, не издавая ни звука. Контрабандист ничего не заметил, хотя освещение в комнате изменилось и приобрело едва уловимый голубой оттенок.

– А если не получится, – начал Рэндальф, – ты будешь сама умолять меня привязать тебя к мачте, только чтобы спастись от…

Позади него гистинг указал на иллюминатор. Там, где совсем недавно, подобно далекой звезде, виднелся фонарь нашего преследователя, теперь вообще ничего не было.

Я услышала, как вдали кто-то поет, уверенно и смело, песня пробирала меня до костей. Сразу стало понятно, что это еще одна штормовичка.

Рэндальф проследил за моим взглядом и внезапно вскочил, отпустив запястье.

– Ради Святого…

Над волнами прокатился раскат грома, чуть приглушенный бортом корабля. Я замерла, звук превратился в зловещий свист.

– Да это же…

Руки Рэндальфа безвольно опустились. Он беспомощно смотрел, как гистинг исчезает в вихре призрачного света. И в этот момент каюта взорвалась.

* * *

Чьи-то руки удерживали меня в вертикальном положении. В голове пульсировала боль, мысли метались между инстинктивным ужасом и полным непониманием происходящего – туманящей сознание дымкой. Последняя была куда приятнее и напоминала дым из трубки моего отца. Я выбрала дымку.

Мне плеснули водой прямо в лицо, я пошатнулась, шумно вдохнув, и вернулась в сознание. А затем меня оглушил грохот вокруг.

Я ударилась спиной обо что-то твердое. Мачта? Когда руки, державшие меня, ослабли, я осела, задыхаясь от сдавившего легкие шока. Прокашлявшись, открыла глаза и увидела толпу чужаков – их силуэты выделялись на фоне огня.

Толпа мужчин и женщин громко смеялась, они сновали по широкой палубе, сбивались в кучки и снова расходились, тащили отовсюду ящики и узлы, катили бочки. Еще я увидела пленников – они стояли на коленях, а кто-то уже валялся, весь в крови, на палубе без чувств.

В воздухе засвистела веревка, туго затянулся узел, и над моей головой закачался мужчина, безуспешно пытающийся ослабить петлю на шее. Его крик внезапно оборвался, и слышался только скрип пеньки.

Я была настолько потрясена происходящим, что даже не закричала. Уж слишком глубоко погрузилась во внутренний ужас.

Неподалеку еще один матрос Рэндальфа распластался на палубе. Я узнала его по порезам на лице из-за разбитого о голову фонаря – тот самый болван, который оставил люк открытым и чуть не позволил мне сбежать.

Над ним столпились чужаки. Темноволосый пират рассматривал следы ударов плетью на плечах матроса, бесцеремонно засовывая пальцы прямо в открытые раны, пока матрос выл от боли. Мучитель небрежно перевернул свою жертву на спину и вспорол ей живот короткой изогнутой саблей.

Я видела, как внутренности матроса вываливались наружу и кровь начала хлестать. Видела, как он забился в судорогах, а его глаза остекленели. Видела, как кишки тянулись за ним по палубе, пока чужаки тащили тело, чтобы выбросить несчастного за борт.

Покончив с матросом, пираты рассеялись по палубе. Свет отражался от лезвий абордажных сабель, мачете, стволов пистолетов и мушкетов – мешанина оружия, которое они небрежно засовывали за пояса или закидывали на плечи. Ни цвет кожи, ни выбор одежды не отражали какое-то конкретное происхождение, принадлежность к народу или государству. Нельзя было понять, с севера они или с юга, мерейцы или аэдинцы, с Мыса или из Устии.