Тайный дневник Верити

Он берет фотографию Верити и Крю сразу после рождения Крю.

– Несколько месяцев он ходил на терапию. Но я испугался, что это может стать просто еженедельным напоминанием о трагедиях, поэтому забрал его. Если с возрастом появится в ней необходимость, я снова отведу его к врачу. Чтобы убедиться, что он в порядке.

– А ты?

Он снова смотрит на меня.

– Что я?

– Какты?

Он не отводит взгляда. Не медлит с ответом.

– Когда Частин не стало, мой мир перевернулся. А потом, когда умерла Харпер, он разрушился окончательно. – Он опускает взгляд на коробку с фотографиями. – Когда мне позвонили насчет Верити… У меня осталась только одна эмоция – гнев.

– На кого? На бога?

– Нет, – тихо отвечает Джереми. – Я злился на Верити.

Он снова смотрит на меня, и ему даже не нужно объяснять, почему он на нее злился.Он думает, что она въехала в дерево нарочно.

В комнате тихо… В доме тоже. Все замерло.

Потом Джереми подается назад и встает. Я встаю вместе с ним, потому что чувствую: он впервые признался в своих чувствах другому человеку. И, возможно, даже себе. Джереми явно не хочет показывать мне свои эмоции, отворачивается и сцепляет ладони на затылке. Я опускаю руку ему на плечо и встаю перед ним, хочет он того или нет. Кладу руки ему на талию, прижимаюсь лицом к его груди и обнимаю его. Он с тяжелым вздохом обнимает меня в ответ. И крепко сжимает – становится ясно, что ему уже очень давно не хватает таких объятий.

Мы стоим так дольше, чем следует, и постепенно нам обоим становится ясно, что пора друг друга отпустить. Его руки расслабляются, и в какой-то момент мы больше не обнимаемся. Мы просто держим друг друга. Чувствуя, насколько давно каждый из нас не испытывал ничего подобного. В доме тихо, и я слышу, как он пытается задержать дыхание. Чувствую его неуверенность, когда его рука медленно перемещается к моему затылку.

Мои глаза закрыты, но я открываю их, потому что хочу на него посмотреть. Какая-то неведомая сила откидывает мою голову назад, в его ладонь, и я поднимаю лицо с его груди.

Он смотрит мне в глаза, и я не знаю, хочет ли он поцеловать или отстраниться, но в любом случае уже слишком поздно. Я поняла все, о чем он пытался умолчать, по его объятиям. По тому, как он перестал дышать.

Я чувствую, как он притягивает меня к своим губам. Но потом резко поднимает взгляд и опускает руки.

– Привет, дружок, – говорит Джереми, глядя через мое плечо. Отпускает меня. Делает шаг назад. Я хватаюсь за спинку стула – мне кажется, я стала весить в два раза больше, когда он меня отпустил.

Оборачиваюсь и вижу Крю, мальчик смотрит на нас. Безо всякого выражения. Сейчас он очень напоминает Харпер. Он замечает коробку с фотографиями на столе и спешит к ней. Почтипрыгает.

Я поспешно отхожу назад, напуганная его поведением. Он берет фотографии и сердито бросает их обратно в коробку.

– Крю, – мягко говорит Джереми. Он пытается взять сына за запястье, но Крю отдергивает руку. – Эй, – Джереми наклоняется к мальчику. Я слышу в его голосе смятение, словно он впервые видит Крю в таком состоянии.

Крю начинает плакать, продолжая бросать снимки в коробку.

– Крю, – повторяет Джереми, не в силах скрыть беспокойства. – Мы просто смотрим фотографии.

Он пытается прижать мальчика к себе, но тот вырывается из объятий. Джереми снова хватает Крю и прижимает к груди.

– Убери их! – кричит мне Крю. – Я не хочу их видеть!

Я собираю оставшиеся фото и складываю в коробку. Закрываю ее крышкой, поднимаю и прижимаю к груди, пока Крю пытается вырваться от Джереми. Джереми берет его на руки и поспешно покидает кухню. Они отправляются наверх, а я остаюсь стоять на месте, потрясенная и напуганная.

Что это было?

Наверху все тихо уже несколько минут. Я не слышу, чтобы Крю дрался или кричал, и, наверное, это хороший знак. Но чувствую слабость в коленях и тяжесть в голове. Мне нужно лечь. Возможно, не стоило принимать два ксанакса. Или, возможно, не стоило вытаскивать фотографии и рассматривать их перед семьей, которая еще не оправилась от потери. Или же не стоило почти что целоваться с женатым мужчиной. Я потираю лоб, внезапно чувствуя острое желание убежать прочь и никогда не возвращаться в эту обитель горя.

Почему я до сих пор здесь?

11

Даже в разгар дня, когда солнце несет дозор над нашей частью мира, в этом доме как-то жутковато. Сейчас четыре часа. Джереми снова работает на пристани, а Крю играет рядом на песке.

Дом наполнен тревожной энергией. Она здесь всегда, и, кажется, я никак не могу от нее избавиться. Ночью становится еще хуже, мрачнее и напряженнее. Уверена, основная проблема – в моем восприятии, но от этого не легче, потому что происходящее в нашем сознании может быть не менее опасно, чем реальные угрозы.

Вчера вечером я проснулась, чтобы сходить в туалет. Мне показалось, я услышала в коридоре звук шагов – легче, чем у Джереми, и тяжелее, чем у Крю. Затем, вскоре после этого, будто бы скрипели ступеньки, одна за другой, словно кто-то крался по ним, стараясь ступать как можно осторожнее. Я не сразу смогла снова заснуть, потому что в доме такого размера звуки неизбежны. А в воображении писателя любой звук становится угрозой.

Моя голова резко поворачивается в сторону двери кабинета. Я начеку даже теперь, но слышу лишь голос Эйприл, которая разговаривает с кем-то на кухне. Такой успокоительный тон она обычно использует в разговорах с Верити, словно пытаясь уговорить ее вернуться к жизни. Я никогда не слышала, чтобы Джереми разговаривал с женой. Но он признался, что злится на нее. Интересно, он ее еще любит? Сидит в ее комнате и рассказывает ей, как скучает по звуку ее голоса? Мне кажется, это в его духе. Или было бы в его духе.Но теперь?

Джереми заботится о Верити, иногда помогает ее кормить, но я никогда не видела, чтобы он обращался к ней напрямую. А значит, возможно, он не верит, что она вообще хоть что-то осознает. Словно человек, о котором он заботится, больше не его жена.

Иду на кухню, потому что хочу есть, но еще и потому, что хочу посмотреть, как Эйприл взаимодействует с Верити. Интересно, проявляет ли Верити хоть какую-то физическую реакцию на это взаимодействие.

Эйприл сидит за столом с обедом Верити. Открываю холодильник и наблюдаю, как она ее кормит. Челюсть Верити движется вверх и вниз, почти как у робота, когда Эйприл отправляет ей в рот ложку пюре. Ее всегда кормят только мягкой едой. Картофельное и яблочное пюре, измельченные овощи. Пресная больничная пища. Беру порцию пудинга и сажусь за стол с Эйприл и Верити. Эйприл приветствует меня беглым взглядом и кивком, но не более.

Съев несколько ложек, я решаю немного поговорить с этой женщиной, которая отказывается со мной общаться.

– Давно вы работаете сиделкой?

Эйприл вынимает изо рта у Верити ложку и снова погружает обратно в пюре.

– Достаточно долго, чтобы до пенсии осталось единичное число лет.

– Здорово.

– Но ты моя любимая пациентка, – говорит Эйприл Верити. – Определенно.

Она адресует все свои ответы Верити, хотя вопросы задаю я.

– А как давно вы работаете с Верити?

Эйприл снова обращается к Верити.

– Как давно мы этим занимаемся? – спрашивает она, словно Верити вот-вот ответит. – Четыре недели? – Она смотрит на меня. – Да, меня официально приняли на работу около четырех недель назад.

– Вы были знакомы с этой семьей? Ну, до происшествия с Верити?

– Нет, – Эйприл вытирает Верити губы и кладет поднос с едой на стол. – Можно вас на секундочку? – Она кивает головой в сторону коридора.

Я замираю, пытаясь понять, зачем нам выходить из кухни, чтобы поговорить. Но встаю и следую за сиделкой. Прислоняюсь к стене и кладу в рот очередную ложку пудинга, Эйприл прячет руки в карманы формы.

– Я и не ждала, что вы можете это знать, особенно если прежде вы не имели дело с людьми в состоянии Верити. Но невежливо обсуждать людей вроде нее в их же присутствии, делая вид, что их нет.

Я на мгновение замираю, не успев вытащить ложку изо рта, а потом опускаю ее обратно в стаканчик.

– Простите. Я не знала.

– Тут легко ошибиться, особенно если думаешь, что человек тебя не узнает. Очевидно, мозг Верити работает иначе, чем прежде, но мы не знаем, насколько много она осознает. Просто следите за речью в ее присутствии.

Я выпрямляюсь и отодвигаюсь от стены. Я и не думала, что веду себя невежливо.

– Разумеется, – киваю я.

Эйприл улыбается, и на этот раз, похоже, искренне.

К счастью, неловкий момент прерывается благодаря Крю. Он врывается в заднюю дверь, неся что-то в руках. Пробирается между мной и Эйприл и вбегает на кухню. Эйприл спешит за ним.

– Мама, – восторженно восклицает Крю, – мама, мама, я нашел черепашку.

Он встает перед ней и показывает черепаху. Гладит животное по панцирю.

– Мама,посмотри на нее.

Он поднимает руку выше, пытаясь сделать так, чтобы взгляд Верити сфокусировался на черепахе. Разумеется, ничего не выходит. Ему всего пять, и, возможно, он не способен осознать всех причин, по которым она больше не может с ним говорить, смотреть на него или разделять его радости. Мне сразу становится его жаль, ведь, возможно, он по-прежнему ждет полного выздоровления матери.

– Крю, – подхожу я к нему, – покажи мне свою черепашку.

Он поворачивается и демонстрирует ее мне.

– Это не каймановая черепаха. Папа говорит, что у них отметины на шее.

– Ух ты, – восхищаюсь я. – Как здорово. Пойдем на улицу, подыщем для нее домик.

Крю подпрыгивает от восторга и уносится прочь. Я выхожу за ним из дома и помогаю обыскать окрестности, пока он не находит старое красное ведро. Крю сажает туда черепаху, плюхается на траву и ставит ведро себе на колени.

Я сажусь рядом, отчасти потому, что начинаю очень сильно сочувствовать этому ребенку, но еще потому, что с этого места прекрасно видно Джереми, который работает на причале.

– Папа сказал, мне нельзя оставить черепашку, потому что я убил предыдущую.

Я поворачиваюсь к Крю.

– Убил? Как именно убил?

– Потерял в доме. Мама нашла ее под своим диваном, когда она уже умерла.

А. Ясно. А то в моем сознании уже начали возникать куда более зловещие картины. На мгновение я подумала, что он убил черепашку умышленно.

– Мы можем отпустить ее прямо здесь, в траве, – предлагаю я. – Так ты сможешь увидеть, куда она уползет. Может, она даже приведет тебя к своей секретной черепашьей семье.

Крю достает животное из ведра.

– Как думаешь, у нее есть муж?

– Возможно.

– Может, даже дети.

– Вполне вероятно.

Крю сажает черепаху на траву, но, естественно, она слишком напугана, чтобы двигаться. Какое-то время мы наблюдаем за ней, дожидаясь, пока она высунется из панциря. Краем глаза я вижу – к нам направляется Джереми. Когда он подходит ближе, я поднимаю взгляд, закрываясь рукой от солнца.

– Что вы тут нашли?

– Черепаху, – говорит Крю. – Не волнуйся, я ее не оставлю.

Джереми благодарно мне улыбается. И садится на траву рядом с Крю. Мальчик придвигается к нему поближе и берет за руку, но сразу отстраняется.

– Фу. Ты вспотел.

Он действительно вспотел, но мне это противным не кажется.

Крю вскакивает с места.

– Я голодный. Ты обещал, что мы поедем сегодня в ресторан. Мы не были там кучу лет.

Джереми смеется.

– Лет? Да я водил тебя в «Макдоналдс» всего неделю назад.

– Да, но мы постоянно ездили в рестораны, пока не умерли мои сестры.

Я вижу, как напрягаются от этого замечания плечи Джереми. Он говорил, что Крю не упоминал о девочках с момента их смерти, значит, произошло нечто важное.

Джереми тяжело вздыхает и хлопает Крю по спине.

– Ты прав. Иди вымой руки и собирайся. Мы должны вернуться до ухода Эйприл.

Крю несется в дом, начисто позабыв о черепахе. Джереми провожает его задумчивым взглядом. Потом встает и протягивает мне руку.

– Хочешь с нами? – предлагает он.

Он приглашает меня на дружеский ужин с ребенком, но тоскующее сердце содрогается, словно меня пригласили на свидание. Я улыбаюсь, отряхивая джинсы.

– С удовольствием.

* * *

У меня не было причин уделять особое внимание внешности с тех пор, как я приехала к Джереми. И хотя ничего особенного перед отъездом я не сделала, Джереми наверняка заметил тушь для ресниц, блеск для губ и тот факт, что я впервые распустила волосы. Когда мы приехали в ресторан и он открыл передо мной дверь, он тихо произнес:

– Здорово выглядишь.

Его комплимент запал мне в сердце, и я чувствую его до сих пор, хотя мы уже поели. Крю сидит рядом с Джереми. Он рассказывает анекдоты с тех пор, как доел десерт.

– И еще один, – говорит Крю. – Что стоит между окном и дверью?

Джереми даже не пытается отвечать на вопросы Крю, потому что слышал их уже тысячу раз. Я улыбаюсь мальчугану и делаю вид, что не знаю ответа.

– Буква «и», – сообщает Крю, покатываясь от хохота. Его реакция на собственные шутки веселит меня гораздо сильнее самих шуток.

Он продолжает:

– Может ли страус назвать себя птицей?

– Даже не знаю, – протягиваю я.

– Нет, так как он не умеет говорить!

С тех пор как он начал рассказывать анекдоты, я смеюсь, не переставая.

– Твоя очередь, – заявляет Крю.

– Моя? – переспрашиваю я.

– Да, твоя очередь шутить.

Господи. На меня давит пятилетка.

– Хорошо, дай подумать. – Через несколько секунд я щелкаю пальцами. – Вспомнила. Что это такое – зеленое, пушистое и может убить тебя, если упадет с дерева?

Крю наклоняется вперед, положив руки на подбородок.

– Хм… Не знаю.

– Пушистое зеленое пианино.

Крю не смеется над моей шуткой. Как и Джереми.Сначала.

Через несколько секунд Джереми начинает хихикать, и я улыбаюсь.

– Не понимаю, – говорит Крю.

Джереми продолжает смеяться, качая головой.

Крю смотрит на Джереми.

– Что смешного?

Джереми обнимает Крю.

– Ничего. Смешно, потому чтонесмешно.

Крю смотрит на меня.

– Анекдоты работают по-другому.

– Хорошо, у меня есть еще, – отвечаю я. – Что это такое – красное и в форме ведра?

Крю пожимает плечами.

– Синее ведро, покрашенное в красный.

Джереми сжимает челюсть, пытаясь сдержать смешок. Его смех, возможно, лучшее из случившегося с тех пор, как я сюда приехала.

Крю морщит нос.

– Ты не очень хорошо рассказываешь анекдоты.

– Да ладно. Смешные же.

Крю расстроенно качает головой.

– Надеюсь, ты не пытаешься шутить в своих книгах.

Джереми откидывается на спинку сиденья и хватается за бок, пытаясь сдержать смех, когда подходит официантка со счетом. Джереми берет его и умудряется выдавить:

– Я оплачу.

Когда мы возвращаемся домой, Крю забегает внутрь раньше нас.

– Беги наверх и скажи Эйприл, что мы вернулись, – кричит Джереми ему вслед.

Джереми закрывает дверь гаража, и мы оба медлим, прежде чем идти дальше в дом. Мы стоим в затемненном углу рядом с лестницей, но полоска света из кухни падает ему на лицо.

– Спасибо за ужин. Было весело.

Джереми снимает куртку.

– Да.

Улыбаясь, он вешает куртку на крючок рядом с дверью. Сегодня он выглядит как-то иначе, словно жизнь тяготит его меньше обычного.

– Нужно почаще вывозить Крю.

Я согласно киваю, засунув руки в задние карманы джинсов. Следующие несколько секунд наполняются насыщенным молчанием. Почти как в конце настоящего свидания, когда не можешь выбрать между поцелуем и объятием.

Разумеется, в данном случае все это неуместно, потому что никакого свидания не было.

Но почему сложилось впечатление, что было?

Мы отводим взгляды, когда Крю начинает спускаться по лестнице. Взгляд Джереми на мгновение опускается вниз, но, прежде чем он уходит, я замечаю короткий выдох, словно Крю помешал ему сделать то, о чем бы он пожалел. Но я не уверена, что об этом пожалела быя.

Тяжело вздыхаю, иду в кабинет Верити и закрываю за собой дверь. Нужно отвлечься. Я чувствую пустоту – боль в животе, которая не собирается никуда уходить. Словно мне нужно с ним больше мгновений. Мгновений, которых мне не получить. Мгновений, которые мнене положены.

Пролистываю страницы рукописи Верити в надежде отыскать интимную сцену с Джереми.

Не знаю, как относиться к собственному поступку – чтение этой автобиографии кажется неправильным по многим причинам, но это не так плохо, как если бы я пересекла с ним черту физически.

Он не может стать моим в реальной жизни, но я могу узнать, каков он в постели, и, возможно, использовать это в своих фантазиях.

Глава пятая

Я была близка к нервному срыву. Я это чувствовала. Или как минимум к скандалу. Вспышке гнева. Истерике. Хотя это было бы неправильно.

Но я уже просто не выдерживала. Если одна из них не плакала, то плакала другая. Если одна из них не хотела есть, то хотела другая. Они редко спали одновременно. Джереми очень помогал и брал на себя половину забот, и если бы у нас был только один ребенок, я бы отдыхала. Но их было двое, так что каждый из нас становился одиноким родителем одного ребенка.

Джереми по-прежнему работал риелтором, когда родились девочки. Он взял две недели отпуска, чтобы мне помогать, но они прошли, и ему пора было возвращаться на работу. Няню мы позволить себе не могли, мой аванс за первую рукопись был небольшим. Я ужасно боялась оставаться одна с детьми, когда ему каждый день придется уходить из дома на девять часов.

Но когда Джереми вернулся к работе, это оказалось лучшим, что со мной когда-либо случалось.

Он уходил в семь утра. Я просыпалась вместе с ним, чтобы он видел, как я забочусь о девочках. Когда он уходил, я клала их обратно в колыбели, отключала видеоняню и возвращалась в кровать. Со дня его возвращения на работу я начала высыпаться лучше, чем когда-либо прежде. Мы жили в угловой квартире, и их комната не соприкасалась с другими жильцами, поэтому никто не слышал, как они плачут.

Даже я не слышала, как они плачут, когда использовала беруши.

Спустя три дня после возвращения Джереми на работу я почувствовала, что жизнь налаживается. Я спала целыми днями, но перед возвращением Джереми я кормила их, купала и начинала готовить ужин. Каждый вечер, когда он заходил домой, дети вели себя спокойно, потому что о них наконец позаботились, из кухни доносился аромат еды, и он приходил в полный восторг от того, как здорово я справляюсь.

Ночные кормления меня уже не напрягали, мой режим перестроился. Я отсыпалась, пока Джереми был на работе. А девочки довольно неплохо спали по ночам, потому что уставали после целого дня плача. Но, возможно, плакать было даже полезно. По ночам, когда все спали, мне удавалось писать, так что у меня даже продвигалась карьера.

Единственное, чего мне не хватало, – интимной жизни. Мой врач еще не разрешил мне заниматься сексом, потому что с их рождения прошло всего четыре недели. Но я знала – если мне не удастся вдохнуть жизнь в эту сферу нашего брака, разрушение может быстро распространиться и на другие области. Ужасная сексуальная жизнь – словно вирус. Ваш брак может быть здоровым во всех других отношениях, но если вымирает секс, он начинает заражать все прочие аспекты.

И я твердо решила, что не позволю этому случиться.

Я попыталась заняться с ним сексом, но Джереми боялся сделать мне больно. Хотя у меня было кесарево сечение, он беспокоился из-за шва. Он прочитал в интернете, что не может даже ласкать меня пальцами, пока не получит одобрение от доктора, а до осмотра оставалось еще две недели. Он отказался заниматься со мной сексом до одобрения профессионального медика.

Я же не хотела ждать так долго. Не могла. Я скучала по нему. Скучала по нашей связи.

Той ночью Джереми проснулся в два часа ночи, потому что мой язык скользил по его члену. И я почти уверена, что он стал твердым как камень еще до полного пробуждения.

Я поняла, что он проснулся, лишь потому, что его рука легла на мою голову и пальцы вцепились в волосы. Это было единственное движение, которое он сделал. Он даже не оторвал головы от подушки, чтобы на меня посмотреть, и по какой-то причине мне это понравилось. Я даже не уверена, что он открыл глаза. Он лежал неподвижно и молчаливо, пока я сводила его с ума языком.

Я лизала его и дразнила прикосновениями минут пятнадцать, но в рот не брала. Я знала, как сильно он этого жаждет, но не хотела, чтобы он кончил во рту. Я хотела, чтобы он отымел меня впервые за несколько недель.

Его рука нетерпеливо сжимала мой затылок и прижимала меня к члену, он молчаливо умолял взять его в рот. Я отказывалась и продолжала бороться с рукой, целовала и лизала его, хотя он хотел лишь одного – оказаться во рту.

Убедившись, что я довела его до состояния, когда страсть пересиливает заботу, я отстранилась. Он двинулся следом. Я упала на спину и раздвинула ноги, и он оказался во мне, не задумавшись ни на секунду. Он даже не был осторожен. Мой язык словно свел его с ума, потому что он входил в меня с такой силой, чтодействительно стало больно.

Это продолжалось почти полтора часа, потому что когда он кончил, я начала сосать, пока он снова не отвердел. И оба раза мы не произнесли ни слова. И даже когда все закончилось и я оказалась под весом его обмякшего тела, мы не разговаривали. Он скатился и обернулся вокруг меня. Постельное белье было покрыто потом и спермой, но нам слишком хотелось спать, чтобы обращать на это внимание.

Тогда я поняла, что все в порядке. Мы будем в порядке. Джереми по-прежнему поклоняется моему телу, как и всегда.

Возможно, девочки отобрали у нас многое, но я знала: его страсть всегда будет моей.

12

Пожалуй, на данный момент эта глава была самой тяжелой. Как мать могла спокойно спать, пока в соседней комнате плакали ее младенцы, – за гранью моего понимания. Какое бессердечие.

Мне казалось, что Верити может быть социопатом, но теперь я склоняюсь к тому, что она психопат.

Откладываю рукопись и использую компьютер Верити, чтобы освежить в памяти определение слова «психопат». Читаю про все особенности личности.Патологическая лживость, коварство, манипуляторы, не испытывают сожалений или вины, черствость и отсутствие эмпатии, слабый эмоциональный отклик.

Она подходит под каждую характеристику. Единственное, что заставляет меня сомневаться, – ее одержимость Джереми. Психопатам сложнее как влюбиться, так и сохранить любовь. Они быстро переключаются с одного человека на другого. Но Верити не хотела оставлять Джереми. Он стал центром ее вселенной.

Джереми женат на психопатке и даже не догадывается, потому что она сделала все возможное, чтобы это от него скрыть.

Кто-то мягко стучит в дверь кабинета, и я выключаю монитор. Открываю и вижу Джереми. У него влажные волосы, и он одет в белую футболку и черные пижамные штаны.

Это мой любимый вид. Босиком, по-домашнему, просто. Чертовски сексуально, и меня бесит, насколько сильно он меня привлекает. Интересно, испытывала ли бы я эти чувства, если бы не истории из рукописи?

– Прости, что помешал. Мне нужна помощь.

– Что такое?

Он жестом приглашает следовать за ним.

– В подвале есть старый аквариум. Мне просто нужно, чтобы ты придержала мне дверь, чтобы я смог поднять его наверх и помыть для Крю.

Я улыбаюсь.

– Ты позволишь ему оставить черепаху?

– Ага, он ей так обрадовался. Он стал постарше и, надеюсь, теперь не будет забывать ее кормить. – Джереми открывает дверь подвала. – Дверь открывается внутрь. Невозможно подняться по ступеням и выйти наружу, если заняты руки.

Джереми нажимает на выключатель и начинает спускаться по ступеням. Подвал не кажется продолжением дома. Он запущен и неухожен, словно брошенное дитя. Скрипучие ступени, слой пыли на перилах. В другом случае у меня бы не возникло ни малейшего желания спускаться в такое негостеприимное помещение. Особенно в доме, который и так до ужаса меня пугает. Но подвал – единственное в этом доме место, которого я еще не видела, и мне любопытно, что там внизу. Какие вещи Верити убрала прочь?

На лестнице темно, потому что свет включился только в самом подвале. Добираюсь до нижней ступеньки и с облегчением вижу: помещение вовсе не такое мрачное, как я ожидала. Слева – рабочий стол, который не использовали уже какое-то время. Он покрыт стопками папок и бумаг и напоминает скорее угол для хранения, чем место, где человек мог действительно сидеть и работать.

Справа – коробки вещей, накопленных за годы их совместной жизни. Некоторые с крышками, некоторые нет. Из одной коробки торчит видеоняня, и я содрогаюсь, вспоминая недавно прочитанную главу, где Верити рассказала, как отключала ее днем, чтобы не слышать плача детей.