Мир Р: Duas Dimensiones

Сдавала его пожилая итальянская пара, живущая по соседству, за зелёным холмом.

Дом утопал в зелени. Сейчас, в середине апреля, здесь всё просыпалось и цвело. Прямо перед крыльцом буквально на глазах распускались сотни тюльпанов – алых, жёлтых, белых и пёстрых. Белые нарциссы с жёлтыми сердечками ослепительно сияли на солнце.

Ия и Родион просыпались поутру от голосов птиц, звенящих в молодой листве, и долго лежали, прислушиваясь и улыбаясь.

К морю вела удобная рыжая тропинка, но купаться было холодно. Они брали с собой полотняный зонт, еду, вино и покрывала, спускались вниз, сбрасывали одежду и подолгу валялись на берегу, попивая из тёмной бутылки, хихикая и разговаривая о разных пустяках.

После обеда Родион рисовал, а Ия читала или дремала на веранде.

Это был бы самый лучший отдых на свете…

Через неделю приехали соседи, но жили они довольно далеко. Иногда до Ии и Родиона долетали смех и голоса, но в целом, им было до лапочки – есть ли вообще кто-то на полуострове и в мире.

Однажды после обеда Ия отправилась вздремнуть, а Родион остался на веранде. Её разбудили голоса – один был Родиона, другой – мягкий, тонкий и очень нежный. Ия накинула халат и вышла на веранду. Маленькая девочка с чёрными как уголь волосами что-то быстро лопотала по-итальянски, а Родион смеялся и перекидывался с ней мячиком.

– Лаура, – раздалось из кустов.

Девочка вмиг исчезла, будто была наваждением.

Ия хотела незаметно уйти, но было слишком поздно – Родион увидел, какое было у неё лицо.

7

К вечеру поднялся шторм. Ия закрыла хлопающие ставни и поставила чайник.  Ей не хотелось разговаривать. И не хотелось видеть Родиона.

– Может, хватит уже. – сказал он.

Она вздрогнула и повернулась.

– Ия, может, я и не от мира сего, но не дурак и не слепой. Какого лешего ты изводишь себя? Просто наслаждайся жизнью и…

– Ты не понимаешь.

Он обнял её за тонкие плечи. Оттого, что она была выше ростом, ткнулся носом в её шею.

– Ещё как понимаю…

На ночь глядя Родион незаметно растворил в её мелиссовом чае таблетку снотворного. Сам он спать не собирался.

Он вышел на крыльцо, допил из горлышка остатки вина, вытер рот рукавом и рассмеялся.

Ветер крепчал – он подвывал в щелях древних ставен, шумел листвой, срывал лепестки тюльпанов, и они влетали на крыльцо, словно ожившие языки пламени.

– Подходящая ночь. – сказал он сам себе. – Подходящее место. Подходящее время!

Время перевалило за полночь. За окнами бушевал ветер. Ия безмятежно спала.

Родион открыл последнюю бутылку вина. Он уже еле держался на ногах, и рука с кистью так часто соскальзывала, что он, в конце концов, ободрал все ладони о штукатурку.

Хихикая и напевая, он ползал вдоль стены, падал, снова поднимался, размазывал краску разбитыми пальцами, отходил назад, критически оценивал, растушёвывал, ронял кисти, скользил ногами по пролитой воде, проводил недостающую линию размером с лапку муравья…

Никогда в жизни он так не творил.

В голове его звенели и кружились образы. Бескрайние лесные просторы глазами летящей под облаками плицы, сладкий аромат раздавленной в ладонях полевой клубники, звенящий в зубах холод родниковой воды, соль пота, жирное тепло пирога, запах пропахшей костром одежды, заливистый лай в сизом тумане, звон трамвая, мелькание велосипедных спиц, колючие снежинки на щеке… всё мешалось, выскакивало, топорщилось и просилось на волю…

Он знал – это лучшее из его творений.

В четыре утра Родион пнул пустую бутылку под кровать, погасил свет и раскрыл ставни. По серому небо лохмато двигались тучи. В саду заполошно кричала птица.  Воздух пах йодом и озоном. На подоконник натекла вода и в ней, словно сказочный кораблик, покачивался  лепесток тюльпана – алый с жёлтыми прожилками.

Родион  поскрёб небритую щёку, зевнул, подвинул в сторону раскинувшиеся ноги Ии, плюхнулся на живот и моментально уснул.

От самого пола по штукатурке тянулись тонкие травинки и мелкие пёстрые цветы. Они поднимались по стене и, казалось, пахли мёдом и тёплой землёй. Прямо по их качающимся головкам, не пригибая их, шла женщина.

Тонкие щиколотки, лёгкий венчик светло-рыжих волос, острый профиль, опущенные ресницы…

Хрупкие руки, бережно сложенные на круглом животе.

Ия поверила сразу.

Когда вечером пришла хозяйка с заказанными продуктами, Родион отвёл её в сторону и, коряво пользуясь карманным разговорником, попытался объяснить, что компенсирует испорченный ремонт. Хозяйка нахмурилась и вошла в дом. В комнате она простояла полчаса, вышла с влажными глазами, денег не взяла, а утром прислала в подарок головку козьего сыра, коробку инжира и кувшин местного вина.

8

Диагноз подтверждался не раз и был стопроцентным приговором. Поэтому на работе ей никто поначалу не поверил.

 Ия перестала носить каблуки и двигалась так осторожно, будто несла на голове хрустальную вазу. Она стала много и обстоятельно есть, подолгу спать, быстро полнела и будто наливалась изнутри свежим розовым соком. Длинные широкие платья ей очень шли, а округлившиеся формы и плавная походка сделали похожей на Боттичеллевскую Весну.

Он родился ровно в срок, с весом и ростом как по заказу.

В полночь Родиону сообщили, что он стал отцом. В час тридцать он уже  мчался в больницу, до боли сжимая руль и давясь слезами отчаяния.

Ия сама позвонила ему. Родион схватил трубку.

– Да!

В трубке астматично дышали. Ия забыла слова. Родион похолодел.

– Duas Dimensiones, – произнесла она, наконец, будто дунула в пыль.

– Что?!

– Он там. В твоих двух измерениях. Он… – она снова астматично задышала – …не с нами.

Никто из медперсонала не заметил того, что она поняла сразу, как только взяла ребёнка на руки. Сын был не с ней. Его вообще тут не было.  Он ел, дышал, спал, но то были лишь нужные безусловные рефлексы крепкого маленького тела. Она с ужасом поняла – ему никогда не стать настоящим.

Через четыре дня они приехали домой – потерянные, с серыми лицами и виноватыми глазами. Ребёнок спал посередине двуспальной кровати. Ия обернулась вокруг него, как змея, и тихо гладила ножку.

Потянулись дни. Отчаяние сменялось безумной надеждой – а вдруг! Невропатологи разводили руками – случай уникальный, аналогов нет. Мальчик был внешне совершенно здоров, но теперь даже дилетантского взгляда хватало, чтобы понять – он тяжело, непонятно и непоправимо ненормален. Никаких реакций на проявления внешнего мира. Никакого контакта глаз. Никаких эмоций.

Ночью Ия стояла у тёмного окна –  скорбный чёрный силуэт на чернильно-синем фоне. Родион не смел подойти к ней.

– Ему там плохо, – сказала она.

– Почему ты так решила?

– Плохо. Знаю. Он не такой, как все они. Они никогда не поймут его. Вытащи его.

– Я не знаю…

– Придумай. Не может быть, чтоб ты не знал. Я часто просыпаюсь по ночам. Мне кажется, я вижу во сне… какой он там, сколько ему лет… Так обидно… просыпаюсь и забываю. В этом твоём мире всё не так. Я часто думала… а есть ли там вообще время… может, что-то иное… Вытащи его, умоляю.

Родион сутки висел за ноутбуком и, поняв, что один не справится, позвал на помощь двух бородатых товарищей со своей техникой. Но и это не помогло. Тот, кого он искал, будто сквозь землю провалился.

Ию тревожить не хотелось, но пришлось. Она тут же села за телефон и подняла на уши всех, кого только можно.

Ивана Саввича нашли в Израиле.

9

Самолёт Москва-Бен-Гурион с самого начала выбил из колеи. Родион ни разу не пересекал границы родины один, без Ии. Потом был недолгий местный перелёт, окончательно вымотавший ему нервы, накалённый на солнце автобус и чахлая машина напрокат, о заказе которой он тут же пожалел – ужасно хотелось выпить. Заночевать пришлось в гостинице под звуки какого-то шумного семейного праздника.

Утром дорогу обступили горы. Каждый поворот серпантина открывал виды один прекраснее другого. Родион мрачно подумал, что идея создания в этой местности психиатрической лечебницы пришла на ум очень умному человеку – девяносто процентов больных должны бы обрести душевное здоровье просто созерцая эту благодать. Если уж даже ему полегчало…

До последней минуты он был уверен, что откроется дверь, и он увидит – Иван Саввич за тридцать лет совершенно не изменился. Но это, конечно же, было не так. Нет, он ещё не был глубоким стариком. Ясные глаза всё так же, с хитринкой смотрели на Родиона, и был он так же высок и худ – похож на сухое дерево, но голова совсем облысела и покрылась пятнышками, лицо избороздили морщины, а ходил он, опираясь на палку.

Они медленно шли по цветущему саду. Им было  о чём поговорить. Иногда им встречались люди – одни здоровались, другие проходили, ничего не замечая, третьи о чём-то говорили сами с собой.

– Это невозможно, – сказал Иван Саввич.

– Вова ваш был невозможен. Я терпеть его не мог.

– Ах, да, Вова.

– Он ушёл.

– Да-да…  Ведь ты его прогнал.

– Но я не сделал его трёхмерным! – почти крикнул Родион.

И смутился. Со стороны он запросто сошёл бы за очередного психа. Иван Саввич только улыбнулся.

– Когда я был маленьким, я тоже любил рисовать.

– Чего?!

– Я и сейчас люблю.

– Ну, разумеется! Как там дальше? Давай порисуем вместе.

– Нет. Этот номер не сработает. Тогда я думал – ты научишься всему, наиграешься, а потом… живые люди ведь интереснее нарисованных. Забудешь. Все забывают – рано или поздно. А потом они живут отдельно, а создатель отдельно. Никто никому не мешает. Но я тебя недооценил. Я всё наблюдал за тобой, даже когда ты подрос. Ты знал?

Девочка с желудёвыми глазами…

– Знал.

– Ты создаёшь свой мир таким, что в него веришь не только ты сам, но и другие люди. Чем сильнее вера – тем прекраснее мир…

В другое время Родиону было бы даже приятно поболтать со стариком о высоких материях, но сейчас его терзало другое.

– Наш ребёнок…

– Ты его не вытащищь.

– Но ведь…

Он чуть не сказал – «Но ведь Ия говорила!», но вовремя остановился.

Над алыми розами летали бархатные бабочки. Горячий воздух, казалось, прогибался под тяжестью аромата цветов и благовонных кустарников. Со смотровой площадки было видно дно глубокого ущелья с тонкой жилкой горной реки.

– Поживи тут немного, успокойся.

– Вы шутите?

– Отнюдь. Хотя бы два-три дня. Возможно, что-нибудь надумаешь сам.

Родион вздохнул.

– Я обещаю, что не буду мешаться. Тебе нужно побыть одному. Там за поворотом небольшой коттедж, я велю его освободить.

В первый же день он долго бродил по окрестностям. Иногда сворачивал с дороги и лез по острым коричневым скалам, иногда спускался в низины, полные прохлады и сырости. Тропки петляли, из-под ног выскакивали кузнечики, жаркий воздух сменялся ледяными сквозящими ветерками.

С непривычки он невероятно устал. Ныла спина, болели плечи и тряслись колени.

Родион с удовольствием принял ванну, вытащил ужин на крыльцо, сел на тёплые доски и замер, забыв, как есть и как думать.

Над ним раскинулось розовое, всё больше наливающееся фиолетовым небо. По краю ущелья деревья без всякого ветра тихо и шелковисто перебирали листьями. На стволе маленькой кривой сосны нависла живым янтарём капля смолы. Тёплые сухие доски медленно и щедро отдавали тепло уходящего летнего дня.

На небе появилась первая звезда. Жёлтое облачко застыло у горизонта.

Родион сидел неподвижно, откинув голову.

Небо заполнялось синевой. Птицы устроили внизу вечернюю перекличку. Отчаянно пахло хвоей и мятой травой. Где-то далеко, в селе заблеяла коза.

Родион закусил губы и сощурил глаза так, чтобы народившиеся было слёзы ушли обратно и встали поперёк горла.

Он приехал задолго до рассвета. Машина скользила по лужам. В городе стоял сизый туман.

Ия спала, во сне обнимая ребёнка. Её руки так красиво изогнулись…

– Нет уж. – тихо сказал он. – Никогда больше не буду тебя рисовать.

Она вздрогнула, подняла заспанное розовое лицо. Он тихо сел рядом и погладил мальчика по голове.

– Он вернётся сам, – сказал Родион. – Но не так-то просто это, верно? Надо только немного подождать.  Он просто должен понять, должен увидеть… А там… в том мире просто станет одним человеком меньше, одним двухмерным человеком. Ты понимаешь?

Ия кивнула. Она одна могла понять.

10

Они спали, как два зверька в норе, скрутившись телами вокруг своего детёныша, раскинувшегося во сне. Спали крепко и глубоко, как спят люди после долгой и усердной работы.

Человек шёл и помнил, что случилось что-то ужасное. Похоже, ему было плохо, но теперь он уже не был в этом так уж уверен.

Кое-что он, правда, ещё помнил. Например, как пытался им объяснить. Они слушали, кивали головами, иногда пугались, иногда плакали, но чаще всего он ощущал холодную враждебность и отчуждённость. Тогда это было обидно, но сейчас уже не тревожило. Просто у него тогда не было сил и слов, чтобы рассказать –  есть иная красота, невероятная, нездешняя… Теперь слова приходили, но обратного пути не было.

Он весело шагал, иногда прикасаясь ладонями к алым и лиловым листьям. Ему хотелось петь. С каждым шагом цель пути виделась всё чётче, а на душе становилось радостней.

По лиловым зарослям тихо бродил тигр с мудрыми нечеловеческими глазами. Неслышной поступью по веткам пробирался длинный и узкий кот фиолетового цвета. Золотая птица свесилась с дерева вниз головой и распушила на груди атласные перья. Из чёрной земли поднимались цветы, похожие на диковинные музыкальные инструменты.

Тигр посмотрел на него, кивнул и улыбнулся. Человек улыбнулся в ответ и подставил лицо солнцу.

Солнц было много. Но только одно сияло над миром жёлтым жирным кругом.

Яркий свет потревожил ребёнка. Мальчик завозился и открыл глаза.

Солнце было другим. Как раз таким, каким надо. Он улыбнулся. Ия и Родион спали. Он мог бы им о многом рассказать. Если бы умел.