скачать книгу бесплатно
Затем я очнулся и, утерев слезы и пот с лица, вновь сел, свесив с лежанки свои синие ноги. Анри сочувственно посмотрел на меня и протянул кружку воды.
Новый знакомый сказал, что я не спятил. Вопросов будет много, но ответов на них у него нет. Что происходит – трудно объяснить, он сам ничего толком не понял, хотя находится здесь уже пару десятков лет.
Анри начал рассказывать о себе: до того как двадцать лет назад свалиться сюда «с неба», он работал помощником редактора в парижской коммунистической газете «L’Humanite». Был на хорошем счету, ждал повышения по службе, у него была невеста, моложе его на пятнадцать лет. Анри собирался жениться, купить домик в пригороде Авиньона и разбить маленький садик с фруктовыми деревьями и кустами роз. В один момент все мечты провалились вместе с ним сюда. Он пропал, когда ехал на рейсовом автобусе по горной дороге в Gordes, чтобы написать небольшую статью о жизни малоимущих семей в этом старинном городке и сделать пару фото с видом на Luberon.
Конечно, его реакция на то, что произошло, была ровно такой же. Он чуть было умом не тронулся, увидев себя в рванье, но постепенно начал приспосабливаться, благо с детства был пронырой и авантюристом. Самое главное, как оказалось, для жизни здесь не нужны были документы, Анри удалось сочинить правдоподобную легенду о себе, в этом ему помогло хорошее знание истории, и не только. Его легенда заключалась в том, что он якобы пришел из Монегетти, того, что поблизости от княжества Монако. Что предки его якобы были греками, они проиграли в войне семейке Гримальди и разбежались по разным сторонам света. Что он, дескать, преодолел такой большой путь, ища родню по окрестным городам. Местные верили и сочувственно качали головами. Так вроде и прижился Анри здесь, в Aix-en-Provence. А почему попал именно в этот городок, для него до сих пор остаётся загадкой.
Вначале Анри воровал, перебивался кое-какой работёнкой то там, то там, пока случайно не обрёл этот домик. Помогал одинокой бабке, мастерице по портняжным делам, вот и остался в её доме после её смерти. Сам научился кроить и шить – этим и кормился. Рассказал, что никогда особенно не бедствовал. Было такое чувство, что всегда находился под покровительством какого-то невидимого надзирателя.
Однажды ночью в дверь постучали, на пороге стоял крепкий коренастый месье вроде меня, только в маске на всё лицо, Анри его впустил. Человек сказал, что Анри – Проводник, ему нужно ждать Помощника, которого скоро пришлют, и, позднее, Свидетеля. Затем ушёл. На следующее утро, когда Анри проснулся, на пороге лежал младенец, завёрнутый в тряпицы. Видимо, тот самый будущий Помощник, о котором говорил незнакомец.
– Получается, я Проводник, а ты Свидетель, которого я жду все эти годы, да и Помощника, видишь, какого воспитал! – сказал Аарон, с улыбкой глядя на Софи.
Чего я свидетель – Анри не знал. Он попросил меня рассказать о себе, и я, уложившись минут в пятнадцать, посвятил его в перипетии моей жизни. Проводник поцокал языком и, не сказав ни слова, тяжело вздохнул. А затем рассказал, что его дядя Альбер Дюран служил в части Normandie-Nemen, воевал плечом к плечу с русскими против немецких оккупантов. По рассказам дяди Анри знал о том, что русские не скупятся на слова, поэтому не обиделся на мои глупые вопросы, резкие высказывания и крики.
Я внимательно оглядел Софи. Не скажу, что она была некрасива, нет, она была простовата, что ли, её типаж напоминал мне Олесю Железняк, удивительную актрису театра и кино. Пока Анри рассказывал свою историю, я начал потихоньку успокаиваться и, кажется, снова чуть задремал. Почему-то всё время хотелось спать. Голова была словно не моя.
– Mon рlaisir, сделай нам чаю! – сказал Анри, и Софи послушно зачерпнула воды, а я потихоньку встал и направился к столу.
– Ты интересовался, почему Франция… Да я и сам не знаю, ведь я как бы «дома», – размышлял Анри и задумчиво смотрел в потолок.
Затем он рассказал, что тот человек, который предупредил о приходе Свидетеля, приходил ещё несколько раз. В одно из своих посещений он сообщил о том, что вернётся с инструкциями и принесёт какой-то предмет, как только явится Свидетель.
– Так что будем ждать. Зализывай раны, Поль! – ухмыльнулся Проводник, а Софи запалила новую свечу и принялась стирать бельё.
– М-м-м, а какое нынче число? – спросил я, закинув руки за голову, и потянулся от удовольствия, хотя болело всё ужасно.
– А я разве не сказал? – удивился Анри.
– Нет, не сказал.
– 10 октября 1427 года от Рождества Христова! – сказал Анри и почесал бок.
Я упал со стула, облившись горячим чаем, и застонал от боли.
– Нет ли у вас икон помолиться, чтобы разум мой не ослаб от такого количества безумно интересной информации? – выдал я, со слезами на глазах глядя на Анри и Софи.
– Нет, и для меня синагоги здесь никто не построил, дорогой Поль, помолимся мысленно! – ответил Анри и предложил всем пойти отдохнуть.
Я улёгся, укрывшись одеялом, а поверх ещё и овечьей шкурой, Анри лёг на свою койку справа от стола, а Софи, закончив постирушки, ушла наверх. На потолке шевелился отсвет пламени свечи, стоявшей на столе, я, зевнув, спросил: «Анри, а сколько тебе лет?»
– Мне 56 лет, Поль. А тебе? – так же зевнув, спросил Анри.
– Мне 47 лет, я несколько отстал! – ответил я, и мы практически одновременно тяжело вздохнули.
Почему всё-таки Франция? Ведь меня с ней никогда ничего не связывало. Я лежал и пристально глядел в темноту, пытаясь припомнить хоть какую-нибудь деталь, которая могла мало-мальски меня породнить с этой страной. Я вспомнил трёх мушкетеров и Жанну д’Арк, и, прости господи, Нострадамуса, и Робеспьера с Маратом, и Наполеона Бонапарта с Винсентом Виллемом Ван Гогом, и ещё многих реальных исторических персонажей и выдуманных героев книг и фильмов. Нет, ни одного связующего звена. Да и родственников во Франции не было никогда: моя бабушка по материнской линии была полькой, а все остальные – русские да украинцы.
И почему Свидетель? Чего свидетель? Проводник… Чей проводник? Мой? Кто ты, что всё это со мной сделал? Что я натворил такого, что со мной так поступили? Что вообще происходит? И что самим придётся решать? Я начал проваливаться куда-то, а вопросы всё сыпались и сыпались из небытия, но главный вопрос перекрывал другие и эхом возвращался: «Почему? Почему? Почему?».
Я проснулся чуть свет с надеждой, что дурной сон позади, и жена поманит меня чудным запахом свежезаваренного кофе. Заорал петух. Я рукой погладил овечью шкуру, и мысль о кофейном напитке исчезла. Продрал глаза и посмотрел в полумрак комнаты. Анри свесил свои худые ноги с койки, а Софи спускалась сверху, покрывая волосы чепцом.
Я всем пожелал доброго утра и, получив ответ, спросил об удобствах. Удобства оказались на выходе с чёрного хода, возле перегородки от соседей. Там была дырка в земле, обложенная плоским камнем, и кадка, которая наполнялась дождевой водой с крыши.
После утреннего туалета я был напоен чаем из какой-то травы и накормлен куском серого хлеба. Софи достала из-за короба два яблока и, обтерев их о фартук, сунула нам с Анри.
– Ого, откуда такой десерт? – улыбаясь, спросил Анри.
– На базаре умыкнула третьего дня! – ответила Софи и покраснела.
Анри попросил её больше так не поступать, а то задаст трёпку, несмотря на то, что она уже совсем взрослая. А я, поев и сходив по нужде, всё лежал в дремоте и совершенно ничего не хотел делать. Тело стало ватным и слабым, и я, видимо, решил совершенно на себя наплевать. Но Анри не позволил мне превратиться в овощ.
Как-то Софи сказала, что ей нужно в город, и Анри настоял, чтобы я сходил с ней. Я не хотел, мне было страшно, но Проводник силой поднял меня с койки и даже сам обул. Он дал Софи несколько серебряных монет и велел ни на шаг меня не отпускать. Мне сунули в руку небольшую плетёную корзинку и на плечо для вида напялили подранный мешок.
– Поль, я тебя очень прошу ничего и никому не говорить. Твой лексикон пока не для здешних мест. Если что, за тебя всё скажет Софи, и бодрись, пожалуйста, по-другому нельзя! – настаивал Анри.
Затем он попросил нас запомнить, так, на всякий случай, что я его дальний племянник с восточного побережья, юродивый с нарушением речи, якобы в детстве неудачно упавший с лестницы и теперь практически не могущий разговаривать, но способный к работам «подай-принеси», или «копай глубже-кидай дальше».
– Будут спрашивать, мычи, дорогой племянник… Ой? да на тебя внимания-то особого не обратят, стар ты уже, как и я! – хохоча сказал Анри и махнул рукой в сторону двери.
Я передёрнулся от его слов о старости, но не стал ничего отвечать «дяде».
Мы с Софи вышли на улицу, залитую южным солнечным светом. Немного прошли по незнакомой улице. Я, конечно, был поражён здешним пейзажем, который отдалённо был мне знаком только по фильмам. Я попросил Софи немного подождать и осмотрелся.
Голова закружилась, я прижался к стене, повернул голову в сторону солнца и закрыл глаза. Постояв некоторое время, жмурясь от яркого света, я ещё раз огляделся по сторонам. Да, совсем недавно я рассекал по проспектам на неприличной скорости на своём шикарном авто, сыпля пеплом сигарет и кидая окурки в окошко, слушал забойную музыку. Дома, конечно, комфорт: вот тебе туалет с биде, ванна с пузырьками, микроволновка. По выходным я с женой любил прогуляться по огромным магазинам, посидеть в «Чайхоне №1», что в ТЦ «Западный» на Рублёвке, перекусить и попить капучино с диковинным пирожным, а тут…
А тут – грязная узкая дорожка, местами выложенная брусчаткой, по которой ходят средневековые люди, ведя на поводе кто лошадь с телегой, кто навьюченного осла. Жуть какая! Каменные домики, прижатые друг к другу, сверху перетяжки с сохнущим бельем. И вонь. Какая жуткая здесь вонь! Справляя нужду, как я понял, прятаться особо и не нужно было, туалет, как говорится, везде, поливай, сколько хочешь – вот тебе и Европа.
Пока я стоял в забытьи, вспоминая дом, меня чуть не сшиб наездник на большом коне и больно стеганул плёткой по голове и спине. Кровь залила глаза и потекла горячей струёй, обильно пропитав одежду. Нам пришлось вернуться домой. Анри напоил меня вином так, что я просто вырубился. Пока я спал, он почти профессионально наложил несколько швов на раны суровой нитью, смоченной какой-то настойкой. Так закончился мой первый выход в свет. Как говорится, осмотрелся. На неделю я слёг в постель…
Шли дни один за другим, рутина стала затягивать меня, и я заметил, что привыкаю к здешнему быту, а дом и вся прежняя жизнь всё сильнее отдаляются от меня. Да и во снах я видел семью и дом всё реже и реже.
Я не хочу лишний раз описывать мои психологические и душевные переживания по поводу того нашего естественного мира, откуда я пропал каким-то неведомым образом. И тем более я не собираюсь описывать быт средневекового мира, который теперь стал и моим бытом. О нём написаны тысячи книг и снято множество кинолент, нового я сюда ничего не прибавлю. Но было одно отличие: здесь уже формировалась не история средневековой Европы, а моя личная, в которую я каким-то неведомым образом вляпался.
Помимо болезней и войн, здесь ещё время от времени лютовали разбойники. Анри рассказывал о пропаже людей, он подозревал, что их продавали в рабство, так как Восток был совсем рядом. А там рабство, по слухам, было в норме. Но несмотря ни на что, культура в нашем городе бурно расцветала благодаря герцогам Анжуйским и Барселонским.
Новости я узнавал на базарах и площадях города. Ещё к нам часто забегала соседка, которая была ужасной сплетницей и тараторкой, она регулярно приносила на своей юбке информацию, как сорока на хвосте. Соседка много знала, потому что её хозяйка Инез Де Буасьер была приближена к городской знати и нет-нет да рассказывала что-то своей служанке, пока та мыла её или наряжала.
Помимо всей грязи, которая творилась в этом мире, была ещё одна страшная штука – инквизиция. Людей пытали, бывало, жгли и топили. Кто доносчик, кто колдун с колдуньей, кто украл, а кто проспал. В основном, конечно, искали ведьм всяких и факиров с магами, тем не менее всё это меня не очень радовало. Инквизиторы сгоняли людей на площадь смотреть пытки и казни силком, поэтому я этих жутких спектаклей повидал сполна. Поначалу меня рвало, и я сильно болел, затем спустя какое-то время, как это ни ужасно, уже более спокойно смотрел на мучения умирающих.
Я благодарен Всевышнему, что гнев инквизиции нас миновал, не хватало ещё исчезнуть из своего мира и быть загубленным в чужом.
Однажды Анри сказал, что на самом деле людей истребляли за религиозные и политические убеждения, списывая всё на колдовство. В основном, конечно, инквизиторы занимались истреблением язычества, еретических учений и других тёмных делишек, о которых лучше умолчать.
Так текла моя новая жизнь на чужбине. Я не предполагал, что быстро начну адаптироваться и привыкать, и, играя роль, указанную мне Проводником Анри, понял очень важную вещь: молчание – воистину золото, причем очень высокой пробы. Я стал хранителем информации, ведь не тратил свою энергию на разговоры и руководствовался принципом «а Васька слушает да ест». Я молчал на людях, ко мне начали привыкать, узнавали на улицах и сочувствовали: совали то яблоко, то стакан молока на базаре и снисходительно гладили по голове или хлопали по плечу. Некоторые просили помочь что-то перенести или погрузить-разгрузить, так как видели во мне недюжинную силу от природы. За такую работу давали монетку или хлеб, а я, изображая радость, громко смеялся, брызгая слюнями. Но при этом молчал,. Молчал, мычал и улыбался.
Роль дурака я научился играть отменно, а говорить приходилось только дома, да и то достаточно негромко: Анри боялся доносчиков, ибо доносы поощрялись звонкой монетой. Приходил пару раз местный начальник от графства Себастьен Пере, с пристрастием расспрашивал о моей персоне, но Анри совал ему пару монет, и он уходил довольный, выпив иной раз пинту вина. Я прозвал его «толстожопым Себом» из-за грушевидной формы тела.
Скука, конечно, была жуткая, и я потихоньку стал пробовать себя в разных ремёслах: начал понемногу шить, штопать и гладить огромным утюгом, работающим на углях. В общем, из инженеров опускался всё ниже и ниже. Я в кошмарном сне не мог себе представить такое, ведь дома я тяжелее сигареты или ручки ничего в руках не держал, а говорить, насколько я был избалован женой в бытовом отношении, лучше не буду.
Затем, смастерив вершу из тонких прутьев ивы, я стал по утрам закидывать её в реку, и у нас регулярно была на столе свежая рыба. Местные мальчуганы любили наблюдать за моими действиями. Чтобы они задавали поменьше вопросов и прониклись ко мне уважением, мне приходилось иногда делиться с ними добычей. Их родители мне дали прозвище «рыбак с востока». Софи часто выменивала рыбу на баранину и яйца. Иногда мы даже тайно пировали, беря в долг вино у местного винодела. Чтобы не вызвать подозрений, не сразу с ним рассчитывались, а он никогда не отказывал нам и почему-то хитро улыбался. В общем, я стал практически местным жителем, уже никто не задавал вопросов, кто я и откуда.
Всё чаще и чаще люди говорили о войне на северных территориях, и я как-то спросил Анри, о какой именно войне идёт речь.
– Идёт столетняя война! Или ты забыл историю, мой любезный друг? Ты же уже год здесь! И не знаешь? – съязвил Анри.
– Не забыл, мой друг! Но я больше предпочитаю изучать историю моей страны! – ответил я в унисон и нагло взглянул на него.
– Но не здесь, Поль, помни, пожалуйста, что твоя личная история разворачивается в настоящее время в совершенно ином месте, – прошептал Анри.
Я замолчал.
– Терпение мой друг, терпение! – похлопал он меня по плечу и вышел на задний двор, видимо, по нужде.
Неудивительно, что я не помнил о войне. Мы жили, как у Христа за пазухой: войны здесь не было слышно, отсюда на север отправляли обозы с продовольствием и одеждой, да и наших герцогов не особо интересовала борьба за трон и всякие там дворцовые интриги Англии и Франции.
Я набрал воды, поставил большой чайник на огонь и уселся у печки рядом с Софи.
– Всё образуется, вот увидишь, и я уверена, ты хороший! – сказала Софи и погладила меня по уже заросшей сединой щеке, тяжело сочувственно вздохнув.
Затем она взяла пригоршню травы и кинула в закипевший чайник. Позже пришел Анри, и мы сели пить местный травяной чай с серым хлебом.
Шли дни, месяцы. Так незаметно миновал год, и пошёл второй. Я уже практически совсем позабыл свой дом, лишь иногда щемило сердце. В такие минуты и часы я уходил наверх и выплакивался вдоволь. Иногда я слышал, как по ночам Анри нет-нет да и всхлипывал, хотя ему-то что хлюпать? Он уже тут почти четверть века, и там его особо некому ждать. Если только той невесте, о которой он упоминал. В общем, я практически привык к своей новой жизни, только одна вещь меня сильно напрягала: вокруг постоянно была какая-то дымка. Я пытался отогнать её, всё время протирал глаза, думая, что слепну.
Было тоскливо, никто не приходил с инструкциями, пока в один вечер, очень поздно, в дверь тихонько не постучали. Анри подошёл и открыл. Увидев гостя, он широко вылупил глаза. Затем, взглянув в мою сторону, резко вышел, захлопнув дверь за собой. Его не было около двух часов.
Эти два с небольшим часа тянулись, как столетия. Мы с Софи сидели в ожидании и напряжении, почти не дыша, и прислушивались к каждому шороху. Были слышны только возня мышей в доме, лай собак снаружи да наше дыхание.
Прошло много времени, прежде чем дверь открылась. На пороге стояли двое – Анри и незнакомец. Пришелец кивнул головой и оглядел Софи, а затем пристально взглянул на меня. На его лице была маска из кожи, натянутая до самых глаз, и войлочная шляпа с узкими полями. На плечах – накидка, за широким ремнём на его животе я разглядел два стилета, а за спиной незнакомца – меч или саблю. В его глазах и осанке я уловил нечто знакомое и тут же отогнал эту мысль, но тем не менее напрягся. Так мы простояли молча секунд двадцать.
Незнакомец попросил Анри проводить его, и они оба вышли, в глазах ночного гостя я успел уловить радость, улыбку. Да-да, именно улыбку. Раньше я немного изучал психологию и понимал, как улыбаются глаза. Когда Анри и незнакомец вышли, мы с Софи выдохнули с облегчением и грохнулись на лавки.
Анри вернулся минут через пять очень взволнованным и попросил Софи принести вина. Он разлил вино в три кружки, предложил выпить стоя, при этом сказал: «Это наша последняя ночь вместе и здесь!». Задумчиво постоял, а затем, не глядя на нас, направился в сторону чёрного хода.
– Мы возвращаемся по домам? – радостно крикнул я ему вслед.
Он не ответил, а только сильно хлопнул дверью.
Спустя некоторое время Анри вернулся и проговорил трясущимся голосом, едва сдерживая слезы: «Нет, мы с тобой уходим, но не домой. А Софи остается жить здесь, она теперь полноценная хозяйка всего-всего и вольна распоряжаться своей жизнью на своё усмотрение!».
Всё стало ясно. Теперь уже мы зарыдали все втроём и обнялись. Анри взрастил Софи, а я уже успел привыкнуть к ним обоим, они мне стали родными, так как другой родни здесь у меня не было. Я вообще не мог представить, что настолько сильно к ним привыкну.
– Давайте ложиться отдыхать, а прощаться будем завтра! – утерев слезы, сказал хозяин дома, и мы разошлись по своим постелям.
Сон совершенно не шёл, я лежал, буравя глазами темноту, и даже не представлял, что будет дальше. Подумал о незнакомце: глаза, эти глаза… И почему они меня так удивили? М-да, я совсем потерял покой. Я уже привык к тому, что задавать лишних вопросов не нужно, Анри всё рассказывал мне, когда считал необходимым. Мысли путались, одна наползала на другую, я думал о доме и семье, о том, что будет дальше. Весь этот салат из мыслей перебивал и давил шум, шум адреналина.
Я слышал, как плакала Софи, а Анри что-то всю ночь шил и клеил вонючим клеем. Я пытался напрячь мозги, чтобы мысленно увидеть дом и семью, услышать голоса родных, но тщетно. Мысли о том, что будет дальше, не давали мне покоя, казалось, что от волнения даже поднялось давление. Так я провалялся до утра, сон не пришёл, и я, одевшись и обувшись, сел, как солдатик, на край койки, дожидаясь, когда Анри начнёт давать указания.
– Всем добрейшего утра! – бодро проговорил Анри, но в его голосе не было радости.
Мы с Софи пробормотали нечто несуразное, как дети в детском садике.
Анри попросил девушку сообразить что-нибудь поесть и собрать еды нам с собой в дорогу. Софи шмыгнула носом, в знак послушания чуть присела в реверансе и опустила глаза. Я же спросил Анри, что мне собрать с собой, и далёким ли будет наш путь.
– Я полагаю, что путь наш будет очень далёким, что-то мне подсказывает, что путешествие наше будет и небезопасным, мы же осознаем, где мы находимся и в какие времена, – проговорил негромко Анри, вглядываясь в рассвет сквозь мутное стекло окна.
Затем он сел на койку, нагнулся и достал из-под неё большой мешок.
– Что это? – спросил я и вытянул от любопытства вперед свой длинный нос.
– Это наша одежда, друг мой! Её принес Человек в маске и рассказал нашу с тобой легенду, которой мы и будем следовать! – сказал Анри, тяжело вздохнув.
Он достал из мешка две серо-коричневые монашеские рясы из грубого сукна и выложил на стол два деревянных креста на веревках. Затем размотал тряпку и бросил на пол две пары кожаных сандалий с ремнями и переплетениями до колен.
– Ого, вот это поворот! Я такого даже и представить во снах не мог! – выпалил я и заёрзал на лавке.
Софи уже накрыла на стол и тихо, потупив взор, предложила поесть. Мы сели и молча принялись жевать нехитрый завтрак. Закончив трапезу, Анри сказал: «Софи, ты теперь будешь жить совершенно самостоятельной жизнью, ты вольна распоряжаться всем-всем, бумаги я написал, они лежат наверху. Ты всё умеешь по хозяйству, умеешь шить одежду, ты давно всему научилась. Дерзай, выходи замуж, рожай детей, в общем, живи полноценной жизнью. Вон приглядись к сыну винодела, он давно уже отцу прожужжал все уши про тебя!». Софи покраснела. Затем Анри сказал ей, что если кто-то будет интересоваться, нужно сказать, что мы ушли на юго-восток к побережью искать родню на старости лет, обещали вернуться.
– Софи, мы никогда не вернёмся и никогда, видимо, не увидимся больше, прости! – сказал Анри, прижав её к себе, и поцеловал по-отечески в голову.
После этого он подошёл к шкафу, немного отодвинул его, достал оттуда увесистый мешочек и положил его перед Софи.
– Это тебе! Я думаю, на безбедное существование тебе хватит, если не будешь шиковать и всем показывать, что у тебя есть деньги, будь хитрей, сама тихонько зарабатывай швейным ремеслом! – проинструктировал её Анри и повернулся ко мне.
– Так, теперь мы с тобой. У нас, как ты понимаешь, всё несколько сложнее! – выдал Анри, нахмурив брови.
– Нет, даже на грамм не понимаю, представь себе? Я тут с вами уже почти два года, но ничего вообще не понимаю! – крикнул я.
– Тихо, тихо, не нужно так расходиться, не надо истерик, я сейчас расскажу, кто мы теперь, а по пути всё остальное. А там уж как Бог подаст! Хорошо? – выпучив глаза и надув ноздри принялся меня успокаивать Анри и предложил жахнуть по кружке доброго вина.
Я молча сел и кивнул, выдохнул воздух, налил себе и одним махом саданул грамм триста вина.
Когда я немного успокоился, Анри рассказал мне, что мы, согласно нашей легенде, монахи из цистерцианского аббатства Тороне, что недалеко от города, занимались овцеводством и разводили рыбу. И теперь по поручению отца-настоятеля следуем к святым местам за святынями для аббатства. Анри достал из-под подушки грамоту, где всё было подробно изложено, и стояла подпись настоятеля.
– Где ты это взял?! – удивлённо вскрикнул я.
– Принес тут один! – ответил с сарказмом Анри.
Потом, вспомнив, я спросил Анри о приборе, про который он обмолвился ещё в прошлом году.
– Всё позже! Расскажу по пути, – торопливо ответил мой друг.
Затем мы стали переодеваться в рясы и сандалии, Анри обрезал штаны до самых колен. Я удивился, а он пояснил, что из-под одежды должны торчать голые ноги, что так положено католическим монахам при аскезе. Потом он показал, куда зашил монеты, и тут я понял, почему рясы такие тяжелые, и сандалии довольно увесистые. Теперь ясно, что он делал в ночи.
Облачившись в рясы и надев кресты на грудь, мы расхохотались, посмотрев друг на друга. Я вспомнил книгу Ильфа и Петрова и, давясь от смеха, сказал Анри: «Я хочу Вас спросить, как монах монаха, вы молитвы знаете?».
– Что-нибудь по пути вспомню или, наконец, придумаю, а вот ты теперь не юродивый племянник с побережья, а отец Поль, давший обет молчания! – ответил «отец» Анри, и мы, по предложенной мною русской традиции, присели на дорожку.
Софи положила еду нам в сумки, мы надели их, обнялись и поцеловались с девушкой, а затем, скрипнув дверью, вышли в тёмную прохладу.
