Я – борец

Однако в этой давке тренера постигла другая участь: через весь салон ему передавали деньги, а он скидывал их в кассу-копилку, отрывая и отсылая билеты по рукам назад. Четыре копейки двумя монетами по две копейки, текли в сторону кассы, иногда, впрочем, попадались трёшки и однушки. Когда же билетопоток прекратился, начался концерт по заявкам телезрителей, переросший в перепалку между бабушками. Одной из них стало жарко, да всем тут было жарко, и она попросила открыть люки, и тут же нарвалась на критику другой пожилой женщины, о том что сквозит и надо закрыть.

Упражняясь в риторике, они спорили о том, как все должны ехать: с открытыми или с закрытыми люками. Пока не пришли к согласию, что передний люк надо приоткрыть слегка, а задний открыть совсем. Тогда как форточки много где оставались открытыми, или же закрытыми, по желанию сидящих под ними людей. Товарищеский климат-контроль – штука неотвратимая, благо через примерно полчаса мы прибыли. Остановка в пятидесяти метрах от КПП насчитывала три автобуса, включая наш и пару Газ-2401, тоже жёлтого цвета с буквой «Т» на дверях, обрамленной черными квадратиками, сложенными пирамидкой.

Пара мужичков-таксистов просто стояли, опершись на свои машины и курили, с надеждой смотря на КПП. Машинально я шёл за ребятами и заметил, что они расходятся в разные стороны, идя к разным проходным, несмотря, что одни были пустые, а другие имели очередь.

– Ген, – позвал я, товарища по команде, – а почему в пустую не пройти?

– Ну ты даёшь, у тебя на пропуске какое КПП написано? – удивлённо спросил он.

И я залез в сумку в поисках паспорта и пропуска, извлекая его в открытом виде.

– К-3, – продекларировал Гена. – Третье КПП.

– А, вспомнил. Спасибо, – кивнул я.

– Вот так шпионы и прокалываются, – пошутил Гена.

– Что-то выдавало разведчика: то ли стальная походка, то ли волевой взгляд, то ли волочащийся сзади парашют, – отшутился я и пошел вставать в очередь из двух человек в третье КПП. Которая, впрочем, сильно меня не задержала, и вот уже я стоял перед стеклом и подавал в отделение для документов свой пропуск.

– Не улыбайтесь, – строго потребовала девушка-сержант на проходной.

И я спрятал улыбку, пока она сверяла фото на моём пропуске с живым оригиналом.

– Проходите, – так же холодно произнесла она, отдавая мне документ, и я забрал его, сунув в карман сумки к паспорту.

– Так, парни, с вас по четыре копейки, за автобус, – произнёс тренер, как только все прошли через КПП.

И мы дружно принялись рыться в карманах.

– Мне сдавать не надо, сегодня вечером в зале купите на них печенья и чая, будем ваши ошибки разбирать.

– Форма может не успеть высохнуть, – спросил у тренера кто-то из ребят.

– Приходи, значит, без формы, – выдохнул Кузьмич. – Всё, в девятнадцать ноль-ноль всех жду. Не прощаемся.

И все стали расходиться кто куда, один я остался стоять.

– Ты чего ждёшь? – спросил у меня Гена.

– Не помню, куда идти.

Наверное, это прозвучало глупо, но Геннадий уже привык.

– Погнали, мы с тобой в одном общежитии живем, – усмехнулся товарищ.

Я следовал за ним, держа руки в карманах. Пятница, третье июня 1983 года, городок Ворон встретил меня теплым солнцем, мирно ездящими редкими автомобилями, полупустыми автобусами и округлыми, похожими на буханку хлеба лупатыми фарами, красно-белыми трамваями, длинными троллейбусами с гармошкой посередине.

– Ген, расскажи мне про город, пока идём.

– Ха, будто изложение пишу, за что мы любим Ворон, – широко улыбнулся товарищ по команде и начал рассказывать.

Из рассказа я понял, что градообразующим предприятием было, конечно же, АЭС, расположенное на берегу огромного озера со странным названием Бабий куст. Озеро являлось бессточным и изобиловало родниками. Левее город обвивала река Дон. Городом, кстати, Ворон стал буквально год назад, до этого нося статус посёлка городского типа.

Мы шли по пустому парку, а слева и справа от нас пустовали деревянные лавочки с литыми боковинами из металла, чугун застыл в виде каких-то листьев и подобии крупных цветов. У каждой располагались такие же чугунные мусорные урны-перевёртыши. Зеленая трава, ёлки с покрашенными снизу белыми стволами. По обеим сторонам парка была проезжая часть, тоже не шибко-то загруженная. Однако редко встречающиеся машины отличались разноцветностью и отсутствием иномарок. «Запорожцы», «москвичи» и «жигули», редкие желтые «волги» и преобладающий, почти пустой общественный транспорт.

Спокойный городской ритм казался чем-то немыслимым: людей на улицах, как и огромного потока спешащих куда-то машин, не было. Никакой рекламы, лишь крупные буквы над фасадами широких витрин ПРОДУКТОВЫЙ, ХОЗЯЙСТВЕННЫЙ, ПАРИКМАХЕРСКАЯ и все выполненные в одном стиле, как и дома, в которых они находились.

Почему народа на улицах так мало, я спрашивать у Гены не стал, и так понятно, что все на работе – пятница, десять утра.

Общежитие Вороновского приборостроительного техникума, серая пятиэтажка с одним входом, смотрела на утренний мир открытыми окнами и кое-где, словно флаги, колышущимися на лёгком ветерке занавесками. Всё просто, где живут девочки, там окно поаккуратней, где парни – поаскетичней.

Внутри нас встретила узкая проходная с вращающимся турникетом и остекленной комнатой вахтерши, в которой как раз сидела бабушка со спицами и какой-то недовязанной заготовкой.

– Здрасте, Мария Ивановна! – поздоровался Гена.

– Здрасте! – продублировал я, проходя через вращающиеся «трубы».

– Здрасьте-здрасьте, спортсмены. Как выступили?

– Да ничего, выступили нормально. В следующий раз лучше съездим! – ответил Гена.

– Лучше бы учились лучше! Двоечники!

– Троечники, Мария Ивановна! – весело улыбаясь, поправил её Гена.

– Завтра на субботник чтоб пришли!

– Придем, – пообещал я.

Пройдя турникет, мы направились к лестнице, и я, повернув голову направо, заметил несколько стендов.

«Уголок коменданта» с расписанием работы общежития и правилами поведения в оном, я даже остановился, чтобы прочесть. Но Гена меня окликнул:

– Там ничего нового для себя не увидишь! Шаг влево, шаг вправо – выселение, проходная закрывается в двадцать три часа, после десяти режим тишины. Пить, курить – нельзя. Графики дежурств по коридорам и кухне на этажах. Ответственная за порядок – комендант Свердлова Надежда Юрьевна.

Справа от «Уголка коменданта» размещался стенд Техники безопасности с наглядными иллюстрациями о том, что утюги забывать включенными нельзя, и вообще всё выключать после пользования, а в случае пожара, организованно двигаться к выходам. А еще правее был стенд «Общежитие – наш дом», где множество фотографий со счастливой молодёжью, к которой я теперь тоже относился, и рисованными картинками. На одной из которых я увидел отдаленно напоминающую меня и Гену карикатуру: на ней мы с ним бежим от лопаты и грабель, за спешащими в воздухе медальками. И подпись: «За медалями погнались – в коллективе потерялись! Спорт он друг и брат студенту, ну а труд отец всему!»

– Это что мы? – спросил я.

– Ы! – улыбнулся Генка. – Светка нарисовала.

– Это какая?

– Член студорга. Рисует карикатуры и пишет стихи, изобличает тунеядцев среди нас.

– Рифма страдает у Светы, – проговорил я.

– Света – со студсовета, – хмыкнул Гена. – Какие планы на день?

– Нет планов, – пожал я плечами. – Тренировка только вечером.

– Покажи, где мы живём? – попросил я.

– Я всё поверить не могу в твою историю. Кем ты был в будущем? – спросил меня Гена, пока мы шли наверх по окрашенной в зелёный цвет лестнице. Почему-то только с боков ступеней и деревянным ручкам перил.

– Как и многие в развитом капитализме – не особо кем-то. Ребят тренировал, в школе физкультуру вёл, – ответил я.

– А в этой жизни будешь электронщиком! – улыбнулся Гена.

– Все профессии нужны, все профессии важны. Но вот представь, если моё будущее сбудется, кем станут электронщики? Если все предприятия закроют?

– Ну не знаю, не может такого быть. Вот, к примеру, та же самая Света, которая на нас карикатуры рисует, она в цехах на должности намотчика трансформаторов, им, говорят, очень хорошо платят. Сейчас можно в цеха устроиться наладчиком, правда, берут не всех.

– Скажи, в Вороне педуниверситет со спортфаком есть?

– Не, нету, в Воронеже есть. Зачем тебе спортфак, получается, зря на электронщика поступал?

– Получается, зря, – как-то неловко ответил я.

– Слушай, а может, у тебя просто сотряс такой с амнезией и замещением выдуманной памятью?

– А может, и сотряс! – улыбнулся я. – Скорее всего сотряс…

Тем временем мы подошли к деревянной двери с номером «313», одной из дверей в длинном зеленом коридоре, пол которого покрыт линолеумом, а в конце – большое окно. Гена достал серебристый ключ и, провернув его в скважине на два оборота, открыл замок.

Общажная комната на три кровати с железными дужками, со столом у окна, с наваленными на нём тетрадями, и со стеллажами, на которых стоят книги. Тут было душно, вероятно, из-за закрытого окна, пол, в отличие от коридорного, деревянный, крашенный в алый цвет. И чем-то пахло не очень приятным, но всё же лучше, чем в поезде.

– На пары сегодня идти не вариант, с понедельника – самое-то, – произнес Генка, скидывая сумку в угол и разуваясь.

– … – выдохнул я и повесил сумку на крючки для одежды и тоже разувшись, подошёл к окну, потянувшись через стол, отцепив шпингалеты снизу и сверху, дернул эмалированную ручку на себя.

Окно со скрипом поддалось, а в комнату ударил свежий уличный воздух. Этого у прошлого было не отнять, количество машин меньше, загазованности меньше.

За спиной я услышал, как тяжёлое тело Генки рухнуло на скрипнувшую пружинную кровать, а я еще раз взглянул на тетради. Часть из них принадлежала мне, Медведеву Александру, часть Геннадию Губанову. И отсортировав их по двум пачкам, Генкины положил на один край, а свои взял в руки и бегло пролистал. Тут были тетради по физике, высшей математике, электротехнике и электронике, метрологии и стандартизации, безопасности жизнедеятельности. И отдельный тубус с листами А3 по черчению и инженерной графике.

Чужая жизнь, чужая судьба была прервана, и я взирал на её обломки. Судя по карикатурам и бардаку в комнате, что Медведева, что Губанова не ждало будущее хороших инженеров и членов ВЛКСМ. Света всё правильно изобразила на картинке, и если бы Союз не распался, мы были бы выброшены на обочину счастливого коммунистического мира, а спорт бы ушёл с возрастом, как и желание и силы что-то поменять. В партию таких не берут, в комсомол тоже. Из очевидных социальных лифтов: спорт и служба в армии, с последующим вступлением в милицию или пожарную часть. Как она сейчас называется?.. На ум не приходило ничего. Восемьдесят третий год… Если беды будущего не избежать, то можно быть хотя бы к нему максимально готовыми.

И я вздохнув отложил тетрадки на угол стола, подошёл к шкафу, чтобы заглянув туда и не найти спортивной одежды. Ладушки. Пахнущие шорты были вынуты из сумки, зато серая футболка с полки была взята чистая, но мятая. Секунду подумав, что это какой-то кабздец, я не стал надевать на себя грязное, а вышел в коридор и направился в его конец. Справа была кухня со столом, мойкой и четырехконфорочной плитой, а слева туалеты с раковинами и зелёными эмалированными тазами под ними. Также были пару гладильных досок на деревянных ножках, с утюгами. На моё счастье, горячая вода была, я набрал её в таз и, присев на табуретку, замочил шорты, предварительно взяв бежевый обмылок.

Вода от шорт сразу же окрасилась серым, их давненько так не стирали, натерев мылом, я упорно тёр их в руках, пока не удовлетворился, и, вылив мыльную воду, прополоскал шорты в раковине. Намочив при этом повязку на руке, но что делать, чистота требует жертв. А после, выжав их туда же, я разложил на гладильной доске, включил утюг с кабелем в полосатый зиг-заг и принялся ждать, пока тот нагреется.

– И чем это ты тут занимаешься? – спросили у меня и я обернулся.

Передо мной стояла низкорослая женщина в узких очках, она имела рыжие волосы, собранные в шар, и была в синем платье в белый кружочек. Кто бы она ни была, она держала руки на бедрах, словно имела особую власть задавать мне такие вопросы.

– Шорты стираю, – просто произнёс я.

– Это я вижу, почему не на парах? – спросила она.

– Я только с турнира, и сегодня я что-то себя не очень чувствую, – ответил я, посещения пар в первые сутки новой жизни никак не было моим планом.

– Это я вижу. Чтобы Медведев что-то стирал, когда такое было! Температуру мерил?

– Вроде нормальная. Сообщил я. Мне уже оказали помощь, – показал я ей перебинтованную руку.

– Медведев, Медведев, кто ж бандаж мочит-то? Человек крайностей: то в грязном ходишь, то повязку мочишь! Ума-то нет, – с этими словами она меня оставила.

Погладив шорты и футболку, я выключил утюг, сразу же надел всё это на себя на себя и пошёл к выходу. Однако проходя мимо триста тринадцатой комнаты на меня сбоку шикнули.

– Эй! Что, Надежде Юрьевне попался? – спросил, высовываясь в дверную щель, Генка.

– А так вот это она комендант?

– Конечно, она. Кто ж еще? Давай быстро в комнату, чтоб не спалила, что и я прогуливаю.

– Братух, у меня алиби, – поднял я забинтованную руку, на которой висели данные мне им еще в поезде штаны. – Возвращаю. Спасибо.

– Ты куда в шортах намылился? – спросил у меня Генка.

– На стадион. Есть тут стадион?

– «Старт» на Мира семнадцать, пару кварталов отсюда.

– Ну вот, я туда бегать!

– Делать тебе нечего!

– Надежда Юрьевна примерно так и сказала. Я, Ген, свою жизнь с платами и транзисторами не ассоциирую. Я спортсмен в первую очередь.

– Ничего себе, как ты заговорил. Постой, – удивился Гена.

– Что?

– Я с тобой, тогда! А то без меня ты с твоей амнезией в двух домах заблудишься!

Глава 6. Большой путь начинается с первого шага

Стадион «Старт» встретил нас монументальной аркой из серого бетона.

На ней, отражая солнечный свет, поблескивала позолотой знаменитая олимпийская надпись: «Быстрее, выше, сильнее». В лучах утреннего солнца она казалась особенно торжественной, напоминая о триумфах советского спорта на мировой арене. Слева и справа от арки, словно часовые, стояли массивные пятиугольные тумбы из того же бетона, их пустующие отсеки для флагов напоминали о том, что сегодня не было соревнований. У их подножия ютились до боли знакомые из моего прошлого киоски – «Мороженое» и «Союзпечать» с закрытыми на замок ставнями.

Дальше начинался уютный сквер, где под зелёными кронами берез прятались чугунные скамейки с характерными завитками. На одной из них, сгорбившись, сидел седой мужчина в коричневом костюме, который, несмотря на явную поношенность, сохранял следы былой парадности. Планка медалей на левом лацкане говорила без слов о многом. Его натруженные руки крепко сжимали деревянную трость с прорезиненной ножкой и крючковатым навершием, а взгляд был устремлен куда-то вдаль, в сторону парка.

– Доброго дня, – поздоровался я, слегка склонив голову.

– Здрасьте, – добавил Гена, по-спортивному бодро.

В ответ мы получили едва заметный, но теплый кивок – словно молчаливое благословение на спорт от представителя поколения, вынесшего на своих плечах войну и восстановление страны.

Центральная аллея вела нас дальше, к спортивным сооружениям. Слева возвышалась знакомая всем с детства баскетбольная клетка – высокие металлические стойки со щитами и кольцами. Рядом притулился продолговатый ларек «ПРОКАТ РОЛИКОВ» – его голубая вывеска с белыми буквами. Сейчас его ставни были наглухо закрыты, а на дверях висел навесной замок.

Чуть поодаль стояло одноэтажное здание с покатой крышей. На его стене красовалась табличка с надписью «Лыжная база», а под ней – большие круглые часы с римскими цифрами, стрелки которых показывали без пяти одиннадцать. Рядом располагался «спортивный городок» – несколько турников и брусьев, покрашенных в мягкий голубой цвет.

Но главное украшение стадиона – футбольное поле – предстало перед нами во всей красе. Изумрудный газон, аккуратно подстриженный, обрамляла широкая беговая дорожка, посыпанная гранулированной шинной крошкой. Металлические ворота, выкрашенные в белый цвет, сверкали на солнце. Справа возвышалась зрительская трибуна – железобетонная конструкция, где вместо привычных сидений были установлены деревянные лавочки, выкрашенные в синий цвет. Сейчас она пустовала, и только воробьи деловито суетились на ее ступенях, что-то выискивая на полу, попутно выясняя, кто из них авторитетнее.

– Ну, вот твой «Старт», – с гордостью в голосе произнес Гена, широко разведя руками, словно представлял мне целый стадион имени Ленина, а не скромный районный спорткомплекс.

– Отлично. Давай круг лёгким бегом. Цель – разогрев: полчаса бега, пятнадцать минут растяжки, накатка шеи и плеч. Остальное время посвятим рестлингу.

– Чему? – не понял Гена последнего слова. – Опять словечки с твоей амнезии?

– Угу. Борьба в стойке, по-английски, – пояснил я.

– У тебя же раньше с английским плохо было?

– У меня и сейчас плохо, – улыбнулся я. – Побежали!

Ну правда, не рассказывать же Гене, что в той другой жизни я говорил достаточно криво. Но для шопинга в курортном Таиланде хватало, а вот для свободных бесед с иностранцами – нет.

Да и рассказ о том, как в мире победившего капитализма живёт рабочий класс и какую роль играют страны третьего мира, вполне может меня привести в места для лечения души, если кто-нибудь начнёт болтать. Как говорится, что знают двое, то знает свинья. Начнёт задавать вопросы, типа: «Ничего себе, зарплата сорок тысяч рублей!» или «А что такое кредит?» – и очень удивится, что эти самые сорок тысяч – очень и очень мало, хотя люди как-то живут. Жутковато, конечно, знать, что в будущем не победит коммунизм на планете и все реже можно будет видеть счастливые лица людей в этой светлой стране. Но озвучивание правды может обернуться для меня вот прям последствиями. Нужно быть осторожнее, я и так слишком много языком болтал.

Изрядно продышавшись, мы остановились для отдыха и растяжки.

– Ген, слушай, насколько серьёзные пары, которые мы с тобой прогуливаем? – спросил я серьёзно.

– Мы же спортсмены. Какой с нас спрос? – улыбнулся Гена.

– А ты в техникум зачем пошёл? – спросил я вопросом на вопрос.

– Как и ты, после восьмого класса – чтобы профессия была.

– А терпения и желания хватило бы для окончания десятого класса? – продолжил я.

– Нет, не хватило бы, – немного виновато признался Гена.

– Получается, и ты, и я пошли в техник-технологи по принципу: чтобы хоть какая-то профессия была.

– И что ты предлагаешь? Отчислиться, сидеть у родителей на шее и ждать, пока в армию призовут?

– Я предлагаю что-то в жизни поменять. Например, заниматься тем, что по душе, – хитро сказал я и взял Гену за предплечье. – Освобождайся!

– Тоже мне захват, – усмехнулся Гена и с лёгкостью согнул руку в локте, упёршись в корпус. Мой захват был сорван.

– Теперь ты бери захват, – предложил я, вставая в левостороннюю стойку, согнув локти и выставив вперёд кисти.

– Ты же правша, чего в левосторонней стоишь? – удивился он.

– Я правша. Стою в левосторонней стойке, потому что правая рука у меня сильнее, и ею можно нанести тяжёлый удар.

– В самбо не бьют, если ты забыл.

– Не забыл. Бери захват, говорю, – повторил я.

– Ну ладно, – согласился Гена и встал в правостороннюю стойку, скопировав положение моих рук.

Его захват правой рукой был цепким, словно на моей руке сомкнулись тиски. На лице у Гены снова появилась улыбка – он знал, что сильнее меня. Однако в мире единоборств на силу есть техника. Свободной рукой я взял его атакующую руку и потянул захваченное предплечье в сторону большого пальца, освобождаясь от захвата.

– Теперь я, – сказал я, отпуская оставшийся захват, и просунул правую кисть ему под руку, обходя кисть и предплечье, а левой взял его правую руку.

– И что это? – недоверчиво спросил Гена.

– Это, как его… позиция овер-андер. Отсюда можно бросать через бедро, делать подхваты и зацепы, а можно просто забрать второй андерхук… – с этими словами я опустил правую руку Гены и заправил её под подмышку, получив две руки под его плечами. Пальцы скрепил в замок и, прижав Гену к груди, ногами дёрнул его вверх, слегка приподняв.

– Ох, блин, спина прохрустела! – рассмеялся Гена.

– Это заход на взлом, так называемой базы – сгибание спины. Ну или на бросок через грудь.

– Откуда ты это выдумал? – удивился Гена.

– Не выдумал, а подглядел кое-где! – улыбнулся я. – Не отвлекайся!

– Ага, как же… Долго я еще к твоим чудачествам буду привыкать?

– Ну так… – пожал я плечами. – Мои чудачества нужно ещё как-то в единую систему привести. А тело совсем дохлое – многое просто физически не сможет реализовать в бою. Но это пока! Тренироваться надо, короче!

Далее мы отрабатывали захваты и выходы из них, совершенно забыв про накатку шеи и плеч. «В общаге сделаю», – решил я. Потом пошли на турники, где выяснилось, что Саша Медведев не может подтянуться. Сила из будущего не передалась. А вот Гена подтягивался семь раз – чисто и два раза с рывками. Брусья тоже оказались мне не подвластны – я не смог даже просто удержаться на них, не говоря уже об отжиманиях.

Но я упрямый. Сегодня ограничился висом на турнике и австралийскими подтягиваниями на детском турнике с упором пяток в песок, а вместо жима сделал медленные отжимания, которых моё тело не осилило и пяти раз. «Ну это какой-то позор», – процитировал я персонажа Булгакова. Ноги от бега были ватными, но я всё равно присел десять раз широким приседом.

Потом была растяжка. Закинув правую ногу на шведскую стенку, я тянулся к ней руками и корпусом, поменяв ногу после пяти-шести наклонов. Вердикт был неутешительным: если нулевого уровня не существует в принципе, то физика Саши Медведева была очень близка к этому. Закончив растяжку, мы пошли обратно в общежитие. В животе у меня заурчало, но, чтобы ускорить метаболизм, я решил, что приём пищи будет не раньше чем через час – дать гормону роста отработать.

– Надо макарон отварить, у меня осталось, и за сосисками зайти, купить, – словно услышав мои мысли, сказал Гена.

– Макароны вредны, это быстрые углеводы, – покачал я головой.

– Как это быстрые? – рассеянно улыбнулся Гена. – Углеводороды?

– Углеводы! Короче, это пища, которая очень быстро усваивается. Но минус не в этом, а в том, что в макаронах нет белка.

– Чего-чего там нет? – серьёзно спросил Гена.

– Пу-пу-пу, – выдохнул я и принялся объяснять. – Спортсмену для формирования мышц нужен белок. Помимо белка, нужны жиры и углеводы, но только медленные. Как гречка – в ней, кстати, тоже есть белок: одиннадцать граммов на сто грамм продукта.

– И сколько нужно в день есть этого белка?

– Белков. Считается, что обычному человеку – один грамм на килограмм веса, а спортсмену – два. Вот ты сколько весишь?

– Семьдесят один, – признался Гена.

– Ну вот, тебе нужно сто сорок два грамма белка в сутки.

– Друг, это же почти полтора килограмма гречки! Как я ее столько в себя засуну? – засмеялся он.

– Самая большая концентрация белка – в куриной грудке, но и её много не съешь. Да и есть ограничение: за один приём организм усваивает только двадцать пять-тридцать граммов белка. Поэтому профессиональные спортсмены едят часто и строго следят за дозировками.

– Сложно это всё. Надо каждое блюдо взвешивать, – потер затылок Гена.

– Не так сложно, как кажется.

Хотя я лукавил немного, в будущем есть кухонные весы и приложения в телефонах – они сильно помогают, а вручную считать очень и очень тяжело, но чего не сделаешь ради прогресса.

Мы шли и болтали. Я рассказывал Гене о белках, жирах и углеводах, а он удивлялся и иногда просил уточнений, в каком продукте сколько. И ни я, ни Гена совершенно не заметили трёх крепких парней нашего возраста, входивших в парковую зону стадиона. Почти на выходе мы столкнулись. Я смеялся над очередным недопонимаем Гены, и что-то твёрдое врезалось мне в левое плечо. Это был тот, кто шёл самым левым из ребят – столкнулся со мной. Случайно или нарочно.

– Извини, друг, – бегло бросил я и двинулся дальше.

– Ты чего, широкий?! – окликнули меня и для пущей ясности развернули, крепко схватив за то самое плечо.

– Ну я же уже сказал «прости»! – в «лоб» напомнил я. – Что-то еще требуется?

– Ребят, что нам делить-то? – вмешался Гена, тоже разворачиваясь.

– Делить нечего. Но кое-кто забыл волшебное слово, – проговорил тот, кто толкнул меня. Он был ниже меня, но крепче, коренастый, светловолосый. Его нос был слегка приплюснут, а сжатые кулаки покрыты мозолями.

– Дим, тренер сказал, что ещё раз – и выгонит тебя, – напомнил светловолосому кудрявый паренёк справа, ниже и худощавее.