скачать книгу бесплатно
Джон пробирался сквозь густую толпу, и каждый раз, когда чужой взгляд падал на значок на его груди, ему казалось, что на лице того взрослого отражается гордость и облегчение. Развеселившись, Джон бросился, размахивая рюкзаком, прямо под радужные брызги музыкального фонтана – воду из которого, кстати говоря, можно пить круглый год, – окатившего его с ног до головы, а заодно и зазевавшихся прохожих, и строго выстриженные газоны, и подвесные оранжереи на мостах, раскинутых меж небоскребами. На первом этаже кофейни, где пекли круассаны с карамелью и сливочным сыром – Джон каждую неделю откладывал на них хотя бы пару монеток, – сидели местные и иностранцы. Взметнувшиеся к небу струи живой воды привели последних в восторг. Джон и представить себе не мог, что прямо сейчас там, за стеной, какой-нибудь иллириец убивает овечек и ест их сырыми – еще трепыхающихся и визжащих, пока столешница заполняется кровью.
Возле школьных дверей стоял монитор: как только ученик пробивал карточку через контролер, родители тотчас получали сообщение о том, что их ребенок добрался целым и невредимым, а на всеобщее обозрение всплывала на мониторе фотография ученика. Свет во время съемки упал на щеку Джона так, что с другой стороны прорисовалась четкая тень от носа, похожая на птичий клюв. «Хорошо, что отец не видит», – думал Джон. Смотреть на эту фотографию Джону приходилось каждый день.
Во дворе к нему неожиданно подлетел Кристофф и стукнул по плечу рюкзаком.
– В золотое вырядился, анжамер? Два дня же еще до парада!
Джон сразу выпрямился, выталкивая грудь вперед.
– О-о-о! Да ты «Коршун»? Когда получил?
– Позавчера. Из троих победителей турнира меня взяли. За воду питьевую на горе? и что выжить смог. Других искали дронами и солдатами до вечера.
– Повезло! Я думал, их только большим дают!
– Завидуй!
Джон, чеканя шаг, прошел туда-сюда несколько раз, едва сдерживая улыбку, – уши его при этом забавно подрагивали, а глаза блестели, как будто он только что закапал глазные капли. Лицо Кристоффа вытянулось, слегка посерело. Он, не сводя глаз, следил за блестящим значком на груди у Джона, пока тот упивался сладким чувством ликования. Вдруг послышался звонкий, почти базарный гомон, смех вперемешку с руганью, и мимо них пролетела стайка мальчишек.
– Куда? – крикнул Джон им вслед, пуще выпячивая грудь.
– Уокера прижали – ждет битва, – завопил, задыхаясь, Ян Орт, даже не взглянув в их сторону. – Наказание! Наказание!
– Будет веселье! Ну, держись! – Кристофф бросился за ними.
«Опять этот Уокер! – помрачнев, подумал Джон. – Опять все внимание на него». Он знал, что прямо сейчас за кипарисовой аллеей банда мальчишек обступает паренька в сероватой футболке. Это случалось несколько раз в неделю. Лиам Уокер был сыном фермера, признанного потомка иллирийцев, – на диво хрупкий, жилистый, с болезненной искрой в глазах, ожесточающийся в мгновение ока, как только издалека слышались голоса его постоянных преследователей, он умудрялся давать отпор в каждой драке, которые случались куда чаще, чем подобное смог бы вынести любой из его обидчиков, и на удивление почти всегда выходил победителем. Как и у его отца, нос Лиама был самый обычный – с естественной переносицей, немного мясистый и покрытый шрамами. Но при этом его необоснованная ненависть – разрушительная, непримиримая, лютая, – вспыхивающая в тот же миг, как он слышал брошенное вслед: «Иллириец!», не оставляла сомнений в его истинной природе. Стоило ли так обижаться на правду? Джон много раз видел, как в школе Лиам ходил по коридорам вполоборота, всегда спиной к стене, готовый в любой момент напасть или убежать.
– Ну-ка говори: «Я иллирийское отродье»! – пронеслось над школьным садом.
– Проваливай к своим за стену, урод!
Джон заметил, как Лиама огрели сумкой по голове, но тот, на мгновение сжавшись, сделал рывок, будто разжавшаяся пружина, и бросился в атаку. «Вот она – иллирийская кровь!» Подобного с Джоном не случалось.
Однако сходство с врагами, против воли вынуждающее Джона постоянно сравнивать себя с Лиамом, стояло не на первом месте. Лиам тоже участвовал в турнирах на выживание, и более того, когда-то был с Джоном в одной команде, – за одно это Джон чувствовал бы к нему такое же отвращение, даже если бы Лиам был чистокровным.
– Джон, ты слишком быстро сдаешься, как только понимаешь, что не будет одобрения, – сетовал капитан их команды Билл. – Боишься столкнуться с миром. Плывешь по течению. Надеешься, кто-нибудь проведет тебя по жизни за ручку? Справится вместо тебя? Ты не выживешь, если подчинишься природе. Рискуй, бери ответственность! Борись, но не соревнуйся. Посмотри на Лиама. Думаешь, ему не страшно? Однако он не бегает за призраками, он решает задачу. Именно поэтому Лиам получил «Коршуна», а ты еще нет. Человек – это борьба и торжество духа, Джон, а не страх и покорное смирение.
«Теперь и у меня есть „Коршун“, Билл, – ехидно улыбаясь, подумал Джон. – Я тоже в Высшей лиге. Грустно, что ты не видел моего значка. Я говорю – ты неправ, Билл. Непротивление – это тоже талант. Талант выживать, – так говорит отец».
– Бей дворняжку! – завопил Кристофф, прыгнув в самый центр столпотворения, поглотившего Лиама, так что того было не различить среди белых одежд.
– Точно! Помесь с псиной!
– Отродье!
Джон видел, как ответственный за дисциплину мистер Ватт изо всех сил, раздуваясь будто лягушка, набравшая за щеки воздуха, и, багровея с каждым шагом, семенит по аллее.
– Отойдите от него! – пыхтел мистер Ватт. – Не для того мы подавляем их ярость, чтобы вы через день все портили! Пошли вон!
Мальчишки в мгновение ока рассыпались по школьному саду, оставив Лиама стоять на полусогнутых трясущихся ногах.
«Хорошо, что я не такой, как он, – подумал Джон. – Его дед иллириец. Отец также. А мой отец – другой. Он офицер», – и отправился в класс.
Светлана Куликова.
ПЛАСТИЛИН
– Ваша любимая игрушка в детстве?
– Пластилин.
– Что из него получалось?
– Все.
Виктор Цой. Из интервью.
Пермь, 1990 год
Едва стрелки часов вытянулись в ровную вертикаль, Валентин встал из-за стола и заспешил к выходу. Заперев дверь на ключ, он размял пальцами пластилиновый комок, с удовольствием ощущая, как тот согревается и становится податливым. Пятилетним он впервые познал чувство власти над мягким материалом, с тех пор оно возникает, стоит взять в руки пластилин. Прижав размякшую массу к притвору, Валентин опечатал кабинет персональным пломбиром «Заведующий отделом хранения БРА».
Главным хранителем Буйского районного архива Валентина Квашнина назначили недавно. Подать документы на соискание вакансии его заставила жена – семье хронически не хватало денег, а у заведующего зарплата пусть не намного, но больше, чем у простого архивиста. Сам Валентин не собирался расставаться с насиженным местом в общем кабинете, где кроме него работали четыре пожилые женщины и Вера Перова.
Столы Валентина и Веры стояли друг против друга. Почти ежедневно он видел перед собой ее хрупкие плечи и тонкие руки, серьезные серые глаза за стеклами очков, гладкие русые волосы до плеч – когда Вера наклоняла голову, они падали вперед и закрывали ей лицо. Ему нравились тихий Верин голос и как она слушает – не перебивая, не глядя пристально в лицо. Он страшно смущался, когда ему смотрели прямо в глаза, становился косноязычным и терял нить беседы.
С Верой ему было настолько легко, что он рассказал ей о своей мечте: подарить городу макет «Лагерь пугачевцев на реке Морочке», собственноручно вылепленный из цветного пластилина. Даже пригласил Веру к себе – посмотреть на эту большую, два на два метра, подробную работу.
Веру восхитило тонкое, почти ювелирное мастерство, с каким Валентин воссоздал фигурки людей, лошадей, собак; шатры, костры, разнообразную утварь и даже рыбу, выловленную пластилиновыми бунтовщиками из пластилиновой реки.
– Да, – сказала Вера, – это достойно музея. А почему ты не оформляешь дарение, ведь макет уже готов?
В ответ Валентин пожал плечами. Он обращался к директору Буйского краеведческого музея, однако не получил согласия принять дар. Тогда Вера Перова пригласила в квартиру Квашниных журналистов. В то время еще жива была мама Валентина.
Лидия Васильевна Квашнина работала библиотекарем.
Иногда она брала с собой на работу сына. Уже в пятом классе Валя прочел сочинение А. С. Пушкина «История Пугачева». Отчаянная отвага легендарного бунтовщика потрясла и очаровала его.
– Противоположности притягиваются, – смеялась мама. – Наглец Емелька восхищал твоего папу тоже, а вы с ним очень похожи.
Валя действительно вырос копией своего отца. Таким же круглолицым и светловолосым, невысоким и полноватым, немногословным и замкнутым. Оба – каждый в свое время – получили в детстве кличку Квашня не только из-за фамилии. И отец, и сын любили читать и не любили драться.
Отец погиб за месяц до рождения сына: на пешеходном переходе его сбил грузовик с пьяным водителем за рулем.
Лидия Васильевна повесила на стену большой портрет мужа, назвала сына его именем и вспоминала при каждом удобном и не очень удобном случае.
В наследство от отца сыну достались застенчивость, упорство и долготерпение.
Во время интервью Валентин краснел, бурчал что-то невразумительно. И только когда оператор направил свет прямо на макет, громко возмутился: пластилин тепла не терпит!
Зато Лидия Васильевна, не скрывая гордости за сына, рассказала, как Валя, получив в подарок на пятилетие коробку разноцветного пластилина, настолько увлекся лепкой, что день и ночь мастерил, сначала наивные детские поделки, потом сценки из прочитанных книг. К сожалению, пластилин таял даже от комнатной температуры, и работы теряли форму. Уже в школе с помощью учительницы химии Валентин изобрел состав из клея и песка, добавил его в пластилин и получил массу, относительно устойчивую к температуре. А после знакомства с основами скульптуры стал лепить фигурки на проволочном каркасе.
Спустя годы, будучи уже сотрудником Буйского районного архива, Валентин нашел документы о походе Емельяна Пугачева на Казань через местные леса. Так пластилиновые фигуры ожили, обрели смысл. Из года в год они постепенно заполняли будущий музейный экспонат, которому предстояло прославить скучный провинциальный Буйск.
После выхода в эфир сюжета о связи Пугачевского бунта с историей города, о макете и его создателе, Валентин Квашнин стал местной знаменитостью. Правда, ненадолго. Вскоре новость забылась, а музей закрыли на ремонт. Сам мастер продолжал кропотливо вносить в макет детальные дополнения.
А потом Валентин внезапно женился.
Если бы его спросили, как это произошло, он не смог бы рассказать ничего внятного.
– У нас новая соседка, – сообщила мама, накрывая на стол. – Такая бойкая девушка! Поздоровалась, назвала меня по имени-отчеству.
– Твоя знакомая? – отозвался Валентин из своей комнаты.
Крошечную детскую он называл «моя нора». Середину «норы» занимал макет. Валентин ходил вокруг него, что-то поправляя.
– Нет, конечно. Ей Ольга Евсеевна о нас рассказала. И она сразу себя повела так, словно мы уже сто лет друг друга знаем! Меня, говорит, зовут Таня, я приехала из села Морокино, буду работать в Доме культуры тренером по спортивным танцам. И тра-та-та-та, тра-та-та! Я не поняла: то ли она простушка, то ли развязная девица. Валя, иди ужинать!
Старый двухэтажный дом, в котором жили Квашнины, когда-то принадлежал богатому купцу. После революции советская власть разделила его на восемь ужасно неудобных, маленьких, но с высокими потолками и большими стрельчатыми окнами квартир. В одной из них хозяйка Ольга Евсеевна сдавала комнату. Жильцы у нее менялись часто, Валентин не успевал запоминать ни лиц их, ни имен.
За ужином мама еще что-то рассказывала об очередной квартирантке Ольги Евсеевны, но Валентина новость не заинтересовала. Он поел и снова скрылся в «норе».
А ночью мама умерла.
Три дня в прежде тихой квартире непрестанно сновали какие-то люди и звучало слово, похожее на название музыкального инструмента – тромбоэмболия.
К оглушенному Валентину подходили с соболезнованиями знакомые и незнакомые мужчины и женщины. Высокая, красивая девушка с длинными черными волосами представилась: «Я Таня Алфеева, твоя соседка. Хочешь, помогу? Если надо, конечно». Кажется, он кивнул, не вникая в сказанное ею.
Таня взяла Валентина за плечи, встряхнула и, пристально глядя в глаза, скомандовала: «Не раскисай! Соберись! Ты ведь мужик! Или нет?» То ли магнетизм черных женских глаз подействовал, то ли жесткие слова, то ли встряска, от которой голова дернулась так, что в шее хрустнуло, но Валентин вдруг будто очнулся от морока.
Вопрос, мужик он или нет, смутил его до жара. Не только женщины у него никогда не было, но даже поцеловать ту, которую давно хотел, он пока не решился. Валентин вспыхнул и отвернулся. Однако отделаться от черноглазой соседки оказалось непросто.
Под напором Тани Валентин окончательно включился в скорбные дела и смог, наконец, куда надо позвонить и с кем надо договориться о погребении.
На кладбище она стояла рядом, поддерживала под руку. На поминках в кафе заботливо подкладывала еду. И подливала – впервые в жизни Валентин пил водку. Захмелел быстро и тяжко. Как добрался до дома, не помнил.
Проснувшись на рассвете, долго не мог сообразить, почему спит голый не в своей постели, а в маминой. И что это за женщина лежит рядом с ним…
Таня не дала развиться в нем недоумению, смущению, стыду. Она умело обволакивала его всем телом, пробуждая желание. Валентин вначале робко, потом все смелее и сильнее сжимал теплую, мягкую, податливую, как пластилин, женскую плоть, вминал в нее свою боль утраты. Потом снова уснул и только к обеду пробудился уже в совершенно другую жизнь.
На второй день после похорон Лидии Васильевны Таня принесла свои вещи к Валентину:
– Раз уж мы вместе спим, то будет разумно и вместе жить. Так? И тебе хорошо – я могу прибрать, приготовить, и мне – не надо платить Ольге Евсеевне. Так?
Валентин не нашелся, что возразить.
Через пару месяцев Таня продемонстрировала ему тест на беременность. Объяснила, что означают две полоски, и поставила условие:
– Или наш ребенок родится в полной семье, или я иду на аборт!
Ребенок! Валентин молчал ошеломленно. Растерянный вид никак не отражал сумасшедший вихрь эмоций, бушевавший в нем. Он сделал… Это не поделка, не пластилиновая фигурка, это… Человек! Он сотворил человека! Как Бог. Настоящего, живого человека! Таня хочет убить его! Нет!
– Нет! Не надо убивать. Давай, поженимся. Только… Кажется, после похорон год нельзя.
– Это если со свадьбой. А если просто расписаться, то можно.
На бракосочетании присутствовала только Танина мама Елена Тимофеевна. Такая же высокая и решительная, как Таня, с такими же яркими темными глазами.
– Ох, Валька, ну, держись. Сможешь с ней сладить, я тебе при жизни памятник поставлю! Танька же как клещ: к чему присосется – не отвалится, пока всю кровь не выпьет. Вишь, как быстро в городе-то устроилась!
– Что же вы так грубо о своей дочери? Она… Она хорошая хозяйка.
– Это да! Полы моет чисто, блины печет ловко, – Елена Тимофеевна с жалостью посмотрела на Валентина. – Ладно, живите уж, коли приспичило.
Жили молодые, по выражению самой Тани, параллельно.
Валентин уходил в архив к девяти утра, жена еще спала. До обеда она отдыхала, а вечерами допоздна учила детей и взрослых спортивным танцам. Когда муж возвращался, жена или собиралась на работу, или уже отсутствовала. И в выходные часто бывала занята то соревнованиями, то фестивалями, то дополнительными тренировками будущих чемпионов.
Выйдя в декрет, Таня стала нервной, язвительной, придирчивой. Ее возмущало, что муж много молчит и мало зарабатывает. Злило, что Валентин не способен себя защитить: когда она ругалась – громко и грубо, он не отвечал, не возмущался, а молча уходил в свою «нору» и закрывался там.
Сын родился в солнечный летний день.
Валентин несколько раз звонил в справочную роддома, чтобы снова и снова с замирающим сердцем услышать: «Мальчик, три пятьсот, пятьдесят пять сантиметров». Через неделю, принимая от медсестры тугой сверток, перевязанный голубой лентой, он так разволновался, что сел в такси, не дожидаясь, когда выйдет жена, и едва не уехал с ребенком без нее.
Жизнь покатилась по прежней колее. Таня все так же скандалила из-за денег, обзывала мужа квашней и настойчиво требовала избавиться от макета:
– Ребенку нужна отдельная комната!
Однако музей не спешил забирать подарок – то ремонт затягивался, то в концепцию выставки забыли вписать поход Пугачева.
Мальчик рос спокойным и очень похожим на отца – светловолосый, пухленький, послушный. Большие карие глазищи достались ему от матери, но ее горячности в них не было.
Валентин с радостью взял на себя большую часть родительских забот. До работы он успевал съездить на молочную кухню, переодеть, накормить сына и посадить в манеж, где малыш дожидался, когда проснется его мама – Таня долго спала.
Ничего не изменилось, и когда Димка пошел в детский сад – утром так же отец собирал и отводил сына, вечером забирал.
Четыре года пролетели как один день.
…Приближаясь к детскому саду, Валентин услышал звонкие крики, смех ребятишек и улыбнулся – эти звуки вызывали в нем умиление.
Воспитательница удивилась:
– Разве Татьяна Сергеевна не предупредила, что сегодня сама заберет Диму?
– Нет… Да… Когда?
Валентин встревожился. Впрочем, не сильно. Может, в школе танцев занятия отменили. Но почему Таня не позвонила?
Он быстро шел по улице, убеждая себя, что ничего страшного не случилось. Таня и Дима ждут его дома. Возможно, сегодня они поужинают все вместе, чего в их семье уже давно не случалось. Он взбежал на второй этаж, отпер дверь. Тесная прихожая выглядела просторнее… Присмотрелся. Исчезли Танины вещи и Димкин велосипед.
