Трофей

“Лови их! Лови!” – яростно кричал воевода. Но малочисленный отряд сопровождения оказался не в силах остановить бегство такой людской массы. Боярин не выдержал, соскочил с коня, в бешенстве заметался среди разбегающихся воинов. Кого-то растянул кнутом, кому-то дал зуботычину. Спешившие сопровождающие бросились помогать воеводе, матеря трусов, раздавая тычки и пинки. Заглушая разрывы, над полем неслось грозное: “Лови!”

– Лови! – гоготнул Степан справа от Хлебалова. Тот взглянул на дурочка. На перепачканном золой лице сияла глупая улыбка и совершенное умиротворение. Похоже бег ему тоже понравился. А куда бежать – было абсолютно безразлично.

– Назад! К городу! – зазвучали окрики десятников.

– К городу! – восторженно заорал Степан, и в тот же миг вынырнувший из-за дымовой завесы черный шар разломил его череп, превратив лицо в жуткое кровавое месиво. Лишенное головы могучее тело сделало шаг вперёд, и плашмя рухнуло в утоптанный снег.

Хлебалов опустился на колено рядом с убитым воином. Перевернул тело. Убедился, что жизни в нем не осталось.

– Что дурачок? – над ними навис, выросший из клубов дыма, Михайло.

– Пал воин Степан!

Кирилл распрямился. Очи злобно блеснули. Взгляд, пронзая сизо-черные клубы, устремился к неприступной крепости.

– Воевода ранен! – Алешка ухватил Хлебалова за рукав. Затем выпученными глазами уставился на труп Степана: – А чего Степан?…Без шапки…

– Какой воевода? – появился Лыков, а за ним остальные воины десятка. Перемазанные золой, перепачканные сажей.

– Шеремет… – механически ответил Алешка, не отрывая взгляда от трупа товарища. Алешка смотрел и не мог осознать: вот только что Степан придурковато хохотал, повторяя чужие слова. А теперь лежит. И без шапки.

– Господи, помилуй! – Лыков осенил себя крестом. Воины перекрестились вслед за командиром.

Хлебалов застыл, ощущая как острая боль пронзает сердце, и жжение расползается внутри грудной клетки. Ранили не воеводу – ранили его надежду. Оправдывались самые мрачные думы. Шереметев ранен. Если боярин не сможет вести войско на штурм, тогда осада Колывани станет еще одним бесславным поражением в его, Хлебалова, жизни. Откель ему така судьбина?!

Потухший взгляд упал на распластанное на снегу тело Степана. Небо сыпало крупными хлопьями пепла, превращая некогда белое зимнее покрывало в серую грязную кашу. И даже тела в разноцветных боевых одеждах, причудливо разбросанные вокруг, не обогащали цветовую палитру этого дня. Одежда, вымазанная сажей, потеряла свой цвет. Все кругом становилось серым и безрадостным.

Но тут же пришло откровение: вот они, те, кто навсегда потерял надежду! Оставшиеся лежать на засыпанном пеплом поле. У них надежды нет, но она всегда остается у тех, кто ещё способен думать, дышать, жить.

– Не че здесь торчать! – рявкнул Хлебалов. Его глаза зажглись воинственным огнем.

– Отомстим безбожным немцам! – заорал он и, взяв наперевес пику, рванул вперёд.

– Отомстим! – подхватили воины, и поредевший десяток понесся туда, где продолжали пылать защитные щиты и рваться пороховые бочки.

10

Ядра выскакивали из плотной завесы порохового дыма и, с хищным чавканьем, вгрызались в человеческую плоть. Возможности увернуться, и избежать столкновения со смертоносным металлом не имелось никакой. Картечь, словно стаи растревоженных диких пчел, неслась над полем. Шведским аркебузирам не приходилось заботиться о точности стрельбы: в плотном, повисшем над русскими укреплениями, тумане пули без труда находили жертву. Стоны раненых и предсмертные крики убиенных неслись отовсюду. Непроглядный мрак, отчаянные крики боли, постоянный звон в ушах и смрадный запах горящего дерева, пороха и плоти. Это все заключило московитов в погребальные объятья. И в скором времени отпускать не собиралось.

Оторванные конечности, головы, вывалившиеся внутренности, ещё дымящиеся покидающей их жизнью, уже перестали привлекать внимание и вызывать ужас. Залпы вражеских батарей и гулкое уханье выстрелов, уже не заставляли всякий раз пригибаться к дрожащей под ногами земле. Удушающие запахи испражнений живых и мертвых человеческих тел, настоявшиеся на гари и вони пожарищ, уже не сбивали дыхание. Воины смирились со своей ролью. Простое понимание войны вызрело в головах, заставив принять очевидное: тебя покалечит и убьет, либо ты уцелеешь и выживешь. И ни то, ни другое от тебя не зависит. Как судит Бог.

Шведская артиллерия звучала громче. Пальба со стен была в несколько раз сильнее и эффективнее. Русские пушки натужно отвечали, но их выстрелы заглушали раскатистые залпы вражеского оружия.

“Хитроумная штука”, придуманная воеводой Шереметевом, сейчас представляла собой множество укреплений, пушкарских шанцев и насыпей, заваленных горящими обломками заградительных щитов и телег. Тут же, присыпанные землей и снегом, лежали трупы солдат, искореженное оружие и еще шипящие каленые ядра противника. Пространство между крепостью и лагерем заволокло дымом. Горькая копоть оседала на глотке и просачивалась в легкие. Надрывно покашливая, намереваясь выхаркать раздражающий нагар, русские упрямо пробирались вперед. Туда, откуда летела смертоносная картечь и ядра. Сейчас бы легкое дуновение с Балтики. Но они пришли к берегу Шведского моря, и сегодня оно тоже за шведов.

До спасительной насыпи добрались восьмером из десятка. Что творилось с соседними десятками никто не знал. Так же как и никто не понимал, что делать дальше. Шанца уже не существовало. Подрыв арсенала превратил ночной труд в бесполезную маяту. Первая линия укрепления оказалась срыта взрывами, превратившись в бесформенную кучу наваленных невпопад обугленных обломков, искореженного металла, искромсанных человеческих тел. Остальное довершил пожар.

Лыков нашел уцелевший бруствер пушкарного расчета и втянул туда своих солдат. Тяжело дыша, уцелевшие воины повалились на оттаявшую от пожара, размягченную землю, увязая в ней спинами, и марая почерневшие от гари тягиляи и портки грязью.

Хлебалов заглянул в глаза ратников: в них застыли страх и растерянность. Лишь Михайло воодушевленно подмигнул Кириллу, а Лыков отвел полный напряженной решимости взгляд.

Справа и слева раздавался лязг металла и яростные крики – там шла рукопашная свалка. Враг уже находился в русском укреплении. Предстояло его отсюда выгнать, и идти на приступ, в надежде, что в воротах наши пушкари смогли устроить пролом.

– Чаво? Не пойдем дальше? – тяжело переводя дух, спросил Игнат.

– Посекут нас вороги! Не дойдем до ворот!

Лыков обеспокоенно оглядывался, напряженно всматриваясь сквозь дымовую завесу.

– Морок пожарный нам в помощь! – подсказал Михайло. Но Лыков был непреклонен:

– Ждем стрельцов!

– На кой нас с коней ссадили? – возмутился Филипп, прикрывая рот рукавом. Его продолжал душить кашель, обострившийся от тяжелого смрадного запаха. – На конях сподручней было!

Он не сдержался, и зашелся в тяжелом, разрывающим легкие кашле.

– Головам полковым виднее, – покорно и уверенно заявил кто-то справа от Хлебалова. Кирилл даже не различил голос, но понимал, что этого не требуется. Так думают и говорят тьма тем русских ратников, готовых безропотно принять солдатскую судьбу. Безгранично доверяющие командирам. Как стадо бычков, идущие на убой по одному повелительному взмаху воеводина стяга.

Он оглядел перемазанные лица товарищей. Таких простых и наивных, но решительных и твердых. Прибранных к службе в силу обстоятельств, но служащих по долгу – верно и до конца.

Сколько раз Кирилл видел это русское доверие к воеводам и упрямство в исполнении порой бессмысленных приказов. Эту силу духа, сметающую вражьи рати и крепости. Не благодаря умелому руководству, а иной раз вопреки ему.

В груди сжалось сердце. Тоскливо и болезненно. Затем наступило послабление. Отчаяние сменилось надеждой. Хрупкой и зыбкой. За ней робко подкрались восхищение и гордость.

В десятке саженей справа взорвалась бочка со стрельным зельем. Притаившихся ратников забросало мелкими комьями мерзлой земли. Оглушило и обдало жаром.

11

Прямо за их спинами в развороченном пушкарном шанце двинулись обломки, и из-под завала полез черный человек. Михайло замахнулся палашем, но вовремя остановился. На выбирающемся из-под земли ратнике ясно различался начищенный до блеска металлический круг – нагрудное зерцало, отличительный знак русского пушкаря.

– Откель ты взялся? – изумился Михайло.

Пушкарь размазал по грязным щекам слезы и тяжело привалился к осыпавшейся задней стене укрепления:

– Пищаль мою загубили, ироды!

Ратники с интересом рассматривали найденного пушкаря:

– Что ж не оборонил?

– Контузило мя. Как жахнуло, чуть дух не вышел. Весь наряд уложили вчистую.

Пушкарь кивнул на десяток трупов солдат охранения и орудийной прислуги, разбросанных вокруг. В трех аршинах от шанца торчал перевернутый набок лафет.

– Что ж пуляете худо?

– Сведы пуляют метче, бо пищали у них добрее наших. Да и поболе их буде.

Лыков прищурился. Оглядел пушкаря, метнул взгляд на своих ратников. Затем посмотрел в сторону противника:

– С нами пойдешь. Отомстим ворогам! Дай срок!

В густом пороховом дыме там и тут мелькали силуэты. То ли свои, то ли вражьи. Они выныривали из клубов дыма и растворялись в сизом мареве.

Тускло блеснули панцирные доспехи шведских пикинеров.

– Ах ты, харя немецкая! – Взорвался Хлебалов, и рванул из ножен саблю. – Да я ж тебя!…

– Остынь, опричник. – Лыков схватил его за рукав и втянул в разбитое пушкарское укрепление. – Мы не в седле. Сейчас стрельцы подойдут и ударим по ворогам.

– Да пока мы будем ждать, они за ворота уйдут!

– И оттуда добудем.

– Когда шведы отойдут – нас картечью положат, как только на приступ пойдём!

Лыков огляделся. Вокруг кипели короткие рукопашные схватки. То тут, то там вспыхивали пронзающие сизый мрак выстрелы огнестрелов. Но, насколько позволял обзор, на приступ никто не шел. Десятник грозно обернулся к Хлебалову:

– Ты мне зубы не заговаривай! Не че смуту сеять! Прошло твое время, опричнина!

Кирилл обернулся к десятку, словно искал у них поддержки:

– Я дело говорю!

Но откуда сиволапые крестьяне могли знать тактику и стратегию войны? Один Михайло, угрожающе держа палаш, готов был ринуться в бой. Остальные молчали, отрешенно глядя на стихийную перебранку.

Лыков язвительно сказал:

– Хватит командирам перечить! Слушай меня, служивые…

12

Шведы вынырнули из вонючего тумана и бросились в разгромленный пищальный шанец. Зазвенела сталь, заскрежетали латы. Лишь злобное рычание вырывалось из глоток, сцепившихся в смертельной схватке, людей. Рвать, колоть, бить.

Через минуту пяточек наполнился трупами. Вповалку лежали пять шведов и трое русских. Пушкарь так и оставался сидеть. Его череп раскололи надвое ударом пики. Игнат, Алешка и Михайло остервенело добивали шведа в десятке саженей от них. Лыков, держа наручную пищаль, стоял напротив Хлебалова. Тот сжимал в руке лишь обломок сабли.

В пылу боя, Кирилл не устоял и рухнул на ворвавшегося в окоп врага. Но прежде успел отбить удар тяжелой пики и сам ударил в голову нападающего. Удар пришелся в штурмовую каску шведа, и попал в уже расколотый гребень. Полотно вошло под столь неудачным углом, что возвратное движение во время падения переломило клинок практически у рукояти. Свалившиеся противники катались по земле недолго – обломком сабли прирезать, лишенного возможности добраться до кинжала, врага оказалось даже проще, чем пытаться зарубить целой саблей во время свалки.

Зато теперь Хлебалов стоял напротив своего командира с окровавленным обломком оружия. Тот же направлял на него наручную пищаль с французским замком, в левой руке держал пустую пороховницу. Перчатки были скинуты, оружие готово к бою.

Стоя напротив, они буравили друг друга испепеляющими взглядами. Их разделяла лишь одна маховая сажень. У Кирилла не имелось никакой возможности выйти из противостояния победителем. И он это отлично понимал. Такие пистоли он видел у лучших литовских ратников. Французский замок не давал осечки, а сам пистоль метко поражал цель с трехсот шагов. Но сейчас не нужна была точность, нужно лишь нажать на курок, и наслаждаться видом поверженного противника.

Лыков первым бросился вперед. Хлебалов отвел руку с обломком сабли в сторону, намереваясь пронзить левый бок нападающего, но вовремя остановился. Вспышкой пронеслось непонимание – зачем нападать человеку, имеющему в руке огнестрел? И еще: десятник глядел куда-то за Хлебалова, и мчался куда-то туда.

Мощным движением плеча Лыков оттолкнул Кирилла к стенке окопа. Прогремел выстрел. Яркие искры от кремниевого колеса слились со вспышкой подожженного пороха и пламенем, полыхнувшим из пистольного дула. Яркий свет ослепил, а хлопок, на миг перекрывший пушечную канонаду, лишил слуха. Резкий запах стреляного зелья шибанул в нос, словно бы их не обволакивали пороховые клубы и тяжелый дух пожарищ.

За спиной кто-то застонал.

Только сейчас Хлебалов увидел шведского ратника, в двух местах пронзенного острием пик, но оказавшегося в силах добраться до пистоля, и умудрившегося подготовить оружие к бою. Теперь из дула его огнестрела вился сизый дымок – он выстрелил. Но черная рана на желтом мешковатом кафтане и стеклянные глаза говорили о том, что ответный выстрел лишил его жизни. Швед выронил оружие и замертво свалился на заваленную комьями черной земли деревянную пушечную площадку.

Хлебалов взглянул на Лыкова, и осознание происходящего медленно подобралось к его разуму. Десятник держался за живот, и сквозь его покрасневшие на морозе руки лилась густая бордовая кровь. Лыков пошатнулся, и Кирилл подхватил командира со спины. Осторожно усадил рядом с погибшим пушкарем.

Смотреть на рану не хотелось. Да и не имелось никакой необходимости – промахнуться с аршина, в стоящего в полный рост противника, невозможно. Жить десятнику оставались считанные минуты.

Хлебалов присел рядом:

– Ты пошто сотворил сие?

Вопрос прозвучал буднично, словно не было смертельной схватки, взаимной вражды, желания мести.

Лыков оскалился:

– Дурак ты, Хлебалов, только аз право имею тебя изничтожить! Должник ты мой по крови!

Ратник поглядел на командира сочувствующим взглядом. Он молчал. А десятник торопился выговориться, уже ощущая подбирающуюся к нему смерть:

– А не убью – живи и мучайся. Памятуя, что загубил ты под корень род слуг государевых Лыковых. Сие и будет мое дело покаянное!

Во взгляде десятника случилось еле заметное просветление. Разгладились грубые морщины вокруг рта. Оскал сменился блаженной улыбкой:

– Не хочу боле грех на душу брать. Бог нас простил и заповедь дал другим прощать.

Окровавленной рукой Лыков дернул ворот кафтана, оторвав верхние петлицы. Забрался под чешуйчатую броню, нетерпеливо пошарил под рубахой. Через мгновение извлек золотой восьмиконечный нательный крест, изукрашенный мелкими драгоценными камнями.

Крест был дорогим – в таких вещах Кирилл знал толк, сам когда-то владел драгоценною рухлядью. За такой крест можно было справить хороший немецкий панцирь или зимний кафтан на меху или четыре пары дорогих сапог.

Дрожащей рукой десятник протянул крест в сторону Хлебалова:

– Аз, Роман Лыков, слуга государя Московского, прощаю тя, опричник Хлебалов. Примешь ли ты мое прошение?

Кирилл глядел в глаза бывшего врага. После всего, что ему пришлось стерпеть от Лыкова, теперь ему предстояло принять прощение от этого человека.

Он не был обязан это делать. Да и не нужно ему прощение Лыкова.

Десятник быстрой скороговоркой промолвил:

– Да останется черное в земной юдоли, а в Царствии Небесном токма благость и чистота.

Сказанное Лыковым оглушило Кирилла, пуще взрыва бочки со стрельным зельем. Задрожала не земля – завибрировала его душа. Вспоминались слова из Евангелия: "блаженны миротворцы". Господь ценит стремящихся к примирению. И значит, со своей стороны, он должен сделать все, чтобы достичь мира.

Однажды он этим пренебрег. Готов ли и далее оставаться непримиримым и раздорным? Да и стоило ли препираться, зная, что твой враг скоро умрет, а вместе с ним умрет вражда, и связанная с ней усобица. А значит нет смысла упрямиться и бессмысленно тащить с собой груз прошлого. Тяжелый, как кандальные оковы.

– Я принимаю твое прощение.

Кирилл приложился потрескавшимися губами к холодному металлу. Во рту ощутил вкус чужой крови.

Лыков перекрестил Хлебалова нагрудным распятием, и сам поцеловал золотой крест:

– Господь нам порука. Ступай с Богом.

Рука с крестом безвольно свалилась на грудь. Лыков запрокинул голову в низкое серое небо, и затих.

Хлебалов аккуратно, словно боясь потревожить мертвеца, взял дорогой крест и спрятал его за ворот кафтана. Но затем засомневался. Оставлять драгоценную вещь мародерам нельзя. Такая дорогая вещь пригодится и ему. Другим все равно, а он на помин даст, да свечку поставит за упокой раба Божьего Романа, воина на поле брани убиенного.

Кирилл снова достал золотой крест, и сорвал цепь с шеи покойника. Затем снял собственный нательный крест и надел на Лыкова. Пусть те, кто похоронит десятника знают, что здесь отдал Богу душу раб Божий, а не какой-нибудь нехристь.

Хлебалов вытащил из богатых ножных дорогую татарскую саблю с золоченой гардой и рукоятью. Подумав, прихватил круглый щит десятника. Роману Лыкову это оружие уже без надобности.

13

Тяжело переводя дух, подошли уцелевшие ратники десятка. Осиротевшие без командира, брошенные посреди разбитого врагом укрепления, окруженные смертью, мраком и отчаянием. Они молча стояли над погибшим.

– Что делать будем? – вопросил Михайло, утруждено облокотясь на невесть откуда взявшийся бердыш. С лунообразного лезвия стекала и капала кровь, но это ужасное зрелище уже не трогало ни разума, ни чувств утомленных бессонной ночью и утренним боем ратников.

Хлебалов выпрямился и взглянул туда, где сокрытая за дымом и копотью, стояла вожделенная крепость.

– Душу Господу Богу, живот царю-батюшке! Служивые, не посрамимся! Скинем ливонца!

Кирилл взглянул в суровые, почерневшие лица ратников. Те ухватились за оружие, исполненные решимости и готовые мчаться вперед.

– За мной! – скомандовал он.

Четыре серые тени мелькнули в сизых клубах порохового дыма и стали пробираться к крепостной стене, укрываясь за грудами наваленных друг на друга тел, разбитых деревянных укреплений, лошадиных трупов и рассыпанных крупной чугунной крупой ядер.

От гари и копоти щекотало в носу и першило в горле. Запах пороха, горящего дерева и жженного мяса душил, сбивал дыхание, держал на грани надрывного, не несущего облегчения кашля. Едкий дым разъедал глаза. Слезы туманили взор.

– Пищаль с собой? – обернулся к безусому Алешке Хлебалов.

Тот ловким движением перекинул огнестрел через голову, и на вытянутых руках показал бережно укутанное холщовой тряпицей оружие. Молодой вояка даже не удосужился расчехлить ружьё к бою. Хлебалов лишь покачал головой.

– Да у него она худая, – насторожился Михайло, – я секирой больше ворогов уложу, чем Алешка своей пукалкой!

– И секира пригодится, – отрезал Кирилл, – Алешка, готовь пищаль!

Впереди показались неясные разноцветные пятна, появляющиеся и исчезающие в седом мареве. С каждым мигом очертания приближающихся врагов становились отчетливее. Шведы уверенно двигались вперед, считая что русские бросили укрепление и рассеялись в поле.

– Пали в командира! – прошептал Хлебалов.

– А кто у них командир? – растерянно завертел головой Алешка.

– У кого перьев на шеломе больше.

Пищаль грохнула, выбросив сноп искр из широкого дула. Струйка сизого дыма от выгоревшего фитиля взвилась в серое небо и растворилась в густых клубах дыма, неподвижно висящих над полем. В начищенном до блеска панцире шведского офицера появилось аккуратное отверстие по средине груди. Швед удивленно воззрился на пробоину. Покачнулся, и кулем свалился в истоптанный почерневший снег. Пикинеры завертели головами, чуть качнув пиками.

– Ай да, Алешка! – Михайло в сердцах хлопнул товарища по спине. От дружеского похлопывания пищальник чуть не обронил новый заряд.

Времени на излияния чувств не было. Хлебалов вскинул вверх саблю и во все луженое горло заорал:

– С нами Крестная сила!

Трое русских, вырвавшись из плотного порохового тумана, словно черти из преисподней, кинулись на пятерых вражьих пикинеров. Они налетели как ястребы. Почерневшие от копоти. С перекошенными злостью лицами. Оскаленными зубами.

Ошарашенные шведы попятились, не успев сообразить, что их атакует уступающий числом противник. Двое пикинеров отшвырнули оружие и стремглав бросились к спасительным стенам крепости. Но трое других грозно сомкнули строй и ощетинились острым смертоносным оружием. Михайло ударом бердыша переломил древко вражеской пики, но второй пикинер успел воткнуть ему в бок смертоносную сталь. Сквозь почерневшие пластины бехтерцы проступила кровь. Михайло сделал еще пару шагов и завалился на атаковавшего его противника. Сбил того с ног. Придавил могучим телом. Оставшийся без пики воин рванул саблю и схлестнулся с Хлебаловым.

Зазвенела сталь. Запузырилась и забулькала кровь, вырываясь из пронзенного легкого. Поединок оказался коротким. Швед был хорошо обучен, но не имел опыта Кирилла. Стычки с татарами научили последнего многим приемам, неизвестным бойцам лучших европейских армий.

Третий пикинер не справился с Игнатом, не сумел поразить его пикой и, получив рубящий удар в шею, завалился, упершись острием собственного оружия в мерзлую землю.

Хлебалов обтер окровавленную саблю об одежду поверженного противника и огляделся. Игнат догонял убегающих врагов. Из-под убитого Михайлы пытался выбраться контуженный швед. От крепостных ворот к ним бежал десяток вражеских пехотинцев. Тем наперерез, вынырнув из клубов дыма, бросились стрельцы. За спиной вновь грохнула пищаль, и два шведа свалились, прорядив строй.

– За мной! – заорал Хлебалов, словно вновь вел в бой полсотни дворянских конников. Наотмашь ударив саблей выползающего из-под Михайлы шведа, он бросился на приближающихся врагов. Рубя, коля, калеча, убивая.

14

Новые сомкнутые построения шведских пехотинцев, отчаянные наскоки стрельцов и ратников других русских полков, перекошенные гримасами ярости и боли лица, окровавленные пики, бердыши, секиры, сабли… Враги смешались. Схватились намертво. Завертелись в убийственном танце. Серые, желтые, красные, закованные в панцири и кольчуги. В стеганых шапках с защитными пластинами, в начищенных касках. С пиками и бердышами. И у всех одно, искаженное яростью и злостью, лицо.

Шведы дрогнули, и вся красно-сине-желто-серая масса потекла к крепости. Первый строй пикинеров, выставленный для обороны подступов к воротам, оказался смятым своими и чужими. Началась свалка, в которой раздавленных оказалось больше тех, кто нашел смерть от клинка, пики или пули. Воины второй линии, отстоявшие в десятке саженей от строя товарищей, благоразумно ретировались под защиту городских решеток и запоров массивной двери. Но им не повезло. Каждый стремился поскорее попасть во внутренний двор, а желающих оказалось так много, что в створе городских ворот возник затор. Ратники зацепились латами, кто-то неудачно выставил пику, запнулся.

Когда тяжелая решетка начала опускаться, а створки могущих ворот пришли в движение, внутри "колодца смерти" находилось десятка три солдат обеих армий. Сверху уже выцеливали аркебузиры. В такой плотной толпе возможности уцелеть не имел никто.

– Вперед! – отчаянно орал Хлебалов и яростно рубил саблей, стремясь скорее вырваться во внутренний двор крепости. Он понимал, что там уже стоят готовые к уничтожению нападающих шведские стрелки. Но в этот миг он знал, что необходимо прорываться вперед, а что случится дальше одному Богу известно!

Алешка не отставал. Вцепившись в короткую пику, он неистово колол всех попадающихся на пути врагов. Колол правильно, уверенно. Так как учил Лыков.

Они вырвались из колодца в тот миг, когда упала решетка и захлопнулись ворота. В проеме ворот загрохотали выстрелы, застонали люди. Но Хлебалова это не интересовало. Перед ним вырастала невысокая стена из красного кирпича. В ней узкие щели. И из каждой выглядывают пустые глазницы аркебуз. До стены оставалось меньше десятка саженей, но Кирилл смотрел ни туда. Он следил за шведскими воинами, оказавшимися вместе с ними в замкнутом пространстве внутреннего двора.

Грянул залп. Стрелкам не приходилось целиться – мишени сами неслись навстречу пуле, и получая ее, замертво падали ниц. Синие кафтаны перемешались с красными, серые с желтыми. Русские полегли рядом со шведами. Шведские пули не щадили никого – ни своих, ни чужих.

Пороховой дым наполнил пространство между стенами. Аркебузиры готовились ко второму выстрелу. Шведские пикинеры падали на колени и ловко ползли к стене справа от ворот. Низкая дверь, не заметная на фоне желто-серого камня стены, легко открывалась, пропуская их внутрь. Туда же поползли стрельцы. Хлебалов рванул Алешку вниз, и сам распластался на земле.