Казанова в Петербурге

Он решил появляться всюду с Заирой. Благодаря ее крайней юности можно представлять малышку как свою воспитанницу. Заира получила указание не произносить ни одного русского слова, но говорить только по-итальянски. Взрослая одежда была спрятана; она облачилась в платье девочки-подростка. Малышка не перечила; разумеется, она бы предпочла пышную юбку, обнаженную грудь и бархотку на шейку, но в скромном своем полудетском платьице она была тоже мила и знала это.

На следующий день любезные москвичи поспешили нанести ответные визиты знатному иностранцу; кавалер сразу получил множество приглашений на обеды, именины, сговоры и бог знает еще на что; незанятых дней вовсе не осталось. Москвичи оказались на редкость гостеприимными людьми, так что приятно удивленный кавалер авторитетно заверил, что Москва – единственный в мире город, где состоятельные люди держат по-настоящему открытый стол. Можно было заявиться даже к людям совсем незнакомым, сославшись на общих приятелей, и, бросив дела, хозяева тут же усаживали незваного гостя за стол, причем долгом почитали есть сами, даже если только что пообедали. Необученная челядь плохо прислуживала; иногда кому-нибудь из гостей приходилось собственноручно накладывать кушанье остальным, зато обилие яств и их разнообразие поражали. Кавалер любил поесть, однако после двух обедов за один день он почувствовал, что лопнет, а ведь его ожидал еще ужин, не менее обильный, чем обед. В каждом мало-мальски богатом доме пищу готовили с утра до вечера, будто в большом парижском ресторане, всегда готовые накормить сколько угодно гостей.

– Я бы никогда не рискнул обосноваться в Москве: мой кошелек, как и мой желудок, были бы в опасности,– шутил заморский гость.

– Но ведь хлебосольство нам ничего не стоит,– объяснили ему.– Все съестные припасы поступают из наших деревень; целую зиму обоз за обозом.

«Крепостное право,– вспомнил кавалер.– Удобная вещь, хотя просвещенные умы его и осуждают. Неплохо родиться помещиком в России».

– И селяне делают это с охотой, не протестуют? – полюбопытствовал он.

– Да что вы! – удивился собеседник.– Они наши дети. Мы им как отцы. Ведь у них ничего нет. Они обрабатывают нашу землю; их лошади и прочая скотина, их жилища – все наше, так что работать на нас – их долг.

– Гм,– произнес кавалер. Его убеждения сформировала новейшая французская литература, и он не мог согласиться с подобными утверждениями. Нет собственности, значит, нет привязанности к родной земле, ни любви, ни самоуважения, ни нравственности, а значит, и души,– ибо только собственность делает человека существом общественным, только она является основой семьи и создает личность.

Все восемь московских дней кавалер блистал в обществе. В каждом доме, удостоенном его посещением, он помногу говорил, ослепляя москвичей фейерверком знаменитых имен и удивительных историй, случившихся с ним и его знакомыми, причем рассказывал вполне бескорыстно, не ища в Москве ни связей, ни новых знакомств. Он любил царить в обществе; изумление простодушных туземцев было ему наградой.

Заира, в свою очередь, вызывала восхищение. Все дивились красоте малютки и дружно принимали ее за итальянку, не смущаясь азиатской скуластостью ее личика. Ее манеры были безупречны – скромны и одновременно непринужденны, будто она всю жизнь провела во дворцах, а не вылезла на свет несколько месяцев назад из курной избы. Глядя на нее, кавалер и сам изумлялся, пока не вспомнил, что обезьянья переимчивость дана московитам природою: Петр повелел им стать европейцами – они тут же обрезали бороды и начали курить табак, однако в душе навсегда остались азиатами. Такова была и Заира. Однако он не мог не любоваться своею, как он выражался, маленькой богиней любви.

От внимания его не ускользнули, разумеется, и московские дамы. Ему чрезвычайно понравился один местный обычай: стоило гостю поцеловать даме ручку, как та тут же целовала его в щеку, либо, еще лучше, подставляла губы. Обычай этот, по его мнению, следовало бы ввести повсеместно, а пока он целовал руки молодых москвичек и чмокал свежие, розовые губки.

В перерывах между посещением гостеприимных домов они с Заирой осматривали город царей. Начав с Кремля, за неделю они увидели бесчисленные церкви и монастыри, где от звона колоколов у кавалера заложило уши, а Заира пылко молилась. Они осмотрели исторические памятники, дворцы, мануфактуры, общественную библиотеку. Впрочем, состав книг кавалер нашел скверным, подумав при этом, что склонный к застою народ никогда и не полюбит книги. Заира от всего увиденного была в совершенном восторге. Гайдук Акиндин, родившийся в Москве, служил им гидом и рассказывал множество преданий и событий, связанных с тем или иным местом.

– Если Петербург – это копия Европы, то Москва – дочь Азии,– подвел итог увиденному кавалер.– Сей город, столица древних царей, еще долго будет оставаться настоящим сердцем России. Тот, кто не видел Москвы, не знает России, а кто знаком лишь с жителями Петербурга, не знает настоящих московитов.

Напоследок кавалер немного приболел, а Заира, воспользовавшись передышкой, съездила к Иверской и от души помолилась, даже немного поплакав.

– Откуда такая религиозность? – брюзжал кавалер.– Ведь вы даже не понимаете службы, которая идет на греческом языке, насколько я осведомлен. И никогда не будете понимать, потому что невозможно перевести священные тексты на ваш татарский язык. Скажи на милость, чем так полюбился вам святой Николай Мирликийский, который заменяет вам всех остальных святых? Вы настоящие язычники, а не христиане, вот что я тебе скажу.

– Я молилась Заступнице,– кротко напомнила Заира. Она бы и еще погостила в Москве, однако непоседливый кавалер решил, что довольно: белых ночей здесь, к счастью, не было, зато постоянный звон колоколов его сильно донимал. К тому же не стоило медлить в городе, где только ели, а если и садились за карты, то играли по мелочи.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Всю обратную дорогу г-н де Сенгальт и его раба резались в карты. Дорога никогда не была для кавалера потерянным временем, а тут еще Заира пылко увлеклась игрой и сама заставляла его не выпускать карт из рук. Она была просто чудо, эта малютка; ни одна женщина так не ублажала его в постели, так не развлекала в другое время. Впрочем, он не преминул задержаться в Твери и Валдае, ссылаясь при этом на утомление своей крошки. Заира не перечила: ласковый обман, к которому он прибег, оказался действенней трости. Возможно, и она открыла, что покорность выгоднее швыряния бутылок. Долгому миру между любовниками немало способствовал Акиндин, расторопный и услужливый малый, склонявший хозяев ко взаимным уступкам.

В дороге у кавалера созрело окончательное решение, что делать дальше. Едва над унылыми болотами сверкнуло тонкой золотой иглой Адмиралтейство, он велел ехать поскорее, так ему не терпелось начать сборы в новое путешествие: раз в России ему не сыскать дела, он вознамерился посетить Швецию. Возможно, шведской короне пригодятся его многочисленные таланты, столь нерасчетливо отвергнутые другими монархами.

Пока ехали по предместьям столицы, застроенным жалкими лачугами, перемежавшимися громадными пустырями, заваленными всяким хламом – вещь, невозможная в Европе,– настал вечер, о чем они узнали по хлопку пушки, так как темнеть и не думало: в середине июня ночи в Петербурге не полагалось. Кавалер вздохнул: опять придется спать с повязкой на глазах.

В «Золотом якоре» все очень обрадовались возвращению знатного иностранца, начиная с хозяина, который беспокоился о неоплаченном счете, до кухонной девчонки, выносившей помои, с которой кавалер однажды перемигивался, и она мечтала занять место Заиры. Целый ворох приглашений ждал его, и среди прочих записка от герцога Карла Курляндского: его светлость недавно прибыл на берега Невы, о чем извещал своего друга Казанову. Намерения кавалера мгновенно изменились: герцог был особой высшего круга, он мог ввести в свет, представить ко двору; кроме того, там, где пребывал герцог, всегда шла игра. Швеция была отложена.

На следующий день он отправился к Баумбаху разузнать городские новости, однако дом того оказался наглухо заперт и будто вымер. Недоумевая, он надумал пойти к генералу Мелиссимо, уже вернувшемуся от турецких границ, но по дороге встретил Зиновьева. Облобызав венецианца – обычай, не вызывавший у кавалера восторга,– бравый гвардеец со смехом поведал ему, что Баумбах, вдрызг проигравшись, сбежал и уже арестован в Митаве: он был офицером, и бегство его рассматривалось как дезертирство. Кавалер поморщился, невольно припомнив собственное свое недавнее бегство из Лондона от долгов и тюрьмы.

– У нас в России строго,– похохатывая, добавил Зиновьев,– о военных и речи нет. Даже штатские под наблюдением. Никто из знатных особ не имеет права надолго покинуть столицу, не дав о том оповещения в газетах. Якобы для кредиторов, а на самом деле для полиции.

Уж не намекал ли он на то, что кавалер, уехав почти на месяц, никого не предупредил?

– Я всенепременно сделаю это, когда буду навсегда покидать Петербург,– холодно отозвался он, давая тем самым понять нахалу, что не собирается здесь навсегда задерживаться, а заимодавцев не опасается.

Вскоре стало известно, что над Баумбахом состоялся суд; чин ему, правда, сохранили, но отправили навечно в камчатский гарнизон. Что до Кревкера и его бойкой подружки, то они исчезли, едва поняли, что от Баумбаха больше не поживишься. Раздумывая над событиями, кавалер пришел к выводу, что ему сильно повезло: окажись он тут, он был бы замешан в некрасивую историю. Во всяком случае, репутации его нанесен значительный урон: ведь чуть ли не каждый вечер он играл у Баумбаха, и это известно всем.

ПОЕЗДКА К ГЕРЦОГУ КАРЛУ

Герцог Карл Курляндский остановился в доме богача Демидова, владельца сказочных уральских рудников. Говорили, будто свой дом этот счастливец велел построить из одного железа: все, от фундамента до крыши, было выковано из железа. Дом мог не опасаться пожара, однако в сыром Петербургском климате очень скоро его должна была съесть ржавчина. Кавалеру объяснили, что добираться по суше к дому Демидова придется полдня, а лучше нанять лодку и спуститься вниз по Неве: тут тебе и Демидов дом у самой воды. Венецианцу не привыкать к воде и лодкам: кавалеру это пришлось по душе, и он велел Акиндину договориться с гребцами.

Для визита к Его Высочеству кавалер облачился в костюм из зеленой тафты, вышитый стеклярусом, и зеленую шляпу с желтыми перьями. Величественный и яркий, как подсолнух, он расположился в лодке, озирая гребцов: ребята крепкие, молодые, домчат быстро. Нева кишела всевозможными посудинами, как большая дорога. Сначала плыли вдоль царского Зимнего дворца превеликой пышности; набережную перед ним украшала нарядная балюстрада из точеных деревянных балясин; возле причала стояли богатые лодки. Императрица Елизавета построила дворец для себя, но пожить в нем не успела, а поселилась здесь волею судеб захудалая Ангальт-Цербтская принцесса, которую нынче все величают императрицей Екатериной и аудиенцию у которой никак не получить. Кавалер принял гордую позу, краем глаза посматривая на дворцовые окна, уж не выглядывает ли кто-нибудь оттуда. Сразу за дворцом, отделенное каналом, развернулось Адмиралтейство. Будучи помешанным на флоте, император Петр расположил верфь, помещаемую в других странах на окраинах, в центре столицы. Кавалер бросил ястребиный взгляд на эллинги и строящиеся на стапелях большие корабли: кому продать секреты беспечных московитов? Однажды во Франции он неплохо заработал, собрав в Дюнкерке информацию о военных кораблях. Будет ли шведский король так же щедр?

За Адмиралтейством возле самого берега высилась обнесенная забором Исаакиевская церковь: ее разбирали. Ринальди показывал кавалеру свои чертежи и изображения нового собора во имя Исаакия Далматского. Впрочем, внимание кавалера отвлекло другое: реку тут перегораживал мост. Разглядев, что мост этот наплавной и уложен на баркасах, между которыми были просветы, кавалер с негодованием осведомился у гребцов, как они собираются поступить. Гребцы бодро заверили, что проплыть под мостом – дело плевое (Акиндин так и перевел), и смело направили лодку между баркасами. Они плыли так неосторожно, что их почти прижало к осклизлому боку баркаса, и пришлось отталкиваться руками. Кавалер невольно поежился, услыхав, как над головой прогрохотала телега.

Отряхивая брызги с рукава, он ворчливо упрекнул гайдука, почему тот не предупредил его об опасностях плавания. Миновали здание сената; далее по берегу сплошной стеной потянулись дворцы и особняки; перед каждым был устроен причал. Берег везде был укреплен бревнами, но деревянные перила были разной формы, а перед некоторыми домами и вовсе отсутствовали. На противоположном берегу, еле видном из-за ширины реки, на Васильевском острове, набережных вообще не было, вода плескалась у самых стен зданий.

– Когда же спадет вода? – осведомился кавалер.

Ему пояснили, что Нева всегда такова. Не сразу поверив, однако уяснив, наконец, странное сие обстоятельство, кавалер негодующе воскликнул:

– В таком случае это вовсе не река, а озеро! Если вода никогда не спадает, почему так близко к реке расположены постройки? Ведь берег очень низок.

– Так захотел царь Петр,– был ответ. Кавалеру ничего не оставалось, как предположить:

– Видно, здесь никогда не бывает ветровых нагонов и наводнений.

Переглянувшись, гребцы заверили иностранца, что не бывает. Самый молодой заколебался, но старшина показал ему кулак.

Кавалер задумался. Какое обилие чистой и вкусной воды, и до чего же противную воду он пил, добираясь до Петербурга! Московиты не догадываются, что наряду с лесом и мехами могли бы торговать водой. Говорят, Нева вытекает из огромного озера, бездонной каменной чаши, иссеченной рукой божества, так что у местных жителей огромное богатство в запасе. Невская вода – клад для будущих поколений, неиссякаемый и неуничтожимый, ибо трудно представить, что могло бы испортить ее. Он был невысокого мнения об уме московитов, но вполне допускал, что в будущем они могут стать народом достаточно цивилизованным, и, уж конечно, не допустят никакой порчи своего сокровища.

Особняк Демидова, крайний в линии, отделял от Галерной верфи канал; таким образом, дом с двух сторон омывала вода. Лодка пристала к весьма нарядному причалу, и кавалер спрыгнул на берег; тонкие подошвы его щегольских башмаков погрузились в сырой песок. Белесая девчонка с грязными босыми ногами, пришедшая за водой, испугалась было громадного, раззолоченного, похожего на мавра барина, но потом, вразумленная гайдуком, согласилась довести знатного иностранца до входа в господский дом, для чего следовало обогнуть его и зайти с тыла.

Герцог Карл встретил гостя весьма странно: попросил говорить вполголоса и то и дело оглядывался.

– Видите ли, милейший Казанова, я тут на птичьих правах,– сообщил он.– Скандал с этим Баумбахом так некстати. Надеюсь, вы никому не говорили, что обобравший его Кревкер прибыл в Петербург с рекомендательным письмом от меня? Подумать только, каков обманщик! Как он ловко обвел меня.

Отвесив изысканный поклон, кавалер заверил Его Высочество в своей скромности. То, что Кревкер – шулер и плут, видно было с первого взгляда, и вряд ли герцог Карл, завзятый картежник, не догадывался об этом. Кавалера более интересовало другое, а именно, не поможет ли ему герцог представиться ко двору, но тот испуганно замахал руками: он в Петербурге на несколько дней и собирается как можно скорее вернуться в Ригу. Судя по всему, герцог был не на шутку перепуган опасностью, угрожавшей его репутации. Почувствовав, что этот титулованный кутила тяготится визитом, кавалер хотел откланяться, однако герцог предложил ему повидать «мадам» – так он называл свою содержанку. Кавалер покорился против воли: герцог продолжал подыскивать мужа для своей «мадам» и упорно не оставлял надежды видеть в этой роли кавалера.

Едва приведя гостя к любовнице, герцог бесцеремонно удалился. Кавалера всегда привлекали актрисы и содержанки, но эта, в прошлом особа добродетельная и мечтавшая снова ею стать, настолько утомила его своими жалобами и намеками на хорошее приданое, что он не знал, как и уйти.

Садясь в лодку, он велел гайдуку сказать гребцам, чтобы возле моста его высадили на берег: он больше не собирался искушать судьбу, пробираясь между баркасами. «Курляндский варвар!» – пренебрежительно назвал он про себя герцога. Впрочем, получать щелчки от сиятельных особ ему было не впервой. Эти люди не хотели признавать его своим. Чувствуя это, он представлялся им обычно как Джакомом Казанова, венецианец, благоразумно забывая про самозваное дворянство; звание «кавалер де Сенгальт» годилось только при общении с простонародьем.

СОПЕРНИК

Более всего в жизни кавалер ценил – после чувственных удовольствий и хорошего стола, разумеется – беседу с людьми просвещенными. В Российском государстве встретить таковых ему не удалось. Слывшие образованными знатные особы много разглагольствовали на дурном французском языке о французской литературе, разумея под нею произведения одного лишь г-на Вольтера. Оказывается, знаменитый писатель посвятил императрице Екатерине свое сочинение «Философия истории». Три тысячи экземпляров, срочно отпечатанные, были распроданы за неделю, и каждый читавший по-французски только и говорил о Вольтере. Кавалер язвительно заметил по этому поводу:

– Не стоит вступать в спор с человеком, прочитавшим за всю жизнь лишь одну книгу.

Утратив надежду на протекцию герцога Карла, он начал потихоньку готовиться к отъезду. Скандал в связи с Баумбахом еще не затих, и он предпочитал отсиживаться дома, часто разговаривая с г-ном Ринальди, вернее, произнося перед ним монологи, потому что именно так понимал кавалер беседу. Однажды, восхищенный своим переводом нескольких строк «Илиады», он позвал архитектора послушать отрывок. Выдворив Заиру в смежную комнату, они занялись литературой. Дитя кулис, кавалер декламировал отменно: он был прирожденным актером.

В разгар декламации внимание Ринальди привлекли доносившиеся из соседней комнаты голоса: Заира по-русски беседовала с Акиндином, гайдуком кавалера.

– Милушка ты моя…– долетел до ушей архитектора тихий мужской голос.– Только из-за тебя здесь и сижу…

Старый архитектор насторожился, однако завывания кавалера над трупом Патрокла помешали ему расслышать окончание фразы. Из отрывочно доносившихся до него слов он наконец понял, что Акиндин уговаривал Заиру бежать.

– Велика Россия-матушка,– говорил он.– Глянь, Сибирь какова! И куда ни пойдешь, везде русские люди живут.

Заерзав, архитектор покосился на кавалера. Вспомнив, что тот речь московитов не разумеет, он успокоился и с интересом продолжал вслушиваться в разговор за дверью.

– Мамку тятька бить станет,– донесся нежный голосок Заиры.– Сестриц жалко…

– Кабы любила, о сестрах бы не вспоминала,– горестно упрекнул парень. Заира печально возразила:

– Я свое уже отлюбила. Видно, так уж мне на роду написано.

При сих словах архитектор сокрушенно покачал лысой головой.

– Уедем! – настаивал Акиндин.

– А бастрюка куда денем? – жалобно пискнула Заира. Ринальди поднял брови; лысый лоб его некрасиво сморщился: слово, употребленное девушкой, было ему неизвестно.

– Здесь я хочу вставить несколько осуждающих Елену слов,– прервав чтение, поделился задуманным со слушателем кавалер.

Архитектор встал, прошелся, открыл дверь в соседнюю комнату и нарочито громко произнес:

– Я бы не стал осуждать Елену. Ведь Менелай был стар и глуп. Могли бы вы оставить вашу рабыню вдвоем с Парисом?

Молодые люди, вспугнутые его голосом, примолкли.

– Заира меня обожает,– усмехнулся кавалер.– Впрочем, рисковать я бы не стал. Женщина по натуре своей склонна к простым наслаждениям, и настоящий мужчина всегда оказывает на нее магнетическое воздействие, которому она не в силах противостоять.

– Лучше вставьте в перевод несколько слов, осуждающих Менелая,– посоветовал Ринальди.

Кожа кавалера вовсе не была подобна бегемотовой. Странные интонации архитектора запали ему в память. Ночью – если, конечно, белый сумрак за окнами можно было считать ночью,– лежа возле мирно спавшей Заиры, он задумался. Головка малютки покоилась рядом на подушке, опутанная живописно разбросанными волосами, тихое дыхание едва колыхало юную грудь. Он досконально знал это тело, извлекал из него все возможное наслаждение,– но что скрывалось в глубине этой дремлющей души? Любила ли Заира его, как говорила? Разумеется, он уже не молод, но мужская-то сила его еще не ушла. Любопытно, кто после блистательного Казановы сможет понравиться ей?

Он стал наблюдательней. Внимание его привлек Акиндин. Вспомнив, что был не раз свидетелем оживленной болтовни с ним Заиры, кавалер недовольно позвал:

– Казак! – Так он называл Акиндина.

Тот явился, и кавалер уставился на гайдука. Перед ним стоял малый лет двадцати с небольшим, высокий, стройный и плечистый; в отличие от кавалера, белокожий и светловолосый. У него было приятное славянское лицо; голубовато-серые глаза, печальные и лукавые, как у многих московитов; рыжеватая, молодая борода не скрывала румяный рот, полный белоснежных зубов. «Молод и красив,– помрачнел кавалер.– Но ведь это мужик. И пахнет от него, как от мужика – луковым перегаром». Он пока ничего не решил насчет Заиры: взять ли ее с собой, отослать к родителям или устроить как-нибудь по-другому. Но при чем здесь мужик? И он решил запретить Заире беседы с гайдуком. В любви малышки он был уверен, но с какой стати позволять другому пожирать глазами его кушанье?

– Казак, вон! – закончив осмотр, негодующе распорядился кавалер.

ЕКАТЕРИНА

Решив не упускать ничего из достопримечательностей Петербурга, он посетил Петергоф, нашел его ученической копией Версаля и дал уничижительный отзыв:

– Везде чавкает болото, с залива свистит ветер, растительность чахлая и бедная.

Ему не повезло с погодой: небо хмурилось, моросил дождь. Закутавшись в плащ, он велел отвезти себя в Красный Кабак, где ждал его Зиновьев. Сей молодчик снова искал его дружбы и сильно поругивал Россию, то ли из холуйских побуждений, то ли провоцируя на опасную откровенность. Кавалер решил, что не худо с ним держать ухо востро.

Уже играли, когда раздался шум, и офицеры повскакали с мест: Красный Кабак посетил его сиятельство Григорий Орлов в сопровождении младшего брата своего Алексея. Кавалер узрел двух наглых и веселых красавцев-великанов, по-свойски здоровавшихся со знакомыми офицерами. Вызванное их появлением замешательство продолжалось недолго, братья куда-то спешили и завернули в Кабак лишь пропустить чарку. Зиновьев, растолкав всех, бросился с объятиями к родственникам. Кавалер тоже встал и с изысканной вежливостью поклонился. Алексей Орлов не обратил на него внимания, зато брат его оглядел с ног до головы смуглого иностранца, единственного здесь человека, одетого не в мундир. Кавалер намеревался снова поклониться, однако его сиятельство отвернулся.

– Что же вы не подошли и не представились Орловым? – спросил после ухода братьев оживленный Зиновьев.

– Что же вы меня не представили? – хотел сказать кавалер, но, молча глянув на Зиновьева, решил сквитаться с ним по-другому.

Играли до утра. Зиновьев встал из-за стола ободранный, как липка. Кавалер остался в изрядном выигрыше.

Середина лета – самая удобная пора для дальней дороги. Кавалер всерьез задумался, как поступить с Заирой. Зиновьев как-то похвастал, что может легко достать разрешение на вывоз девчонки за границу, однако кавалер не был уверен в целесообразности этого. Он сильно привязался к девушке, а всякий раз, когда в сердце его селилась такая привязанность, он, бродяга и гражданин мира, дороживший свободой превыше всех благ, спасался бегством. Присутствие Заиры осложнило бы его жизнь. С другой стороны, отпускать ее к отцу ему тоже не хотелось: получив от него деньги – а он намеревался наградить ее – и став богатой невестой, она могла выйти за того же Акиндина, сделаться мужичкой, о чем ему было противно думать. Более всего сей прелестной девочке подходила роль содержанки.

Он поделился своими затруднениями с Ринальди.

– Продайте ее мне,– предложил тот.

– Зачем она вам? – изумился кавалер. Архитектор смешался:

– Я стану использовать ее как натурщицу. Вы сами считаете, что у малютки фигурка Психеи.

– Те-те-те, старина,– засмеялся кавалер.– Уж не влюблены ли вы?

– О какой любви в мои годы можно говорить? – еще больше смешался архитектор.– Если вы уступите мне девочку, я заплачу вдвое больше, чем она вам стоила.

– Вы плохо думаете обо мне, синьор Ринальди,– покачал головой кавалер.– Я отдам Заиру лишь тому, кто будет ей приятен. Что до денег, никакой выгоды я не ищу, и все деньги, которые получу от такой сделки, подарю малышке. Поговорите с нею сами, я разрешаю. Спросите, не хочет ли она перейти к вам.