Казанова в Петербурге

– Видели? – схватил его за плечо спутник.– Спросите скорее, как ее зовут.

– Кого? Эту оборванку? – не понял Зиновьев.

– Она чудо как хороша. Я влюблен.

Это была сущая правда: один взгляд, и он запылал, будто соломенный.

– А как же Протиха? – опешил Зиновьев.

– Оставляю ее вам. У меня нет желания обнимать статую. Поторопитесь, друг мой!

Заметив приближавшихся к ней незнакомцев, девушка испугалась и бросилась прочь, расплескивая воду из ведра. Опередив Зиновьева, кавалер помчался вдогонку. Приап так не гонялся за нимфами по пестревшим нарциссами берегам Кефиса, как гнался за юной простолюдинкой кавалер де Сенгальт по сугробам вдоль реки Катерингофки.

Девушка скрылась в жалкой лачуге, хлопнув промерзшей дверью. Преследователя это не остановило: без колебаний он вошел следом, причем стукнулся лбом о низкий косяк; Зиновьев ему сопутствовал.

Внутри лачуга поражала убожеством еще более, чем снаружи: грязный пол, закоптелые стены; довольно сильно пахло русским духом. Полдома занимала ободранная печь. Никакой мебели, кроме лавок и стола, не было и в помине, так что можно было только гадать, где спали все эти дети, изможденная женщина – их мать, драная кошка, тощий поросенок, куры и сам хозяин – нечесаный, мрачный мужик с бородой лопатой. Красавица-девочка забилась в угол и со страхом глядела на непрошеных гостей. «Словно белая горлинка на волков»,– нежно подумал кавалер, потирая ушибленный лоб.

Зиновьев широко перекрестился на икону, с которой на него печально и строго глядел худой, маленький старичок, Николай Мирликийский, должно быть, самый популярный святой у московитов. Трудно понять, почему они так любили его, однако кавалеру не встречалось дома, где бы не было изображения этого святого.

– Эй, борода,– строго обратился Зиновьев к селянину,– кто твой барин?

Всклокоченный, неряшливый глава семьи встал с поклоном:

– Казенные мы, батюшка, не барские.

– Впрочем, неважно,– сел на лавку Зиновьев и кивнул сесть кавалеру, что тот и сделал, улыбнувшись красавице, от чего та задрожала и съежилась в своем уголке еще сильнее. Зиновьев уперся руками в широко расставленные колени:

– Повезло тебе, рыло, пляши: знатный иностранец хочет взять в услужение твою девчонку.

«Рыло» приосанилось и даже пригладило бороду. Оглядев богатую шубу кавалера, мужик изрек:

– Что ж, мы не против. Вон их сколько баба мне наплодила. Только меньше, чем за три рубля, я никак не согласен.

Зиновьев хихикнул и покосился на кавалера; тот продолжал строить глазки девочке.

– Дурень, проси сто,– подсказал бородачу Зиновьев.

– Бог с тобой, барин! – попятился испуганно тот.

– Проси, коли велю. Запомни: деньги разделим пополам. Старшей девке сколько лет?

Все еще не веря счастью, мужик суетливо поклонился:

– На Масленой пятнадцать сравняется. Она еще нетронутая, и вшей нет. Матка за этим строго следит. Фекла, поди сюды!

Девочка покорно подошла к отцу и, потупив взор, остановилась перед гостями. Она была прехорошенькой. Кавалер из разговора Зиновьева с мужиком не понял ни слова и в умилении уставился на пленившую его красотку.

– Глянь, только глянь, барин,– суетился хозяин, распахивая ватник девочки; под ним оказалась ветхая, серая рубаха.– Не паршива, не костлява.

Рванув ткань, он спустил лохмотья с понурившейся девочки, и перед гостями предстало ее юное тело. Кавалер издал восхищенный стон.

– Гляньте на косу,– суетился отец.– Ни одной гниды. Она всегда в бане первая моется, а потом другие, потому как после нее вода совсем чистая.

Достав из кошелька несколько монет и протягивая их хозяйке, кавалер показал знаками, что хочет забрать девочку.

– Ишь, разохотился,– хихикнул Зиновьев, кивнув на кавалера хозяину.– Значит, требуешь сотню и ни копейки меньше?

– Мне бы в купцы выйти аль в подрядчики…– дрожа от волнения, сипло выговорил тот.

Девушка, натянув рвань на голые плечи, торопливо кинулась к матери.

– Помни: деньги пополам.– Почувствовавший свою выгоду, Зиновьев горел желанием уладить дело.– Пойду теперь иностранца уговаривать.

Взяв кавалера под локоть и услужливо напомнив ему, что следует нагнуться, проходя сквозь низкую дверь, Зиновьев вывел его на улицу.

– Ничего не выходит,– объявил он.– Хитрый мужик заломил непомерную цену. Она, видите ли, девственница и вшей нет.

Кавалер удивленно приостановился:

– Сударь, меня ничуть не интересует, девственна красавица или нет. Такие вещи для меня несущественны. Какова цена его сокровища?

– Сто рублей,– вытаращил Зиновьев наглые глаза.

– Я заплачу эту сумму,– ничуть не поколебавшись, кивнул кавалер.

– Вы согласны отдать сто рублей за мужичку?

– Несомненно. Это весьма дешево за такую прелесть. Меня тревожит лишь одно: согласится ли сама девица?

– Кто же станет ее спрашивать? – опешил Зиновьев.– Заартачится, возьмите палку. Баб надо лупить.

Это замечание заставило кавалера пренебрежительно поморщиться: он никогда не добивался женщин битьем.

– Сколько я буду должен ей платить? – не желая вдаваться с грубым московитом в обсуждение нежных путей любви, перевел он разговор.

– Платить? Нисколько! – и Зиновьев принялся терпеливо объяснять иностранцу русские порядки.– Раз вы заплатите ее отцу, она станет вашей собственностью. Можете делать с ней все что угодно, только жизни нельзя лишать. Если же девка сбежит от вас, вы имеете право заявить в полицию, и ее приведут назад.

– Стало быть, она станет моей рабыней? – попросил уточнить кавалер.

– А что тут плохого? – пожал Зиновьев плечами.

Кавалер и сам не знал, что его смущало. Московитский обычай был всем хорош. Приказал – сделала; в сорок лет не приходится рассчитывать на юную любовь. И все-таки его что-то коробило. Должно быть, неумеренное чтение авторов вроде Руссо и Вольтера не прошло для него бесследно.

– Это и есть ваше крепостное право? – задумчиво осведомился он.– Действительно, очень удобно. Чем не житье вашим боярам! – Подумав, он добавил: – Однако какой терпеливый русский народ.

– Это наша национальная черта,– с гордостью согласился Зиновьев.

Не желая, чтобы о покупке девушки узнали спутники, кавалер попросил Зиновьева приехать сюда с ним завтра и помочь договориться с мужиком. Тот охотно согласился, присовокупив:

– Будет ваше желание, я помогу вам составить целый гарем.

– Когда я влюблен, мне хватает одной,– осадил его кавалер.

Это было не совсем правдой, однако развязность этого родственника Орлова трудно было терпеть.

ЗАИРА

На следующий день они снова явились в Екатерингоф. Перед жилищем селянина кавалер вручил Зиновьеву сто рублей.

Появление гостей привело обитателей лачуги в большое волнение. Зиновьев стал говорить с главой семейства. Тот, услышав, что иностранец готов заплатить сто рублей за девчонку, онемел. Упав перед иконой на колени, он принялся горячо благодарить святого Николая, показывая гостям при поклонах заплаты на седалище. Недоумевая, при чем тут святой Николай, кавалер воспользовался паузой, чтобы мигнуть девушке. Та, робко потупившись, спряталась за мать.

Отмолившись, глава семьи подозвал дочь и, показав на иностранного барина, спросил, хочет ли она служить ему. Длинные ресницы поднялись, и кавалера осияли влажным блеском глаза малютки.

– Да,– улыбнулась она.

Он затрепетал, готовый схватить в объятия крошку и тут же ее расцеловать. Тем временем родитель важно благословил дочь.

Для подписания договора в качестве свидетелей были призваны лакей Ганс и кучер, поставившие на бумаге кресты. Зиновьев положил на стол сто рублей. Мужик жадно схватил деньги и, нежно подержав их в руках, торжественно вручил дочери. Та сейчас же передала деньги матери, во все время церемонии стоявшей неподвижно у печи. Покончив с формальностями, селянин взволнованно обратился к кавалеру на своем непонятном языке, и Зиновьев перевел:

– Он спрашивает, не надо ли барину Палашку и Фроську, других его дочерей?

Кавалер пожал плечами: с какой стати? Палашке и Фроське еще расти не один год. Однако какой бесчувственный народ, и насколько они лишены всяких представлений о нравственности! Вот к чему приводит проповедь христианской морали только на древнегреческом языке.

При расставании не было пролито ни слезинки. Продав дочь, глава семейства чуть не танцевал от радости. Кавалер усадил девушку подле себя в экипаж. Она была облачена в какую-то неряшливую хламиду из грубого сукна, под которой, как он тотчас убедился, ничего не было; голые ноги были обуты в рваные опорки.

Итак, подобно вольтеровскому султану Оросману, он стал обладателем рабыни, в которую безоглядно влюбился. На память ему пришли строки из знаменитой трагедии, и он продекламировал:

О, я люблю и жду, что вы, Заира, сами

Любовь мне дарите в ответ на страсть и пламя.

Сознаюсь, от любви мне надобно огня,

Бесчувственность лишь оскорбит меня.

– Как тебя зовут, прелесть моя? – обняв девочку за плечи, нежно осведомился он.

– Имя, имя! – прокричал по-русски Зиновьев.

– Фекла,– прошептала малютка.

– Отныне ты будешь зваться Заирой,– торжественно возгласил кавалер и поцеловал ее.

За время пути от Екатерингофа до «Золотого якоря» чувства кавалера, не устававшего любоваться девушкой, возросли настолько, что, едва приехав, он схватил за руку свою покупку и, не попрощавшись с Зиновьевым, ринулся к себе в номер; встретившемуся на лестнице Ринальди он еле кивнул.

Он провел, запершись со своей Заирой, четыре дня, не в силах насытиться девичьим телом. Наконец немота возлюбленной, не изъяснявшейся ни по-французски, ни по-немецки, ему прискучила. К тому же на пятый день подломилась ножка у кровати. Завернувшись в халат, кавалер выскочил за дверь и громогласно призвал слуг. На шум из своего номера выглянул архитектор.

– Господин Ринальди, сюда! – обрадовался кавалер. Втолкнув его к себе, он гордо указал на закутанную в одеяло девушку, пристроившуюся на диване:

– Взгляните на мою покупку. Художник, вы оцените ее. И он отнял от Заиры одеяло. Та не сопротивлялась. Кроткая и покорная, она не сопротивлялась ничему. В молчании оба итальянца уставились на нее.

– Кожа белая, как северный снег. А поглядите на косу… Встречали вы у себя в Неаполе такую? В навозной куче я отыскал жемчужину,– ликовал кавалер.

– Она божественна,– подтвердил Ринальди.

– На вилле Боргезе я видел античную Психею. Заира – ее подобие.

Ринальди согласился:

– Ей не хватает крылышек.

Архитектор явно завидовал. Он сидел в Петербурге уже пятнадцать лет, работал как вол и ничего, кроме денег, не имел, никаких радостей. А этот венецианский пройдоха, едва приехав, отхватил такой кусочек!

Пока чинили кровать, кавалер привел себя в порядок и, пожелав спуститься с Заирой вниз, обнаружил, что той нечего надеть. Быстро составив список необходимых предметов, он отправил Ганса в ближайшую лавочку с требованием привести купца с товаром. Покупки были совершены прямо в номере. Заира обзавелась недорогим, но приличным европейским платьем. Правда, кошелек кавалера несколько пострадал, но в ближайшее время он надеялся пополнить его у Баумбаха. Он собственноручно одел Заиру: она понятия не имела, что такое корсет и зачем панталоны: попыталась накинуть их на плечи вместо косынки. Увидев Заиру, одетой по моде, он пришел в восхищение. Это порождение северных болот, азиатка, татарка была в кринолине ничуть не хуже французской маркизы. Неуверенно покачиваясь на каблучках, уцепившись одной рукой за его локоть, а другою прикрывая обнаженную грудь, она спустилась вниз, вызвав всеобщее любопытство обитателей «Золотого якоря». Кавалер ликовал.

– Взгляните только, как она преобразилась! – поделился он своим удивлением с Ринальди.

– Современная мода милостива к мужчинам: она позволяет видеть почти всю грудь дамы,– пошутил тот.

– Я бы не отказался видеть и дамские ножки,– развеселился кавалер.

Архитектор отмахнулся:

– До такого бесстыдства, надеюсь, дело не дойдет. Женщины не позволят.

Пока кавалер разговаривал с архитектором, Заиру окружили любопытствующие служанки.

– Откуда ты взялась?

– Звать-то тебя как?

– Счастливица!

– Богатого иностранца отхватила.

– Вся в заграничном!

Щупая бантики и оборочки на ее платье, они исходили завистью.

Ты бы шепнула своему барину, что он у нас в людской всем девкам по душе.

Дожидайся! – разозлилась Заира.– С какой стати? Да и как я шепну? Он по-нашему ни в зуб ногой.

– Значит, молча любитесь?

Подумав, Заира не стала кривить душой:

– Нет, он все время что-то лопочет и каркает. Кара, кара…

– Каркает? И не дерется?

– Пока нет.

– Ох, повезло тебе, девонька! Счастливая ты… Возможно, Заира подумала, что если это счастье, то дома ей было привольней и лучше; правда, носить приходилось всякую рвань. А нынче на ней платье, как на барыне. Что ж, ради этого можно и счастье перетерпеть. И она спросила, ееть ли тут зеркало.

Увидев свое отражение, девушка пришла в восторг и от радости закружилась по комнате, раздувая юбку. Собственная красота удивила ее. Она даже не сразу заметила вошедших кавалера и Ринальди.

– Какова моя Заира? – гордо осведомился кавалер, любуясь девушкой.– Ей пока не хватает манер, но я не пожалею усилий, чтобы превратить в бриллиант сей неотшлифованный алмаз.

По выражению лица своего владыки Заира поняла, что он ее хвалит, и, засмеявшись, в порыве благодарности бросилась ему на шею.

– Поздравляю вас,– развел руками архитектор.

ГРАФ ПАНИН

Не менее сильно, чем женщин, кавалер любил азартные игры, в которые и погрузился, едва любовный угар прошел. У московитов настали какие-то праздники, они принялись кататься на тройках, распевать песни, спускаться на санках с гор, много есть, еще больше пить и драться на кулачках, окрашивая снег кровью из разбитых носов. Давно было пора нанести визит графу Панину, Заира просилась в баню,– но кавалер не в силах был оторваться от игорного стола у Баумбаха, то сильно проигрывая, то вдруг возвращая свое назад с лихвой. Если бы не мысль об Орлове, он, возможно, не скоро бы нашел силы оторваться от погони за карточной Фортуной. «Опять я медлю, размениваясь на мелочь,– подосадовал он.– Императрица, дивная женщина! Одному любовнику – польскую корону, другому – надежду на российскую. Под ее властью остается еще много царств, герцогств и княжеств. Пусть сделает меня королем эскимосов, я согласен. Разве голова Джакомо Казановы в меньшей степени заслуживает короны, чем безмозглые головы Орлова и Понятовского?»

Заире он сказал, что сведет ее в баню, как только освободится – через толмача, пригожего малого, немного говорившего по-французски, которого он нанял в услужение по рекомендации герра Бауэра; звали парня Акиндином, однако кавалер использовал обращение «казак». Успокоив возлюбленную, он отправился к Панину.

Никита Иванович Панин был очень важным вельможей, и, чтобы его очаровать, кавалер блеснул самой утонченной обходительностью. Воспитатель наследника и глава Коллегии иностранных дел был не очень молод, невзрачен, невелик ростом, немодно одет, однако что-то в его взгляде – быстром, внимательном, насмешливом – насторожило и даже сковало кавалера.

– Княгиня Дашкова говорила мне о вас,– сказал вельможа по-французски.– Как я понял, вы ищете место в России.

Кавалер поморщился: уж слишком прямолинейно,– но ответил мягко и с поклоном:

– Ваша светлость, я был бы счастлив поступить на русскую службу, чтобы преданно служить великой государыне, желание увидеть которую и привело меня в Россию.

– Но в качестве кого? – перебил вельможа. Кавалер снова поморщился: весьма бесцеремонно.

– Я слышал, что Россия собирается воевать с Турцией и нуждается в опытных военных…

– В каком вы чине и где служили? – снова перебил Панин. Увы, кавалер не поднялся выше прапорщика, да и служил-то всего несколько месяцев, совершенствуясь главным образом в карточной игре. Он не счел нужным сообщить эти подробности.

– Я скорее финансист, литератор, немного инженер…

– Гм! – сказал вельможа.– Как известно, у нас действует Табель о рангах. Вряд ли, будучи в возрасте, вы захотите начать с нижних чинов.

Поняв, что с Паниным надо говорить напрямик, кавалер так и поступил:

– Главная цель моего приезда в Петербург не столько место, сколько лицезрение императрицы, слава о которой дошла до самых удаленных уголков Европы. Не могли бы вы, ваша светлость, оказать покровительство чужестранцу и помочь ему быть представленным ко двору?

Панин мерил его насмешливым взглядом, однако не перебивал.

Государыня не успевает принимать иностранных послов – наконец сказал он.– Где уж ей найти время для любопытствующих путешественников? Рад знакомству с вами. Если у вас появится желание предложить свои услуги в чем-то определенном, милости прошу.

Аудиенция была окончена. Мысленно чертыхаясь, но любезно кланяясь, кавалер попятился, но был остановлен у двери словами вельможи:

– Я слышал, будто король Пруссии предлагал вам стать педагогом у кадетов. Есть ли у вас опыт в этой области?

Маленькие глазки московита сверлили раззолоченного гостя. Гордо выпятив грудь, украшенную папским орденом, кавалер обидчиво сказал:

– Король Пруссии не произвел на меня впечатление просвещенного государя. Именно поэтому я в России, где правит сама Минерва.

Выйдя за дверь, он чертыхнулся вслух: дипломатическая почта между Петербургом и Берлином работала четко. Садясь в сани, он досадливо стукнул тростью по спине возницы. Неужели мысль увидеть Екатерину приходилось оставить навсегда?

РИНАЛЬДИ

Оставалась последняя надежда – архитектор Ринальди. Старик вполне мог бы при случае представить его. Оказывается, он строил для Екатерины еще в то время, когда она называлась великой княгиней, был ценим ею и осыпаем подарками. В тот же вечер кавалер заявился к нему по-соседски, без церемоний.

Архитектор с сосредоточенным лицом что-то вычерчивал на большом листе бумаги. Обиталище его походило больше на мастерскую, чем на жилое помещение: стол занимал макет какой-то церкви, по стенам были развешаны планы зданий, всюду валялись инструменты непонятного назначения. Заметив, что помешал, но ничуть не смутившись, кавалер тут же завел разговор об архитектуре.

– Прекрасное здание,– указал он на изображение какого-то дворца.– Но ведь это как раз тот стиль, который уже устарел, все эти завитушки и волнистые линии вместе с маркизой Помпадур отжили свое.

Ринальди дернулся, как рыба, проглотившая наживу с крючком:

– Императрица Елизавета, особа пожилая, не признавала ничего нового…

– Винкельман однажды сказал мне по этому поводу… Крючок накрепко впился, Ринальди развесил уши: рыбке было не уйти. Кавалер начал импровизировать. Он говорил о красоте античной архитектуры, об удивительных произведениях искусства, все в большем количестве извлекаемых из земли Италии, о новых веяниях в искусстве и о своих многочасовых беседах с Винкельманом. Будучи в ударе, он обладал способностью вспоминать даже то, чего с ним никогда не случалось. Положив циркуль, старый архитектор жадно внимал речам гостя. Впрочем, кавалер вскоре перешел к интересовавшему его предмету и заговорил об императрице.

– Как повезло вам в жизни, сударь! Вы присутствовали в России при возведении на престол Екатерины. Получили ли вы после этого великого события какие-нибудь награды?

Ринальди засмеялся, показав отсутствие нескольких зубов:

Ведь я не Орлов. Императрица сразу же завалила меня работой, и в этом, пожалуй, моя лучшая награда. Я строю, сударь. Льщу себя сладкой надеждой, что в Петербурге не забудут имени Антонио Ринальди. Верьте мне, лучший путь к наградам – труд. Поработайте для России, и вас оценят.

Кавалер пылко заверил архитектора, что это-то как раз он и намеревался сделать. Вот только бы добиться представления императрице, ибо лишь она может пожаловать достойное место.

По тому, как архитектор жал ему руку, кавалер догадался, что пленил старого крота. Совет трудиться вызвал насмешливую улыбку на его красиво очерченных губах. Слава Всевышнему, он прожил припеваючи сорок лет, не трудясь. Трудиться! Но на каком поприще, если человеку дано столько разных талантов? Его истинное призвание – литература. Он уже сочинил множество сонетов, пьесы, трактаты, критические статьи, и не его вина, что все это не напечатано. Если бы сейчас нашлось время, он отдался бы переводу «Илиады». Ему необходима должность, но такая, где не станут спрашивать работу; пользуясь твердым доходом, он наконец сможет посвятить себя литературе.

Вернувшись к себе, он увидел, что Заира, сидя на диване, играет в подкидного дурака с гайдуком Акиндином. При виде кавалера девушка надулась, всем своим видом показывая недовольство.

– Хочет в баню, а то и в церковь не сходить,– доложил Акиндин.

Заботы малых сих давали отдохновение его беспокойному уму. Улыбнувшись, кавалер велел собираться в баню.

БАНЯ

Расположенная невдалеке от «Золотого якоря» баня ничуть не походила на древнеримские термы. Неказистое деревянное строение стояло на берегу реки, заледенелой и занесенной снегом. Возле бани чернела большая прорубь, и кавалер с ужасом заметил в ней купальщиков. Трое голых, распаренных мужчин, выскочив из дверей бани, трусцой побежали к реке. Не добежав до проруби, они стали валяться в снегу, будто обезумевшие от восторга псы.– Однако! – только и нашелся кавалер.

Заира хихикнула.

Оставив лакея стеречь верхнюю одежду, увлекаемый Заирой кавалер вошел в большое, низкое помещение, сырое и холодное; на лавках, расставленных в беспорядке, валялась одежда; кое-где сидели люди и пили квас. Важный, бородатый банщик, босой, в холстинной рубахе и портах, следил за порядком. Новоприбывших посетителей приняли в свои руки две дюжие банщицы в легких туниках и с крестиками на груди. Кавалеру предложили раздеться; он несколько смешался, так как невдалеке сидела толстая женщина, с головой укутанная в простыню. Заира без стеснения сбросила одежду и, распустив косу, совсем скрылась в потоках темных, волнистых волос. Кавалеру ничего не оставалось, как последовать ее примеру. Банщица сунула ему пару сухих березовых веников; должно быть, у московитов они заменяли фиговые листки. Кавалер так и сделал, досадуя на безалаберность владельца бани, не удосужившегося поделить раздевалку на мужское и женское отделения.

Ведомые банщицами, они вошли в мыльню, полную горячего тумана. Когда глаза венецианца стали что-то различать, он увидел, что попал в обширное помещение, где все было деревянным: стены, потолок, осклизлый пол. Ему показалось, что он внутри огромного ящика, сколоченного из мокрых досок. Полсотни голых людей, мужчин и женщин, безмятежно плескались в своих ушатах, не обращая друг на друга никакого внимания. Не в силах объясниться с Заирой, он тем не менее произнес взволнованную речь на родном языке о грубости нравов, российской отсталости и о том, что путешествие из Европы в Россию измеряется не только милями, но и веками.

Их повели дальше. Прикрываясь веником, он поглядывал по сторонам, ожидая увидеть восхищение мывшихся как Заирой, так и собой – ибо пара была заметная: безупречная в Юном совершенстве Геба и старый, косматый сатир в окружении двух толстых баб. Однако никто не обратил на них внимания.

В соседнем помещении, так называемой парной, вместо воздуха был кипяток, обжигавший легкие, так что кавалер закашлялся. Тут вдоль стены была сделана широкая полка, на которую вели деревянные ступени. Затолкав его на эту полку, банщицы принялись изо всех сил хлестать кавалера вениками по бокам. Задыхаясь, издавая вопли, он вырвался из могучих рук и выбежал вон. Теперь ему стало ясно, почему распаренные мужики бежали окунуться в прорубь. «Воистину русскую баню надо перенять испанской инквизиции как самую страшную пытку»,– с досадой заключил он.

– Похоже, малютка совсем поработила вас,– заметил с усмешкой Ринальди при виде кавалера, заботливо ведущего распаренную, укутанную Заиру вверх по лестнице.

– Что за жизнь без любви! – отозвался тот.– Но русские бани ужасны. Господин Ринальди, как могли вы пятнадцать лет прожить в этой стране, где нет ни литературы, ни искусства, ни философии, вообще никакой культуры, кроме привозной? Как жить под этим северным небом, где даже солнце не светит!

– Вы заблуждаетесь, милый Казанова,– возразил Ринальди,– здесь очень своеобразная культура, и мне жаль, что император Петр завещал своим преемникам экспорт чужой культуры в ущерб собственной.

– Где, скажите на милость, вы обнаружили культуру? – приостановился кавалер, выпустив из объятий Заиру.– Мужчины и женщины моются вместе! Что это, первобытная невинность или бесстыдство? А взгляните хотя бы на их одежду: дубленки, кожаные сапоги; женское тело наглухо закрыто, ни намека на талию, будто за образец они взяли мозаики Равенны…