Александра

Зубы. Кривые. Верхние чуть выпирают, нависают над нижними, чуть удлиненные клыки, напрашиваются на прием к ортодонту и в то же время на комплимент японской «мимимишности».

– Не такая как все? – переспросила Саша, – это ты так пытаешься спрятать «ненормальная»?

– Нет, – Артем тут же затряс головой, – ни в коем случае. Нет, – он говорил искренне и сам не понимал, почему. Ведь неоднократно он мысленно называл девчонку именно ненормальной. Неоднократно, находясь в компании друзей, он высмеивал ее, употребляя более жесткие слова в отношении нее. Но в тот момент, он словно забыл о своем настоящем чувстве и мыслях о Саше.

– А как тогда? – девушка улыбнулась и, наконец, отпустила его руку, позволив испугавшемуся кровотоку рвануть в сжавшиеся русло.

– Необычная, – парень улыбнулся и опустил голову. – Ну так что? Пройдемся?

– Давай, – Саша пожала плечами, безразлично кивнув в сторону аллеи.

Они прошагали по кругу в парке около двух часов, разговаривая обо всем. Совершенно обо всем. Для Саши, что несказанно удивляло Артема, не существовало тем, в которых она не была бы достаточно осведомлена. Учеба? Пожалуйста! Саша рассказывала интереснейшие факты из медицины, о которых ни рискнул бы заикнуться ни один из преподавателей на 2-м курсе. Техника? Пожалуйста! Оказывается, Саша прекрасно была осведомлена не только в вопросах функционирования человеческого организма, но и механического. Она проводила сравнения между живым и неживым, закладывая один и тот же смысл: и то, и другое жаждет жить, но одно пройдет по своему близкому, затоптав, искалечив и плюнув, но выживет, а другое молча умрет, проржавев, переломав горемычные шестерёнки. Конечно, дело не в том, что механика куда более благороднее, нежели человек. Нисколечко! Дело в том, что механика лишена души и сознательного разума и только поэтому молчаливо и так благородно принимает смерть под прессом. Одарите железный механизм разумом, поселите в нем душу и вы получите безжалостного убийцу, стремящегося уничтожить, искоренить любое живое и неживое, что представляет хоть малейшую угрозу. А так, эти двое, груда железа, снабженная или нет электричеством и человек слишком похожи. У обоих есть органы, которые могут болеть и обоим нужен врач, который может их вылечить.

Философия? Пожалуйста! Казалось, у Саши на любую ситуацию была припасена фразочка, взятая из тех или иных трудов того или иного философа и Артёма удивляло, что то была не просто фразочка, брошенная в удачном благозвучии, коррелируется с разговором, а то, что Саша открывала фразы, описывая и легко сравнивая вложенные знания и смысл с тем, о чем говорилось. Но так как Артем не чувствовал себя сильным в философских изречениях и суждениях, и уж тем более в понимании их, он старался поскорее сменить тему.

Психология? Пожалуйста! Дружба, любовь, ненависть, все что может испытывать человек не смущало Сашу, но смущало Артёма, поэтому и здесь он, как ему казалось, ловко увиливал от прямых ответов.

Но за все время разносторонней беседы Артем так и не рискнул спросить Сашу о том, что происходит с Кириллом и имеет ли она к этому какое-нибудь отношение. Его терзала несвойственная скромность и смущение. К тому же почему-то именно в глазах Саши он не хотел выглядеть дурачком.

Общаясь со странной девушкой, идя рядом с ней, периодически как бы невзначай дотрагиваясь до ее руки, Артем все чаще и чаще ловился себя на мысли, что Саша – неординарная и интересная личность и то, что он чувствует, есть ни что иное, как симпатия. Простая, человеческая симпатия, которая иногда может и возникает между мужчиной и женщиной. И это вовсе не та симпатия, когда у парня в штанах кровь начинает циркулировать быстрее, уплотняя инстинктивное желание, а у женщины становится горячо и сводит ниже живота! Та, человеческая симпатия. ЧЕ-ЛО-ВЕ-ЧЕ-СКА-Я, а не животная! Если еще помнится, что значит «человеческая».

Артем переживал растущий интерес к жизни, к сознанию, к чувствам и эмоциям девушки. Ему вдруг стало интересно все, что она делает, что делается с ней. Ему захотелось защитить ее потому, что в тот момент она казалась такой беззащитной, насквозь пропитанной своей утонченной странностью, ежесекундно обрекающей ее под удар общественного негатива и давления. Артем мог покляться, что сейчас он никогда бы не струсил! Он чувствовал себя сыном Зевса и Алкмены, ничем и никем несокрушимый, лишь бы дать защиту этому нежному созданию, чьи мысли и душа были столь тонки, что малейшее движение воздуха могло разорвать их в ультратонкие нити.

– А что сподвигло тебя на прогулку со мной? – внезапно спросила Саша, даже не скрывая улыбки, кричащей о том, что девушка знает о первопричине.

– Что? – Артем в одну секунду растерял всю свою браваду, а смущение и растерянность вернулись.

– Ты шел за мной от самого колледжа. Не стоит отрицать, хорошо?

– Да, это так, – Артем изучал засыпанные снегом деревья, словно просил у них помощи, – я просто… Я не знаю. Мне хотелось пообщаться с тобой. Мы все-таки учимся в одной группе, а кроме привет-пока наше общение дальше не заходило.

– Странно, – Саша пошла вперед, рассуждая сама с собой, – я была уверена, что ты здесь из-за Кирилла.

– Не совсем. Я знаю, что у Кирилла проблемы, о которых я не хотел бы сейчас распространяться, – Артем решил сыграть в открытую, – но, рассказывая мне о них, он упомянул о тебе. Я просто хотел спросить, что произошло между вами?

– Между нами? – Саша рассмеялась. – Ничего из того, чего хотел бы твой друг. Знаешь, я не люблю злых людей. Не люблю, когда они проявляют свою злость в отношении более слабых. Я хочу, чтобы такие людей страдали и так как они считают себя сильными, соответственно, страдать они должны сильно. Без каких-либо поблажек, – девушка вперла в Артема черные глаза самого черного бархата и Артему снова стало не по себе. Он словно от сна очнулся, испугался, заметался, прячась от пронзительного взгляда.

– Кирилл не злой, – Артем попробовал улыбнуться, сгладить углы, вырисовывающиеся из острого разговора.

– Правда? – Саша усмехнулась.

– Да, я никогда не видел и не слышал, чтобы он делал кому-то плохо.

– Почему ты оправдываешь его?

– Потом что я знаю его…

– Нет, не знаешь, – Саша перебила парня и подошла к нему, не отрывая взгляда, – зачем ты здесь?

– Кирилл считает, что ты прокляла его, – как на духу выпалил Артем, не понимая зачем и самое главное, что сподвигло его сказать то, что он обещал хранить в секрете.

– А ты выступаешь как кто? – девушка приблизила к нему свое лицо, которое в тот момент уже не казалось Артему столь милым и привлекательным. – Его адвокат или прокурор?

– Я его друг, – пожал он плечами.

– Друг? – удивленно, с некой раздраженностью спросила Саша.

– Да.

– Ваша дружба – тлен, как и дружба многих других. Выгодные взаимоотношения, скорее даже в одностороннем порядке не могут быть названы дружбой. Это тлен. Всего лишь слова, когда-то сильные и весомые.

Артем молчал. Он боялся что-либо говорить, чтобы не потерять единственную нить, связывающего его и ее.

– Знаешь, – продолжила Саша, даже не обратив внимания на то, что Артем побледнел и проглотил капсулу молчания, – я уже много раз встречалась с дружбой и ее последствиями. Как правило, они плачевные для одной из сторон, – Саша взглянула на парня, – а иногда и для обеих.

– Да брось! – отмахнулся Артем, стараясь снизить уровень возникшей напряженности, – ты просто не тех людей выбирала в друзья.

– А друзей не выбирают, – Саша взглянула на него, – а если выбирают, значит это уже не дружба, а меркантильность. Как, в общем-то, и все остальное, с чем соприкасается человек.

– Ты случайно не святая? –выпалил Артем, не подумав.

– Нет, – улыбнулась девушка, – но я не от мира сего, помнишь?

Они оба улыбнулись и продолжили свой путь, уходя уже на сто пятый круг в парке. Холод то ли сжалился над гуляющими и отступил, то ли был покорен их настойчивостью находиться на улице и просто сдался и их тела перестали содрогаться от холода. Расслабились. И уже никто не спешил домой, подчинившись странному стечению обстоятельств, ведущих двоих сквозь зимний пустой парк.

5

– Саш, – Слава оторвался от книги, взглянув на сестру. Она сидела на диване в гостиной, с босыми ногами, с растрепанным пучком, в тонкой майке, надетой на обнаженное тело. На коленях лежал атлас по анатомии, впервые открытый на произвольной странице. Девушка даже не смотрела в него. Ее взгляд застыл на уголке книги, а пальцы монотонно и задумчиво теребили уголки страничек, перебирая их словно карты в колоде, перед началом решающей партии. Она думала о чем-то таком, что увлекло ее в свои дебри так глубоко, что Саша даже не сразу услышала, что кто-то зовет ее. Она медленно, чуть хмурясь, перевела взгляд на брата, и замерла, словно не узнавала его. Бледные губы были опущенные, изредка вздрагивали, словно силились спросить: «ты кто такой?», но им не хватило решительности.

– Саш! – Слава позвал сестру уже в четвертый раз и тут она улыбнулась и прикинулась, что внимательно слушает брата. Именно прикинулась, и Слава это знал. Но он уже настолько привык к поведению сестры, что даже не пытался спросить, все ли в порядке. – Я давно хотел спросить, – он закрыл свою книгу, уперся локтями в колени и сосредоточенно уставился на девушку, надеясь поймать ее внимание и заставить сконцентрироваться на себе.

– Ты давно здесь? – спросила Саша, не слыша вопроса брата.

– В смысле? – удивился он.

– В комнате. Давно? Я не видела, как ты вошел, – улыбнулась девушка и тоже захлопнула книгу, таращась на брата.

– Э-м, – Слава поджал губы. Что он должен был сказать? Что они вдвоём последние полтора часа сидят практически друг напротив друга и читают? Бред! Не может быть, чтобы она не заметила. – Достаточно, – сухо ответил он.

– Хорошо, – пожала она плечами и встала с дивана, намереваясь выйти из комнаты. Но Слава поймал ее за руку, быстро встал, перегородив ей собою путь.

– Я хотел спросить тебя, – чуть строже повторил он, расслабив пальцы, сжимающие ее тощее запястье, холодное как кожа покойника.

– О? – удивилась она и снова улыбнулась. – О чем же?

– Помнишь, ты как-то приезжала в гости к Максу? – Слава смотрел ей в глаза, желая уловить хоть одну эмоции, чувство, хоть что-нибудь, чтобы понять истинные переживания девушки. Но все напрасно. Черные глаза Саши оставались холодной, неприступной стеной Бастилии, чёрной, грязной, истощённое криками стращаний и муками невинных.

– Дай подумать, – Саша закусила губу и подняла глаза к потолку. – Хм, да, – кивнула она с лёгкой, едва заметной улыбочкой, – кажется припоминаю. А в чем вопрос?

– Зачем ты ездила к нему?

– А как ты узнал, что я к нему ездила?

– Макс вскользь упомянул.

– А-а, понятно, – Саша опустила взгляд на руку брата, держащую ее запястье, Слава смутился и разжал пальцы. – А разве он вскользь не упомянул о цели моего визита?

– Нет, – Слава покачал головой. Девушка исчерпывающе смотрела ему в глаза, а на ее губах все ярче и масштабнее торжествовала издевательская и высмеивающая улыбка.

– И ты не поинтересовался у него, зачем приходила твоя сестра? – она грациозно приподняла бровь, ожидающе рассматривая глаза брата.

– Конечно, поинтересовался.

– Что же он ответил?

– Что тебе нужна была помощь по анатомии.

– Этого ответа недостаточно? – строго спросила Саша, чем моментально смутила брата. В такие момента Слава, стыдясь признавать самому себе, побаивался сестру. Он сам не понимал, что именно, но чувствовал неприятную нервную волну, закручивающуюся в воронку внизу живота.

– В какой теме у тебя случился провал?

– В половой, – практически по слогам произнесла она, небрежно поправляя лямку майки на плече.

– Саш, я, – Слава покачал головой, – прости, что лезу не в свое дело, но ты моя сестра и я беспокоюсь о тебе и твоих поступках. Тем более таких, которые, как бы сказать, чрезмерно странные. Я просто хотел понять настоящий мотив. Цель! – Слава потер лоб, вздыхая.

– Но Макс же твой друг. Разве я не могу беспрепятственно общаться с теми, кто вызывает у тебя доверие?

– Ты могла попросить меня о помощи.

– Ты не смог бы помочь мне.

– А это уже оскорбление, – Слава улыбнулся и погладил сестру по плечу.

– Это факт, – Саша взглянула на него исподлобья.

– Факт?

– Иногда люди общаются на физиологическом уровне, который гораздо важнее теоретического. – Девушка улыбнулась и пошла вперед, но у дверей остановилась. – Кстати, Марина неплохая девушка, но ее физиологический уровень практически истощен. Обрати на это внимание. – Саша вышла из комнаты и тут же в коридоре столкнулась с Ириной Ильиничной.

– Александра! – строго сказала женщина, уперев руки в бока.

– Саша! – из комнаты выскочил Слава, рвущийся за разъяснениями брошенных фраз, но увидев разъярённую мать, тут же умолк и замер.

– Ма? – Саша, вздохнув, посмотрела на женщину.

– У меня два вопроса и я даже не знаю с которого начать! – скрипучим от негодования голосом, сквозь зубы выговорила Ирина Ильинична.

– Я бы посоветовала начать с бабы Нюры, – сказала Саша, рассматривая как сжимаются от злости губы женщины, меняя розовый цвет на истошный белый, видя, как она борется, чтобы не залепить дочери звонкую, отрезвляющую оплеуху.

– Баба Нюра видела тебя голой! – процедила Ирина Ильинична, – зимой! С какой-то чертовой собакой, тащащейся по твоим следам! С кровавой пастью! Ты что? совсем рассудок потеряла! На улице конец марта, а ты голая шляешься по деревни с псами!

Слава обреченно вздохнул и потупил взгляд.

– Тогда было тепло, – безразлично ответила Саша.

– Я запишу тебя к психиатру на следующей недели, – мысленно посчитав до 10, сказал Ирина Ильинична, – так больше не может продолжаться, Саш! Отец прибьет тебя, если узнает! И меня!

– Я не пойду к психиатру, – девушка покачала головой и поспешно схватила брата за руку, ища у него защиты.

– Пойдешь! Тебя надо еще раз обследовать! – Ирина Ильинична не отступала.

– Мам, – Слава решил вмешаться, – какой в этом смысл? Зачем тратить деньги и время на здорового человека?

– Здорового? – воскликнула женщина, переведя грозный взгляд на сына. – Слава! Разве здоровые люди ходят голыми по улице? Разве здоровые люди несут то, что несет твоя сестра?

– Мам, пожалуйста, – Слава быстро показал взглядом на стоящую рядом с ним девушку, напоминая матери о необходимости сдерживаться в присутствии Саши. – У Саши просто иные понятия. Она не хочет жить по шаблонам. Ты серьезно думаешь, что она не понимает, какую реакцию вызывает у людей обнаженным видом? Или что ее речи повергают в шок? Да Саша все это понимает! Она просто развлекается!

Саша слушала брата, инстинктивно поглаживая его по руке, не отрывая тяжелого взгляда от разъяренного лица матери.

– Нормальные люди так не развлекаются, Слава, и тебе ль, имея диплом о высшем медицинском образовании, не знать об этом!

– Ты, как всегда, слышишь только себя, мама, – Саша насупилась, – я не пойду обследоваться. Я не чувствую, что мне нужна медицинская помощь. Если бы я была социально опасной, я думаю, меня бы уже давно изолировали, не правда ли? Какой твой второй вопрос? – девушка сжала руку брата, пожираемая рвущейся наружу злостью.

– Тетя Катя видела тебя с сыном Селивановых. Вы занимались непристойностями. Это правда?

– Как ты хочешь, чтобы я ответила? – Саша улыбнулась.

– Я хочу, чтобы ты сказала мне правду.

– Ту самую, которую ты уже сама себе обрисовала и поверила в нее или ту, которую случилась на самом деле?

– Саша! – Ирина Ильинична повысила тон, – что за разговоры?

– Это ты начала эти разговоры, разве я неправа?

– По поселку опять поползут слухи о нашей семье! Это непонятно? Слухи из-за твоего вызывающего поведения, – угрожающим шепотом сказала женщина. – Разве ты хочешь, чтобы все снова метались и тыкали в нас пальцами, оскорбляя? Этого ты добиваешься? Продать дом и переехать?!

– Все, кто тыкает пальцем не в свои дела, обязательно почувствуют и с увлечением примут обязательство увлекаться своими делами. Люди, которые любят тыкать пальцами и обсуждать других, просто скучно живут, поэтому им нечего обсуждать в своих жизнях. Но это корректируется. И корректировки будут внесены, – черные глаза пылали не менее черным огнем с бархатным, золотистым пламенем, чьи языки беззвучно шелестели, как соприкасающийся друг с другом шелк. Скользящие, нежные и ласковые, но такие неудержимые. Ирина Ильинична чувствовала внутри нарастающие чувства паники и отчаяния. Она не понимала, о чем говорила дочь, но чувство, что звучало угроза, не покидало ее разума. Угроза! Кому? Ирине Ильиничне? Кто становится под удар? Кто должен нанести этот удар? Что-то назревало. Воздух становился горячее, дышать не хотелось, потому что больно. Потому что воздух разрывал альвеолы горячим содержимым. Внезапно спустившаяся тишина маленькими шажками захватывала все больше и больше территории, включая парализованных шоком и страхом тела Славы и Ирины Ильиничны, вселяя в женщину все больший ужас. Никогда прежде дочь так не разговаривала с ней. Никогда прежде женщина не слышала столь взрослую, циничную, насмешливую интонацию. Это был словно не ее ребенок, а дитя, извергнутое утробой Огненной Геенны, зачатой самим демоном. И если до этого момента Ирина Ильинична, считая дочку больной, все время жалела ее, защищала при любом поползновении в сторону ее ребенка, была готова грызть зубами и руками бетон ради дочери, то сейчас, слушая внушающую ужас интонацию Саши, смотря в ее ожившие зловещим образом глаза, видела, как они меняют выражение лица привычной дурочки с переулочка, радующейся каждому лучику солнца и едва очнувшейся от спячки букашке, на лицо фурии, готовящейся бросить страшную карму на каждого за одни лишь косой взгляд, Ирина Ильинична боялась ее, считая, что перед ней вовсе не человек, а чистой воды демон. Ей так и хотелось перекреститься, хотя в последний раз она подносила три перста ко лбу в далеком детстве, повторяя за прабабушкой, царство ей небесное! Ей хотелось окатить дьявольского ребенка святой водой и посмотреть будет ли вода шипеть, испаряясь, или это тело вообще возьмёт и воспламениться. Но ужас полностью сковал ее: руки и ноги превратились в заполненные жидким застывающим металлом атрибуты доспехов рыцаря средневековья.

– Все! – повторила Саша, еще раз окинула зловещим взглядом мать, бегло посмотрела на брата и ушла к себе в комнату.

– Господи, – выдохнула женщина, дрожащими руками прикоснувшись ко лбу и выступившему на нем холодному поту.

– Мам, зачем ты давишь на нее? – Слава положил руку женщине на плечо.

– Что? – Ирина Ильинична словно не слышала его.

– Поменьше акцентируй на ее поступках, – посоветовал Слава.

– Да как ты можешь так говорить! – воскликнула она смиренным шепотом. – Это же моя дочь и твоя сестра! С ней может случиться все что угодно! Ее морально-радикальные выходки не доведут ее до добра.

– Не ее, мам, – незаметно усмехнулся Слава, – не ее точно. Ее выходки на ней никак не сказываются.

– Откуда ты знаешь? – Ирина Ильинична нахмурилась и уставилась на сына проникновенным взглядом. – Ты что-то знаешь! – последовало утверждение, руки снова вперлись в бока, – она ведь всегда тебе все рассказывает и только тебе! Что ты знаешь?

– Мам, – Слава вздохнул, – ты утрируешь реальность.

– Не надо мне тут! – грозно перебила женщина сына, – что она рассказала тебе? Я имею право знать! Я ее мать!

Слава потупил взор, уже много раз пожалев, что вообще решил вступиться за сестру.

– Она с бандюгами связалась? – предположила Ирина Ильинична, – да? С какой-то плохой компанией? Из-за этого у нее такая уверенность, что она безнаказанно может творить все, что вздумается?

– Что? – Слава прыснул со смеху, – ма, это уже слишком!

– Она на наркотиках? Что она употребляет? – поток догадок женщины не знал конца. Славе и смешно было и в то же время он нервничал. Ему даже не хотелось слышать эти чудаковатые вопросы, не то что отвечать на них. Он даже не собирается пытаться! Да к тому же он сам не знал, как объяснить внезапно активировавшуюся интуицию, которую ранее он всегда игнорировал, теперь вызывающую у него 100% доверие. Как объяснить женщине собственную правоту, подкрепленную мистическими мыслями, которая всю жизнь посвятила медицине и давно уже отреклась от веры во что бы то не было сверхъестественное? А стоит ли пытаться?

– Кто на наркотиках? – раздался строгий голос отца за спиной Ирины Ильиничны. Николай Борисович вернулся домой, и поглощённая глубоким спором часть его семьи не слышала, как пришел глава, как негромко, но отчетливо звал жену, переодеваясь в коридоре. И теперь, едва он успел войти в длинный коридор из прихожей и первое, что он слышит, что кто-то на наркотиках! Очень интересно!

– Никто! – быстро ответила Ирина Ильинична и тут же приветливо улыбнулась мужу. – Как ты? Кушать хочешь?

Слава поспешил скрыться в своей комнате от греха подальше, пока Ирина Ильинична перехватила внимание мужа.

Весь вечер женщина думала о дочери. Николай Борисович заметил, что супруга не разговорчива, бледна и практически не отрываясь смотрит в одну точку на журнальном столе. Хотелось бы ему, чтобы точка была вымышленной, но женщина смотрела на семейное фото на столе, где она стоит в обнимку с мужем, на его руках сидит пятилетняя Саша, а сама Ирина Ильинична, положив руку на плечо сына, улыбается в камеру. Женщина смотрела именно на улыбчивое личико дочери и подернутые черной мглой глаза, не умеющей улыбаться. Да. Ирина Ильинична нахмурилась еще сильнее. Да! Ее дочь никогда не улыбалась глазами. Все ее улыбки были натянутыми, было даже видно, что мышцы лица сознательно заставляли улыбаться. Ничто не способно было вызвать у Саши улыбку от сердца, ни когда она была ребенком, ни тем более в ее взрослом возрасте.

И вот женщина, задумавшись, рассматривала лицо ребенка на фото и с каждой секундой мысленно шептала себе, что что-то было не то с ее дочерью.

– Коля, – она тихо позвала мужа, который уже несколько раз обратился к жене, успешно игнорирующей его.

– О как! – улыбнулся мужчина, – наконец-то, я-то уж думал пойти за нашатырем. Зову, зову тебя, а ты никак не реагируешь…

– Тебе не кажется, – перебила она его речь, – что наша дочь – не наша? – женщина подняла испуганный взгляд на мужа.

– В смысле? – Николай Борисович сложил руки на груди, готовясь услышать самую жуткую правду, которую мужчина может услышать когда-либо в своей жизни об измене любимой жены.

– Посмотри на нее, – Ирина Ильинична кивнула на фото, – посмотри! Глаза чернющие! В кого? У тебя голубые, у меня – зеленые! Карих не должно быть. Посмотри на разрез глаз! Ни твой, ни мой! Вот у Славки глаза твои, а разрез глаз – мой. Посмотри на этот нос с лёгкой горбинкой! У меня маленький и курносый, у тебя прямой, несмотря на то, что два раза сломанный. У Славки твой нос! Губы! У тебя тонкие, розоватые, у меня пухлые, тоже розоватые, у Саши же совсем другая форма губ, словно их пришили от другого человека! Ее волосы от рождения черные как гуталин, а ты светлый и я тоже! А это золотая примись в радужке! Не надо уговаривать меня, что мне мерещится! Ты ведь сам знаешь, что это не так!

– Тихо, не шуми, дети услышат, – Николай Борисович шикнул на раздухарившуюся женщину.

– Да, – Ирина Ильинична снизила голос до шепота, – да, это не наш ребенок.

– Ир, – мужчина улыбнулся, – ты изменяла мне?

– Что? – изумилась она, – что?

– Ну, – мужчина сделал успокаивающий жест рукой, – я просто, на всякий случай. Пытаюсь понять, в какой момент могла случиться подмена ребенка, на которой ты настаиваешь.

– И ты сразу опустился до мысли об измене? – обиженно прошептала Ирина Ильинична.

– Нет, просто предположил.

– Так вот просто предположи вероятность подмены в роддоме. Ты помнишь, что у меня были сложные роды, я оказалась на операционном столе. Без сознания. В другой стране, черт тебя дери! Да они кого угодно могли подсунуть мне. Я не видела ее как только она родилась. Я увидела ее уже после того, как меня перевели из реанимации в общую палату!

– Ира, – уже серьезным тоном произнес Николай Борисович, – прекращай это. Я понимаю, что у Саши не простой характер. Я и сам иногда ловлю себя на страшной мысли и риторическом вопросе, зачем нам это понадобилось. Но ей 19. У нее чуть отстаёт развитии, в отличие от остальных подростков. Сейчас у нее пубертатный период и она творит вызывающие и необъяснимые вещи, которые злят и бесят тебя и меня. И да, в такие моменты мне самому хочется сказать, что она не просто не наш ребенок, а человек, который только вчера вошел к нам в дом, а ведет себя уже так, словно был его хозяином всю жизнь и даже в предыдущих поколениях. Вспомни Славку! В конце концов! Вспомни его 10 лет назад! Вспомни, что он творил и ты говорила такие же вещи, что твой родной ребенок не способен так себя вести! Но потом все прошло.