Вопреки

скачать книгу бесплатно

Пройдя сквозь тесный и слабо освещенный коридор, мы с папой вышли вновь к зоне регистрации, где уже был Макс, Марта и сотрудники безопасности. Даже интересно, они с работы Макса или нет… Марта была сама не своя: бледная, напуганная, нервно теребящая манжет своего серого свитера и беспомощно смотрящая по сторонам, Макс был чуть более жизнерадостным и что-то напряженно печатал в телефоне. Когда Марта увидела нас, то бросилась с распростертыми руками, словно не видела целую вечность, приговаривая как она переживала и как я её напугал. Тем не менее, все хорошее когда-нибудь заканчивается, а потому, когда количество сотрудников стало увеличиваться – я понял, что пришли за мной. Я вцепился в папу, как кот в хозяина при виде воды, и не намеревался его отпускать до тех пор, пока эта экспансия будущего не остановит своё влияние на меня настоящего.

– Кто все эти люди? Зачем они здесь? Тут же нет ничего угрожающего!

– Они просто проводят вас к самолёту.

– Нет, не бросай меня, нет! – Я прижался к папе, стараясь как можно сильнее вцепиться в него и не отпускать. Папа приобнял меня, но на его лице не проступало никаких эмоций – он был мертвенно спокоен и даже пугал этим. – Не отпускай меня!

– Лёша, всё будет хорошо! – Не знаю, подал ли папа какой-то знак Максу или тот решил взять бразды правления, но я почувствовал, как его тяжёлая рука опустилась мне на плечо и крепко обосновалась на нём, попытавшись оттянуть меня от папы.

– Не трогай меня! – Зашипел я на Макса, вцепившись до царапин в папино запястье.

– Лёша, все тебя ждут, не устраивай истерику! – Макс с силой потянул меня к себе, когда папа опустил руки, а Марта виновато смотрела на меня, роняя слёзы. Ну уж нет, вы сами напросились на нее!

– Я ненавижу твою работу! Ненавижу! Я вас всех ненавижу! Это ты во всём виноват! Ты! Отпусти меня! Отпусти! Папа, не отправляй меня туда! – Я тянул к нему свои руки, но Макс безжалостно заламывал их, прижимая меня к себе. – Отстань! Не трогай меня! Это моя жизнь! Моя! Пожалуйста! Папа! Папа! – Макс оттаскивал меня всё дальше и дальше, пока мы не скрылись за стенами паспортной зоны. Я был не в себе, мне казалось, что я мог в этот момент сломать ему руки, своими попытками освободиться. Я орал на весь терминал и не собирался успокаиваться, мне хотелось только одного, чтобы через крик вышла вся боль и страх, и чтобы все слышали, как мне плохо и содрогались от этого, особенно те, кто только что меня бросил.

Какими-то титаническими усилиями Макс затащил меня в самолет усадив на кресло. Всё тело ныло и болело, я был весь мокрый и дрожал от злости, пронизывающей каждую клеточку моего тела, глотая слезы, которые в несколько ручьев текли из моих глаз. Макс что-то говорил мне о времени полёта, но меня это вообще не волновало, я не собирался удосуживать предателя своим вниманием. Макс на какое-то время замолчал, слушая мои всхлипывания, но затем продолжил.

– Знаешь, всё н…

– Заткнись! Я не хочу тебя слышать! Заткнись! Заткнись! – Вновь взорвался я, смотря бешенным взглядом на Макса. – Я тебя ненавижу! И кстати, то, что ты лучший друг папы не значит, что ты – это он! – Макс потянулся ко мне, чтобы пристегнуть ремень, но и здесь его ждало то, чего он заслуживал. – Не трогай меня! Убери руки! – Чуть ли не отпихнув его ногами закричал я. Наверное, если бы это не был бизнес-класс, в котором летели лишь мы с Максом, меня бы уже высадили из самолёта, чтобы не слушать мои вопли, но этого не случилось, а потому я чувствовал абсолютную свободу в своих эмоциях и знал, кого можно было ими, при случае, выхлестать.

Когда Макс всё же оставил меня в покое, то я перевёл взгляд на иллюминатор, больше обращая внимание на своё отражение, чем на взлётную полосу, и до сих пор задавался лишь одним единственным вопросом: «за что?». Ответа не было.

* * *

До ужаса испуганный взгляд, кровь под носом и на губах, и пистолет, приставленный к виску, – такая картинка появилась в телефоне мужчины, пытавшегося трясущимися руками закурить сигарету. Минута. Вторая. Он не решался заново включить видео, в последний момент его палец как заводной соскакивал на кнопку выхода. Его трясло. Было видно, как его скулы ходили взад-вперед, а вена на виске то и дело набухала, бешено барабанив свой ритм. В его глазах мелькало множество мыслей и картинок, стремительно проносящихся в уме, и когда уже совсем страшные образы начинали возникать один за другим, то он встряхивал головой и закрывал глаза. Но долго тянуть время было нельзя – он глубоко вздохнул и открыл видео.

Голубоглазый парень с животным страхом смотрел на него с экрана, то и дело роняя слёзы на грязный пол, на котором стоял на коленках, в сыром, промозглом подвале, с единственной лампочкой, торчащей откуда-то из-за его спины. Чья-то рука грубо держала его за белокурые вьющиеся волосы и дергала каждый раз, когда он всхлипывал. На его лице и волосах была кровь, и, скорее всего, она была его, потому как красные дорожки, перемешавшись со слезами, медленно ползли по его губам и подбородку вниз. Вторая рука, не менее грубая на вид, держала пистолет вплотную прижав дуло к его виску, то и дело, гладив пальцами курок. Молчаливое видео казалось ужасно долгим, но заминка длилась не более 5 секунд, хотя казалось, что прошло уже несколько часов перед тем, как парень смог выдавить из себя хоть слово.

– Папа… – Раздался дрожащий голос. – Если ты ничего… если ты… сделаешь… не сделаешь всё, что они хотят, они убьют меня! У тебя есть 48 часов и 10 миллионов… Папочка, пом…

– Наши требования останутся такими на протяжении 24 часов дальше, мы поставим тебя на счётчик, если не выполнишь наши требования – мы его убьём! – И пистолет в его руке пугающе заскрипел. Он нажал на курок, но выстрела на раздалось, однако, по глазам парня было видно, что за несколько мгновений он уже успел проститься с жизнью. Рука, державшая его за волосы, теперь зажимала ему рот, а та, что держала пистолет, показала телефон, на котором включился обратный отсчёт: 48:00. – 48 часов и ни минутой больше! – Со стороны парня раздались какие-то слезные мычания, но видео оборвалось, оставив мужчину наедине с увиденным.

Телефон выпал из его рук и раздался надрывный крик, в котором смешалась боль с отчаянием и безысходностью, разрывая его на мелкие кусочки.

– Нет-нет-нет, это какая-то шутка! Этого не может быть! – Он скатился по стенке на пол и закрыл лицо руками, уткнувшись ладонями в колени. – Ненавижу! Ненавижу! – Мужчина откинул телефон и ударил по стене до крови кулаком, так он сделал ещё несколько раз, пока женщина, которая была все это время возле него, не вцепилась в его плечи, встав между ним и стеной. – Они не остановятся! Не остановятся! Даже если я дам им деньги, они его… – Он с шоком смотрел на неё, едва произнося слова. – Его нужно как-то оттуда вытащить! Его нужно найти! Нужно найти! Он же ещё совсем ребёнок! Он же ещё совсем маленький, чтобы с ним так поступать!

Вот, что произошло со мной пять лет назад, и вот почему папа так боится теперь любых угроз в мой адрес. Я, конечно, могу сказать, что похищение не особо сильно повлияло на мою психику, но в том, что свои следы оставило очень заметными, я уж точно не совру. Тогда-то на мне жизнь отыгралась за избалованное и спокойное детство. Что только там со мной не делали (плохого) за эти два дня, но самое ужасное – это было утро перед моим побегом… Может быть я когда-нибудь вам о нём расскажу, когда наберусь смелости всё вспомнить вновь.

Кто это сделал – неизвестно. Главный, они называли его Гром, издевался надо мной с особым возбуждением и жестокостью, словно мои крики и слёзы его заводили также, как старый автомат, в который бросили потёртую монетку. Никогда не забуду, как я тогда в лихорадке валялся на грязном холодном полу, задыхаясь от боли и страха, пока в полутьме члены, назовём это «кланом», держали меня, чтобы я не дёргался, когда их предводитель воспитывал мою строптивость. И он, увы, всё ещё на свободе.

Что ж, видимо пришло время хотя бы коротко рассказать вам о тех, кто ещё до недавнего времени был частью моей жизни, – всё равно в самолёте заняться было нечем, а с Максом я ещё не был готов разговаривать. Не буду расписывать достоинства и недостатки каждого, но я думаю, что моя интонация очень хорошо отобразит это. Правда, должен сразу предупредить: размер моего изложения совершенно не зависит от моего отношения к этим людям.

Начну с той, которая стала единственной, кого папа подпустил к своему ребёнку, потому что попросту бы не потерпел нелюбви к нему. Он бы не допустил и не простил себе, если бы рядом появилась женщина, которая не терпела бы его сына – слишком дорогая была бы расплата за личное счастье. Марта, которая жила с нами только пятый год, хорошо усвоила это правило, хоть ей про него и не говорили, но она знала, что её муж в первую очередь отец – он один прожил (на тот момент) 13 лет в этой роли, и этой ролью он дорожит сильнее, чем какой-либо ещё. И как только она приняла это, то ей открылся удивительный мир её мужчины – любящего и заботливого мужа, готового ради своей семьи на всё.

Она действительно наполнила наш дом уютом и лёгкостью, которую было трудно создавать в одиночку, придумала массу каких-то безумных и трогательных семейных традиций, которые до сих пор актуальны, да и просто, наконец, стала той неотъемлемой частью семьи, которой нам с папой не хватало. И если у нас с папой был семейный ритуал: всегда, когда это возможно, завтракать вместе, то Марта добавила к нему ещё обед и ужин. Мы стали настоящим целым, неразделимым и непобедимым, мы стали по-настоящему теми, кого можно было назвать семья. Хотя сперва я очень настороженно к ней относился, потому что делить папу с кем-то ещё мне мало хотелось, да и тем более откуда я знал на сколько она у нас задержится. Это сейчас я понимаю, что разбивал ей сердце своими выходками, но тогда я хотел проверить её на прочность, чтобы убедиться, что ей можно доверять. Она терпела всё, что выдавала моя ревность, терпела и не сдавалась, упорно дожидаясь момента, когда я наконец пойму, что я не стану третьим лишним в этой компании, а наоборот лишь укреплю её.

Когда меня похитили, первым, кого я увидел в больнице, придя в себя – была она. Тогда я только отошёл от наркоза и совершенно ничего не помнил из того, что происходило. Но с её слов, я негромко застонал, а потом едва слышно, смотря на Марту, назвал её мамой, параллельно неся какой-то бред. Если честно, то я и этого вспомнить не могу.

Моё же желание назвать её мамой пришло позже, когда мы поехали отмечать Новый год на дачу. Папа тогда уехал за ёлкой и мы остались в доме вдвоём. Я уже давно хотел посмотреть, что будет, если я назову её «мама», но всё ещё не решался. Хотя, мне реально так хотелось кого-нибудь назвать своей мамой, что я понимал, что долго тянуть не смогу. Я на полном энтузиазме спустился вниз, но как только увидел её, то у меня затряслись руки и я едва смог переступить порог кухни. Мне казалось, что вся жизнь пролетела перед глазами, прежде чем я подал голос. Не помню, что я уже попросил у неё, но в ту же секунду она развернулась ко мне с открытым ртом и в слезах обняла меня, а я почувствовал, как моё сердце соприкоснулось с её, словно между нами образовалась какая-то новая связь, которой не было до этого. Пожалуй, именно тогда я осознал, что она мне не враг.

Я даже не знаю с чего начать, чтобы описать папу. Доверие. Спокойствие. Тёплые толстовки и сказки на ночь. Сердцем размером с планету. Едва уловимый запах ментоловых сигарет. И кофе, мно-о-ого кофе.

Большую часть жизни папа посвятил мне и я, как бы это ни звучало, не хотел сейчас мешать ему жить для себя. Хотя делал это он с большой опаской, оглядываясь то и дело на меня и на мое слабое желание его отпустить. Да, в отношении папы я эгоист, причём самый консервативный! Я привык, что папу не нужно было ни с кем делить, потому что он всегда был рядом ТОЛЬКО со мной, а не со мной и с кем-то ещё.

Папа начал рано жить один. Ему было около 17 лет, когда жизнь в родительском доме стала невыносимой. Летом папа подал документы в ВУЗ и как только узнал о поступлении, то первым же делом собрал все свои вещи, которые бы смог унести, и нашёл съёмную квартиру недалеко от учёбы. Комната была настолько маленькой, что едва хватало места для двоих. Чтобы как-то платить за жильё папа работал в библиотеке после универа, но денег почти ни на что не хватало, разве что только купить еды на остатки. Но он всё равно не увольнялся и проводил там почти всё свободное время, потому что обожает читать. Он даже из дома тогда помимо вещей вывез десяток томов любимых книг.

Когда папа познакомился с моей матерью, то, наверное, был сильно в неё влюблён, и потому терпел все её выходки и скандалы между редкими приступами нежности. Я думаю, что она никогда его не любила, но ей определённо нравилось, что кроме себя папа брал ответственность и за неё, разруливая все её проблемы как свои. Моя мать никогда не хотела детей и всё делала для того, чтобы их не иметь, пока однажды не узнала, что беременна. Папа тогда был на седьмом небе от счастья, а она пила таблетки, которые нельзя было пить, била себя по животу, курила и выпивала, – в общем, была изобретательной на уничтожение женщиной. Но я не сдавался и продолжал упорно развиваться внутри неё, как самый живучий паразит. И вот она уже на седьмом месяце, и вроде как перебесилась, но в один из дней её увозит скорая с ножевым ранением в область плода. Та-да-а-ам! Но всё же, где-то её план был недоработан, потому что после того, как меня извлекли из этой комнаты страха, началась поистине счастливая пора моего детства. Наверное, я бы смог рассказать о наших отношениях с ней больше, но вряд ли вам было бы интересно листать пустые страницы. Папа всегда делает всё, чтобы я не чувствовал себя ущемлённым в том, что у меня нет мамы, но что тогда, что сейчас, если честно, её отсутствие меня волнует меньше всего и я никогда не чувствую себя брошенным.

Папа сразу остался со мной один на один, потому что моя мать ещё в первый же час моей жизни отказалась как и от меня, так и от папы, радостно бросив на прощание, что теперь я «только его головная боль». Не думаю, что у папы в девятнадцать лет был большой опыт ухода за младенцем, но он делал всё и даже больше, несмотря на полное отсутствие помощи. Работа в библиотеке ему была на руку как минимум в нескольких аспектах. Во-первых, не считая сторожа, папа был единственным представителем мужского пола в здании, а потому, узнав о его положении, работницы библиотеки не только разрешили брать меня с собой, но и всячески одаривали его, то вещами, то советами. А, во-вторых, в библиотеке было очень много книг не только по медицине, но и для будущих мам, благодаря штурму которых папа за несколько недель преуспел в памперсных делах. Постепенно его растерянность сменилась радостью, а возникающие трудности превратились в рутину. Большую часть заработанных денег он тратил на всякие развивающие побрякушки для меня, на дорогие смеси, подгузники, одежду, – стараясь выцепить самое лучшее, оставляя себе лишь на еду и, кажется, совершенно забивая на самого себя.

Моя мать за три месяца так и не объявилась, когда в один из вечеров раздался звонок в дверь. Не переставая меня спящего укачивать, папа, чертыхаясь себе под нос от громких звуков, направился в прихожую. Какого же его было удивление, когда на пороге он увидел бабушку. Она совершенно ничего не знала ни о своей дочери, ни о том, что она сделала, ни обо мне. Бабушка была в курсе лишь о том, что её дочь встречалась с моим папой и что она жила у него. Правда об этом бабушка узнала случайно, когда моя мать однажды послала ей посылку каким-то чудом с написанным обратным адресом. По этому адресу она и прилетела из Ивы. Только вряд ли она была готова к той информации, которая тут же вывалилась на неё, не успела она и переступить порог квартиры. В Энск бабушка летела с большим недоверием к папе, потому что совершенно его не знала, но уже к концу недели, которую она жила вместе с нами, бабушка растаяла и приняла папу так близко к сердцу, как это только было возможно. Бабушка всегда говорит, что папа носится со мной, как «курица наседка», но в моём детстве её всегда поражало то, что она не успевала открыть и глаз ночью, как папа уже стоял и укачивал меня у колыбели.

Бабушка понимала папу как никто другой, потому что сама рано родила. Только ей было кому помочь с ребёнком и потому она с чистой совестью могла с головой погружаться в учёбу и проходить интернатуру без перманентной мысли в голове, что делать дальше. Поэтому бабушка чуть ли не заставила папу обратить внимание на себя и хоть раз нормально выспаться и поесть. Из-за того, что папа был на первом курсе медицинского института, она вполне быстро помогла догнать ему программу, отправив его со спокойной душой на экзамены. После долгих уговоров она наконец добилась, чтобы папа уволился с работы и мог спокойно заниматься не только универом, но и своими инвестиционными задумками. Но мне кажется, она ещё испытывала вину перед папой за свою дочь, которая так любезно меня ему скинула.

Спустя какое-то время бабушка купила просторную двухкомнатную квартиру недалеко от папиного ВУЗа, кажется, сама совсем забыв о личной жизни и работе. Как она сказала папе, она взяла долгосрочный отпуск, возвращаясь в Иву только в крайних случаях, когда без неё операция не могла состояться. Но несмотря на «отпуск», она продолжала издавать научные статьи и почти всегда участвовала в симпозиумах по видеосвязи.

Моё любимое воспоминание из детства – это как каждый вечер папа доставал меня из ванны, закутывал в огромное махровое полотенце и относил в комнату, где, переодев меня в пижаму, сажал на коленки и мы вместе читали книжки. Особенно, это было волшебно, когда за окном была метель, а мы сидели, прижавшись друг к другу и под светом торшера погружались в сказочные миры. Или вот ещё: каждые выходные мы ходили гулять в парк, папа всегда покупал мне сладкую вату и они с бабушкой могли часами напролёт с самым внимательным видом слушать мой детский лепет. Самым строгим наказанием, которое предназначалось за моё баловство, было то, что мы целый день разговаривали на рупрехтском языке или я читал несколько глав книжки на нём вслух. Не знаю как папа, но мне в скором времени такие наказания (а это скорее условное название), стали очень нравятся, потому что в пять лет я уже не только мог спокойно поговорить на рупрехтском, но и перевести любимую книжку на него. И всё это было как нельзя кстати, потому что в Рэйе я совершенно не чувствовал проблем с общением. А ещё, у нас появилась семейная традиция, которая, мне кажется, развивала каждого из нас по-своему: каждые выходные мы ходили или в театр, или в музей, или в картинную галерею, или на какую-нибудь интересную выставку, – и количество таких мест и постановок никогда не кончалось до моего отъезда.

Ближе к первому классу, компания папы начала приносить хорошую прибыль и он купил большую просторную квартиру в центре, в которой я прожил вплоть до сегодняшнего дня, чтобы у меня была лучшая школа в шаговой доступности. А ещё, папа никогда не забывал поступков бабушки и когда у него появился постоянный большой доход, то первым делом он отблагодарил её, купив ей дом в Иве. Кстати, отношения у них и правда очень близкие, потому что бабушка, мне кажется, давным-давно нашла в нём замену своей дочери и иногда ненароком называет его «сынок», участвуя в его жизни не меньше, чем в моей.

Конечно, как и у любого подростка, у меня был переходный возраст и я творил столько невероятно бессмысленных вещей, что вспоминать не хочется, потому что нервная система моего папы именно тогда стала давать сбои, а после похищения и вовсе перестала существовать. Я никогда не рассказывал об этом папе, но тогда в лесу мне казалось, что я очень мало говорил ему о том, как люблю его и как за многое хочу попросить прощения, потому что, если честно, тогда я вообще ни на что уже не надеялся. Я мало что помню из того дня, помню лишь как он меня нашёл и как держал мою руку в скорой, говоря о том, что всё будет хорошо, сам заливаясь при этом слезами и бледнея до мелового оттенка. А потом я заметил, что у папы проявились последствия той ночи седой прядью, которую от всеобщего обозрения скрывал лишь золотой отблеск его светло-русых волос. Папа никогда не говорил, как он переживал за меня тогда, но со слов Марты, он был похож на бомбу с запущенным таймером.

Кстати, я не хотел этого замечать, но моё подсознание не дремлет: сегодня в аэропорту я видел, как папа уткнулся головой в Мартину ключицу, дрожащими руками обняв её за талию, и как сильно его трясло, когда он опускал руки, чтобы меня забрали. Думаю, не будь я таким истеричным, всё бы прошло куда менее нервозно. Но пользуясь случаем, хочу сказать: я люблю тебя, папа.

Даша. Даша вообще заслуживает отдельную книгу, чтобы её описать, и это не только потому, что я её люблю, а потому, что она удивительный и недосягаемый, в хорошем смысле, человек.

Мы познакомились с ней 3 года назад, но кажется, будто это было в прошлом месяце. Мы встретились у бара на концерте какой-то рупрехтской группы. Слово за слово, разговор у нас завязался очень быстро и вместо музыки внимание переключилось друг на друга. Чтобы не отвлекаться на шум вокруг, мы почти до утра гуляли по ночному городу, разговаривая обо всём на свете. Никогда не думал, что то спонтанное знакомство сможет наложить такой отпечаток на всю мою жизнь!

Даша очень легко влилась в нашу семью: папа вообще относится к ней, как к дочке, а Марта считает её своей подружкой, и я рад, что это отношение искреннее, а не в порядке обязательства передо мной. После нашей второй встречи прошло чуть меньше недели, как мы начали встречаться, и я до сих пор поражаюсь своей самоуверенности в любовном плане. Нет, у меня были отношения до неё, но… у всех же был неприятный опыт в подростковом возрасте.

С ней я забыл про самые страшные и уничтожительные мысли в своей голове, вновь научился улыбаться и радоваться жизни. Несмотря на то, что мы познакомились в клубе, круг наших интересов значительно отличался от публики в партере. Мы могли часами разговаривать об антропологии и неандертальцах, или о когнитивной революции и пантеоне мифических богов, или мы могли говорить о компартментализации или о психологии в кино. Она учила меня сочинять длинные стихи, а я её играть на гитаре, она учила меня никогда не сдаваться, несмотря на обстановку в её семье (а она была потрясающей: отец, отбитый на голову с манией преследования, лицемерные родственники и религиозная коммуна, – в общем, весь набор для спокойной жизни), а я её верить в свои мечты.

Но было в этой идиллии и то, что разрушило её навсегда. Я ей изменил. И да, можно задавать миллион вопросов: зачем? почему? боль ради минутного удовольствия? Но у меня нет ответа и нет оправданий. Я изменил ей один раз и до сих пор не понимаю зачем. Когда она узнала, то не было истерик или скандалов, она просто молча ушла, оставив меня наедине с произошедшим. Это случилось на моём последнем концерте, хотя, без неё не было бы и первого. Она заставила меня поверить в то, что я смогу собрать целый клуб народу, которому понравится моё творчество, она помогала мне придумывать песни, подыгрывала партии и вдохновляла на смелые решения, она была моим толчком к творчеству, а я, получается, просто воспользовался ей и сдал назад, как бракованный товар. Тогда я был очень пьян и не понимал, кто вертится вокруг меня и что от меня хотят, я просто поддался какому-то животному инстинкту, который тут же был замечен. Я помню, какой радостной она зашла в этот клуб и какой опустошённой вышла из него. Единственный человек, который не бросил её в тот день – был мой папа, на груди которого она рыдала несколько часов, а потом просто разорвала все контакты со мной. Она никому не говорила, что произошло, и наши общие друзья до сих пор не в курсе этого, но за неё кричало её сердце, которое отторгало меня всякий раз, когда я пытался его вернуть.

Спустя полгода она прочитала мои сообщения, и ответила, что простила меня, но я чувствовал, что я не был прощён. Мы встретились, она позволяла мне держать её за руку и обнимать, но я чувствовал, как в ней не осталось абсолютно ничего от прежней Даши. Я понимал, что я сломал какие-то механизмы внутри неё и она ни за что не позволит мне это исправить. Она всегда была слишком самодостаточной, чтобы убиваться по произошедшему. Правда, тогда она закрылась ото всех неподъёмной дверью. Она нашла в себе целый мир и ей его было достаточно, она легко отпускала и прощалась, не испытывая в ком-то потребности, когда всё то необходимое, что люди жизнями ищут в других, было в ней самой. И я уже хотел сдаться, но судьба, видимо, подкинула мне туз. Хотя, он явно был не в мою пользу.

Этим летом я разбился на машине и частично потерял память, а это было совсем не круто, когда перед тобой стоят твои родители, а ты даже не понимаешь кто это. Меня спасло лишь то, что моя бабушка – доктор медицинских наук и функциональный нейрохирург. Она в буквальном смысле собрала меня по частям. Я провалялся в больнице 3 месяца и тогда Даша отыгралась на моём мужском самолюбии. И я уверен, что делала она это специально, чтобы меня позлить. Видели бы вы в каких платьях она приходила ко мне в палату… ох, я каждый раз напоминал себе не сильно возбуждаться снизу, а то мало ли что. Память ко мне вернулась также неожиданно, как и пропала. Но та пропасть, которая была преодолена между нами в период болезни была невероятна глубока, и отчасти, я рад, что всё случилось именно так. Печалит меня лишь одно: иногда я совершенно не помню, что со мной происходило день назад, да и вообще с памятью остались проблемы, но кто знает, может и это к лучшему…

Когда я наконец подал признаки жизни и покосился на Макса, то он читал какую-то книжку, то и дело сонно закрывая глаза. В иллюминаторе мелькали яркие огоньки городов и бескрайние лесные чащи, прерываемые лишь маленькими квадратиками ржаных полей. Вообще, Макс хороший человек и точно не желает мне плохого. Они дружат с папой 34 года и всегда готовы подставить другому своё плечо. Их дружба с детства зиждилась на безвозмездном начале, основывавшемуся на доверии и сопереживании. Свадьбы, рождение детей, взлёты и падения, личные трагедии и первые морщины, – всё это они проходят рука об руку. Я даже, если честно, завидую такой крепкой дружбе, которая проверена и деньгами, и временем.

Время в полёте шло очень медленно, и когда я вновь посмотрел на часы, то оказалось, что прошло менее получаса, с моего последнего взгляда на них. Я решил проветриться и дойти до уборной, попутно умирая от желания выпить апельсиновый или морковный фреш. Я осторожно перелез через заснувшего Макса. Вы бы видели, как он спит! У меня даже Барни так не расползается по кровати. Побродив меж пустых кресел, я вернулся назад вместе с апельсиновым соком и палочкой корицы, сев на свободное кресло. Я достал телефон в попытке отвлечься от полёта, потому что внутри меня всё ещё пульсировал сигнальный маяк, готовый в любой момент запустить свою сирену. Поэтому я решил открыть Дашино сообщение. Не знаю, что нового я хотел там увидеть, но мне казалось, что если я перечитаю, то будет хотя бы иллюзия того, что она рядом, на соседнем сидении, печатает всё это, иногда хмуря брови или поджимая губы в поиске точной метафоры для моего маргинального положения в её глазах. Всё бы отдал, чтобы сейчас увидеть это зрелище! Но телефон явно не разделял моего желания и предательски не загорался, сколько бы я ни нажимал на кнопку включения и сколько бы раз не подносил палец к сенсору. Я достал зарядку из рюкзака, но и это не дало своих плодов, оставив меня один на один с чёрным экраном безразличия.

– Макс! – Вздохнул я, повернувшись в его сторону, но Макс спал как убитый. – Ма-а-акс! – Я потормошил его, зашипев более настойчиво. Макс еле-еле разлепил глаза и посмотрел на меня. – У меня телефон не работает! – Макс посмотрел на часы, потом на меня, потом вновь на часы, поправляя их на руке.

– Половина пятого утра, какой телефон? Почему ты не спишь?

– Не хочу! Он даже от зарядки не включается!

– Может он перезагружается, – сонно поморщился Макс, потирая нос.

– Я понял! Вы с папой решили и телефон мне поменять, чтобы точно меня назад не возвращать?! – Воскликнул я и заулыбался. – Серьёзно?! Вы даже не смогли это обсудить со мной?! Я что вам игрушка какая-то?

– Послушай, я не хочу тебе рассказывать о том, что это вынужденные меры и что никто не хотел быть жестоким, и я не хочу с тобой ссориться из-за какой-то ерунды.

– Ерунды? – Изумился я, вскинув брови.

– Куда ты пошёл? Лёша! Я с тобой не договорил! – Крикнул Макс, перейдя в середине на недовольный на шепот. Я махнул рукой и сел на кресло, через 3 ряда от него.

– Не хочу сидеть с предателем! – Метнул я, в надежде, что он расслышит все ноты презрения в моём голосе. Тоже мне, конспираторы нашлись! Но блаженная тишина длилась недолго, потому как передо мной тут же оказался Макс, протягивая нераспечатанную коробку. – Что это?

– Твой новый телефон!

– Он мне не нужен, я стану отшельником и буду жить в лесу! И вообще, отстань от меня!

– Удивляюсь, как тебя твой папа терпит! – Бросил Макс, положив белую коробку на соседнее кресло. Как только он скрылся из поля моего зрения, то я тут же взял её в руки, стараясь еле слышно снимать плёнку. Не должен же Макс услышать, что я так быстро сдался!

Когда самолёт начал снижаться, я застал себя на тех же креслах, но укрытым пледом и с подушкой под головой. Я даже не заметил, что проспал почти 7 часов, но ноющая шея и затёкшая спина смогли убедить меня в обратном. Мы приземлились в рассветную дымку тихого аэропорта, казавшегося рисунком с открытки из-за своего спокойствия. Жизнь здесь ещё не проснулась…

– Ну что, готов, Чарли? – Спросил Макс, подавая мне рюкзак и пропуская вперёд себя на выход. О боже, я же теперь Чарли… совсем забыл!

II. Добро пожаловать в игру

Я находился в ужасной тишине, которая резала слух, что я даже мог услышать, как бьётся моё сердце и пульсируют вены в висках. Просто закройте глаза и представьте, как вы лежите в помещении, в котором не происходит ничего, настолько абсолютно ничего, что вы даже способны услышать ваши мысли, – но вокруг не раздаётся и шороха – жизнь находится только внутри вас, но не факт, что вы живёте в этот момент. Я открыл глаза, в надежде увидеть хоть что-то, что могло объяснить эту тишину, но не увидел ровным счётом ничего, кроме белых стен и постоянно трещащей лампочки, давящей на глаза своей тошнотворной желтизной.

Помещение с каждым мгновением всё более походило на больничную палату, но только довольно странную больничную палату. Здесь не было окон и была лишь одна койка – моя, а ещё дверь была на половину прозрачной, что совершенно не упрощало моего понимания действительности. Конечно меня это настораживало, но больше, меня стало тревожить то, что я не мог повернуться или нормально лечь – что-то настолько сковывало мои движения, что я даже не мог посмотреть вниз себя. Потому что как только я начинал двигаться, то у меня начинало тянуть поясницу и кисти рук. Боже, что за пыточная?…

За дверью раздались чьи-то шаги, и я был рад, что я здесь не один. Надеюсь это Макс, который объяснит мне, что, чёрт возьми, происходит. Но, когда дверь распахнулась, то за ней никого не оказалось, кроме мрачной пустоты, из которой начинало вылезать нечто странное, похожее на силуэт, постоянно расплывавшийся в моих глазах, что я не мог даже сфокусироваться на его очертании, потому что он, как пластилиновый шарик, принимал новые формы, как только начинал двигаться ко мне. Надеюсь, он хотя бы дружелюбный!

– Почему я здесь? Что происходит? Почему я весь… – Стоп! Подождите! А почему у меня на запястьях, чуть выше бёдер и на щиколотках были застёгнуты фиксаторы? Что за…? Это мне уже перестаёт нравиться! Плохие шутки! – Что это? – Воскликнул я, смотря на силуэт с таким выражением лица, словно оно могло выразить всё мирское непонимание.

…Яркая вспышка ослепила глаза.

Когда я вновь начал различать силуэты, то нашёл себя на железнодорожной станции, стоящим меж путей. Я пошевелил пальцами рук, удостоверившись, что фиксаторы пропали, и попытался найти лестницу на перрон. Но как только я делал шаг, то тут же слышал гудок машиниста, бьющий своим скрипом по ушам. Но не стоять же тут и ждать пока меня собьёт поезд? Несмотря на рьяное сопротивление машиниста моим движениям я двинулся вперёд под ярко-красный свет семафора и неразборчивую речь диктора из динамиков. Вообще, к поезду меня тянуло как магнитом, что только сейчас я, кажется, начал осознавать, что иду ему на встречу, но времени, чтобы выбраться уже не оставалось – локомотив был прямо передо мной. Я зажмурился, выставив руки вперёд, и приготовился к удару.

…Снова эта ужасная вспышка. Как же она достала!

Я падал вниз… Чёрт возьми, я правда лечу куда-то вниз! Кто-то толкнул меня со всей дури в грудь и я падаю с большой высоты, потому что едва разбираю пролетающее мимо себя. Нет уж, лучше верните меня к поезду, там всё хотя бы произойдёт молниеносно… Где-то вдалеке я видел силуэт мужчины, выбежавшего на балкон, но он не предпринимал ни единой попытки, чтобы замедлить этот кошмар.

Это было странно, но я совершенно не почувствовал столкновения с землёй, лишь только колючий снег, который тут же забрался мне под воротник и толстовку, обжигая тело. Больно не было. Совершенно! Только страшно. Очень страшно и одиноко. Я лежал на земле, а губы почему-то сами произносили это:

Если в сердце бушует пожар,
То бензином его не потушишь!
Когда огненно-рыжий жар
Сердце пустыней иссушит…

– Чш-чш-чш, ты должен отдохнуть… – Чья-то женская рука погладила меня по щеке, прервав моё декларирование, и закрыла ладонью глаза. – Поспи! – Да вы что сговорились все?!

– Я не хочу спать, я хочу проснуться! – Я отдёрнул её руки от своего лица, сгорая от злости. – Я хочу проснуться! Я ХОЧУ ПРОСНУТЬСЯ! – Заорал я настолько громко, насколько это было возможно.

– Всё нормально? – Я открыл глаза и увидел перепуганного Макса. Я осмотрелся по сторонам: мы были всё ещё в такси. Пощупав себя за руку, я понял, что это сон, и кивнул Максу головой в ответ. Надеюсь, это был не вещий сон… а то иначе я предпочёл бы сойти с ума уже сейчас, чем переехать!

Вам, наверное, интересно как выглядит Рэй? О, если бы я был в хорошем расположении духа, то описал бы его как славный городок, но сейчас он мне казался одиночной камерой, в которой меня оставили навсегда.

Такси неспешно подъехало к многоэтажке, на парковке которой стоял мой чёрный спорткар. Хоть что-то приятное за утро… Хотя, куда я поеду? Я вообще не знаю города, кроме как где ближайшее кафе и универ – такой себе набор путешественника. Мы вышли из такси, выгрузив два моих чемодана и сумку Макса, направившись по дорожке ко входу.

– Нужно съездить на мойку! – Воскликнул я, подойдя ближе к машине, заглядывая в окна, попутно доставая ключи от неё из рюкзака.

– Тебя подождать или сам придёшь? – Вздохнул Макс, когда я залез внутрь.

– Я сам приду… Не бойся, я никуда не уеду: бензин закончился! – Макс с недоверием посмотрел на меня и, кивнув, направился к дому. Вот так я сбагрил вещи своему вассалу и остался в праведном одиночестве. Ладно-ладно, обойдусь без сарказма. Просто я хотел выгрести весь мусор из машины, потому что мне было очень лень заниматься этим дома, ну и ещё потому что я соскучился по своей малышке.

Хлама здесь, конечно, было предостаточно: какие-то салфетки, пакеты, никому не нужные тетрадки с моими конспектами, фантики, зарядки – и это я ещё до бардачка не добрался. Что хоть за конспект-то? «Конвергентная журналистика». Кому вообще это нужно? Точно в помойку! Я выудил большой пакет из кармана двери, и стал складывать в него все свои реликтовые сокровища, которые только смог найти в органайзерах на спинках кресел и ковриках. Я открыл бардачок и из него вывалился открытый пакет ирисок, который я даже не помню, когда сюда положил. Я набил ирисками карманы косухи, а оставшиеся решил тут же уничтожить. Надеюсь, я не отравлюсь! По крайней мере, выглядели они приятно, да и пахли тоже. Хотя, какая мне разница – я был ужасно голодным, что и просроченные с радостью бы ушли.

В за конфетами я нашёл набор медиаторов, который искал, наверное, полгода! Я тогда вышел из музыкального магазина, положил их туда, чтобы точно не забыть, а потом перевернул с ног на голову свою комнату, чтобы их найти. Как вам моя память? Мне тоже нравится.

В глубине бардачка я нащупал какую-то колбочку и потащил её на свет – это оказались Дашины роликовые духи с блёстками. На какое-то мгновение я замер и просто смотрел на них: поначалу мне захотелось их разбить об асфальт, но я передумал и, открыв, провёл роликом по запястью – тут же запахло грушей и ванилью – она давно ими не пользовалась, потому что запах застыл в воздухе, от чего начинало свербеть в носу. Наверное, теперь у меня аллергия на каждое воспоминание о Даше…

Я убрал свисавшие пряди волос за ухо и направился к багажнику, в надежде, что мне не придётся искать запасной мешок. Кроме черного папиного кардигана и каната с узлами, который Барни почти разгрыз, ничего не было, и я со спокойной душой закрыл багажник, потому что каких-нибудь находок, царапающих память, мне не хотелось. Поплутав между домами, я вывалил всё в контейнеры для мусора, оставшись один на один с обнаруженными вещами, и направился к дому.

Парадная была не такой узкой и крохотной, как в Энске: у лифта стояли два нефролепсиса, а у журнальной полки было размашистое алоэ. У стойки возле окна стояло несколько высоких барных стульев, а за ними небольшой лобби-бар. За лифтом был выход во двор, где был просторный бассейн, окруженный высокими пальмами, прорастающими через мраморную бежевую плитку, лежаки и открытый коворкинг с цветными лавочками, на которых сидело несколько человек со стаканчиками кофе и ноутбуками. И если не знать, что это жилой комплекс, то казалось, что ты попал в уютный современный отель, совмещенный с рабочим зданием: атмосфера двора была свободно-деловой. Интересно, какой вид будет с двенадцатого этажа? Я уже совсем забыл с моего последнего визита, что тут есть…

– Ого, Макс, откуда столько еды? – Спросил я, рухнув на кухонное кресло. Давайте я расскажу вам о виде из окна попозже: я ужасно голодный, как вы помните.

– Ну, пока ты целовался с машиной, было время заказать! Что ты будешь? – На столе стояли упаковки с миньонами с брусникой, рыба с пюре из брокколи и стейк с картошкой.

– Я буду всё! – Воскликнул я, вооружившись приборами и едва не пуская слюни.

– Тогда накладывай! – Произнёс устало он, приглашающим к плите жестом. Я навалил в тарелку всего понемногу, закинул капсулу в кофемашину, и побрёл к своей комнате. – Вернись назад! Я не хочу убирать потом по всей квартире крошки, если к тебе опять психоз вернётся! – Я, закатив глаза, вернулся за стол, с грохотом поставив тарелку. – Не впечатлило! – Я поджал губы и испепеляющим взглядом посмотрел на Макса. – После твоих выходок в самолёте ты меня уже не пробьёшь!

Когда я проснулся, то за дверью комнаты было тихо, а судя по часам, стоявшим на моём рабочем столе, дело близилось к ночи. Я сонно потянулся и, сев на кровати, посмотрел в окно. Город жил своей вечерней жизнью: горели вывески кафе, сверкали витрины магазинов, слышался уличный гам, где-то играли на гитаре, распевая местные песни, по дороге проносилось бессчётное количество машин, спешащих куда-то в центр, – в общем, всё было как и дома, только, вот, совсем не по-домашнему.

После тёплого душа и стакана холодной воды с лимоном я прямо испытал настоящий катарсис, даже перестав злиться на Макса и на обстановку вокруг. Перехватив пару ломтиков жаренной картошки и разболтав в стакане с газировкой кубики льда, я вышел из кухни и завернул в зал, откуда выливался тусклый свет от телевизора.

– Ну ты, конечно, и поспать любитель! – Воскликнул Макс, оторвавшись от хоккея, когда я сел рядом на диван. – Твой отец звонил, не хочешь поговорить? – Я замотал головой, когда Макс стал протягивать мне телефон. – Тогда хотя бы напиши, что всё нормально, он же ждёт!

– Ладно, напишу, – буркнул я, лишь бы Макс отвязался. – Тебе интересно? – Я перевёл взгляд на экран телевизора, где бесцельно гоняли шайбу уже пять минут с моего прихода. Макс кивнул, увлечённо наблюдая за происходящим на катке. Интересно, он вообще заметит, если я уйду? Сейчас проверим. Я вышел из комнаты под страстные крики болельщиков из телевизора и скрылся в коридоре – тишина. Да, на разговоры по душам теперь можно явно не рассчитывать. Придётся пересмотреть свои привычки, а Максу явно пора завести детей, чтобы понимать, когда нужно убавить звук в телевизоре…

Я сел на подоконник и уставился в окно: ковыряться в телефоне или ноутбуке мне мало хотелось, а завалиться спать по новой я был не готов. Что же до вида за окна – он был чудесным: мерцающие, как ёлочная гирлянда, улицы, возведённые по принципу трёхлучия; парк с гигантским колесом обозрения, находящийся в квартале от моего окна, пестрил своими красками беззаботного веселья, а чёрное небо раскрашивали фонтаны из разноцветных звёзд, которые будто срывались от скуки с неба и, опускаясь на землю, переливались на кронах деревьев. Разноцветные вспышки освещали горизонт в сиреневые, лазурные и апельсиновые тона, то и дело привлекая внимание своими пируэтами, внезапно появлявшимися в небе.

Бакалейные лавки, которые укладывались поудобнее на ночь, закрывали свои блестящие глаза-витрины; магазины и кафе, которые встречали своих последних гостей, выглядели довольно симпатично, вписываясь в углы домов или первые этажи зданий; бронзовые памятники на мосту, привлекающие лишь туристов, меланхолично взирали на ночных кутёжников, как и мраморные статуи каких-то мифических богинь, которые провожали своей девственной улыбкой посетителей театра.

Шумное городское ралли закрывало свои дневные трассы, позволяя редким зрителям пробежаться от одного светофора к другому взамен на тишину, как и истоптанное поле для вечных пробежек, устало вздыхало под ногами сумеречных прохожих, шастающих от одного заведения к другому.

Воздух был свежим и солёным, потому как море, шум которого был слышен даже в 7 остановках от него, неспешно заканчивало свои беседы с прибрежными жителями, превращаясь в сонную сапфировую гладь, постепенно чернея и провожая последние облака беспокойным отражением, охлаждая свой тревожный пыл. Небо уже и вовсе потускнело, как перед дождём, и серая дымка поглотила нежные лавандовые облака. Наступила ночь. Тихая одинокая ночь. С привкусом морской соли и звёздным послевкусием. Я почувствовал, что потускнел, как и небо, погрузившись вновь в свои мысли, даже не улавливая их вечно обновляющийся поток.

Когда мне становилось очень грустно, не знаю почему, но я всегда вспоминал этот эпизод из жизни. Было морозное, снежное утро, ветер завывал и иногда бился в наши окна. Я сидел на кухне и медленно гонял остатки каши по тарелке, думая о том, как сдать сессию, если я почти к ней не готовился. Настроение было паршивое, потому что через неделю был Новый год, а нас завалили литературой и заданиями к экзаменам, да ещё и вставать к первой паре – издевательство! В общем, меньше всего мне хотелось с кем-нибудь пересечься на кухне и тем паче поговорить. Но за дверью послышалась какая-то возня, а за ней заливистый хохот с визгами. Что там происходило – идей было мало. Было мало, пока в меня не прилетела струя холодной воды, причём прилетела целенаправленно. «Мы не сдадимся без боя!», – воскликнул папа и в следующую секунду я, всё ещё ничего не понимая, держал водяной пистолет, направляемый в сторону Марты, попутно отступая на балкон. Сперва, мне пришла в голову мысль о том, что я явно взрослее, чем они, но так казалось только в первые мгновения, потом мы уже носились друг от друга по всей квартире, пока не закончилась вода. Барни тогда с ума сбесился от такого представления и постоянно бегал от нас к Марте и обратно, думая, что всё это устроили для него. Мне кажется, последний раз я так искренне смеялся только в детстве, потому что чувствовал себя самым довольным ребёнком в тот момент. Помню, мы потом мокрые валялись на полу в зале, смеясь друг с друга, пока Барни не мог определиться кого же из нас троих сидеть и облизывать. Не знаю, пошёл я тогда в универ или нет, но улыбка после этого у меня ещё целую неделю не сходила! Пожалуй, это было самое классное утро за всё наше время с Мартой.

Хотя нет, лучше было только утро в мой прошедший день рождения! Обычно, мой день рождения отмечался как главный праздник в году, поэтому меня было трудно чем удивить в этот день, но они смогли. Как я уже потом узнал: за пару дней до этого, они закупились цветной и крафтовой бумагой, а ещё декоративным фетром с атласными лентами, и в ночь на мой день рождения украсили самодельной гирляндой коридор в квартире и кухню. Конечно можно было купить уже всё готовое в магазине, но, мне кажется, им самим было интересно заморочиться с этим, тем более намного приятнее, когда видны старания через немного криво вырезанные буквы и звёздочки: сразу становится понятно, что люди не за несколько минут бумагу раскромсали, чтобы лишь бы было. Но это я увидел потом, самое милое за утро было то, что я проснулся не под оглушающий рёв будильника, а под звонкое, улыбчивое «С днем рождения», а когда открыл глаза, то передо мной уже оказался торт с зажжёнными свечками. И пока я лохматый и сонный задувал свечи они целовали меня в щёки, сидя по обе стороны возле меня на кровати. Я как трехлетка тогда радовался такому представлению, даже вообще не обращая внимания на подарки. Знаете, это приятно, когда взрослые люди, у которых иногда нет времени на завтрак, заморачиваются несколько дней подряд ради 5 минут твоих эмоций.