Меня зовут Дикси

─Ладно, ещё сговоримся. Пока, ─ Джордж сел в машину и укатил.

Я побрёл домой. У меня болела спина. Я знал, что скорее всего опять буду мочиться кровью.

*Take care, bro (англ) – Будь здоров, братишка

По почкам мне настучали дружки тех бандитов, у которых мы отбили Джорджа. Кроме того, мне сломали ребро, да и вообще чудом не свернули шею. Это произошло уже на следующий день после того, как мы вытащили Джорджа из той передряги. Да! Всё закончилось гораздо хуже, чем я думал.

ГЛАВА 5

Около 10 часов утра, когда самый верхний слой асфальта начал размягчаться от жары, я вышел из подъезда на улицу ─ в раскаленный, пыльный водоворот транспорта и пешеходов.

Лавируя между автомобилями, я с большим риском для жизни пересек Paseo de la Reforma ─ центральную улицу города, где дорожные полицейские тщетно пытались навести хотя бы относительный порядок на проезжей части. Я вышел на Площадь Республики и, миновав несколько баров, из которых в любое время суток доносилось мелодичное пение гитар, добрался до гостиницы «Карлтон».

Обитель транзитных иммигрантов из СНГ в Канаду ─ отель «Карлтон» в столице Мексики является заведением довольно скромным. Об этом говорит хотя бы количество звёзд в его короне. Их всего три.

Четырёхэтажное здание с потрескавшимся фасадом и облупившейся штукатуркой увенчано по углам длинными рекламными щитами самого известного мексиканского пива ─ «Корона».

В конце девяностых годов эта гостиница пропустила через свои скромные номера несчетное число русскоязычных граждан из разных республик бывшего СССР. Всех этих достойных людей влекли сюда низкие цены и обилие земляков, а следовательно, информации, которая, как общеизвестно, стоит дороже всего.

Местные жители быстро привыкли к присутствию очень шумных чужестранцев в скверике напротив отеля и перестали принимать их за американцев, как это было поначалу.

Если какой необразованный пешеход из другого района прислушается к незнакомой речи и с усмешкой проронит сквозь густые усы: «Los gringos!» (так в Мексике называют американцев), то местный парикмахер, салон которого располагается аккурат за парком, тут же поправит его: «No, los rusos», расширив таким образом кругозор посрамлённого пешехода.

Впрочем, более, чем пешеход и парикмахер, выгадали на los rusos окрестные виноторговцы. Эта братия сразу прониклась пылкой симпатией к странным людям, шатающимся по окрестным улицам в тельняшках, спортивных рейтузах и домашних тапочках на босу ногу, с прибытием которых торговля текилой, ромом и мескалем (род местной водки) стала приносить невиданные здесь доселе барыши.

Я вошёл в подъезд и оказался в гостиничном лобби. Путь мой лежал на второй этаж в номер 23.

─ Наше вам! ─ отдуваясь от жары и превозмогая боль в спине, я опустился на стул. ─ Ну и жарища на улице!

─ Яичницу будешь? Нет? Что нового в коммунальной квартире? ─ спросил Толян, отрываясь от приготовленной на электролитке здесь же, в номере, яичницы с помидорами, которую он с увлечением уплетал прямо со сковороды. Я неодобрительно оглядел сковородку с яичницей, которая выглядела совсем неаппетитно в столь жаркий день, и сказал:

─ Комната у нас освобождается. Чесноковы визу на ПМЖ в Канаду получили. На днях отбывают.

Спустя час Толян со Светой сидели в нашей коммунальной квартире на Букарелли и обсуждали с Себастьяном, от которого, несмотря на раннее время дня, уже исходил слабый аромат рома, последние новости из жизни местной русскоязычной общины.

Чесноковы отправились на базар закупить кое-чего на прощальный ужин, который они надумали устроить вечером..

Еще утром Чесноков продемонстрировал мужскому населению квартиры двухлитровую бутыль, заполненную жидкостью зловещего ярко-красного цвета.

─ Сам приготовил ─ похвалился он, ─ тростниковый спирт на ямайском чае. Ядрёная штучка! Пальчики оближете.

Мужское население осталось довольно показом. Мишель даже потрогал бутылку ладонью и поинтересовался:

─ Отчего она такая тёплая?

Чеснок на секунду задумался и важно ответил:

─ Реакция ж пошла.

К шести часам, когда пик дневной жары миновал, Жена Чеснокова -Роксана принялась накрывать на стол.

Вскоре все были в сборе. Не успели мы с Себастьяном и Мишелем усесться на свободные стулья, Чесноков разлил по стаканам свой тростниковый напиток и произнёс такую речь:

─ Не хотела Канада нас брать! Ну, не хотела! Два раза беженцами въезжали. Оба раза отказ. Два года жизни положили на это дело, но своего добились. В плане нервов, так последние полгода на автопилоте шли. Деньги тоже почти кончились… ─ он в сердцах махнул рукой. ─ Да что я вам рассказываю, вы и сами всё прошли!

Все слушали и сочувственно кивали, налегая на салат из свежих кальмаров, которые в Мексике настолько дешёвые, что их не покупает разве только ленивый.

─ Да не волнуйся ты! Тебе радоваться надо. Всё позади. Виза в кармане, ─ успокаивал расчувствовавшегося Чеснокова Себастьян.

─ Давай, давай, наливай! ─ не мог успокоиться тот. ─ Шутка сказать ─ два года жизни! Два, блин, года! Жизни! Понимаете? А она одна.

Все сочувственно кивали и продолжали налегать на кальмаров.

Роксана поставила на стол большую кастрюлю душистого, цвета багряной с золотом осени борща.

─ Правильный борщ, ─ похвалил Чесноков жену и принялся разливать.

─ Мне хватит, ─ запротестовал Миша, ─ спирт же.

─ А что спирт? Под такой борщ хоть антифриз, ─ возмутился Себастьян. ─ В Советской армии мы сапожный крем на хлеб мазали.

─ Это зачем же? ─ поинтересовалась Роксана.

─ А затем. Положишь на солнце ─ и через какое-то время алкогольные пары из гуталина переходят в хлеб. Крем соскребёшь, а хлебом лакомишься в каптёрочке потом…

Голая лампочка под потолком искрилась всё сильнее и сильнее…

У меня вдруг испортилось настроение. Я мрачно слушал разговоры, не принимая в них участия.

В памяти промелькнули последние три года. Как они прошли? Вроде, было так много событий, а зацепиться за что-то конкретное не получалось…

Уехав из родного города, я вытягивал один неудачный билетик за другим. Сначала попал в Москву, где недолгое время работал в казино, потом судьба занесла меня в Израиль. Вскоре ветер опять переменился, и я оказался в Канаде ─ продавал мороженое, разносил рекламу, пилил лес…

Хорошо было или плохо? По-разному. Выходило и так, и эдак.

Опять вспомнился лёгкий прохладный ветерок, раскачивающий верхушки деревьев в монастырском парке, запах прелых листьев, лежащий под холмами Иерусалим, Лена, слегка склонившая голову набок…

Справа доносилось бормотание Чеснокова: «Два года коту под хвост, но своего добились. Попали в культурную страну. Хотя, если хорошенько подумать, чего мне там светит? Ишачить до конца жизни на какой-нибудь фабрике с семи утра…»

Женщины принялись убирать со стола. Вечеринка подошла к концу.

Той ночью я не мог уснуть. Мешали боль, духота, жужжавшие над ухом комары и невесёлые размышления. Я без конца переворачивал подушку прохладной стороной. Отчаявшись заснуть, я сел на кровати и, отодвинув занавеску, подставил пылающее лицо слабенькому сквознячку. Окно было словно рамой, заключавшей в себе холст с изображением тёмно-синего звёздного неба.

В это время года ночи здесь ясные и ночное небо напоминает тлеющий костёр, столько в нём созвездий. Я нашёл старую знакомую Большую Медведицу и невольно вздрогнул, вспомнив, как совсем недавно смотрел на неё, пытаясь пошевелить закованными в наручники руками, чтобы восстановить кровообращение…

***

Я лежал на спине. Руки были скованы наручниками. Всё вокруг плыло, земля, на которой я лежал, летела навстречу падающему на неё небу.

Меня били кастетами, резиновыми палками, ногами, рукояткой пистолета. Несколько раз я терял сознание. Поначалу они задавали вопросы, пытались понять, кто я такой и каким образом оказался замешан в эту историю. Потом просто молча колотили, как боксёрскую грушу. Это была месть за вчерашний вечер. Я перешёл кому-то дорогу, нарушил чей-то тщательно разработанный план, и наказание пришло очень быстро. Кто-то тронул какие-то рычаги, и машина пришла в действие. Я знал, что вмешиваться в чужие дела нельзя, винить нужно было себя одного, а надеяться не на кого.

Я потерял чувство времени и пространства, боль от ударов давно притупилась и не была такой острой, как поначалу. Надо мной раскинулось бескрайнее звёздное небо, навстречу которому я летел, как казалось, широко раскинув руки.

«Ну вот и всё, ─ думалось мне, ─ казалось, впереди долгая жизнь, а всё резко оборвалось. С момента рождения мы идём навстречу смерти. И то, что с нами происходит, подчинено финалу. Мы тщетно ищем смысл жизни, а он заключается в том, чтобы Судьба привела тебя на место, где ты испустишь дух. Вся событийная связь выстроена так, чтобы привести нас к этому месту. Мне было суждено, чтобы это произошло в Мексике. Я не мог этого избежать. Вот в чём заключался весь смысл моих скитаний. Судьба разработала такой сложный алгоритм, чтобы я добрался сюда. Всё остальное было вторичным…»

«Взяли» меня неподалёку от дома. Это произошло около трёх часов дня. Я вышел из подъезда. К тротуару подъехала полицейская машина. Водитель остался за рулём, а четверо полицейских очень быстро втащили меня в салон и, положив лицом вниз на заднее сиденье, уселись сверху, так что я не мог пошевелиться.

Мы ехали минут сорок. Я чуть не задохнулся от тяжести и запаха пота. За городом меня вывели из автомобиля, накинули на голову мешок и, сковав руки наручниками, пересадили в другую машину. Я не видел, что происходит, но судя по ощущениям и обрывкам разговоров, которые улавливал, полицейские передали меня заказчикам.

Машина тронулась и спустя ещё полчаса остановилась. Меня выволокли, сняли мешок и, уложив на землю, принялись бить…

***

Захотелось пить. Я, не вставая с кровати (комнатка была не больше кирпичного домика дядюшки Тыквы), протянул руку и нащупал на столе бутылку с водой. Она была тёплой на вкус, но я принялся жадно глотать. Утолив жажду, я лёг и быстро заснул.

Девять часов утра. Комната уже залита солнечными лучами. Самый озорной лучик подобрался к кровати, скользнул на лицо, и я проснулся. Минут десять пытался укрыться от солнечного луча подушкой, потом сдался. Подхватив полотенце, я вышел из комнаты, надеясь, что опившиеся «тростникового на ямайском чае» жильцы спят мёртвым сном и обычной утренней очереди в ванную сегодня удастся избежать.

Увы. Первое, что я увидел, переступив порог и оказавшись в просторном салоне, было постное лицо Себастьяна, который восседал на стуле с мрачным видом и глядел в окно на покосившуюся старинную церковь.

Из ванной нёсся шум хлеставшей из душа воды.

─ Видал, что происходит? ─ обратился ко мне Себастьян, у которого по утрам всегда было пренеприятное настроение. ─ Уже сорок минут, гад, не выходит!

─ Ого! ─ восхитился я. ─ Ты стихами заговорил. Что тростниковый спирт с людьми делает! Ну-ка давай ещё чего-нибудь про него сложи.

Но Себастьян не пожелал больше изъясняться стихами и перешёл на суровую непечатную прозу.

─ А что, очередь большая уже?

─ Я, за мной Чупа-Чупс…

В это время ещё одна дверь приоткрылась и из своей комнаты показалась Карина. При этом дверь комнаты она, по своему обыкновению, приоткрыла чуть раньше, чем запахнула халат, и в проёме на мгновение мелькнула обнажённая женская грудь.

─ Привет, мальчики! Опять какая-то сволочь с утра пораньше в душ забилась? Давно ждём?

─ Ждём… ─ проворчал Себастьян. ─ Это уже не «ждём», а какая-то классическая трагедия. Если бы не твоя грудь, утро стало бы совсем пропащим.

Дождавшись своей очереди, я принял душ и, не завтракая, покинул дом. К часу дня я собирался наведаться в посольство Канады, узнать ─ не припасено ли для меня новостей.

Взяв номерок и дождавшись своей очереди, я подошёл к маленькому и узкому, как бойница, окошку и, предъявив номер своего досье, застыл в ожидании, что ответят на этот раз.

Обычно ничего хорошего мне здесь не говорили. То утверждали, что отправили очередной запрос в Канаду, то в мою виноградную республику, то в Интерпол, то ещё куда-то. Никаких сроков не гарантировали, но если человек, прождавший несколько месяцев, решался проявить настойчивость: «Хоть приблизительно скажите, когда я могу рассчитывать на получение документов!» ─ ему без обиняков говорили, что если он вообще хочет что-то получить, то пусть терпеливо ждёт дома, а сюда больше не суётся, а то «отметим в досье, и ждать будете ещё пару лет».

Я знал семьи, просидевшие в Мексике по году и больше. За это время кое-кто успел родить ребёнка, кто-то сел в тюрьму за проживание без визы, кто-то перенёс операцию. Люди рождались, заболевали, выздоравливали, умирали и при этом продолжали ждать.

Все жаловались на бюрократизм и беспредел канадской иммиграционной службы, но поделать ничего не могли. Даже устроить скандал. Никакие обстоятельства не считались уважительными и не могли ускорить рассмотрение досье ─ ни рождение ребёнка, ни окончание срока мексиканской визы.

Порывшись для виду в бумагах на столе и заглянув в компьютер, чиновница объявила, что ответа на последний запрос пока нет. Я выслушивал это известие на протяжении шести месяцев и, не сдержавшись, поинтересовался, придёт ли ответ в течение ближайшего столетия.

Это было ошибкой. Некоторые категории людей (офицеры иммиграционных, таможенных и налоговых служб) не понимают юмора и относятся к нему крайне подозрительно. С ними не следует шутить, и не стоит им улыбаться. Нужно вести себя очень сдержанно и изъясняться односложными предложениями. Это единственный способ завоевать их нейтральное (положительного не бывает) к себе отношение. Проявление юмора вызывает у них раздражение, и тогда жди беды.

Голос чиновницы из прохладного осеннего ветерка превратился в ледяной зимний ветер, и служащая объявила, что ей об этом ничего не известно. Её слова на ходу превращались в сосульки и, падая на тяжёлый деревянный стол, с хрустальным звоном разбивались на десятки ледяных осколков.

После негостеприимного посольства всегда хотелось перекреститься и трижды плюнуть через левое плечо. Между нами говоря, и это не помогало. Поэтому я только поморщился и огляделся по сторонам.

По залитому солнцем асфальту скакали воробьи. Они клевали какие-то крошки и, судя по всему, были вполне довольны жизнью. Один из воробьёв ─ крупный самец с тёмно-коричневой грудкой ─ расставил крылья и, выпятив грудь, поскакал куда-то в сторону. Из-за угла резко вылетел велосипедист, стремительно вращающиеся колёса пронеслись мимо оставившего стаю и насиженное место воробья, и заднее колесо слегка задело его.

Слегка! Этого было достаточно, чтобы он, перевернувшись, отлетел к стене и слабо, затрепетал крыльями. Остальные, вспорхнув, высоко взлетели, описали в воздухе параболу и, спланировав на высокое дерево, пронзительно зачирикали, обсуждая это происшествие. Велосипедист промчался дальше. Воробьи почирикали и улетели искать овёс или ещё какую-то дрянь. У стенки приходил в себя незадачливый воробей, которому так не сиделось на месте…

Домой идти не хотелось. Слишком ярко светило солнышко, слишком оживлённо было на улице, а в большой коммунальной квартире на улице Букарелли сейчас заспанные, с остатками зубной пасты в уголках губ женщины гремят сковородками на общей кухне.

Поразмыслив о перспективах, я отправился в зоопарк. Это заведение находилось в каких-нибудь десяти минутах неторопливой ходьбы.

В будние дни в зоопарке бывало немноголюдно. Я не торопясь прогуливался по аллеям, окаймлённым буйной зеленью тропических растений. Цвели гранаты и мушмула, над деревьями с гудением кружились пчёлы и полосатые чёрно-жёлтые шмели.

По своему обыкновению я направился к большой вольере в дальнем углу зоопарка. Там жил старик орангутан.

Весь заросший рыжей шерстью, он с задумчивым видом философа прислонился к непробиваемому стеклу, отделявшему его от посетителей, и смотрел куда-то вдаль. За его спиной в вольере «росли» огромные деревья с отлитыми из бетона стволами. Всё было ненастоящим, но старик привык к этому обману и принимал его как должное. Тем не менее по его задумчивому взгляду было видно, что он чувствует себя здесь чужим. Увы, его желания в расчёт не принимались.

Орангутан оглядел меня, и когда наши взгляды встретились, мне показалось, что в глазах у старика мелькнуло что-то вроде дружелюбного сочувствия. Вероятно, он прочитал в моём взгляде нечто подобное по отношению к себе. Мгновение ─ и косматый рыжий клубок, переваливаясь, скрылся в кустах и затерялся где-то среди бетонных деревьев.

Я медленно побрёл обратно, вышел из зоопарка и направился в сторону парка Чапультепек. В четыре часа дня у меня была запланирована встреча с Джорджем. Часы показывали 14:30, и я не спешил. Я закурил и опять вспомнил ту ночь.

ГЛАВА 6

Меня ненадолго оставили в покое, чтобы перекурить. Я видел, как в темноте вспыхивают и разгораются красные искорки сигарет, когда они затягивались.

«Не скисай, ─ сказал я себе. ─ Не первая передряга, и всегда был шанс, ты это знаешь».

Всё плыло. Я попытался сконцентрироваться. Наверное, это удалось, потому что я ощутил острую боль в спине и груди. Я даже охнул. У машины это уловили, там раздался смех. Я разобрал, о чём они говорили.

─ Этот каброн ещё не сдох? Сейчас пойду и отрежу ему его глупую голову. Хозяин просил закончить этим. Санчес, ты прихватил мачете?

─ Посмотри в машине под сиденьем.

И хотя то, что я слышал, надежды не вселяло, я ощущал боль и слышал разговор ─ а стало быть, вышел из полубессознательного транса, в который ушёл после сильного удара рукояткой пистолета по голове. Я попытался перекатиться в сторону. Для начала следовало перевернуться со спины на живот. Это было очень больно.

Раздался звонок мобильного телефона. Один из них ответил:

─ Hola. Да, почти закончили… Осталось поставить точку. Нет? Не ставить? Почему? Ну ладно, ладно, ждём!»

Тот, который собирался отрезать мне голову, спросил:

─ Что там?

─ Фернандес сам едет сюда. Сказал подождать. Он будет минут через десять.

─ Странно. А зачем?

─ Откуда я знаю, hermano*? Может, хочет чего-то у него узнать. А скорее всего, придумал ему новую смерть. Он же известный мастер на такие затеи. Помнишь, что он вытворил с самим Аргентинцем?

─ С Аргентинцем?

─ Ну да, с Аргентинцем. Его ещё называли Карнисеро**.

─ А что он с ним вытворил?

─ Подвесил вниз головой на дереве над самой землёй и отрубил пальцы на руках. Спустя час там собралась стая койотов, которая всю ночь грызла ему руки и голову. Здорово, правда? Покурим ещё пока.

Мне удалось, превозмогая боль, перевернуться на живот. На это ушло несколько минут, и я истратил все силы. Я лежал, уткнувшись лицом в траву, и сознавал, что ничего не могу сделать.

Время словно остановилось. Послышался шум приближающегося на большой скорости автомобиля. Вскоре я разобрал, что это не одна, а несколько машин. Они подъехали с двух сторон и резко остановились. Меня ослепил свет фар, и оставалось только прислушиваться.

Открылись и хлопнули автомобильные двери. Сразу после этого раздалась первая автоматная очередь, я узнал хорошо мне знакомый сухой кашель израильского «Узи». Вопли. Ещё несколько выстрелов. Что там происходит? Решили зачистить? Убрать всех свидетелей? Ах, в какую скверную историю я так бездарно вляпался!

Тянулись секунды. Я прижался к земле, ожидая выстрела в спину.

* Hermano (исп.) – брат.

** Carnicero (исп.) – мясник.

Меня осторожно похлопали по плечу и спросили по испански: «Хей, амиго! Ты жив?»

***

Я смотрел на город с высокого холма, на котором разбит парк Чапультепек. За моей спиной возвышался бывший замок первого и последнего императора Мексики Максимилиана I.

Император Максимилиан, эрцгерцог австрийский, который, на свою беду, принял предложение возглавить мексиканский престол, был казнён в 1867 году. Его расстреляли республиканцы, которых возглавлял тот самый Бенито Хуарес, изображённый на двадцатидолларовой мексиканской банкноте. Об императоре Мексики напоминает его бывшая резиденция ─ обширный замок на холме Чапультепек.

Массивное здание, живописно оседлавшее макушку холма, казалось мне точкой, в которую история воткнула иглу своего колоссального циркуля, чтобы провести окружность диаметром в сотни лет.

Название «Чапультепек» имеет ацтекское происхождение. На языке науатль (основной язык ацтекской группы) оно означает «Холм кузнечиков» или «На холме, где кузнечики». В доколумбовой Америке на Чапультепеке находилась система пресных водоёмов, которые питали питьевой водой главный город ацтеков Теночтитлан ─ столицу правителя Монтесумы и прародителя современного Мехико.

Вода шла по акведуку. Она набиралась в специальный бассейн, откуда ацтеки наливали её в сосуды и развозили по городу для продажи.

Воду транспортировали на каноэ, ибо Теночтитлан был построен на огромном озере и улицами там служили каналы. Впоследствии, после разорения Теночтитлана конкистадорами, эта водная система обмелела и почти полностью пересохла. На месте Теночтилана ─ города на воде ─ появился современный Мехико. Иными словами, можно сказать, что Мехико находится на месте огромного исчезнувшего озера.

Чапультепек часто «всплывает» в хрониках периода конкисты. Среди прочих о нём упоминает Берналь Диас, участник военной экспедиции Эрнана Кортеса 1519 года. Он оставил интересные мемуары, детально повествующие о путешествии Кортеса с Кубы в Теночтитлан.

Я думаю обо всём этом, подставив лицо ветерку и оглядывая город сверху. Что может быть лучше этого?! Сидеть в тени, смотреть на Мехико и, никуда не торопясь, думать об истории. Нет лимитов и запретов, ничто не мешает полёту твоих мыслей. Фантазия кипит, как поставленный на огонь котёл ароматной похлёбки…

Ацтеки имели водопровод, рынки, суды, увеселительные заведения. Отрывок из письма Кортеса королю Испании Карлу V даёт представление об укладе жизни в одном из ацтекских городов, который испанцы посетили по пути в Теночтитлан:

…Он намного больше Гранады и куда лучше укреплен, а здания там такие же великолепные, и народу проживает куда больше, нежели было в Гранаде, когда её покорили, и он куда лучше обеспечен плодами земными – хлебом, птицей и дичью, речною рыбой и всяческими овощами, и всё, что там едят, очень вкусно. В этом городе есть рынок, где каждый божий день собираются более тридцати тысяч человек, кто продает, кто покупает, и это не считая многих небольших рыночков, разбросанных по городу. На рынке этом есть всё, чего пожелаешь, – и всякая снедь, и одежда, и обувь, какие там носят и изготовляют, а также золотые и серебряные украшения с самоцветами и украшения из перьев, и всё содержится в образцовом порядке, как на самых известных рынках мира. Всевозможные гончарные изделия, очень красивые, не уступают лучшим испанским. Продаются в изобилии дрова и уголь, съедобные и лекарственные травы. Есть дома, где моют голову и бреют, как наши цирюльники, есть и бани. Наконец, надобно сказать, что там поддерживается строгий порядок, а люди ведут себя радушно и благопристойно, не сравнить со всем этим даже лучшее, что есть в Африке … (Второе послание императору Карлу V, писанное в Сегура-де-ла-Фронтера 30 октября 1520 года)

Судя по этим впечатлениям, речь нужно вести не об открытии Нового Света, а скорее о встрече двух цивилизаций, двух миров, двух культур. Кстати, некоторые слова из языка науатль, на котором разговаривали индейцы центральной Мексики, мы, возможно, сами того не подозревая, употребляем каждый день: шоколад (чоколатль), какао (какауатль), томат (томатль), авокадо (ауакатль). Эти слова у ацтеков позаимствовали испанцы, немного изменившие их на на свой манер.

Конкиста взяла коренные цивилизации Нового Света за горло, вытряхнула из них чоколатль с какауатлем и пинком отшвырнула на обочину истории. Сохранилось множество документальных свидетельств о зверствах испанских колонизаторов по отношению к покорённым ими народам Нового Света.

Испанский монах, современник конкисты Бартоломе де Лас Касас, в своих работах «Кратчайшая реляция о разрушении Индий» и «История Индий» описывает ужасы, свидетелями которых ему довелось быть. Его труды легли в основу информационной войны, антииспанской пропаганды, так называемой «Чёрной легенды», которая использована настроенными против Испании Англией и Голландией.

Кроме «Чёрной легенды» о жестокой конкисте и мирных индейцах существует «Белая легенда» ─ о культурной революции, которую принесла конкиста, и жестоком государстве ацтеков, являющаяся уже версией и контрпропагандой Мадрида. Истина скрыта где-то посередине, на пересечении этих осей.