Отношения и расстояния

Она вычитала о «мерзости запустения» в Библии. Я в библейский смысл фразы не вдумывался ни тогда, в двенадцать лет, ни позже. Но видя заброшки в историческом центре и облезлые фасады, я полагал, что это как раз оно.

Отец оказался позади мамы. Она обернулась. Сила удара в челюсть повернула ее обратно ко мне. У нее закрылись глаза и она упала. Помню, как кричал «Мама, проснись!» и трогал ее за лицо. Отец стоял онемевший. До него будто дошло, какой силой он обладает и что он сделал. Мама открыла глаза и страх ушел. Она медленно поднялась и с отвращением уставилась на отца. Они смотрели друг на друга, мама начала пятиться, таща меня за капюшон. Оказавшись за дверью, мама рванула, зажав мою руку. До самого низа я перелетал по несколько ступенек за раз.

Единственное, что мне понравилось, так это библиотека. Светлое здание в скандинавском стиле с огромными окнами.

Я зашел с экскурсией в читальный зал.

– Это уникальный зал. Обратите внимание, в стенах нет окон.

Я осмотрелся. Деревянные стеллажи с книгами занимали три из четырех стен и размещались на двух уровнях. На второй уровень вела двойная широкая лестница. Стеллажам наверху было далеко до потолка, с которого падал мягкий свет.

– Окна только в крыше. Солнечный свет не вредит книгам благодаря специальным стеклам.

Я решил отстать от экскурсии и побродить.

В зале было где-то десять детей, которые периодически бегали, парочка библиотекарш и штук пять совершенно обычных взрослых.

За большим столом сидела маленькая девочка. Перед ней лежала стопка книг. Она брала их по одной, перелистывала и откладывала в сторону. Помню, как только я увидел эту стопку, у меня начал дергаться глаз. Я продолжал напряженно, как будто против воли, смотреть. Тревожно забилось сердце. Это точно она. Зеленая книжечка с золотым тиснением, которую я так и не прочел.

Мы долго-долго шли через снег и вьюгу, и помню только, что было очень холодно и будто вокруг меня крутятся голубые ели. Потом автобус. Тихонько ехал, трясся. Воздух в нем был такой холодный, что я иногда видел свое дыхание. Но мне было тепло. Мама прижала меня к себе.

Я достал книгу. Читать я не читал, только смотрел картинки.

Это очень счастливое воспоминание. Я плачу, когда оно вдруг приходит.

С этой книгой кроха не спешила так, как с предыдущими. Она, кажется, точно так же увлеклась иллюстрациями, как и я тогда в автобусе. Я подошёл к противоположной стороне стола. Не отрывая глаз от книги, она встала со стула. Почему-то я обратил внимание, что голова ее при этом осталась на прежнем уровне.

Мы приехали к бабушке. Выпили чай с бутербродами. Я температурил. Мама меня переодела и уложила в кровать. Она сказала: «Мне нужно в город по делам. Я скоро приеду. Веди себя хорошо». Когда я проснулся, ее не было. Я очень сильно ждал. Всё донимал бабушку. Иногда кричал даже.

До меня не сразу дошло, что я вцепился в книгу и реву как поехавший. Ору не я один. Девочка в истерике. Но книгу всё ещё держит. Большая сила берет меня за пояс и резко оттягивает от стола. Этой силой оказывается здоровенный мужчина, стриженный под ёжик. У него открывается и закрывается рот, но звуки до меня не доходят. Слышу я только: «Это моя любимая книга, потом почитаешь, малыш».

Маму нашли через три месяца. Бабушка потом рассказала, что все ее лицо было в синяках, а на носу был большой пластырь. Всё, что у меня осталось от нее, – та книга.

Победа, если можно так сказать, оказалась за мной. Я держал книгу побелевшими пальцами. Побелел я, наверное, весь. Стены закружились и упали.

Что помню дальше: сильный запах нашатыря, печенье «юбилейное» и сладкий-сладкий чай.

Добрые женщины библиотеки смотрели на меня с подозрением. Сцену я закатил будь здоров; обронил слезинку ребёнка, как последний негодяй, взрослых тоже напугал. А теперь ещё и чай пил, как будто так и надо.

Я сидел вечерами и никак не мог ее открыть. Смотрел на золотой орнамент, гладил вдавленные буквы. Засыпал с ней в обнимку. Утром убирал под подушку. Не прочитал ни строчки – еще не научился.

– Давай-ка допивай и уходи. Скоренько. Мы закрылись.

Я подчинился. Поглотил чай-печенье, осторожно встал и, убедившись, что стены на месте, пошёл к выходу.

– А можно я всё-таки заберу книгу? Мне она нужна. Очень.

– Давай-давай иди. Книга ему нужна. Сейчас полицию точно вызовем, если не уберешься.

– Но вы! Вы не понимаете! Я ее так и не прочитал! – и на глаза навернулись слезы.

– И не прочитаешь. Иди давай. Иди, говорю.

Сжалившись надо мной, другая работница тихонько разъяснила, что книгу взяли на выходные. И будет она только в понедельник.

Я был искренне рад ее сочувствию. Как сильно мне не хватало тепла и доброго слова. Я и не знал. А теперь вот почувствовал.

– Спасибо, до свидания, – сказал я.

Подошёл к двери и заметил: книга стояла на полке. Получается, женщина мне соврала. Я почувствовал, как резко закололо в животе, где-то в районе желчного.От ее жалости стало противно. Скрючившийся, я подошел к стеллажу и протянул руку.

Я пришел домой и разулся. Бабушка забрала у меня батон и сдачу. Сказала идти на кухню. «А вот и внучек мой любимый», – сказала она мужчине в длинном черном платье. Мне зачем-то было велено поцеловать ему руку. Мужчина протянул мне книгу и сказал: «Это Библия для детей. Благослови тебя господь». Я пошел в свою комнату, поставил Библию на полку. Я слышал с кухни слова «грех», «покаяться», «от лукавого» и несколько раз «это всё бесы».

На следующий день зеленый томик с золотыми буквами из-под моей подушки исчез.

Книга упала. Я смотрел на неё секунду-две. Поднял, раскрыл, пролистал. И смёл все книги с полки. Потом с другой, с третьей, с шестой, с десятой…

Это была не та книга.

То, что происходило дальше, было так скверно, что я даже не хочу описывать. Я двое суток просидел в изоляторе. Суд приговорил меня к штрафу, и я вышел обратно к развалинам.

Выборг был никому не нужным пограничным городом, а я был никому не нужным пограничным человеком. Ну то есть я так чувствовал, жалел себя.

Я сожрал местную достопримечательность – крендель, – и как-то отлегло. Развалины на солнце смотрелись сносно, а летняя зелень прикрывала прочую разруху.

За мной приехал Ваня – друг детства и заодно сосед. За ночь мы добрались до Москвы, поездку я не помню, сразу отключился. Ваня спал с дороги часов шестнадцать, после чего я без подробностей описал всё, что со мной стряслось.

– Пока поживёшь со мной, – сказал он. – Сходи завтра к врачу. А как оправишься – возвращайся к себе.

Я так и сделал. Пил прописанные лекарства, смотрел в стену, в потолок, иногда в окно. Ваня возвращался вечером с работы, внимательно смотрел на меня, спрашивал, как дела, и падал спать.

Постепенно я стал спать так же крепко, как он. Как-то случайно я глянул в зеркало, и выглядел уже ничего. До этого я был так истощён, что смотрения в зеркало прекратил. Одного взгляда туда хватало, чтобы весь день пошёл к черту. В тот же вечер я сготовил к приходу Вани ужин: порубил салат, нажарил картошки и мяса. Ваня посмотрел на накрытую поляну, одобрительно кивнул и накинулся.

В ту ночь он смотрел фильм, и я присоединился.

Я заметил на полке вроде как зеленую книгу. Не уверен, что это она. В конце концов, в комнате темно. Свет от монитора мерцающий и тусклый. Да и провёл я тут уже месяц, точно заметил бы.

– Не может быть, – сказал я вслух и даже махнул рукой.

– Ага, – согласился Ваня: Мэрил Стрип как раз взяла Филипа Сеймура Хофмана на понт.

Ну очень уж похожа.

Меня зафлешбэчило. Маленькая девочка, испуганная, вцепилась в книгу. Стены кружатся, голубые ели тоже, снег, снег, снег, мужчина, стриженный под ёжик. Ели на километры и километры вокруг.

Слишком, слишком много чувств для маленького меня. Ком в горле, слёзы, etc. С помощью жалких остатков воли я собрался. Взял книгу. Картинки были те самые. Я минималистично расшаркался с Ваней и ушёл в комнату, где обычно спал.

«Когда мистер Хайрам Б. Отис, американский посол, решил купить Кентервильский замок, все уверяли его, что он делает ужасную глупость, – было достоверно известно, что в замке обитает привидение».

Покатилась первая слеза. А потом ещё одна. Уснул я, только когда мне уже нечем было рыдать. Наутро я собрал вещи и убрался к себе домой.

Екатерина Николаенко. Умные люди

То, что они вообще сегодня увиделись, было большой удачей, несмотря на невеселый повод, и важно было ее не просрать. Они давно не разговаривали, если не считать смсок на день рождения, а теперь Аня даже не удосужилась написать ему, он бы так и не узнал, если бы не позвонила ее тетка.

По крайней мере, она села с ним рядом. Он сразу совершил одну ошибку – начал было про деньги, как бы невзначай. Она посмотрела на него так, как будто с ней заговорил холодец на ее тарелке, и сказала – ничего не нужно, спасибо.

Ему показалось, что она то и дело с раздражением оглядывалась на племянников, которые носились по ресторану, и он ухватился за это.

– По моим наблюдениям, – сказал он, прокашлявшись, – умные люди никогда не заводят детей.

Аня повернулась к нему, удивленно приподняла брови и вроде бы в шутку спросила:

– То есть сам ты, получается, дурак?

– Конечно, – серьезно ответил он. – Я имею в виду по-настоящему умных людей, мне всего несколько таких встречалось. В НИИ и потом, когда я компьютерами занимался. И все бездетные.

– И все мужчины, – поддела она, зная, что это его смутит, и он правда смутился и забормотал, что женщины просто иначе устроены, ну просто на физиологическом уровне. Тут у нее губы сжались в нитку, он ужасно боялся, когда у нее было такое лицо, поэтому попытался выйти на безопасную землю, свести все к проверенной шутке, которая когда-то ее смешила, и сказал:

– Да ладно тебе, ты же знаешь, я ничего не смыслю в женщинах, иначе бы не женился на твоей маме.

Но Аня вдруг потемнела лицом и не своим голосом, как кукла чревовещателя, сказала:

– Мог бы и постыдиться. В такой-то день.

Он открыл рот, чтобы оправдаться, но она, не глядя на него, бросила: «Мне надо попудрить нос» и выскользнула из-за стола.

Когда она не вернулась спустя двадцать минут, он не выдержал и пошел ее искать. На поминках было много народу – большинство он не видел с тех пор, как развелся, а кое-кого, кажется, вообще никогда. Он прошел вдоль стола, где давно уже наговорились о покойнице и теперь обсуждали цены на нефть, тантрический секс, вышки 5G и дачный сезон, смущенно покараулил у туалета, надеясь, что она вот-вот выйдет, но ее нигде не было.

Он вышел на парковку, собираясь уехать, не прощаясь, но Аня оказалась там – курила, сидя на бордюре. Он потоптался и неловко, грузно присел рядом.

– Я беременна, – вдруг сказала она в воздух. Он машинально посмотрел на ее живот, но из-за ее позы и свободного черного платья ничего не было видно.

– Так может тебе не стоит… – начал он, показывая на сигарету, но замолчал, споткнувшись о ее взгляд.

– Посмотрите-ка, кто этот тут высрался. Воспитывать меня. Десять лет спустя, блядь, как мушкетер.

– Мушкетеры же двадцать лет спустя, – растерянно сказал он, и она проворчала:

– Ну еще десять лет подожди, – и прыснула, сама себя насмешив, и он с облегчением рассмеялся тоже.

– Между прочим, я всегда был на твоей стороне, – сказал он, когда они оба успокоились. – Даже сигареты тебе покупал.

– Был да сплыл, – беззлобно парировала Аня и затушила недокуренный бычок об асфальт. Они немного посидели молча.

– А кто… – начал он, но она помотала головой и отрезала:

– Неважно. Ветром надуло.

– Понятно, – сказал он, хотя понятно ему ничего не было. – Если надо будет отвезти тебя куда-нибудь или там сходить с тобой…

– Отвези меня домой, – вдруг попросила Аня, впервые за весь день посмотрев ему в глаза.

Он закивал, засуетился, попытался подняться, но почувствовал резкую боль в коленях и беспомощно сел обратно. Аня, которая уже поднялась и ждала его, раздраженно втянула воздух носом (в точности как ее мать, подумал он), но все-таки протянула ему руку.

Варвара Коновалова. Белые сны

Лара уже давно не спит по-настоящему крепко. Но когда ночью браслет на руке вибрирует, оповещая о срочном собрании, она выключает его и переворачивается на другой бок. Лару не волнует будущее колонии. Лара смотрит в серое от сажи окно, за которым едва видны очертания двух лун. Одна из них похожа на синий марбл, если прищуриться.

Наутро в дверь звонят.

– В участок.

Полицейский по имени Герхард Коул расспрашивает ее, где она была этой ночью после трех. Что делала. Почему не явилась на собрание.

– Я крепко спала всю ночь. Не слышала оповещения.

– Всю ночь, значит, – полицейский внимательно смотрит на нее. – А как же сирена?

Лара моргает.

– Сирена?

– Сирена. Ее вы слышали?

Лара мотает головой. От страха немеют руки.

– А что случилось? – в горле пересохло. Попросить воды Лара не решается.

– Кто-то пробрался на Ковчег.

Лара бросает взгляд за окно на зимний лес. Окна выходят не на ту сторону. Из ее окна Ковчег хорошо видно. Сейчас он настолько зарос пылью, что его можно принять за руины древней цивилизации.

Это недалеко от правды.

– Ясно.

Мысли у Лары обычно вязкие и сонные, но сейчас в голове ясно. Ей хочется расспросить полицейского и в то же время не хочется, чтобы задавали вопросы ей. Она молчит. Он продолжает щелкать тачпадом. Начинает что-то набирать на клавиатуре. Лара не видит экран, но следит за его лицом. У него круги под глазами. Он гораздо моложе. Скорее всего, он родился уже здесь. Такое чувство, что она его где-то уже видела.

– Лара, у вас сновидческая болезнь, верно? Из-за заморозки.

– Да. Первая стадия.

– Первая стадия – это значит, что у вас нет провалов в краткосрочной памяти? Только в долгосрочной?

Лара вся подбирается.

– Я неплохо справляюсь и с долгосрочной памятью.

– А белые сны видите?

– Нет, их не было пока.

– Не было пока… Лекарство принимаете?

– Да.

Полицейский продолжает что-то набирать на компьютере. Лара думает о таблетках. Две пачки в верхнем ящике и еще одна пачка под матрасом кровати. Недопустимое расточительство по меркам этой планеты. Лара не пьет их уже месяц. От этой мысли снова немеют руки. Лара дышит. Она успокаивает себя тем, что это не преступление – отказаться от лечения. В конце концов, она ведь не опасна для окружающих.

Не сказать, что рядом с ней так много окружающих.

Лара написала подробную инструкцию, что делать с теплицей и растениями. Как ухаживать, как убирать, какую температуру поддерживать. Все хранится в компьютере в лаборатории. Алиса справится без нее. Алиса напоминает ей ее прошлую ассистентку, чье имя Лара уже забыла.

Из прошлого Лара отлично помнит только последние минуты на Земле. Запах медицинского спирта и скрип кушетки. Игла, которую вводят в поясницу. Врач объясняет, что это для подготовки к криогенной заморозке. Лара нервничает. Шутит про цыпленка-бройлера. Все смеются. Когда вещество начинает действовать, Лара делает глубокий вдох, как перед прыжком в воду. Она погружается с головой, а через секунду выныривает на Ковчеге. Между двумя биениями сердца умещается несколько десятков световых лет.

Когда Лара впервые ступает на землю чужой планеты в другой системе, ей хочется плакать и смеяться. Они так много сделали для этого. Воплотили мечту поколений. Работа далеко не закончена, но это очень важный шаг. Сейчас от этого воспоминания несет болотным духом этой планеты. Так пахнут несбывшиеся надежды.

Полицейский напоследок просит осмотреть ее руки. Лара показывает. Есть несколько свежих царапин. Есть земля. Она ждет, что он потребует снять отпечатки, и готовится протестовать. Но ее сразу же отпускают.

В лаборатории уже ждет Алиса. Алиса говорит, пока Лара надевает халат и перчатки.

– Ты слышала? Про Ковчег? Я вообще в шоке, что такое могли сделать. Все-таки это историческое достояние.

– А что сделали-то?

– Разбили панель управления. Все расколошматили. До топливных баков, хорошо, не добрались, иначе взорвалось бы все к чертям собачьим. Но туда и не так просто добраться. Доступ к топливному отсеку только у городской администрации. Ты чего?

Лара стягивает перчатки.

– Да так. Рука зачесалась.

– Наверное, кожу сушит, да? Кондиционеры, отопление. Ты пользуйся кремом.

– Да… конечно.

Лара рассматривает руки, пытаясь понять, что искал полицейский и чего не нашел. Почему не снял отпечатки. Но не находит ответа. Она надевает новую пару перчаток.

– Говорят, что появилась какая-то теория заговора. Что связь с Землей можно установить, но администрация не дает. Чтобы сохранить независимость. Может, поэтому и залезли туда… хотели связаться.

– Если бы можно было, уже бы сделали. Даже администрация. У нас же не хватает ресурсов. Давно бы обратились, – Лара говорит ровно. За столько лет эмоции протухли, как и надежды.

Она открывает файл и начинает записывать все, что произошло со вчерашнего вечера до этого момента. Кроме провала ночью. Когда она не слышала сирену.

Алиса звякает склянками за спиной.

– Возможно, все это – просто по-настоящему крепкий сон.

Лара допечатывает слово. Затем оборачивается:

– Что ты сказала?

Алиса пристально смотрит на нее. Между ее бровей застывает морщинка.

– Прости, пожалуйста, я прослушала.

– Я сказала, что, возможно, это просто спекуляции. Ты себя хорошо чувствуешь?

Лара не чувствует себя хорошо уже много лет. Но она кивает Алисе.

– Просто прекрасно.

Лара отправляет файл с пересказом этого утра себе на браслет.

Вечером она отправляется к Ковчегу. Она хочет посмотреть издалека. Наверняка там все перекрыто. Но она ошибается – возле Ковчега нет ни охраны, ни заграждений. Лара вводит через браслет свой код доступа. Он еще работает. Она открывает дверь и опускает лестницу, а потом забирается по ней.

На высоте захватывает дух. Над лесом плывет туман. Сверху Копоть похожа на Землю. Лара надеется, что когда дойдет до третьей стадии болезни, для нее уже не будет разницы, где она и кто она.

Она проходит внутрь. Ориентируясь по навигатору в браслете, находит сначала спальный отсек. Затем капитанский мостик. Все раскурочено. Стекло уже убрали.

– Вам сюда нельзя.

Лара вздрагивает. Полицейский, ну конечно. Как же его зовут, Бергер? Нет, Бергер – это фамилия Алисы.

– Я думала, если нельзя, то будет закрыто.

Полицейский качает головой.

– Не закрыто. Все уже убрали. Но в вашем состоянии лучше не ходить сюда.

– С чего бы?

– А с чего бы вам сюда ходить? Может, что-то знаете о вандалах?

– Нет. Я пришла, чтобы почтить память. Мы прибыли сюда на нем.

Полицейский разглядывает стены и потолок. Вздыхает.

– Понимаю. К сожалению, теперь он вряд ли куда-то полетит. Вся панель разбита.

– Как будто раньше мог. Те, кто умел его пилотировать, умерли. Новых пилотов никто не обучил.

– Верно. Отец мне рассказывал кое-что, но… – полицейский пожимает плечами.

– А ваш отец?..

– Бен Коул, он занимался посадкой этого корабля. Он умер три года назад.

Лара вздыхает. Так вот почему лицо показалось ей знакомым.

– Соболезную. Я помню вашего отца. Вы на него похожи.

Полицейский подается вперед.

– Правда? Помните его на Земле? Или в первые годы здесь?

Лара теряется.

– Ну… я… честно говоря, мы близко не общались. Все тогда больше думали о выживании. Но я его помню, он очень отзывчивый и добрый человек.

Лара не сразу обращает внимание, что говорит о покойном в настоящем времени. Ей неловко. Но полицейский этого, кажется, не замечает.

– А помните что-то о Земле? Он любил о ней рассказывать.

Лара садится в одно из кресел. Земля – синий марбл. Гладкий и холодный. Когда болезнь подберется к ее сердцу, оно тоже станет таким.

– Там очень красиво, – говорит она. – Одна из лун похожа на нее.

– Одна из лун? – спрашивает полицейский с улыбкой.

– Да. Меера. Она тоже синяя.

– Понятно.

Они молчат.

– У меня осталась семья на Земле. Сын. У него была игрушка – шарик такой маленький. Из стекла с переливами. Всегда напоминал мне маленькую Землю.

Полицейский хмурится. Лара жалеет, что рассказала. Сейчас он скажет что-нибудь сочувственное, и будет совсем тошно.

– Так вы нашли, кто сломал панель? – быстро говорит она.

– Ждем результатов экспертизы.

Лара молчит. Страх снова накатывает волнами. Хочется признаться, чтобы этот ад закончился. Но она не решается.

Когда пищит браслет полицейского, Лара вздрагивает. Она ждет вердикта, пока он читает сообщение. По его глазам Лара пытается угадать, что он думает. Он выглядит встревоженным.

– Пойдемте, я провожу вас вниз.

– Что-то узнали? – спрашивает Лара. Ей кажется, если она сейчас встанет из кресла, то упадет.

– Можно и так сказать.

В ушах шумит. Лара боится упасть в обморок, но на воздухе становится лучше. Зимой, когда торфяники не горят, воздух на Копоти очень чистый. Летом – хуже, чем на Земле.

– Вы доберетесь домой? Мне срочно нужно в участок.

Лара кивает. Ей тяжело идти. Ноги дрожат.

Через час раздается звонок в дверь. Лара не собрала вещи. Она парализована страхом. Лара не знает, чего именно она боится. Того, что она сделала? Того, что еще могла сделать, но о чем не знает? Того, что не владеет собой?

Она думала, что будет легко – как укол анестезии, но вышло еще хуже. Почему, почему решение, которое казалось простым, приводит к таким мучениям?

За дверью – полицейский Герхард Коул, сын Бенджамина Коула.

– Я должен с вами серьезно поговорить.

Он достает что-то из кармана. Лара думает, что это наручники. Но это маленький предмет. Лара берет его в руки. Синий и гладкий шарик. Ее начинает трясти.

– Откуда это у вас?

– Мы разговаривали прошлой ночью. Я патрулировал улицы. Видел, как вы закапывали этот шарик возле дома. Вы тогда еще кое-что мне сказали. Вы не помните?

Лара мотает головой. Поздно уже отпираться. Она не помнит.

– Вы сказали, что лучше жить в белом сне, чем в серой реальности. И про шарик вы мне еще тогда рассказали. Про сына.

Лара молчит. Моргает. Слезы катятся по щекам, она вытирает их медленно.

– Вы арестуете меня?

Полицейский хмурится.

– Нет, за что? А, погодите… – он делает паузу, его лицо проясняется. – Вы думаете, это вы разбили панель? Нет, не вы. Мы с вами той ночью разговаривали, как раз когда это сделали. Когда включили сирену.

Такого облегчения Лара не испытывала ни разу в жизни.

– Правда? Господи…

Слезы все текут и текут. Лара не успевает их вытирать. Полицейский дает ей платок и сжимает плечо.

– Я думала… это я сделала.

– Не вы, нет. Но вы меня обманули. Вы не пьете таблетки.

Лара плачет сильнее.

– Я не могла. У меня не было никаких сил. Я все, все потеряла из-за этой чертовой планеты. Они бросили нас тут. Я ждала семью. Я не знала про болезнь. И оказалась не готова.

Говорить правду – облегчение. Лара успокаивается. Надо же, она думала, что выплакала все слезы десять лет назад, когда поняла, что теряет память.

– Я думала, когда окончательно все забуду, станет легче.

Теперь, когда все выяснилось, говорить правду – облегчение.

– Я не могу себе представить, что вы чувствуете. Но я думаю, что вы очень смелая. Не только потому, что прилетели сюда. Все это преодолеть тоже нужна смелость. А болезнь – не выход. Вам надо жить, Лара.

Он говорит негромко, как с нашкодившим ребенком. Лара сжимает в кулаке детскую игрушку. Он прав, как бы ей не хотелось это признавать. Нет никакой анестезии. Все, чего она лишилась, останется с ней.

Смелая Лара. Шарик в руке теплый на ощупь.

– Я попробую.

Анна Гришина. Бок о бок

Из большой комнаты доносится шум выстрелов и сирена то ли скорой, то ли полиции, сменяющаяся через пару минут звуками рекламы. Татьяна стоит на кухне в ярком фартуке с ничего не значащей для неё надписью Do what you like и жарит котлеты. Она всегда добавляет в них ужасно много масла, чтобы ничего не пригорало. Раскалённое масло шкварчит, летит во все стороны и брызгает на стены. Татьяна отмоет их в мае во время генеральной уборки, а сейчас только начало осени.

Они с Сергеем поженились восемнадцать лет назад. Познакомились на последнем курсе института на дне рождения её одногруппника. Встречались по вечерам то у Серёжи дома, то у Тани, съездили вместе на море, а потом вернулись и устроили свадьбу. Деньги тогда собрали родители, потому что никто из них двоих ещё не работал, а пожениться уже очень хотелось. Было человек шестьдесят. Гости много пили, играли в дурацкие конкурсы, пели и кричали, будто соревнуясь, кто из них больше радуется за молодожёнов. А Таня с Серёжей, счастливые и влюблённые, прятались ото всех под столом и целовались.