Отношения и расстояния

Родители бьют даже родных детей. Её тоже бьют, потому что принимают за родную?

Она поспешно зашагала в сторону набережной. Сюда она часто приходила после школы, если идти домой сразу не хотелось. А не хотелось часто. С одноклассниками общение шло туго. Горло стягивалось, руки потели, а сердце наполнялось колючей тревогой. Она знала, что не нравится большинству людей; будто источала какой-то запах, который вынуждал других держаться от неё подальше. Возможно, это начинали разлагаться все непроизнесенные слова, что скапливались внутри неё годами, как невынесенный мусор. Они заставляли ее чувствовать себя пустой и бессмысленной, а в глазах остального мира делали гадкой и неприятной.

Девочка присела на каменные ступе ни возле берега и закрыла глаза. Хотелось найти внутри переключатель, превращающий все звуки, картинки и чувства в пустоту. Не получалось.

Пришлось разомкнуть веки и столкнуться один на один с застывшей водной гладью и закатом. Тае больше нравились рассветы. Потому что они всегда казались выходом из безразличной тьмы и навязчивых воспоминаний. Стоило только подождать. Уверенность, что чернота смоется и рассвет обязательно наступит, успокаивала. Даже если весь мир рухнет – наступит новый день. Тогда, возможно, и в её душе однажды рассветет.

Она будет ждать его и сегодня, когда вернется обратно. Даст приемным родителям ещё один шанс. А если не выйдет, растворится в одном из рассветов. Ей было некуда идти и нечего ждать… однако если терпеть известную реальность больше не останется сил, она предпочтет неизвестность, как бы страшно ей ни было.

Катерина Дудкина. Выход.ные

Собираю вещи, еду на вокзал, впереди девять часов плацкарта, утром буду на месте, увижу родителей, мы больше полугода не виделись.

Настроение дерьмовое, но это потому, что устала и не выспалась. Спешу к вагону. Вот мое верхнее место у туалета. Снимаю обувь, заползаю на полку, выдыхаю. Вырвалась. Кругом яркий свет, шум пакетов, не страшно, отвернусь, включу музыку, накроюсь простыней с головой, сделаю вид, что меня нет. Засыпаю.

Утро, поезд подъезжает к перрону, знаю, что меня не встречают, но уже нервничаю. Надеваю ботинки, закрываю глаза, выдыхаю и еду к родителям. Метро, трамвай, вот я в пяти минутах от дома. Иду, знаю, что все соскучились. Но страшно. Очень страшно.

У меня все еще есть ключ, ввожу его в замок, не крутится. Звоню. Жмурюсь. Жду.

– Привет, – говорю отцу, открывшему дверь. Стараюсь делать это как можно бодрее и веселее.

– Привет.

Прохожу в квартиру, вокруг все изменилось, был ремонт, иду в свою комнату, она по-прежнему не тронута, даже немного неловко за это перед родителями: из двух комнат они живут только в одной, хотя я не просила сохранять ее для меня. Я же тут бываю всего раз в год. Почему они ее не переделают.

Мама не выходит, странно, иду в зал, поглядывая по сторонам. Ее нет. Иду на кухню, ура, она там, готовит кофе.

– Привет, мам! – почти крича говорю ей.

– Привет, доченька.

Мама радостно обнимает меня и продолжает суетиться на кухне, готовя нам завтрак.

Папа молчаливо сидит за столом и щелкает по пульту от телевизора. Между нами чувствуется напряжение, но я все равно рада быть здесь с ними, несмотря ни на что.

Мы всегда были дружной семьей и доверяли друг другу. Но потом я начала встречаться не с тем человеком, все были против. Они не просто сообщали о своей неприязни, они приезжали без предупреждения ко мне домой, чтобы проверить, где я ночую, увозили меня из города, страны, предпринимали разные попытки разлучить с ним. Не знаю, зачем так жестоко, но я очень сильно обиделась. Обиделась за то, что мне не доверяют, за то, что меня проверяют, и за то, что за меня решают.

Я игнорировала все их действия, шла против и мечтала сбежать в Мексику. В семнадцать лет я приехала в большой город из маленького северного поселка, поступила в университет и начала делать то, что раньше было под запретом: вечеринки, сигареты, сон вне дома.

– Кто хочет добавку? – спрашивает мама.

В ответ тишина. Мы с папой молча жуем свой омлет, и нам не хочется еще один раз пережить этот безмолвный завтрак. Мы хотим добавку, но еще больше хотим перестать испытывать это неловкое чувство друг от друга.

Я поняла, что нужно срочно освободить всех от напряжения, тем более оно из-за меня, и решила оставить их.

– Спасибо, – говорю я маме. – Я пойду отдохну после поезда.

Я встретила не того человека, когда работала в хостеле. Мне было восемнадцать лет, и я только узнавала жизнь. А рядом со мной стояла глыба с греческим профилем, с сумасшедшим бэкграундом, с бывшей женой и дочкой. Конечно, это не те восемнадцатилетние подростки, которые вряд ли могут похвастаться и половиной такого прошлого. Ну и я купилась. Выбрала американскую горку с петлей вместо качелей. Спустя полгода отношений с не тем человеком я поняла, что это не обычная американская горка, это Euthanasia Coaster1 и мне пора из нее выбираться. Все время с ним я играла роль счастливой подружки Джеймса Бонда и врала, что потеряла паспорт или что не могу приехать, потому что учусь. На самом деле я ежедневно страдала, увязала не в своих долгах и почему-то оставалась с ним. Зачем-то приносила себя в жертву, зачем-то пыталась спасти уже давно пропавшего человека: алкоголика, наркомана и патологического лжеца. Но почему-то я думала, что это моя миссия, что это моя любовь и что это мой человек. Что только я смогу это исправить, что я супервумен и не могу бросить это даже во имя себя или здоровья своих родителей, которые сильно нервничают, это заметно хотя бы по количеству седых волос, которых не было еще полгода назад.

В обед мы с родителями снова встретились на кухне. Я отдохнула и стала рассказывать про себя, чтобы они поняли, что у меня все хорошо, и поменьше волновались.

– Ой, мне так понравился Псков! Мы жили в избе, топили печь, видели старую крепость в Изборске. Сейчас покажу фотки.

Я уселась за ноутбук, чтобы выбрать конкретные фотографии. В моих отношениях с родителями было негласное правило – не упоминать «не того человека» на семейных застольях, и, соответственно, фотографии я подбирала исходя из этого правила. На мою историю о путешествии родители среагировали сухим: «Xмм».

Днем папа уехал на тренировку. Мы остались с мамой дома. Я избегала ее, потому что знала, что она обязательно захочет пофилософствовать, поучить меня жизни, пофантазировать о моем несчастливом будущем. У нее всегда находятся слова, которые заставляют задуматься. И я была бы рада поговорить с ней даже про это, но внутренние ресурсы истощались, я боялась, что мой щит не сдержит оборону и я случайно перейду на сторону родителей, что означало бы мое поражение. Я решила сторониться мамы и поучительных разговоров, следующих вместе с ней.

Мы так и не поговорили, потому что через день я уехала. Прощание было сложным.

Я одеваюсь, родители стоят в коридоре. Я делаю вид, что все отлично. А они – что им совсем не больно.

– Хорошей дороги, – сухо говорит папа.

Мама выходит со мной к лифту, обнимает, я вижу ее глаза, полные слез.

– Все хорошо, мам. Я позвоню, – говорю и кладу руку ей на плечо, как бы подбадривая.

Захожу в лифт, машу ей рукой и несколько раз нажимаю на кнопку первого этажа, хочу, чтобы лифт поскорее закрылся.

Разжимаю кулаки, на ладонях следы от ногтей, несмотря на то, что они коротко подстрижены, они все равно отпечатались. Я слишком сильно их сжимала, потому что только так я могла сдержать бурю внутри и не зарыдать.

Хочется одного: бить кулаками по двери лифта и кричать, чтобы тебя спасли. А еще совсем не хочется проигрывать. В моей голове не существует варианта сдаться добровольно. Я решаю нести эту ношу до конца и еду назад, разгребать чертовы проблемы, которых уже так много, что даже Мексика не спасет. Я не хочу помощи, сама справлюсь.

C каждым новым днем диаметр петли на моей карусели уменьшается, а значит и шансы спастись тоже. Впереди ждет новый виток, но в голове я уже прокручиваю варианты побега.

Примечания

1

Euthanasia Coaster – проект американских горок, спроектированных для убийства пассажиров, которые пытаются прокатиться. Аттракцион был спроектирован в 2010 году литовским доктором философии Юлионасом Урбонасом. Горки начинаются с подъема на высоту 510 метров. Путь до вершины с 24 составляет 2 минуты. При спуске с такой высоты состав набирает скорость 360 км/ч, что близко к предельной скорости, перед тем как войти в первую из семи петель. Каждая последующая петля имеет меньший диаметр, чтобы создать предельную для человека нагрузку в 10 g во время снижения скорости. После правого разворота состав приедет в стартовую точку, где можно будет выгрузить тела и посадить новых пассажиров. Смерть пассажиров наступает из-за продолжительной церебральной гипоксии или дефицита кислорода в головном мозге. Прохождение семи петель создаст перегрузку в 10 g на 60 секунд, создавая greyout (преходящая потеря зрения) с потерей периферического зрения и последующим обмороком. Петли страхуют от возможного выживания пассажиров.