Остров Ржевский

– Дрянь!

– Ублюдок!

– Ненавижу тебя!

– Закрой рот!

– Чтоб ты сдохла!

Не было сил радоваться появлению Лизы. Я ничего не почувствовал и даже не испугался. Когда пришло время забирать девочек из больницы, мы, не заезжая домой, прямо с ребенком на руках отправились подавать заявление на развод. Никто из нас больше не мог терпеть, и хотя я изображал молодого отца: «Не увози ее, я хочу видеться с дочерью», на самом деле мне было плевать. Делай что хочешь, забери ее, забери куда угодно, но оставь меня в покое. Уйди, исчезни, пропади из моей жизни.

Я пообещал себе, что больше не женюсь, и, конечно, стал осмотрительнее в связях. Со временем наша с Жанной ненависть поутихла, осадок же остался навсегда. Я виделся с дочерью редко и не страдал от этого. Она, вероятно, не страдала тоже, а Жанне было приятно иметь повод при случае попрекнуть меня равнодушием к ребенку. Я отправлял ей денег втрое больше положенного по закону, и спокойно дремала моя отцовская совесть. В жизни столько случалось в последнее время, до прошлого ли было, до бывшей ли жены?

– …Я предупреждаю, что запрещу тебе видеться с Лизой, если в вашей семейке будут относиться к нам, как к приживалкам. Это твоя родная дочь, единственная дочь, а ты даже…

Сколько крика, и лишь потому, что их не пригласили на «торжество века». Спасибо, Игорь, позвонил, оповестил мою неадекватную женушку. Виноват, само собой, в ее представлении был исключительно я, и слушать, что я в глаза не видел списка гостей, она не желала.

– Жанна, а оно тебе нужно? Ты там все равно никого не знаешь, на Егорку тебе плевать, Ларису не переносишь, а дед и без этого дурацкого праздника навещает Лизу часто.

– А ты? Ты не подумал, что это была бы возможность провести день с собственной дочерью?

Как хорошо, что мы уже развелись.

– Жанна, я могу и сам приехать провести день с Лизой, для этого не нужно…

– Вот именно, – вздохнула она. – Вот именно, Григорий. Самое печальное: я знаю, что ты можешь. И Лиза знает, что ты можешь. Можешь. Но тебя никогда нет!

Бросила трубку – ей просто хотелось выговориться, покричать, выместить на мне свою неудовлетворенность жизнью. Так до сих пор никого и не завела себе, кроме работы. Кто виноват, уж не Гриша ли часом? Для некоторых людей я был виноват по определению.

6

Тем же вечером мы собрались компанией старых друзей в кабачке у Самвела за партией в карты. Дугин обычно ставил немного, но всегда уходил с солидным выигрышем; я проигрывал вчистую, еще четверо наших товарищей – коллега-адвокат, владелец промышленного склада, университетский преподаватель и сам Самвелчик – играли с переменным успехом.

К половине десятого в накуренном зале собралась вся компания, не хватало только коллеги-адвоката. Мы не начинали игру, дожидались приятеля, развлекаясь пустыми разговорами. Преподаватель в очередной раз влюбился в очередную студентку, расписывал ее прелести в сальных нюансах, насмехался над собственной лысиной и выдающимся брюшком – мы от души хохотали, слушая его рассказ. Самвел отчитался, как идут дела в кабачке, я пересказал утренний разговор с Жанной, после чего мы подробно обсудили такую категорию женщин, как «бывшие жены» (из нас пятерых лишь хозяин заведения был счастливо женат один-единственный раз), и каждому имелось, чем помянуть когда-то любимых. За окном стемнело, щедро лилось вино, уютно и весело текло время.

Я исподтишка наблюдал за Дугиным: он хотя и участвовал в общей беседе, смеялся со всеми, но для самого себя был подозрительно тих. Уж не о нашей ли судебной тяжбе задумался Михаил? За ним не водилось переживать о работе, да еще так неприкрыто, но исключительные масштабы дела и неоспоримое преимущество на стороне противника могли бы поколебать спокойствие Дугина, как мне вдруг подумалось. Он избегал смотреть на меня и со мной заговаривать, что лишь подтверждало мои подозрения. Я решил дождаться окончания вечера и напрямую спросить его наедине, нет ли между нами проблем. Мы еще никогда не ссорились из-за работы, и я не собирался отходить от этой традиции, как, впрочем, не собирался и уступать Дугину победу на сей раз.

Вскоре явился наш коллега-адвокат. Бросил пиджак на вешалку, затараторил:

– Мужики, тысяча извинений. У въезда в город серьезная авария, мы целый час простояли в пробке. Кстати, знакомьтесь, мой друг Андрей Богомолов.

Адвокат отступил чуть в сторону, и только тут мы обнаружили, что пришел он не один, а в компании стройного темноволосого мужчины в дорогом костюме вроде тех, какими любил щеголять в суде Дугин. Этого типа я узнал немедля, да и он сразу заметил меня. Тот самый Андрей.

Что-то случилось с моим горлом, внезапный спазм сбил дыхание – я согнулся, опустив голову ниже стола, и закашлялся. Пожимавшие новому знакомому руку друзья не обратили внимания на то, как мучительно надулась и покраснела моя шея. Только Дугин покосился недоуменно, наклонился ближе, похлопал меня по спине.

– Все в порядке?

– Это он, Миша! – закричал я шепотом. – Жених Анны!

– Да ты что, – так же тихо произнес он и пристально поглядел на нежданного гостя. – Тесен мир, тесен мир. Даже занятно.

Что занятного он нашел, я не понимал, и как вести себя – тоже. По примеру остальных назвался, протянул руку. Андрей крепко пожал ее и кивнул едва заметно. Презрительная гримаса – подбородок резко выдался вперед, скривленные тонкие губы, глаза, недоверчиво пристальные, – как и в прошлую нашу встречу, облачала его лицо, и я понял, что это не более чем маска, привычный вид для Андрея Богомолова.

Сели играть, теперь всемером. Дугин будто немного оживился: подбивал остальных на бóльшие ставки, хитро затягивал с козырями, до последнего дурача всех видимой безоружностью. Вот уже третий кон подряд он забирал банк, крайним ходом скидывая пару козырных карт.

– Извиняйте, господа, – под притворно-возмущенное улюлюканье сгреб со стола горку монет, заменявших нам фишки. – Кажется, мне опять повезло.

– Ошибаетесь, – хлестко ударил по дружескому смеху и расколол его голос нового игрока.

Все обернулись к Богомолову.

– Кто-нибудь видел, как вышла дама пик? Я прошу проверить, – потребовал Андрей.

Начали перебирать отыгравшую колоду. Действительно, пиковой дамы среди карт не оказалось, тем более странно, что в прошлом кону я сам разыгрывал ее из своего прикупа. Оживленно зашелестели подошвы: мы заглянули под сукно, под стол, посветили фонариком – ничего. Исчезла дама. Лишь Богомолов продолжал оставаться на месте, и надменная кривая усмешка намертво въелась в его бездушное лицо.

– Да плюньте вы на эту карту, давайте лучше выпьем, за счет заведения, – примирительно заключил Самвел, отряхивая пыль с колен, на которых исползал все закоулки, куда могла и не могла закатиться искомая.

И снова только Богомолов был против дружного одобрения.

– Постойте-ка, – сказал он. – Предположим, что дама пик не исчезла, а выпала последней в колоде. По очередности карта должна была достаться мне. Далее, предположим также, что я благоразумно приберег пару козырей среднего достоинства, а, как вы все, вероятно, помните, поручик Ржевский зашел с пикового валета, которого лишь я один мог взять – и не взял, ведь без дамы пик он мне был не нужен. Но, несомненно, при наличии пиковой дамы я бы не упустил и валета. Таким образом, гипотетически победителем становился бы я, не правда ли?

– Что там о паре козырей, они в самом деле у тебя были? – спросил коллега-адвокат.

Вместо ответа Богомолов, все еще сидевший за столом, перевернул карты рубашкой вниз, и мы увидели, что Дугину и правда не удалось бы обыграть его, если б не пропавшая дама пик.

– Справедливым, полагаю, будет аннулировать результаты кона, – сказал Богомолов.

Приятели растерянно пожимали плечами, над карточным столом повисла неловкая тишина.

Дугин первым прервал молчание:

– Что ж, справедливость есть справедливость, – словно и не расстроившись, выложил добытые за кон монеты обратно на середину стола.

Мы разочлись в соответствии со ставками и в карты в этот вечер больше не играли.

Жаркое подоспело к тому моменту, когда преподаватель и владелец склада выговаривали коллеге-адвокату все, что они думали о приведенном им приятеле. Богомолов тем временем потягивал вино в компании Самвела. Я сел ближе к Дугину, но на друга моего снова напал сплин, и он молчал, рассеянно глядя в пространство.

– Что за зануду ты притащил? – вопрошал с упреком преподаватель. – Он испортил нам всю игру.

Коллега-адвокат оправдывался:

– Андрей вовсе не зануда. Просто принципиальный парень. Но он наш, нашего сорта.

– Откуда он вообще взялся? – спросил я будто бы невзначай.

– У Андрея консалтинговая компания в городе Б., я оказываю им юридические услуги.

– Что за консалтинг?

Коллега-адвокат глянул на Богомолова.

– То, это, всего понемножку. Они быстро развиваются. Скоро станут лидерами рынка, мое слово.

– И он прямо владелец? – допытывался я.

– Да, Гриша, и директор. И весьма компетентный.

– Сынок богатых родителей? – Я спросил, словно обвиняя, да чуть не поперхнулся своим вопросом. А кто я такой, как не сынок богатых родителей? Приемыш богатых родителей…

Но адвокат продолжал:

– Нет. Может, помнишь, был такой хирург в районном госпитале – Роман Андреевич Богомолов? Так вот, Андрей – его сын. Но какой он богатый, врач как врач. Хотя мировой мужик был: и меня по кусочкам собрал, когда я с крыши гаража сорвался лет десять назад, а потом еще у жены проблемы со спиной начались, он и ее вылечил. А теперь вон сам парализованный, практически полностью без движения после инсульта, уже восемь лет как. Андрей им с матерью домик построил за городом, приезжает время от времени, проведывает. Я сегодня по-дружески съездил вместе с ним, а потом подумал, отчего бы не позвать мужика в нашу компанию? Понимаешь, тяжко ему после встреч с отцом, ты бы видел, как он плох – иной покойник лучше выглядит. Жуткая картина, и сам мучается, видно: лежит и мычит протяжно, лежит и мычит. А если к нему ближе подходишь, еще сильнее мычать начинает. Я прямо опасался приблизиться, ведь такие звуки нечеловеческие он издает, что, думаешь, сейчас дух испустит… И Андрей говорит, все восемь лет так, без изменений в лучшую или худшую сторону. Бедняга, что за ноша…

Мы оба обернулись к Богомолову.

«Зато живой, – подумал я. – Зато знаешь, где он, что с ним. Зато не бросал тебя. Черта с два он бедняга, да еще с моей Аней под мышкой!»

Подали жаркое. Мы расселись за столом, застучали приборами. Ужин вышел невероятно вкусным, но я не мог расслабиться, искал исподтишка глазами Богомолова, разглядывал тайком, а он преспокойно влился в дружескую беседу, и никто не заметил, как бесповоротно выпал из нее я.

– Стало быть, вы у нас заядлый карточный игрок, – обратился к Андрею Дугин. Тот резко вскинул голову, снова скривил насмешливо губы.

– Нет.

– Однако же вы ловко обнаружили отсутствие дамы пик.

К всеобщей неожиданности, Богомолов вдруг расхохотался. Я не мог не отметить, что это задело Дугина, и он переменил тему.

– А вы слышали, господа, какую мощную агитацию развернул на прошлой неделе один кандидат на пост мэра города Р.? Целая демонстрация, с плакатами и лозунгами: «Хлеб голодным! Масло голодным! Икорку голодным!»

Друзья загоготали, подмигивая. Эта шутка, без сомнения, имела целью поддеть меня, и только Дугину я позволял так над собой подтрунивать, хотя и от него терпел намеки о своем отце с трудом.

– Что вы имеете в виду? – спросил Богомолов.

– Ах, да ты же у нас из города Б., – всплеснул руками Самвел. – Ты же не знаком с Игорем Платоновичем, великим защитником бедных.

– Робин Гудом наших дней, – добавил начальник склада и метнул в меня острый взгляд.

Он имел несчастье столкнуться с отцом, когда тот продвигал в администрации проект изъятия у предпринимателей земельных участков, оформленных с нарушением кадастровых планов, согласованных с социальной службой города Р. Благодаря Игорю Ржевскому социальная служба, которой он руководил уже шестнадцать лет, занималась в нашем городе любым мыслимым вопросом; Игорь добился того, что ни одно сколько-нибудь значимое решение не могло быть принято без ее одобрения. К концу года администрация сдавала уже восьмой многоквартирный дом, полностью предназначенный под расселение малоимущих и неимущих, и Ржевский коршуном бросался на любого, кто только руку тянул к бюджетным средствам, а уж отобрать, отсудить у какого-нибудь толстосума незаконно присвоенный в смутные времена участок или с нарушениями ведомый бизнес – это вообще было у него разве что не любимым делом: в конце концов, не за этим ли когда-то Игорь учился на юриста?

Его нюх на источники финансирования очередного социального проекта срабатывал безотказно. Сколько раз еще подростком я видел картину: сперва отец сидит за столом в кабинете, рисует и зачеркивает схемы, рукой вцепился в подбородок, брови свел воедино. Потом ходит по дому, мрачный и злой, и почти с ненавистью молчит вслед Ларисе, будто и не замечающей его настроя. Но проходит несколько дней, и он обязательно что-то изобретает, деньги находятся, проект реализован, все накормлены, обуты-одеты и обеспечены крышей над головой. Робин Гуд, что ж. Я, из профессиональной этики и по личным мотивам, не высказывал мнения о деятельности Игоря Платоновича, но одно чувствовал непреложно: мне никогда не приходилось стыдиться идей и целей отца.

– Игорь Платонович? Вы имеете в виду Игоря Ржевского? – переспросил Андрей. – Кто же о нем не слышал! Должен признать, до определенной степени я даже восхищен этой фигурой. Ржевский мне представляется…

Он так внезапно смолк, что наши вилки, ножи и бокалы застыли в воздухе. Ошеломительное по простоте открытие разливалось краской по лицу Богомолова, пока он неотрывно смотрел на меня. «Поручик Ржевский», да-да.

Глотнул воды, покачал головой и самому себе улыбнулся краем губы.

– Я уважаю вашего отца, – сказал он и еще раз кивнул, теперь уже мне. – Планирую и сам заняться политикой в будущем, и хотя в политических взглядах, боюсь, мы разошлись бы, но его поразительное упорство служит мне одним из лучших примеров. Надеюсь, нам доведется однажды познакомиться лично, а пока передайте ему мое искреннее восхищение.

Я растерялся и чуть было не начал испытывать симпатию к Богомолову, но он сделал еще один глоток, как отчеркнул сообщение, и сменил тему, заговорил о винах, привезенных из последнего путешествия, а Самвел с преподавателем охотно поддержали беседу.

– Оставь в покое моего отца, иначе пожалеешь, – бросил я Дугину негромко.

Он опять начинал втягиваться в свою задумчивость, но меня услышал.

– Ты сегодня удивительно смелый, мальчик.

– Что ты имеешь в виду?

– Утром, на встрече сторон, не задал ни одного вопроса, словно тебе все уже ясно. Не слушал моего компромиссного предложения, словно собираешься выиграть это дело. Ты и впрямь собрался выиграть у меня, Гришенька?

Мы были знакомы с Михаилом почти десять лет, но еще никогда металл его голоса так не впивался осколками в меня. И глаза он отводил, прятал.

– Дугин, ты меня сейчас пугаешь. Что случилось с тобой, ты что, из-за дела так взъелся?

Но он, как не слушал, вдруг повторяет отголоском прошлого разговора:

– Жених Анны, говоришь? – встает и пересаживается ближе к Богомолову.

И вдруг из этой залы, прокуренной, перегретой дыханием и дымом, исчезают все, кроме соблазнительно-хитрого, как Мефистофель, Дугина и Андрея Богомолова, мрачного, зажатого, с презрительной ухмылкой мизантропа.

– Так вы поборник справедливости, молодой человек? И где же она? – начинает Дугин.

Андрей переспрашивает:

– Она?

– Дама пик.

– А-а… Ну это вам должно быть известно.

– То есть, полагаете, что я ее украл?

Акценты на словах, что подковы, цокают, высекая искры. Кривится ухмылка Богомолова все сильнее.

– Неужели нет?

– А если бы да, что бы вы на это сказали? – смеется Дугин. Забавляется, как кошка с мышью.

– Ничего. Я указал на вашу бесчестную игру, когда это касалось меня. В остальном – пусть ваша совесть подскажет, в порядке ли вещей применять шулерские уловки к друзьям.

Дугин расхохотался пуще прежнего. Уж не пьян ли он?

– Мальчик, какими простодушными идейками забита твоя голова! «Совесть», «друзья»… Запомни – запомните все! – у Михаила Дугина не бывало друзей и не будет. А что до совести – это самообман, которым вы питаете себя всю жизнь, да без толку. Думаешь, я буду поступать по совести, и тогда, может быть, никто и мне не воткнет нож в спину, не посмеет обмануть. Но находится такой, как я, такой вот бессовестный, беспринципный Дугин, которому плевать, насколько ты был честен со мной и другими, берет свое, не оглядываясь на раздавленных наивных цыплят у себя за спиной, отбирает у тебя главный приз, и где ты теперь, интересно, со своей совестью, со своей непогрешимой моралью? В заднице! А где этот беспринципный мерзавец? На вершине, с кубком победителя в руках.

Богомолов ничуть не смущен, не встревожен словами противника, он выслушивает внимательно и сдержанно. И отвечает спокойно:

– До сих пор у меня не возникало необходимости идти на компромисс с совестью, а я уже чего-то да добился. И дело не в том, будто я надеюсь избежать удара в спину в награду за свою чистоту. Нет, отнюдь. Но я способен любого мерзавца без принципов и морали разглядеть зá сто шагов и свернуть ему шею раньше, чем он посмеет посягнуть на принадлежащее мне по праву. Я достаточно силен, чтобы, не поступаясь принципами, уничтожить любого, кто ими и вовсе не обременен. Но мне также достанет чести признать поражение, если соперник был честен со мной.

– В самом деле? – Дугин хитро склоняет голову. – Даже если перед тобой будет стопроцентный шанс обвести его и выйти победителем?

– Даже так. Если он был честен, буду и я.

– Даже если на кону слишком многое? – соблазняет Дугин.

– Слишком многое? – переспрашивает Богомолов.

– Все. Вся твоя жизнь.

Богомолов задумывается на мгновение.

– Да, – произносит он негромко, протяжно, словно пробуя слова на вкус. – Даже если на кону все.

Громовым раскатом проносится дьявольский смех Михаила по зале. Он получил ответ, которого ждал. В этой софистике он неизменно сводил все к ответу, обнажавшему увечность человеческой души.

– Лжец! Лжец, лжец! – на выдохе восклицает Дугин почти с восторгом. – Не родился еще тот, кому это под силу. Против природы человеческой, против инстинкта выживания и тебе, сынок, не под силу. Если на карту поставить все, в чем жизнь твоя, ты бросишься защищать ее, забыв про принципы и мораль. Никто не может иначе. Вот тебе моя, дугинская, проповедь, вот тебе мой завет. Не бей по рукам того, кто оказался ловчее, ибо он уже победитель, а ты смерд у его ног. Попытай счастья в следующий раз, но не тронь победителя. И не потому, что так велит совесть или честь – в гробу я видал ваши рыцарские бредни, но потому лишь (ты сам поймешь, когда сделаешься победителем), что любого, кто ставит под сомнение твой триумф, ты просто обязан уничтожить, чтобы остаться на вершине. Вот поэтому-то не стоит предъявлять претензий к чемпиону, ведь ему есть что терять, и очень может быть, он заставит тебя смолкнуть раньше, чем ты поймешь свою ошибку суждения. Тем более если ты в самом деле решишь заняться политикой, это первое правило выживания. А мораль, совесть и честь – всего лишь виньетки для украшения мемуаров. Сначала нужно прожить жизнь без них, чтобы было о ком писать мемуары.

Замолчал Дугин. Молчали и остальные. Не впервые я слышал подобное, но всякий раз это задевало не вполне объяснимые глубинные чувства, в которых трудно было признаться и самому себе.

Андрей покачивал головой, не сводя глаз с Михаила, и вдруг спросил:

– А как же Игорь Ржевский? Разве он когда-то отходил от своих принципов ради победы?

Дугин растянул губы в жалкой улыбке, на секунду приставил ладонь к глазам, вздохнул с гудением. Потом посмотрел на меня и снова на Андрея:

– Ну не без святых земля наша. Не без юродивых. Браво, Богомолов, далеко пойдешь… Что ж, господа, мне пора.

Развернулся к двери и исчез. Я быстро распрощался с друзьями и выбежал за ним. Михаил двигался не к дому, и он сегодня был таким, что я боялся оставлять его одного там, куда он направился, потому поплелся следом. Пиковая дама, исчезнувшая со стола в тот миг, когда стало понятно, что от нее зависит, чей это кон – Дугина или Андрея, лежала в моем кармане.

7

На третий стук расшатанная деревянная дверь отворилась, и привычное крупное лицо мамаши Розы выставилось навстречу темноте.

– Вдвоем? – без приветствия спросила она.

– Тихо, за нами хвост! – пошутил Дугин, надавил на дверь, и мамаша Роза пропустила нас в едва освещенный коридор. Ее пышная грудь недовольно вздымалась под платьем, на желтых зубах отпечаталась помада.

– Все позднее и позднее приходите, мальчики, – сказала она и всунула в руку Дугина ключ от его любимой комнаты. – Как обычно, в верхнем ящике.

Дугин послал ей воздушный поцелуй.

– Роза, выходи за меня.

– Иди к черту, красавчик. Так ты мне хоть платишь.

Они захохотали. Теперь мамаша переключила внимание на меня, с почти трагическим видом стоявшего в дверях.

– Твой сегодня не в духе, – кивнула она Дугину.

– Не обращай внимания, он не в духе уже не первый день. Мы затем сюда и пришли, чтобы развеяться. Да, Гришка? – повернулся Дугин ко мне.

– Понятия не имею, зачем я сюда пришел. Мне бы уже быть дома, отсыпаться.

– Да иди ты! Роза, посмотри на него – крысеныш неблагодарный, еще и все удовольствие портит. Сам же за мной увязался, кто тебя звал?

– Ладно-ладно, мальчики, не ссорьтесь. Миша, получил ключ – проваливай. Сейчас Киска к тебе придет.

Дугин, покачиваясь, скрылся за дверью своей комнаты. Роза взяла меня под руку и повела к свободному номеру.

– Кого хочешь, Гриша?

Я вздохнул и потянулся за сигаретой, посмотрел на пачку, сунул обратно в карман.

– Роза, а давай с тобой, что ли? Поработаешь для меня сегодня?

Мамаша отпустила мою руку и разразилась писклявым хохотом:

– Опасные шуточки, малыш.

– Не шуточки вовсе. Что, я недостаточно хорош для тебя?

Чистые простыни на постели в номере пахли лавандой. Через открытое окно еще не выветрился оставленный одной из Розиных девчонок – какой, я не мог припомнить – запах французского мыла. Тонкий, почти настоящий.

– Ну, решил, кого тебе? – поторопила Роза.

– Давай сама, Розочка, – улыбнулся я и опустился в кресло напротив окна.

Мамаша начала сердиться:

– Посидишь в одиночестве, значит?

– Умница. Стукни мне, когда Дугин будет выходить. Провожу его до дома.

– Чего это ты с ним нянчишься?

– Какой-то он странный сегодня. Что ты ему там оставила, в верхнем ящике?

– Обычную дозу, – пожала плечами мамаша. – Ладно, я пошла, если ты ничего не хочешь, – она сделала несколько шагов и обернулась: – Какие-то вы оба странные сегодня.

Я погасил свет и, запрокинув голову на спинку кресла, уставился в окно. Грязная улица, как и весь этот квартал, спала, тонула в темноте, без фонарей, без света в доме напротив. Где-то тихо скулила собака, ветер гудел в мусорных баках, а за стенкой громко, от души стонали двое. Женский голос я узнал – одна из моих привычных подружек. Занята, значит. Впрочем, не важно – я никого не хотел сейчас.

В душе творилось неладное. Необходимо было немедленно все обдумать, прийти к определенным выводам, невозможно вот так дальше блуждать впотьмах. Почему тяжкий ком стоит в груди, неотвязно следуют мысли одна другой горше? Я никак не мог найти конец этого клубка, чтобы распутать, понять, как началось это, как это прекратить.

Встал, прошелся по комнате. Может, правда, взять шлюху, забыться ненадолго? Нет, все равно не выйдет: стянулось все, закрылись живительные токи, не чувствую собственных рук, не то что…

Вчера я нашел Анину сережку, закатившуюся под диван, долго потом вертел между пальцами серебряные колечки. Когда-то Аня искала ее, даже обиделась на мое предложение не мучиться, а купить новые. Ну в самом деле, дешевка ведь! Теперь я жалел, что они недостаточно дорогие, чтобы стать хорошим поводом увидеть ее. Я не собирался больше встречаться с Анной – хватит, нужно иметь гордость, в конце концов. Но только… А вдруг что-то еще можно изменить, а я просижу так, бессмысленно, в борделе, до самой ее свадьбы, и это же все, конец.

Боже, зачем ей понадобилось выходить замуж? Ведь они с Богомоловым недолго вместе, нельзя же просто взять и выйти замуж за малознакомого человека! Как вообще можно решиться на свадьбу за такой короткий срок? Кому в наше время нужна свадьба, зачем? Ну хорошо, она девочка, ей хочется поиграть в нарядное платье, подружек невесты, свадебный букет. Неужели только поэтому?