скачать книгу бесплатно
– Охрана, оставьте нас, – в итоге бросил он, и солдаты повиновались.
Док отстегнул Первого от кресла и потянулся к столику за пластиковым стаканом. В стакане была вода.
Первый качнул головой. Тогда Толь, совершенно не опасаясь поворачиваться к нему спиной, ушёл вглубь кабинета. Первый встал и прошёлся по комнате, вдоль застеклённых шкафов с инструментам и аппаратами. Рядом не было солдат. Вообще никого не было, но Первый знал, что везде понатыканы камеры, и картинка передаётся на пульт охраны.
Толь вернулся с двумя кружками горячего чая с лимоном. Он устроился в мягком кресле на углу металлического стола, предназначенного явно не для посиделок. Над его плечами навис некий сложный коленчатый аппарат, будто бы защищая дока и угрожая Первому своими стальными захватами. Толь снизу-вверх, выжидающе, как-то очень беззащитно смотрел на него, приглашая за стол. И тот, сделав пару шагов, опустился в кресло напротив.
– О чём ты хотел поговорить? – мягко спросил док, помешивая ложкой чай и заглядывая в глаза Первому.
Медленно, подчёркнуто неуверенно тот потянулся к кружке, подул на кипяток. Скромно отхлебнув чаю под пристальным взглядом дока, он поставил кружку на стол и поднял глаза. Его взгляд изменился. Он смотрел на Толя испытующе.
– Знаете, каково это? – начал Первый с тонкой улыбкой. – Чувствовать, как по венам бежит обжигающее тепло, а потом отключаться и вновь приходить в себя уже другим человеком? Вроде бы помнить, что оставил что-то позади, но испытывать только ярость и безграничную силу…
Док смотрел на него удивлённо, но и с признаками тихого восхищения. Он изучал его мимику, кажется, размышляя, на какой стадии сейчас эксперимент, и можно ли отнести этот всплеск умственной активности к самостоятельному развитию Первого. А тот всё говорил:
– …Ощущать всепоглощающую мощь, слышать, как кровь стучит в висках, и трещат натянутые жилы. Сгорать в урагане действия, пока не опустошишь себя и не свалишься на пол без сил… Вам не хотелось испытать это самому? Ну хотя бы на час? Или хоть на десять минут? Узнать, чем же на самом деле так прекрасен ваш Препарат?
Толь слушал, неотрывно глядя на Первого. Может, парню это только казалось, но, возможно, док и правда начал впадать в какой-то мистический транс, синхронизируясь с Первым, переходя с ним на одну волну – волну отчаяния, горькой обречённости и крайнего, безудержного любопытства.
– Н-нет… – всё же выдавил из себя он. – Я знаю психохимический принцип… Мне достаточно наблюдений… И нужно много попыток, тщательно контролируемых извне, чтобы это наконец заработало.
Первый улыбнулся. Надменно, как бы говоря: «Да что вы, док? И кого вы пытаетесь убедить?» А вслух он сказал:
– Да, но разве вам никогда не хотелось узнать, какой скрытый талант у вас? Может, это что-то изящное, как у Пятого. Или сложное и опасное, как у Седьмого. А может… Док, вы такой властный и бесстрашный… Может быть… Это что-то такое же, как у меня?
Тут док словно очнулся.
– Ну хватит, мальчик. Нас как раз ждёт финальный этап. Пойдём. Нам так много ещё нужно сделать…
Он начал подниматься из-за стола, но Первый вдруг схватил его за руку. Сжал запястье Толя и слегка потянул его вниз, чтобы тот снова сел.
Док нахмурился, но опустился на стул. А Первый продолжал:
– Ваша жена, док… Она любит сильных парней. На сколько она моложе вас? Лет на двадцать? Вы ведь знаете, док, как она любит сильных парней…
По лицу Толя пробежала судорога. Он задавил её, вновь попытавшись подняться. Но Первый крепко держал его, не выпуская кисть. Впрочем, это становилось опасным. Сюда могла ворваться охрана. И Первый руку убрал. Вместо этого он печально глянул доку в глаза.
– Простите, Толь. Я не хотел вас обидеть. Мне жаль, что всё… так. Но вы – удивительный человек. Вы же понимаете, я не стал бы церемониться с обычным. Анатолий Евгеньевич… Я давно убил бы вас, и всё бы развалилось. Меня бы застрелили, но… И руководитель был бы мёртв, и тогда проекту конец. Но я… Я никогда этого не сделаю. Вы же знаете. Я просто хочу с вами поговорить. Хочу поделится… ощущениями. Ведь для вас так много значит этот эксперимент… Вы сделали из меня настоящего человека. Так позвольте мне этим поделиться, пока… пока я… Ну не знаю… Опять не стал кем-то другим.
И Анатолий Евгеньевич судорожно вздохнул. Минуту он сидел неподвижно, болезненно поджав губы и впившись глазами в Первого. А тот тоже замер и весь подобрался, подумав: «Что, если всё сорвётся? Что, если док отпрянет и позовёт охрану?»
Но Толь не отпрянул. Он грустно улыбнулся и, не отводя взгляд, потянулся куда-то вбок. На столе чудесным образом появились две маленькие хрустальные стопки. В них полилась ароматная тёмная жидкость.
– Здо?рово, док… – промурлыкал Первый. – Я никогда не причиню вам зла. Вы – мой создатель… Наоборот, я буду вам помогать. Вот только… Здесь везде эти подлые камеры…
***
Ханни вернулась под вечер. Усталая и злая, ведь ей пришлось долго бодаться со старшим егерем заповедника. Егерю, видите ли, не нравилось соседство с военной базой, и он грозился «жалобами в контролирующие инстанции». Вообще, утрясением всех этих дел должен был заниматься юрист… Но, вот незадача, на базе как-то резко стал сокращаться штат. Ну а чего не сделаешь ради милого Толя? И было бы очень жаль, если бы его чудесным опытам вдруг настал конец. Ведь у них с Толем были кое-какие планы. Так что очень некстати пришлась бы помеха извне. Им нужна была полная изоляция и тишина. А потом уже будет неважно. Уже всё равно. Главное, чтобы сейчас к ним никто не лез.
Ещё не подъехав к высоким железным воротам, Ханни поняла, что что-то не так. Ворота были закрыты, но прожекторы над ними не горели. На базе было непривычно тихо и темно. Никто не возился с техникой во дворе, не слышалось голосов… даже лая собак.
Заглушив двигатель, Ханни цапнула с пассажирского сиденья винтовку.
– За мной! – приказала она двойке солдат, вылезших с заднего сиденья (один из них расторопно открыл перед Ханни дверь машины).
Собственно, ей уже всё было ясно. Никто не отпер ворота в ответ на её сигнал, никто на неё не нацелил оружие с вышки. Всё было глухо. База чернела перед ней безмолвным пустырём. Ханни вдруг развернулась, выстрелив от бедра и скосив очередью солдат.
Один из них был ещё жив и тихонько стонал, схватившись за живот. Ханни милосердно добила его. Весело хмыкнув, она закинула винтовку за плечо и открыто, совсем не таясь, шагнула к дверке в воротах, отпиравшейся электронным ключом.
Ханни шла по вымершей базе, всё больше поражаясь и восхищаясь. Вот дежурный повис на крыльце, одной рукой уцепившись за перила, а другой до сих пор сжимая автомат. Вон вдалеке – бесформенная куча на посадочной площадке вертолёта (кстати, вертолёт-то на месте, что радует). И в тюремном крыле все мертвы. Охранники – кто застрелен, а кто просто забит. Ну а бедный Седьмой задушен. Голова свесилась с матраса, являя взору посиневшее лицо.
Лаборант распростёрся в луже крови, у него какой-то смятый блин вместо головы. На входе в научный отдел ещё много таких – понятно, что их убивали голыми руками, а до оружия добрались уже потом. И когда обошли всю базу, вновь вернулись сюда. Об этом говорят кровавые следы на полу с таким знакомым рисунком подошвы. Хотя, в общем-то, здесь много следов – каких-то бороздок, мазков, признаков борьбы и того, что по полу кого-то волокли. Но Ханни не хватает винтовку. Она тихо, по-кошачьи крадётся к сердцу научного крыла.
Её встретил Первый. Просто стоял в дверях и смотрел на неё из-под чёлки спутанных светлых волос – такой крепкий, высокий и приятно рельефный, возвышающийся над ней аж на голову. Ханни шагнула вперёд, подошла вплотную и глянула на него снизу-вверх. Потянула носом, вдыхая смесь ароматов.
– Люблю запах смерти… – промурлыкала она, заглядывая в глаза Первому, и вновь принюхалась. – М-м-м… Коньяк и его парфюм… Чем вы, мальчики, занимались тут без меня?
Первый молчал. Ни одна чёрточки не дрогнула на его лице, и Ханни уже решила, что он снова в трансе.
– Эй… – дотронувшись до его груди, она дразняще провела по ней ноготком, коснувшись соска.
Потом подумала: «Странно. Он почти не забрызган кровью…», и отдёрнула руку – Первый вдруг ухмыльнулся.
– А где Толь?.. – хрипло спросила Ханни. – Это так неожиданно… Я люблю сюрпризы… Но не думала, что уже…
Взгляд Первого оставался холодным. Он слегка дёрнул головой, предлагая следовать за ним. И Ханни кольнула мысль, уж не нервный ли это тик. Первый развернулся, шагнув вглубь кабинета. Ханни пошла следом, только сейчас заметив, что и здесь почему-то приглушен свет.
Толь сидел в кресле для подопытных. Его горло было перерезано. Вместо глаз – два кровавых студенистых пятна, всё лицо исполосовано и залито багровыми струями. Халат распахнут, как и пиджак вместе с тонкой дорогой рубашкой. Пояс брюк слегка оттянут вниз. Одежда, пропитанная кровью, стала густо-красной. На колени Толю выпали кольца кишок, от которых, казалось, все ещё поднимался пар.
Ханни задрожала. Потом взвизгнула, зажав рот рукой. Минуту она стояла так – трясясь и глядя на Толя. Затем как-то деревянно, чуть ли не со скрипом повернулась, уставившись на Первого.
– Т-ты… это сделал? – прорычала она.
Её губы прыгали. Лицо просто перекосило. Из глаз брызнули злые слёзы.
– Нет, – спокойно ответил Первый, равнодушно созерцая чудовищную маску ярости и отчаяния. – Можешь проверить камеры. Просто… Его скрытым талантом тоже оказалась смерть…
Первый покосился куда-то, и Ханни повела взглядом вслед. На столе лежало два шприца. Два пустых шприца с капельками крови, застывшими на иглах.
– …Ты не удивлялась, как такой интеллигентный человек мог восхищаться смертью? М-м-м? Никогда не думала, почему он так заворожённо смотрел на то, что творили мы? Одно дело ты, Ханни. В тебе это есть. Извращённый садизм и немножечко мазохизма, но… В Толе был какой-то другой – болезненный интерес. Мучительное желание узнать… И он его удовлетворил. Только его главным шедевром стала его собственная смерть.
Ханни снова взвизгнула. Её кулак взлетел вверх, целя Первому в кадык. И раньше она смогла бы его достать. Раньше. Но не теперь. Теперь Первый «слился». Он был «завершён».
Кости Ханни хрустнули – Первый смял её кисть, превратив в кровавую кашу. Ханни стиснула зубы, издав низкий досадливый рык. Она не заметила боли, тут же врезавшись ему ногой в пах.
Такого Первый не ожидал. Он согнулся пополам, зашипев. Но ему пришлось тут же опомниться, ведь сверху уже часто сыпались рубящие удары, и надо было уворачиваться от них. Левая рука Ханни оставалась цела, и она вполне могла раздробить Первому позвоночник.
Он спружинился, отвечая на новый выпад. Боль ушла. Всё заполнилось звонкой яростью, а перед глазами струились разноцветные вихри света – азбука новых, резких, обострённых до предела чувств. Первый закружил Ханни в мрачном, но отчаянно красивом танце – танце смерти. И он чуть ли не впервые в жизни не знал, чья возьмёт.
Глава 2. Ханни
Первый сидел на полу, привалившись спиной к стене, за которой остывало тело доктора Толя. Голова Первого свесилась вперёд, и вязкие красные капли срывались со спутанной чёлки, упавшей ему на глаза. Казалось, его грудь не вздымается, он мёртв.
У стены напротив сгорбилась Ханни. Стояла на коленях, даже толком не сумев сползти на пол. Одну руку она прижимала к левому боку, другая безвольно болталась вдоль тела, и пальцы на ней торчали под неестественным углом, сломанные в нескольких местах. Кровь стекала из разбитого лба, заливая подбородок. Один глаз заплыл, превратившись в сплошной вздутый бугор. И дышала она с трудом. Из груди с каждым вдохом вырывались тихие хрип и хруст: рёбра были раздроблены.
– М-м-м… – тихо застонала она, и стон перешёл в шипение боли.
Первый медленно поднял голову. Он тоже едва дышал, его майка была пропитана кровью, пугающе промятая внутрь в нескольких местах. Переломы уже начали распухать, а ссадины пылали огнём.
– Д-да… – сквозь одышку вдруг просипела Ханни. – Так тебе и… Чёрт… Ничья!..
И тут коридоры погибшей исследовательской базы огласил резкий топот ног. Сумрак прошили упругие нити света. В кабинет, ставший склепом Толю, ворвались люди с оружием, в мощной меха-броне, пригвоздив к месту Первого и Ханни лучами подствольных фонарей.
– Руки за голову! Встать! – лязгнул голос, усиленный динамиком шлема.
Первый ещё попытался подняться, но Ханни так и осталась стоять на коленях, роняя вокруг капли крови из разбитого рта. К ним подбежало по двое солдат. Зажав Ханни и Первого между своими армированными телами, они вздёрнули их на ноги и куда-то поволокли.
***
– Я любила его… – прошептала Ханни, лёжа в темноте на полу тряского фургона, из последних сил отставляя подальше от себя повреждённые кисти, скованные наручниками.
– Я тоже, – буркнул Первый, скорчившись на холодном металле и уже не пытаясь сесть. – Ну, то есть… Он всем нам был вроде отца…
Первый замолк, чувствуя жар на щеках. Ханни с невыразимой горечью прохрипела над ухом:
– Знаю… Мне, наверное, тоже… Как ты мог?!
Сухой проволочный ком встал у Первого поперёк горла. С болью сглотнув, он всё же произнёс:
– Это не я. Он сам.
В темноте раздался её горестный всхлип:
– Сволочь. Ты это всё. Не будь тебя там…
– Нет. Может быть, не так рано, но… А тогда – либо я, либо он.
Теперь Ханни зашлась хриплым смехом, и у Первого от этого звука будто что-то разорвалось в груди. Он раньше и не знал, что бывают ещё какие-то чувства, кроме ярости и жажды выжить.
– Ханни…
Но она перебила его, прерываясь от боли:
– Т-тогда? Х-ха! Ну да… теперь-то мы… в полной жопе. И не знаю вот… кого благодарить. Может, Толя?
Её каркающий хохот скатился в рыдания. И Первого вновь, как на базе, захлестнул всепоглощающий страх. Слепой первобытный ужас, проникающий в каждый закоулок сознания, сжимающий ледяными клеммами виски, мелкими влажными присосками бегущий по спине, животу. «Ханни плачет? Такое возможно?» Это никак не укладывалось в его голове. Он как будто опять вернулся в свою камеру – с голубоватым светом, сочащимся сквозь прутья решётки, с тихим воем угасающего Седьмого. Первый не осознавал, что убил его, хоть больше и не был в трансе. Если он это и сделал, то из жалости, чтобы пресечь мучения. Ведь Седьмой всё равно уже был мёртв. То, что от него осталось, горело в бреду агонии. «Интересно, солдаты забрали бы его? Нет… Наверное, поступили бы также, понимая, что ему конец».
Первый вспомнил подошвы ботинок. Ноги какого-то трупа, стопы которого так неуклюже вывернулись вбок, а брюки задрались, открыв щиколотки со сползшими носками. Он зацепил их взглядом, брошенным из-под криво накинутого на голову мешка. И теперь ещё острее почувствовал смесь запахов крови и хлорки. Отчётливее ощутил, как давят на его запястья браслеты.
Металлический запах крови – его крови и крови Ханни – наполняющий тьму фургона. Пробивающийся сквозь плотную ткань чёрного мешка… Он ничуть не удивился внезапно обретённому знанию о том, как устроены замки наручников. И что застёгнуты они на нём неправильно: руки не завёрнуты за спину, а сцеплены впереди. Да и вообще, пожалуй, он мог бы разорвать стальную цепочку. Но… Рядом плакала Ханни. Ханни, от которой в её нормальном состоянии не дождёшься и слезинки… А вокруг сочилась запахами тьма. Запахом крови. Его и её… Всё это просто сводило с ума. В голове у Первого словно сорвало стоп-кран, отбросив его на много месяцев назад. А может, и на много лет.
– Ханни… – слабо позвал он, заметив в своём голосе дрожь. – Я не хотел… Ну… Мне правда жаль…
Её всхлипы вроде стали потише, но он точно сказать не сумел бы. А вскоре и тряска утихла: машина остановилась. Послышался топот ног, усиленный весом брони. Двери лязгнули, разъехавшись в стороны.
Мешок с головы сорвали. Ханни и Первого под руки выволокли из кузова. Потащили по ночному двору со слепящими пятнами света от прожекторов на снайперских вышках. Дальше – длинные коридоры, подсвеченные галогеном, их бессчётные повороты и двери с кодовыми замками. Первого вели впереди, и он всё пытался оглянуться на Ханни. Но видел лишь фигуры в броне, получая от них злые тычки.
Белая комната, режуще яркий свет хирургических ламп. В руку снова входит игла. Первый мог бы запросто справиться с людьми в белых халатах, если бы… если бы только… Его тело благодарно обмякло. Сознание покорно нырнуло в волны уютного сна.
***
Очнулся он в палате без окон, с мягким освещением, льющимся непонятно откуда, прикованный к медицинской койке эластичными белыми ремнями. Хотел позвать Ханни, но из горла вырывался пока только хрип. Да и куда там Ханни? Палата с койкой была явно на одного. И Первый вообще сомневался, что бывают женско-мужские палаты.
Через пару часов появился персонал. Именно персонал, без приставки «мед-». Молодые крепкие парни заходили в комнату попеременно: проверяли какие-то показания на мониторах, к которым тянулись провода от датчиков на теле Первого, даже щупали ему лоб и считали пульс. А из-под манжет их белых халатов выглядывала военная форма. И Первый решил не рыпаться. Тем более что он был отлично знаком с ремнями, которые только сильнее затягиваются от движений. Стоило пока присмотреться, понять обстановку. А уж потом думать, как быть.
Позже в комнату вошёл человек, всем своим видом и манерами напоминающий Толя. Откуда-то рядом с койкой появился металлический стул с виниловыми мягкими вставками, и мужчина на него опустился. То он чётко проявлялся в поле зрения Первого, а то словно отдалялся, размываясь, втягиваясь в зыбкую воронку желтоватой мути. И Первый решил, что он, видимо, ещё не вполне контролирует своё сознание. Человек придвинулся ближе, но когда Первый невольно рванулся приподняться, тот категоричным жестом приказал ему лежать. Он же и начал разговор.
– Как вы себя чувствуете? Приемлемо?
– Да… – тихо прохрипел парень, повернув голову к визитёру, но уже не пытаясь оторвать затылок от подголовника. – Только немного…
– Это пройдёт, – перебил его человек, будто бы и без слов хорошо зная все его ощущения. – За неимением лучшего, позвольте обращаться к вам по прозвищу. Вы ведь Первый?
– Да, – вновь согласился тот. – Где я?
– Это не важно. Я только пришёл убедиться, что вы на самом деле способны связно мыслить. Признаться, сначала я сомневался… Но я доволен услышанным. Браво. Позже вас посетят юристы. Ответите на пару вопросов.
Тон говорившего был беспрекословно командным, хоть, пожалуй, слегка смягчённым. И Первый решил ничего ему больше не отвечать. Но мужчина быстро ушёл, на прощание притворно улыбнувшись.
Первый стискивал зубы до хруста, сжимал кулаки, но поделать ничего не мог. Он опять попал в ловушку неведения. Оставалось лишь тихо лежать, позволяя военным санитарам ставить ему какие-то капельницы, подсоединять трубки к катетерам и менять на нём больничную одежду. А вскоре к нему и правда явились обещанные юристы.
Пара людей с портфелями, снова мужчины. Один из них молча уселся на композитный стул, доставая из кейса и передавая второму бумаги. Тот, сверяясь с ними, стал задавать Первому вопросы. О том, действительно ли Первый не помнит, кто? он, и что? было до того, как он начал осознавать себя как личность. И о том, что же именно произошло во время попытки побега Первого и «других номеров».
Первый отвечал очень сдержанно, подолгу молчал, вынуждая юристов кудряво развивать свои вопросы, но в итоге сводя всё к односложному «да-нет». Хоть юристы особо не зверствовали, а, казалось, наоборот старались ему помочь. Нарисовать для Первого безобидную картину случившегося. И по ходу разговора у них вышло, что бунт подопытных начался спонтанно. Первый убил дока Толя в результате самообороны, а с охранниками и лаборантами разделались ещё до него героически павшие в бою Второй, Третий и Шестой.
Вообще, Первый сомневался, что «юристы» не знают всей правды. Или что среди оплетающих его проводов не найдётся тех, что ведут к детектору лжи. Но ему было плевать. Он не чувствовал абсолютно ничего. Не осталось ни ярости, ни страха, ни будоражащего чувства опасности. Все ощущения слились в серый кисель бесстрастия и умиротворения. Первый подозревал, что это – результат действия каких-то препаратов, струящихся по трубкам в его вены. Но он не волновался. Чёрт, да как он мог волноваться фактически под навязанным кайфом?! Да ещё когда эти двое вовсе не вели допрос, а намеренно выгораживали Первого, насильственно сводя все его действия к самообороне.
В итоге ему под нос сунули какие-то бумажки на планшете с зажимом. Предложили ознакомиться с записанными с его слов показаниями. С удивлением Первый обнаружил, что разбирает слова, накарябанные ручкой, а также отпечатанные тонером. Но не все. Он осознал, что умеет читать, хоть на базе Толя, кажется, не прочёл ни строчки, а вечно валялся на грязном матрасе. И тут он понял, что всё-таки злится. Злится из-за того, что над ним издеваются, целенаправленно, пусть и в его пользу, но вынуждая лгать. Да ещё и заставляют делать то, чего он никогда не делал – писать на бумаге!
«Ну да чёрт с ним…» За неимением настоящего имени он накарябал в графе для подписи свою кличку, лишь слегка удивившись тому, что справился и с этим заданием. А ещё он-таки натянул державшие его руки ремни. Совсем чуть-чуть, чтобы приподняться, и вроде бы не выказав угрозы мужчине, поднёсшему планшет к его кисти. Но и этого оказалось достаточно, чтобы понять: «Никаких хитрых технологий нет. Ремни можно просто порвать».
Потом его принялись расспрашивать «о действиях майора Ханны Левенштейн», которая, «согласно показаниям», всего лишь «пыталась остановить побег подопытных в связи со своими должностными обязанностями», в процессе чего «нанесла Первому незначительные физические повреждения» (то есть наградила его парой переломов). Убийство её подчинённых, опять-таки, списали на многострадальных Третьего, Второго и Шестого (хоть к тому времени их трупы давно покоились замороженными в морге).
Первый заверил юристов, что не имеет никаких претензий к действиям майора, то ли радуясь, то ли поражаясь всему, включая какую-то лёгкую нелепость открывшегося ему имени Ханни. Затем ему сунули на подпись очередную кипу бумаг и наконец оставили в покое.
Когда «юристы» ушли, Первый ещё долго лежал, глядя в потолок: размышляя о том, что за всё время этого липового допроса ему так и не сказали, где он находится. Не зачитали никаких обвинений или не предложили компенсаций. Не разъяснили его статуса и прав. Вообще так и не открыли тайну, кто? он… Будь Первый знаком с законами каких-то государств, мог бы ещё поспорить, имеет ли какую-то силу его подпись на тех листках. «Юристы» только сыпали мягкими вопросами, склоняя Первого в заранее продуманное русло. А он и не сопротивлялся. То ли и правда решил, что ему это всё на пользу, то ли уже не справлялся с действием седативных препаратов. Но эти мысли тревожили его всё меньше и меньше. Вскоре он вновь задремал.
***
