Объект

скачать книгу бесплатно

Объект
Елена Григорьева

Первый приходит в себя за решёткой. Он – парень без имени и прошлого, с кличкой по рангу выживаемости. Вокруг такие же подопытные, как он. Их вводят в медикаментозный транс, сшибая в схватке за жизнь. Медленно возвращаются воспоминания. Вопреки ужасу и отвращению, Первый пытается спастись. Но всё идёт не по плану. Он попадает в одну связку с настоящими профи. Это спецы в областях, к которым вышестоящая сила питает живой интерес. Вскоре им предстоит применить свои особые навыки. Первый стремится к свободе. Его тюремщики жаждут заполучить некий артефакт. Можно ли противостоять силам совершенно иного порядка? Спасётся ли Первый? Узнает ли, кто он такой и что такое Объект? Сможет ли прорваться на волю сквозь препятствия, созданные нечеловеческим разумом?

Елена Григорьева

Объект

Глава 1. Первый

Первый был в своей камере – растянулся на жёстком матрасе, но так и не смог сомкнуть глаз. Ни шороха, ни звука не доносилось из полутьмы, только в клетке напротив тихо бредил Седьмой. Они остались вдвоём, а скоро, Первый знал это, он будет совсем один.

Он не помнил своего имени, не представлял, сколько ему лет, не знал ничего, кроме этих стен, на которые сквозь решётки ложились тусклые голубоватые блики. Под ногами был пыльный пол, иногда закапанный кровью и истоптанный десятками ботинок – высоких, на ребристой подошве, которая так больно врезается в поясницу, в живот и в спину… Но он научился правильно себя вести. В общем-то, он всегда это умел, даже когда ещё не догадывался о том, кто он. Вернее, о том, кого из него хотят сделать.

Сначала их было двадцать. Двадцать молодых парней – тощих, забитых, запуганных, брошенных в эти камеры, где пахло кровью и хлором. Иногда их водили в санчасть и мыли под ледяными струями воды, а затем – обратно в тюрьму, где кормили какой-то безвкусной, но очень питательной смесью. А раз или два в неделю (время Первый вскоре научился считать) их выдёргивали из-за решёток. Орущих, плачущих, упирающихся их волокли в лабораторию. Собственно, даже не в лабораторию, а в анфиладу сообщающихся кабинетов, где всем заправлял доктор Толь.

Там их пристёгивали к креслам и смазывали сгиб локтя спиртом, чтобы вогнать в него стальную иглу. Ничего особенного, просто немного больно. Затем док отступал назад и ждал, пока Первого (или любого другого из «мальчиков») не скрутят страшные спазмы, унося их куда-то в вихре жёлто-зелёной мути. Всё в голове вертелось, и Первый проваливался в ничто. А потом вновь оказывался в своей камере, по соседству с другими такими же – ворочающимися, стонущими, тяжело приходящими в себя «пациентами».

Поначалу в памяти Первого не откладывалось ничего. Разрывалась цепочка событий. Первый не знал, что он делал или что делали с ним, когда он находился под действием Препарата. Как не знали и остальные «мальчики». Но то был лишь начальный этап, как потом объяснил ему док. В этот период сознание раздроблено. То, что из него вытаскивают, живёт само по себе, не имея никакого отношения к личности подопытного. Это как бы новая личность. Она действует независимо от основной и содержит в себе только то, что в неё систематически вдалбливают и что вытягивают. А вытягивали здесь из «мальчиков» скрытые таланты.

Для них это были абсолютно новые умения, о которых в своём обычном состоянии никто из них не подозревал. Хотя, собственно, тогда из их двадцатки никто вообще ни о чём не подозревал, потому что ничего не помнил. Даже ходила мысль, что их всех создали искусственно.

Насчёт этого Толь сказал: «Чушь! Просто шок в сочетании с психологической обработкой. Ничего сложного». А вот таланты у них были и правда уникальными. Раньше ни в ком из «мальчиков» не было никаких предпосылок. Например, неуклюжий, грубый и вообще какой-то дурной Пятый вдруг оказался потрясающим художником. Он создавал орнамент поразительной красоты на огромных площадях, хоть нигде этому не учился и даже не знал значения слова «орнамент».

Вначале Пятый работал где-то в закрытых помещениях. Потом доку Толю взбрело в голову, что «экземпляр не опасен и нуждается в социальном поощрении». Вскоре Пятый свободно ползал по стремянкам в коридорах тюрьмы, покрывая её стены узорами.

Потом Пятый исчез. Может, его действительно, как говорил Толь, приспособили под разработку нового военного камуфляжа. А может, и нет. Может, просто избавились от него, как от многих других «ненужных». Или что-то пошло не так, как было с несчастным Седьмым.

Тоже простой, нескладный, но очень милый парень, который поначалу и двух слов-то связать не мог, под действием Препарата научился просто самозабвенно врать, придумывая совершенно удивительные ситуации и байки. Оставалось лишь поражаться тому, откуда у него взялся такой шикарный словарный запас, а ещё – знание специфических областей вроде симптомов болезней. Пару раз ему даже удавалось убедить охрану снять с него наручники и выпустить из камеры. Он, наверное, мог бы сбежать, но вот только всегда возвращался.

Иногда Седьмой натыкался на доктора Толя, и тот вразумлял его, провожая обратно в камеру, а иногда и попросту на сообразительного охранника, и тот вталкивал его за решётку пинками. Но иногда… иногда Седьмой погружался в какой-то глубокий транс. И отнюдь не бредовый, а сложный, содержащий серьёзные размышления. В результате он приходил к выводу, что всё бессмысленно, и, очнувшись от ступора, сам плёлся назад в свою камеру.

Теперь Седьмой пребывал в трансе постоянно – его размышления стали потоком сплошного бреда, текущего из слюнявого рта. Его бедная голова с колтуном каштаново-рыжих волос перекатывалась по матрасу, порой свешиваясь вниз и ударяясь об пол.

Почему док от него не избавился? До последнего надеялся, что сможет вернуть его в адекватное состояние? Верил, что сломался не сам Седьмой, а какая-то ошибка закралась в финальную смесь Препарата? И вместо «слияния сознательного и бессознательного» приключилась психическая катастрофа, которую ещё можно исправить? Но Седьмой медленно умирал, и надежды дока таяли на глазах. Нет, почему Толь от него не избавился, как от остальных «неудачных»?

Далеко не у всех подопытных скрытые таланты были качеством положительным и вообще как таковыми талантами. К ним, например, сложно было отнести самозабвенное выдавливание прыщей, сковыривание нарывов, выщипывание бровей и ресниц, а то и поедание фекалий. От таких «мальчиков» сразу избавлялись. На их место приходили другие, занимая очередь в хвосте длинной вереницы «пациентов». Так, собственно, Первый и стал Первым, а Седьмой – Седьмым, и была между ними цепочка промежуточных номеров, ранжированных по силе умений.

У Первого был особый талант. Талант убивать. И об этом он узнал, когда к нему начали возвращаться воспоминания. Он видел во сне, как ломаются кости, раскалываются черепа, глаза вываливаются из орбит, а чьи-то напряжённые руки бьют, душат и вырывают жилы. Его руки. Руки Первого, налившиеся силой, покрывшиеся рельефом мускулов и узором вен.

Поначалу он думал, что это просто сны. Потом – что результат какой-то сложной симуляции с применением галлюциногенов. Что образы крутятся в его голове, пока он сидит, прикованный к креслу ремнями, под действием Препарата и взгляда безжалостного дока Толя.

Но он ошибался. Вскоре он всё понял. Его тело ныло, покрываясь ссадинами и синяками, а воспоминания становились всё чётче, посещая его уже не во сне, а наяву.

Вот Первый стоит перед дверью со скованными за спиною руками. Его грудь часто вздымается, а ноздри трепещут от ярости и предвкушения. Щелчок – и запястья свободны. Дверь открывается, и Первого вталкивают в комнату.

Там полно людей. Люди грязные, краснолицые, вонючие, их лица заросли клочковатой бородой. Но Первый совсем не уверен, что там только мужчины. Они просто лежат на полу, обхватив голову руками, или сидят, покачиваясь и злобно глядя на Первого.

Он делает шаг вперёд. Кто-то грозно поднимается ему навстречу. Хруст дробящихся костей – и человек падает, начисто лишившись лица… Удары, тяжёлое дыхание, крики… К концу комната завалена трупами и пропитана резкой вонью крови и испражнений. Посреди всего стоит Первый. Его грудь раздувается уже не так сильно, а тело измазано кровью, но кровь не его. Ткань разодранной майки промокла и липнет к телу. Первый смотрит в глазок камеры под потолком, ничего не понимая.

Комнату открывают, в неё входит сам Толь. Он шагает к Первому, светит ему фонариком в зрачки, считает пульс. А потом бесстрашно и звонко хлопает его по плечу.

– Молодец, Первый! Хороший мальчик!

Сзади опасливо мнутся тюремщики. Сейчас они очень боятся Первого и не станут его обижать. Это потом они могут бить его и всячески измываться над ним, поливая ледяным душем и заталкивая обратно в камеру… Вскоре Толь это прекратит. Вскоре му?ки Первого кончатся, но пока… Пока это зачем-то нужно. Как нужны и эти побоища, которые потом вспомнит Первый.

– Анатолий Евгеньевич, к вам можно? – раздаётся за дверью дурашливый женский голос. – Ого… Толь… Какая красота!

Маленькая черноволосая женщина сверлит Первого взглядом смеющихся голубых глаз.

– Ну чего тебе, Ханни? – в тон ей отвечает Толь, нисколько не опасаясь поворачиваться к Первому спиной.

И он вовсе не огорчён, что с подачи Ханни никто к нему больше не обращается по полному имени. Теперь все его зовут Толем. Господин Толь, доктор Толь или просто Толь в разговорах между собой. Неотразимому Толю лет пятьдесят, и он излучает какой-то несминаемый авторитет, стопроцентное чувство превосходства и уверенности в себе. Его слушаются все – и солдаты, и самые буйные «мальчики».

А вот Ханни здесь называют «товарищ командир». Это жена Толя. И Первый пока не узнал её настоящего имени. «Может, Ханна? – думает он. – Или Ханни – просто ласковое прозвище?» Это её ботинок чаще всего врезается под рёбра Первому и остальным «мальчикам».

Ханни тоже его не боится. Перешагивая через кучу тел, она подходит вплотную и заглядывает ему в глаза. Ловит запах его дыхания. Или жадно втягивает носом вонь забрызгавшей его крови. Между ними всего пара сантиметров – её макушка с косым пробором едва не утыкается Первому в подбородок.

Он мог бы свернуть ей шею. Мог бы раздавить ей гортань и вырвать её наглый язык. Но это не так-то просто сделать, как кажется, в чём уже убеждались другие «мальчики». Да и Первый сейчас в прострации: чувствует на себе повелительный взгляд доктора Толя.

На него смотрит и Ханни. Её хитрые голубые глазки лучатся весельем, и две тонкие морщинки у рта изгибаются в хищной улыбке.

– М-м-м, какой чудесный экземпляр… – говорит она, вдруг поднимая руку и дотрагиваясь до его груди.

Её палец трассирует линию его ключиц, скользит по впадинке между грудными мышцами, идёт дальше. Аккуратно подпиленный ноготь надавливает на затвердевший сосок и спускается до ямки пупка.

– А так ли он хорош? Только… этих может сделать, или… Я проверю?

– Не надо, Ханни, – терпеливо отвечает Толь. – Ещё рано.

Он перехватывает её маленькую кисть, запачканную теперь кровью, и мягко оттягивает от Первого.

– Пойдём…

Толь обнимает Ханни и уводит её из комнаты. А Первого погоняет в душ слегка осмелевший конвой. Вскоре Первый уже лежит на матрасе, успокаиваясь и почти забывая всё. А ночью случается неожиданное. К нему в камеру приходит Ханни.

Первый просыпается от невесомого прикосновения. Он вскакивает, садясь на матрасе, и оказывается нос к носом с нею. Он растерянно смотрит в подсвеченное тусклым галогеном лицо, узнавая его.

Ханни не даёт ему раскрыть рта. Зажав его губы сильной прохладной ладонью, она толкает его на матрас и расстёгивает на себе китель. Под кителем ничего нет, и Первый (возможно, впервые) видит маленькую женскую грудь с острыми тёмными сосками. Он хочет оттолкнуть Ханни, хочет повалить её на пол и бить, бить, бить, превращая в кровавую кашу её вечно смеющееся лицо, но выходит нечто иное. Он чувствует что-то странное внизу живота, и, подмяв под себя Ханни, зачем-то сдирает с неё остатки одежды.

Запрокинув голову, Ханни тихонько хохочет, позволяя Первому делать с ней всё, что вздумается. И он тыкается в неё носом, ртом и другими частями тела, судорожно вдыхая её хорошо знакомый запах. От шорохов и стонов просыпаются подопытные в соседних камерах. Они видят всё сквозь прутья решётки. Но Ханни и Первому уже на это плевать – они конвульсивно сплетаются вместе под сиплые смешки, улюлюканье и свист.

***

Первый не знал, что подумал бы об этом Толь. Но охраны в ту ночь рядом не было, а какая уж вера словам других «мальчиков»? Но Первый подозревал, что док знал обо всём. А может, это была его идея?

Дальше всё шло по-прежнему. Опыты продолжались. Их оставалось семеро. И двое других стали почти такими же, как Первый.

Новые Второй и Третий тоже дрались. Только Второй – не голыми руками. Ему требовалось оружие или хотя бы подручные предметы. А Третий любил нападать исподтишка. К примеру, со спины, и док никогда об этом не узнал бы и отбраковал его, если б не случай. Как-то раз Третий прихворнул, и его всё-таки отвели в медчасть. Там он устроил настоящий судный день ни в чём не повинному медперсоналу.

Несмотря на садистские сдвиги в психике, Третий был доступен для общения. И Второй по ночам уговаривал их с Первым бежать, уже не особо рассчитывая на слабеющего Седьмого. Или на Шестого, который оказался спецом по взлому. Тот мог вылезти из любых наручников и открыть любую дверь, но его всё время держали в хитрой смирительной рубашке.

Первый ответил, что их, возможно, подслушивают. Наверняка в клетках есть микрофоны и скрытые камеры. Но не отказался участвовать, потому что ему было всё равно. Когда он осознал то, что делал под Препаратом, он страстно захотел или выбраться отсюда, или умереть. Но ему не дали разбить себе голову о прутья решётки.

Они со Вторым и Третьим договорились: если их вместе поведут в лабораторию, они вырвутся из ремней и убьют любого, кто встанет у них на пути. При этом Первый избегал конкретики, а вот Третий со Вторым хотели смерти Ханни и Толя. Они не особо верили, что смогут прорваться к свободе сквозь цепь вооружённых солдат, но решили отомстить за себя, а возможно, покончить и здесь со всем, убив дока.

«Мальчиков» иногда выводили из камер одновременно: когда сталкивали в драке друг с другом. Зачем – неизвестно. Может быть, из праздного любопытства. И док всегда останавливал их, чтобы не допустить увечий.

Однажды очередь выпала Третьему и Второму. Их вывели в коридор, а Первый вцепился в прутья решётки, не понимая, чего больше боится: что они не вернутся, или что ему никогда уже не увидеть Ханни и дока…

Потом к нему приходила Ханни. Рассказывала, что её тогда рядом не было, но ведь и Толю палец в рот не клади. Второй высвободился из ремней, едва ли чисто случайно затянутых не до конца. Создав суматоху, Второй дал бы время Третьему подготовиться, и тот пришёл бы на помощь, выскочив исподтишка. Доктор Толь был отличной мишенью: он как раз отвернулся к столику с ампулами и шприцами.

Второй схватил Толя, зажав сгибом локтя его шею и прикрывавшись им от охраны.

– Пропустите, или я убью его! – заорал он, взяв со столика какой-то шприц и приставив его к горлу Толя.

– Не стрелять!.. – прохрипел док, находя взглядом лица охранников.

А его рука юркнула в карман халата, где давно завалялась авторучка. Толь всадил её Второму в шею. От удара с ручки слетела заглушка. Стержень выдавило, и полая трубка послужила отличным дренажем. В воздух брызнула алая струя артериальной крови.

Хватка Второго ослабла. Всего на миг, ведь он был вынослив и натренирован терпеть боль. Но Толю хватило и этого, чтобы вывернуться и оттолкнул его. Ну а там Второго скрутили шустро подскочившие солдаты.

Третий успел отстегнуться, но Толь был уже тут как тут и вколол ему двойную дозу Препарата. К сожалению, организм Третьего оказался не готов к «слиянию». Тело его пошло судорогами, изо рта полилась пена.

Толь не любил ошибок. Целый час он бился над Третьим, подключив его к аппаратам и пытаясь возвратить к жизни. Но тщетно. Третий умер. И Второй истёк кровью, не дотянув до медчасти.

Толь был зол. А вот Ханни всё веселилась. «Ты наш самый сильный мальчик!» – приговаривала она, развлекаясь в камере с Первым под жалобный бред Седьмого и вздохи Шестого, связанного ремнями хитрой самозатягивающейся смирительной рубашки.

***

Вскоре умер Четвёртый – молчаливая гора мышц – поднимавший огромные тяжести, но утративший способность к мышлению. А Шестой начал шёпотом объяснял Первому, как выворачивать сустав большого пальца, чтобы высвободиться из наручников.

Наконец Первый решился. В следующий раз, когда за ним пришли и повели его по коридорам, он ухитрился вывихнуть сустав. Раздался хруст. Первый зашипел от боли, но вырвался и обрушился на охранников. Одному из них он пробил голову, и тот мешком осел на пол. Тут же лягнул другого, впечатав его в решётку. За прутьями взвизгнул Седьмой, глядя, как по ним течёт кровь вперемешку с мозгами.

Первый сорвал с трупа связку ключей. Чертыхаясь, он всё же ухитрился отпереть камеру. Но Седьмой так и не вышел наружу, жалобно поскуливая в углу. Тогда Первый рванулся к Шестому. Под скрежет зубов он с треском разодрал на Шестом ремни, вздёрнув его на ноги. Тот, шатаясь, поплёлся за Первым под вой аварийной сирены.

Им удалось дойти до третьих железных ворот. Шестой ловко орудовал ключами и подбирал коды безопасности, быстро отпирая двери. А Первый дрался с охраной, укладывая на пол трупы и отчаянно защищая Шестого. Ещё он всё удивлялся, почему солдаты не открывают огонь. Сам он пристрелил нескольких из отнятого у них оружия, но вот в «мальчиков» никто не стрелял. Видно, сильна была выдержка солдат. Или, может, их страх перед Ханни и доком.

Потом появился сам Толь.

– Ну тише, тише… – скорбно зацокал он. – Ну зачем ты так, а? Ну, Первый? Успокойся… Пойдём просто поговорим…

И Первый замер. Даже не из-за солдат с винтовками за спиной у дока. Нет, этот человек – в безупречном костюме и белоснежном халате, накинутом поверх него, с пронзительными глазами цвета полированной стали, глядящими так спокойно и властно, с бархатным голосом, льющимся из тонкогубого рта, – был для Первого аварийным стоп-краном. Он сразу же обмяк, выпустив из рук полупридушенного охранника, и тот с хрипом брякнулся на пол.

Первый ещё оглянулся на Шестого. И тот ответил ему таким горьким взглядом, что Первому стало стыдно. Он всё понимал, но поделать ничего с собой не мог. Он шагнул навстречу Толю, а тот ласково улыбнулся и обнял его. Док повёл его в лабораторию, а следом поплелись солдаты. Шестого тоже увели. Первый так и не узнал, куда.

В лаборатории Толь, как ни странно, не стал пристёгивать Первого к креслу и накачивать Препаратом. Нет, он усадил его на мягкий диван, сам опустился рядом и велел охране удалиться. Он снова приобнял Первого и стал подробно рассказывать, зачем нужно то, что творят над ним.

– Знаю, тебе противно и больно, – говорил он. – Сейчас ты просто… объект наблюдений. Но представь… Ещё немного, и ты станешь идеальным солдатом. Удивительно сильным, умным, со сверхбыстрой реакцией. Тебе не нужно будет оружие. Ты, как и Шестой, сможешь проникнуть куда угодно… Справиться с кем угодно голыми руками и уйти невредимым… Да-да, ты всё это сможешь, пусть об этом ещё и не знаешь. Ты не помнишь, но мы проводили тесты. В том числе и тесты ай-кью. У тебя замечательные показатели, Первый, хоть пока они стимулированы Препаратом. Но ещё процедуры две-три, и… Ты станешь «цельным». Все твои умения сольются в тебе одном… Ну представь, как много добра ты принесёшь людям! Например, сможешь пробраться в лагерь террористов. Спасти заложников без лишних жертв. Или предотвратить военную атаку, проникнув на базу противника… М-м-м? Подумай, как много пользы!.. Ну зачем же мешать нам делать из тебя такого бойца?

И Первый слушал, смущённо кивая и что-то мыча себе под нос. А потом на него навалилась ужасающая усталость. Кажется, он уснул прямо на плече Толя.

***

Проснулся он в своей камере, и теперь рядом был лишь Седьмой. И Первый всё удивлялся, почему он до сих пор жив, а не разобран на части для каких-нибудь страшных опытов. И почему он по-прежнему остаётся самим собой. Как он попросту не испарился, не утратил собственное я, искусственно подменённое какой-нибудь другой личностью.

Он много размышлял. К нему приходили новые воспоминания. И сейчас, не находясь под обаянием Толя, он понимал, что всё это вранье. Что у дока какие-то другие, и отнюдь не гуманные планы. Первый думал о том, что же ещё можно сделать, как всё это прекратить. Он стал слушать, стал меньше забывать, стал замечать каждую деталь.

И вскоре он уже знал, что Ханни на базе почти всегда, а вот док часто улетает на научные семинары и встречи. Но и Ханни иногда отлучается с базы по административными делами.

А потом Первого начали выводить на улицу. На прогулки, а порой даже на пробежки по периметру маленького двора, стены которого поверху были забраны колючей проволокой. И он, возможно, впервые за всю свою жизнь вдыхал терпкий аромат хвойного леса, смотрел на островерхие кроны и в синеву неба над ними, слышал рокот двигателей машин, ползавших где-то далеко.

Первый понял, что пока ему не сбежать. Вокруг сторожевые вышки со снайперами. Но если он и прорвётся, то что станет делать в этом большом незнакомом мире, захваченном людьми с оружием?

Мысли Первого становились яснее. Он уже помнил всё: как убивал, как отвечал на вопросы на скорость, как сопоставлял картинки на светящихся мониторах. Он начал задумываться о том, как именно на него смотрит Толь. Во взгляде дока сквозило уже не одно превосходство, уже не ледяное презрение к «пациенту», а какая-то жаркая увлечённость – как будто бы новой, хитрой, собственноручно собранной игрушкой. Первый вспомнил, с каким умилением Толь глядел на тела убитых людей, вовсе их не жалея, а явно прикидывая в уме, какая мощь скрыта в Первом. Словно даже завидуя и мечтая её поскорее к чему-нибудь применить.

Первый лежал в своей камере, размышляя о том, как док в последнее время ведёт себя, какие реплики он бросает Ханни и о чём бормочет за их спинами персонал. Первый решил, что пора: Толь подходит в своих опытах к чему-то радикальному. И что лучше уж долго не тянуть, чтобы ненароком не стать бесчувственным овощем, как Седьмой.

В один прекрасный день Толь явился за Первым сам. Открыл его камеру, бесстрашно шагнул в неё и вывел парня наружу, придерживая за плечо. Хоть за всем этим наблюдала охрана, всё-таки док рисковал.

– Ну, мальчик, – тихо сказал он, – как ты себя чувствуешь?

– Нормально, – ответил Первый, невольно глянув сквозь прутья на умирающего Седьмого.

Док тоже посмотрел туда.

– Жаль… Мы теряем отличного дипломата.

Они с Первым добрались до лаборатории. Там док пристегнул его к креслу. Правда, не очень крепко – так, для проформы. Он знал, что Первый не причинит ему зла. И в глубине души знал это и Первый. А ещё он знал, что Ханни сейчас нет поблизости. Она уехала по каким-то делам, о чём вяло болтали солдаты. Или это сами стены нашёптывали Первому секреты базы? Он не мог сказать наверняка. Его чувства обострились, слились в какой-то радужный вихрь, и нельзя было разобрать, где зрение, где осязание, а где слух. Он просто всё знал и принимал это, как неоспоримый факт.

Доктор прижал к его руке иглу.

– Стойте… – вдруг сказал Первый.

Толь поднял брови, но шприц всё же убрал.

– Что такое? Тебе нехорошо? Дай измерю давление…

Он протянул руку к тумбочке с медицинским инструментами, но Первый остановил его.

– Стойте, доктор. Я хочу с вами поговорить.

Док задумчиво посмотрел на него.

– Но мальчик… Сейчас такой ответственный этап… Возможно, последняя процедура…

– Тем более, – настаивал Первый. – Могу я хоть об этом просить?

Толь колебался.