скачать книгу бесплатно
– А кто вас гражданка? – подступился он к рыдающей Ульяне и не договорил, увидев ее злое выражение лица, поперхнулся.
– Кто говоришь? Сталин, да такие как ты дармоеды!
– Да вы знаете, что говорите? – взревел быком участковый.
– Знаю, знаю, пошел на хер отсюда, пока тебя в клочья не разорвали за калмычонка.
Участковый разинул рот, хотел что-то сказать, засверкал гла-зами, хватаясь за кобуру, но тут какой то пацан, сидевший на заборе узрел хлебовозку и торжественно заорал:
– Хлеб везут!
Толпа мигом спрессовалась у прилавка, придвинутого к открытой двери магазина. Кто-то из пацанов полез по головам стоящих плотно людей, его быстро сгрузили вниз, и он уже продирался между ног.
– Давай, давай, пощекочи девок между ног! – поощряли его старики.
Хлынувшая очередь людей прихватила с собой и участкового. На-чалась давка. Шапка у него съехала на глаза, он был зажат так, что не мог двинуть руками, опущенными вниз, чтобы уберечь кобуру с ору-жием. Гошка, наконец, очухался и, вращая головой и упираясь ею в кого-то, поправил шапку.
– Граждане, я на службе, прошу меня выпустить! – безуспешно дергал-ся он.
– Ничего, посмотришь, как хлебушек добываем! – вторил ему насмеш-ливый голос.
– Да он-то, поди, уж натрескался, со вчерашних поминок сыт, а у нас брюхо к хребту подводит.
– Хлебушек не с той стороны возьмешь, с черного хода, а тут с на-ми, если хватит, – бубнил кто-то сзади, невидимый.
– Поживи, поживи, как мы живем! – посмеивались бабы.
– Женщины милые! Мне действительно надо выйти! – взмолился участ-ковый, видя, что дело его приобретает нешуточный оборот.
– Бабы, в уборную ему надо! – взвизгнула какая-то молодуха.
Очередь заколыхалась в смехе.
– Антонида! – крикнул участковый в сторону прилавка, – Не торговать пока не выпустят меня из очереди!
– Кто там приказывает? – забеспокоилась продавщица.
– Да тут у нас много начальников, только хлебушка маловато. Отпус-кай, Тоня, пока прилавок не свернули. Народу сотни полторы скопилось и еще люд с работы подходит.
– Да я то че? На то и стою тут, чтоб хлеб отпускать, – и продавщица загремела весами.
– Бабоньки, милые! Выпустите меня, я все понял. Обещаю, буду вам помогать! – взмолился опять Гошка.
– Вот так-то лучше! – и зычный женский голос властно зазвенел в ушах очередников, – Бабы, а ну-ка разойдись. Милицию выпустить надо!
Сразу стало свободнее и участковый, отдуваясь, стал выдираться из толпы.
– Стой, стой! – кричал кто-то, – вот передайте ему!
И передавая через головы, с рук на руки ему под мышку сунули увесистый кирпич хлеба.
– Что это? – опешил он.
– А заслужил буханку хлеба за стоянку в очереди, а деньги занесешь потом! – кричал кто-то от прилавка.
И толпа загрохотала веселым смехом, выталкивая из себя оче-редного взъерошенного и вспотевшего счастливчика с помятым кирпичом хлеба. Участковый побагровел лицом, покрутил головой и, взяв хлеб в обе руки, медленно пошел к забору, где жалась друг к другу кучка калмычат и старух. Чем ближе подходил он к ним, тем теснее прижи-мались ребятишки к старухам, а те отступали к забору. Наконец, их спины уперлись в забор, и они затравленно уставились на милиционера узенькими щелочками глаз.
– Это вам, возьмите! – протягивал он хлеб.
Старухи покачали головами. Хлеб никто не брал.
– Пожалуйста, возьмите!
Калмычата заглядывали в глаза старух. Наконец одна вздохнула:
– Ех! – мотнула головой, и по ее морщинистым щекам побежали слезы. Не смахивая их, она указала на какую-то тряпку или сумку, лежащую у ее ног. Участковый поклонился, положил туда хлеб и, утк-нув голову вниз, пошагал прочь от магазина.
Притихшая очередь с интересом наблюдала эту сценку, вытолкнул из себя очередного обладателя буханки хлеба, с растрепанными рыжими волосами, выбившимися из платка. Это была Ульяна. Проводив тяжелым взглядом быстро уходившего участкового, она что-то обдумывала, нап-равляясь к забору. Калмычата заворожено смотрели на хлеб, лежащий на сумке. Ни слова не говоря, Ульяна отламывала от своего кирпича хлеба маленький кусочек и давала каждому малышу. Те радостно улы-бались и, что-то говоря, тут же принимались есть. Старухи низко кланялись, сложив ладони у лица, и все повторяли:
– Спасип! Ханжинав! Спасип! Ханжинав!
– Да ладно вам, – усмехнулась Ульяна и оставшиеся пол кирпича суну-ла себе подмышку, пошла домой.
Выходившие бабы с хлебом, нет-нет, да и подходили к кучке кал-мыков и отламывали им кусочек хлеба.
Первую повозку хлеба распродали быстро. Стали ожидать вторую. Темнело. Продавщица, узнав о случившейся беде с Улюмкой, в перерыве вышла из магазина, держа под фартуком какой-то сверток. Подошла к ним, положила сверток на сумку и стала объяснять старухам, что это нужно все забрать и идти домой. Старухи быстро ее поняли и, собрав все в сумку, заковыляли с ребятишками в свою сторону.
– Тонь, ты че их спровадила?
– Че, че! Видите, темнеет? Жиганья-то сами знаете сколь у нас – от-берут. Так хоть по свету донесут, что есть.
– Точно-точно. Опять амнистия была, бывших зэков нагнали невидимо.
– Бабы, вот че хочу вам сказать. Когда хлеб привозят – мне ни на секунду оторваться нельзя. Хлеб – деньги, дело нешуточное. Сколь на вашей памяти продавцов в тюрьмы загремело. Где у них украдут, где сами потянут. Ну, дело не в этом. А в том, что не по-христиански у нас получается. Обижаем мы, выходит людей. Смотрите, калмыки даже в очередь вроде как не имеют право становиться, а если встанут, то наши нахально приходят и становятся впереди них.
– Дык, они ж нехристи! – заржал какой-то мужик.
– Дурак ты! Они в первую очередь люди. Нельзя так. Поэтому следите за очередью сами. Мне при такой толпе не до этого. А что про них говорят, что Сталинград из-за них чуть не сдали, тут что-то не так. Это что, из-за них, мы чуть войну не проиграли? – указала она на удаляющуюся кучку старух и калмычат, – Херня на постном масле! Это у кого-то там, наверху мозги скисли. Но мы из-за этого не должны как собаки грызся.
– Точно, Тоня! – загалдели вокруг, – Жить уж хуже некуда! Так вот давайте, людьми будем!
– Хлеб везут! – выкрикнул кто-то и продавщица засеменила в магазин.
На следующий день этот магазин не открылся. Не открылся он и на следующий день. Никаких объявлений не было. Никто ничего не знал. Толпы людей атаковали ларек у гаража, который был не в сос-
тоянии обслужить такое количество людей.
– Пошли к конторе, за жабры начальство возьмем, пусть хлебом обеспечат! – заорал здоровенный парень явно из приезжих, – Айда!
Щас, найдем причину!
Толпа колыхнулась вроде за ним, но так и осталась на месте у ларька. Тут все-таки давали хлеб. Может, повезет. А парень, матерясь и брызжа слюной, вернулся назад и полез к ларьку.
Через три дня, наконец, открылся злополучный магазин. Но к удивлению всех за прилавком стояла не Антонида, а красномордый мужик и стеклянными глазами смотрел не на покупателей, а куда-то поверх голов. Зажав в лошадиных зубах папиросу “Беломорканал”, он попыхивал ею и не обращал ни на кого внимания. Белый халат его на груди был засыпан папиросным пеплом. Под халатом был китель на военный манер и галифе из синего сукна. Двери магазина были настежь открыты, стола-прилавка у дверей не было, когда торговали только хлебом из дверей. Прилавок, как и полагается в магазинах, стоял на месте, отгораживая покупателей и продавца с товаром. Прихожая в магазине была довольно большая, и в лучшие времена сюда набивалось человек до тридцати-сорока. Сейчас в магазине все полки были завалены хлебом, двери настежь открыты, на улице громадная толпа, а никто не заходил. Что-то новое и непонятное. Сзади напирали:
– Чего там застряли? Хлеб берете?
Передние упирались в косяки, в магазин не заходили и зло шипели:
– Да погодите, вы! Не готов еще!
Наконец, продавец, затянувшись глубоко папиросой, выдохнул из себя густую струю дыма, сплюнул в пустое ведро и бросил туда же окурок и хрипло произнес:
– Ну, слушаю вас!
– Дык, хлебца бы, – осклабилась передняя баба, отчаянно упираясь обеими руками в косяк двери, сдерживая задних. – Деньги есть? – осведомился продавец.
– А как же! – заспешила баба, роясь в рукавице. – Так! В магазин заходить по трое, остальные на улице! – рявкнул продавец и загремел весами, бросив туда уханку хлеба.
– Мальчонка у меня там, на улице, он в очереди, а тут-то зада-вят. Мне завсегда две буханки дают, шестеро деток у меня, – за-искивающе затараторила баба, – Тоня знает. А где она?
Продавец сунул ей кирпич хлеба и сдачу, и будто и не слышал ее, буркнул:
– Следующий! – и положил снова на весы очередную буханку.
– Дык, стой милый, мне ж две буханки надо!
– А у меня распоряжение – в одни руки только одну буханку хлеба! Все. Не мешай.
– Дык, у меня ж мальчонка здесь, на улице. Сюда ж он не пробьется – задавят.
– Не знаю, – внимательно глядел продавец на весы, – Следующий. В одни руки только одну буханку хлеба! – рявкнул продавец.
Наконец баба осмыслила, что сюда нужен ее сын. Она быстро метнулась к двери, заглядывая и подпрыгивая, пыталась увидеть кого-то через головы стоявших людей. Но через спрессованную массу людей увидеть кого-нибудь на улице было невозможно.
– Бабы! Люди! – кричала она в проеме двери, – Кольку моего сюда покличьте! Он где-то в конце там!
– Охо-хо! Даешь тетка. Дайте мне и моему цыганенку? – съязвил какой-то парень.
– А ты выходи, найдешь его, а потом зайдешь, – весело давали ей советы.
– Да если я выйду, разве снова запустят? Да и хлеб кончится.
– В том то и дело, тетя, жрать всем хочется! – и поднапыжившись парень влез, наконец, в магазин, вытаскивая за собой полу фуфайки, зажатую между людей.
– Мать честна! Хлеба-то горы! – восхитился он, – Заодно и водочки возьмем.
– Пока торгуем только хлебом, – охладил его белый халат, – Водкой торговать будем после хлеба.
– Молчу. Хлеб давай!
В магазине уже скопилось с десяток покупателей, купивших хлеб, но выйти на улицу не могли. Меж ними ходила первая баба и все повторяла:
– Ну, вы ж знаете, мне ж всегда давали две буханки, а?
Продавцу надоело ее бормотание и он рявкнул:
– Выйдите вы отсюда, наконец, или магазин закрыть!?
Угроза мгновенно подействовала. Кряхтя и ругаясь, толпа кое-как раздвинулась, выпуская взявших хлеб. Плача вышла и баба, не получившая вторую буханку хлеба.
Стоявшие в дверях бабы стали совестить продавца:
– Че ж ты не дал ей вторую буханку? Все знают – большая у нее семья. Всегда давали.
– И тебе жалко? – спросил он бабу, протягивая ей сдачу.
– Конечно, надо бы дать.
– Так на, ей дай! – и он протянул ей ее же кирпич хлеба.
Баба выхватила у него свой хлеб, прижала к груди, второй рукой зажала себе рот.
– Ты че? У меня же трое, чем же их кормить буду? – пятилась она от прилавка.
– Вот то-то и оно. Жалеть все мы мастера. Вот и она дожалела! – и он зло постучал пальцем по прилавку, – И дожалелась до 58-ой!
– А-а-а! – хором разинули рты бабы и похватав свой хлеб начали буравить толпу, выскакивая на улицу.
Антониду по 58-ой арестовали! В секунду облетела весть густую очередь. За калмычат заступилась, вишь, принародно. А какая-то сука доложила куда надо. У-у! понагнали сюда всякой сволочи, теперь за них страдают люди.
– Это я вцякая цволача! – схватились за грудки грек с литовцем и, разряжая похоронное настроение покатились по утоптанной скользкой дороге с косогора.
Враз образовались две стороны болельщиков, которые внимательно следили за ходом поединка и не давали никому вмешиваться. Стороны были готовы в любой момент сразиться стенка на стенку. Пацаны готовили снежки, скатывали их в ледяные комья. Предстояло интересное действо.
Рослый литовец никак не мог освободиться от приземистого грека, который мертво ухватился за полы его фуфайки, и бестолково махал руками. Очевидно, грек искуснее был в борьбе, он то и дело подсекал его ногами и оба шумно шмякались на скользкую дорогу. Уже противоборствующие стороны болельщиков задирались друг с другом и вот-вот должны были сцепиться, но все испортил девяностолетний дед Лавничий.
– Ну-к, чаво тут? – раздвинул он толпу суковатой палкой. И не замедляя своего шаркающего стариковского хода, дед вроде и не сильно, но хряско огрел одного и другого бойца своей полупудовой палкой, – Мирно жизть устраивать надоть, а вы все скрозь войны да драки, чтоб вас опоносило!
Литовец, наконец, освободился от цепких рук грека и резко дернулся в сторону нового обидчика. Но, увидев древнего деда в рваной шубейке, он поднял к голове свои огромные, красные от мороза руки и замахал ими:
– Не, нет, все, мирно, мирно!
А сконфуженный грек нырнул в толпу, и его не стало видно. А дедок пошел себе дальше. Как ни в чем не бывало, сопровождая внука, у которого подмышкой был кирпич хлеба.
Толпа хваталась за животы. Драки не получилось. Но мир всегда был лучше войны. Отдельными кучками, оглядываясь, обсуждали полушепотом перемены в торговой жизни. Загуляла по толпе еще одна новость. Парня, что звал толпу у гаражного ларька идти к конторе жабрить начальство, оказывается, тоже арестовали.
– Смотри, слова лишнего нельзя сказать, упекут! – оглядывались очередники.