Кофе на ночь

– Выпить чего? – поднял левую бровь Владыка.

– Кофе, – повторила Ася, – капучино со стойкой плотной пенкой и карамельным сиропом.

– Нет здесь такого, – отрезал Сатана, теряя к Асе интерес.

Ася присела на ступеньку у трона, не замечая исходящего от него жара, способного уничтожить всё живое.

– Это Ад, – прошептала Ася, обнимая лицо печальными ладошками.

КОФЕ И ПЕРЕСЕЧЕНИЕ МИРОВ 2

Быть всегда недовольным и подозрительным пессимистом полезно для здоровья. И не надо легковерно впитывать в себя новомодные рекомендации психологов радоваться каждому мгновенью. Во-первых, восхищаться каждой встречной мелочью, никакого позитивного заряда не хватит. Во-вторых, эйфория порождает беспечность.

Засмотрелся с блаженной улыбкой на щебечущих птичек – вступил в лужу; остановил умилительный взгляд на ухоженных руках кассирши – забыл сдачу…

На Апике, как и на Земле, такая закономерность тоже наблюдалась: залюбовался на солнце, еле-еле прорисовывающееся сквозь тусклые тучи, – на тебя напали, голову насовсем отгрызли и пожитки бессовестно присвоили.

Поэтому Лори был всегда начеку. Он и так-то редко улыбался, а когда в тяжёлой схватке практически потерял зрение, глубокая поперечная морщинка стала верной спутницей его фиолетовых бровей. Он постоянно настороженно прислушивался и водил носом то вправо, то влево, то вверх, то вниз. Медленно, внимательно, не пропуская ни единого звука, сначала слушал, потом нюхал.

Узреть солнце удавалось нечасто. Жизнь здесь, на Апике, была хмурая, сырая и дождливая, поэтому кожный покров у таких представителей бродяг, как Лори и Дрыщ, был синеватый или голубоватый.

Дрыщ, несмотря на утерянную в бою ходовую конечность, балагурил, рассказывал страшные байки про хищников, о том, как попадал в неприятности, с восхищением описывал города строителей. Но это на привале. Во время передвижения, сидя за спиной у Лори в специально сделанном Лори кожаном мешке на ремнях с прорезями, он, не умолкая, командовал куда идти, чётко обозначая каждый куст и камень.

Дрыщ был существом удивительным. Совокупность сурового жизненного опыта, наблюдательности и богатого воображения делала его непревзойдённым рассказчиком. И странно то, что, получив травму, превратившую его в калеку, и, опять же, массу негативного и печального опыта, Дрыщ оставался восторженным романтиком и мечтателем. Возможно, поэтому та же жизнь чудесным образом открыла именно ему портал в другой мир. Мир, в котором Дрыщ обнаружил средство, способное обеспечить его материальное благополучие до самой смерти.

Лори и Дрыщ часто размышляли одновременно об одной и той же сладостной мечте, об их конечном пункте назначения. Тем не менее, почти не говорили на эту тему – зачем почём зря сотрясать воздух пустой болтовнёй? Каждый из них знал, что цель у них общая.

Сначала они попадут через портал на Землю, в Кению, добудут десять мешков кофейных зёрен. Потом продадут их строителям. Потом они станут владельцами крепости с мощными отливами, неприступными стенами и острыми крышами. А в самой главной башне, посреди центрального зала с низкими потолками выдолбят круглое углубление, в котором никогда не погаснет согревающее пламя. Там можно будет расслабиться по-настоящему. Отпустить страх и постоянное ожидание опасности.

Иногда их мысли бежали вперёд, в будущее, выводя на поверхность каверзный вопрос: что же дальше? Потом, когда они насладятся спокойствием у костра? Сколько лун они, вечные скитальцы и вояки, будут нежиться в уюте и тепле, оберегаемые ограждениями и высотой стен, прежде чем коварная скука забредёт к ним в крепость? Цель, несомненно, должна быть. Но что делать, когда она достигнута? Удовольствие от результата не бесконечно…

Но это ещё далеко, и от дум в этом направлении можно было отмахнуться.

Подбирались слепые сумерки и пора было раздобыть инисов. Инисы, похожие на двустворчатых моллюсков, росли под приблизительно тридцати-сорокасантиметровым слоем рыхлой влажной почвы. К сожалению, ими нельзя было запастись впрок: теряя связь с сетью, напоминающей грибной мицелий со множеством извивающихся ризоморфов, на долгое время, они погибали и утрачивали свою бесценную способность. Крошечная полая горошина внутри иниса при открытии ракушки и соприкосновении с местным воздухом самовозгоралась. Это был единственный, известный на Апике, способ добывать живительный огонь.

– У меня целая туча идей и разработок в голове, только что с этим делать, я не знаю, – вздыхал Дрыщ, – я подозреваю, что по отросткам, которые подходят к основаниям инисов, проходит какое-то вещество, которое мы не видим и не можем учуять. Еще, мне кажется, что, если бы добраться до сердцевины этих сплетений, глубоко, очень глубоко, то мы сможем отыскать то, что питает инисы… И тогда, каким-то образом, мы смогли бы добывать это вещество. Может быть даже сделать резервуары. И мы в любой момент сможем зажечь пламя, выпуская вещество наружу, когда нужно.

– Возможно, – поддакнул Лори с кривоватой усмешкой на губах, рассеяно слушая очередные несусветные выдумки Дрыща.

– Я хочу рассказать тебе кое-что, – сказал Дрыщ.

По его напряжённому голосу, который вдруг стал тише, ниже, и представился в голове у Лори насыщенным синевато-серебристым, Лори понял, что сейчас наконец-то услышит что-то важное о портале.

Желание поведать своё сокровенное возникает, когда об этом сокровенном никто не спрашивает. От влезающих в душу расспросов и выпытывающих пристальных взглядов коробит, от них всегда хочется отгородиться. Высказаться же рвёшься в ответ на понимающее молчание или отсутствие к тебе интереса. Открыть наболевшее легче постороннему попутчику, который случайно появился и исчезнет, безразлично унося твою историю в неизвестном направлении.

Лори умел разумно молчать и не спрашивать. И Дрыща прорвало на откровенность.

Одним ухом Лори впитывал важную информацию, другим бдительно слушал шорох ветвей и листьев, чтобы не подпустить близко вездесущих хищников. Лори жадно внимал, и тонкие кончики его поцарапанных, а местами и покусанных, ушей дрожали. Через одну луну они дойдут до того самого места. Они пройдут сквозь портал. Они увидят солнце. Чужое, яркое, ослепляющее солнце, дарящее возможность созреть продолговатым красным ягодам с сердцевиной, которая изменит их жизнь.

КОФЕ И ВОЗМЕЗДИЕ

Сегодня на общей светлой кухне для сотрудников архитектурного департамента и дизайнеров установили новый кофейный аппарат.

В эту корпорацию не попадали люди с улицы, хотя филиалы и подразделения росли, как грибы после дождя. Поэтому Силя (сокращённо от Сильвестрина) чувствовала себя избранной. Она определённо заслужила здесь работать и довольно скоро вписалась в большой коллектив.

Ещё со школьной скамьи Сильвестрина обнаружила за собой страшное для девочки отклонение – любовь к алгебре и геометрии. А лучшим подарком для неё были ручки, карандаши, угли, маркеры, краски.

Как только у Сили появились первые карманные деньги, она, под восторженную руку парикмахера и «о-боже-что-она-делает» посетителей, состригла свои густые чёрные косы. Она сбросила их, словно путы, обязывающие её флиртовать, строить глазки и жеманиться. Тяжёлыми шелковистыми тёмными змеями волосы пали под парикмахерское кресло, и пала подростковая робость: Силя перестала себя стесняться. Она гордо подняла ничуть не лишённую женственности голову и определилась в какой ВУЗ хочет поступить.

Хрупкая и высокая, с огромными любопытными глазищами, она не замечала мужских взглядов и обхаживаний, поглощённая работой. Не то, чтобы она совсем не интересовалось сильной половиной человечества, но мужчины, помимо сугубо рабочих моментов, ей были как-то неведомы и непонятны. Другое дело здания, углы, дома, архитектурные ансамбли. Линии… Формы… Пропорции… Элементы…

Когда Силя открывала планшет и брала в руки стилус, или когда она разворачивала альбом и точила карандаш, то лицо её освещало нечто. Такой лёгкий свет появляется в глазах влюблённого юноши, который, ожидая за столиком в кафе, наконец-то видит за окном свою избранницу. Что-то между восторгом и тихим счастьем с привкусом мечты. Не совсем ещё радость, но какая-то одухотворённость и нежность.

Увы, даже для тонких, одарённых и незлобных натур любой офис на любом предприятии всегда подбросит такого персонажа, который невесть почему начинает со систематической назойливостью портить кровь.

Таким персонажем для Сили с первых рабочих дней стала заместитель руководителя департамента Есения Станиславовна Шасоян. Проще – Яся.

Наличие стольких шипящих звуков, по-видимому, отразилось на характере зама, и за глаза самые смелые и неприкосновенные называли её «гюрза-ян» и «шиза-ян». И если до прихода Сили Есения Станиславовна как-то распределяла свой змеиный яд меж сотрудников, то теперь весь он, целиком и полностью, выливался исключительно на Силю.

Яся была слишком красива для того, чтобы быть умной. Есения с первого же взгляда ослепляла и покоряла. Идеальные пропорции подтянутой двадцати девятилетней фигуры были со вкусом подчёркнуты подходящим облачением. Активная, свежая, до скрипа на зубах ухоженная, зоркая, в до хруста прекрасных белоснежных деловых платьях и брючных костюмах, на десятисантиметровой шпильке с красной подошвой, со сказочной волной платиновых волос, Есения всегда была лицом департамента и любимицей руководителя.

Остальные простые смертные в отделе её не любили. Женщины по понятным причинам, а мужчины за резкость и высокомерие: она неоднократно и неоднозначно давала им понять, что никто из них её не достоин.

На этой неделе решался вопрос о том, кого отправить в ответственное турне Кения-Италия-Португалия. На правах заместителя руководителя Есения просматривала подготовленный Сильвестриной проект. С каждой новой страницей Яся понимала, что он не просто хорош, а хорош до завистливых мурашек на затылке, местами гениален.

«Совещание уже сегодня. За границу точно отправят Силю. Это её идеи, её разработки, у неё свободный английский и бытовой итальянский, она по-деловому хороша собой. А значит, знакомиться с деятельными иностранцами на кенийских кофейных аукционах будет Силя, в Португалии увидится и поужинает с председателем правления Силя, по итальянским бутикам и ресторанам с учредителями будет ходить Силя. Ну уж нет».

И Есения решила сделать ход конём. Силе она сказала, что собирается вся верхушка в зале для конференций двумя этажами ниже и назвала время на час позже назначенного. Сама же у себя в офисе принялась тщательно изучать и зазубривать материалы, набрасывая тезисы, чтоб не сбиться.

К трём часам дня сливки нескольких отделов начали подтягиваться к кабинету директора архитектурного департамента.

Есения Станиславовна упросила ничего не подозревающую Сильвестрину спуститься вниз за пирожными к кофе. Яся знала, что кафе на первом этаже с двух до трёх походило на взорвавшийся муравейник, из которого Силя не выползет минут тридцать-сорок.

Сама же Яся, проверив в пудренице свой безупречный макияж, без пяти три подошла к ново установленному на кухне кофейному аппарату. Сейчас, перед ответственным выступлением, ей очень нужен двойной эспрессо. Но, то ли подключили аппарат неправильно, то ли заправили неаккуратно, вместо того чтобы тонкой плавной струйкой наполнить чашечку, обезумевшая машина несколько раз щедро плюнула из обеих сосочков коричневой жижей.

Сильвестрина без пяти три у входа в лифт по счастливой случайности встретила директора и, узнав, что совещание сейчас начнётся, конечно же никуда не поехала.

Яся сначала не поверила, что это произошло с ней. Она застыла на кухне и в ужасе смотрела на тёмные, неживописные пятна на её белом платье. Она попыталась отмыть их водой, но получилось только хуже, всё размазалось. Яся судорожно соображала, что же делать. Сменной одежды в офисе нет. Послать кого-то к себе домой, уйдёт не менее часа. Она понеслась в дамскую комнату, стянула платье и снова попыталась отстирать, используя жидкое мыло. Жидкое мыло с вырывающим глаз цветом фуксии не только не помогло, но ещё и оставило на дорогой белой ткани розовые разводы. Яся тёрла и тёрла, не замечая, что плачет. Сделав, наконец, всё возможное, с раскрасневшимися руками, она включила сушку и подставила платье под горячий воздух. Когда Яся, вспотевшая и с кляксами туши под глазами, надела на себя сырое платье в светло жёлтых и розоватых потёках, на часах было три сорок пять.

В четыре часа в уборную заглянула Силя.

А в пять Силя и Яся сидели в кафе вестибюля, пили кофе и ели пончики. Яся была в Силиных джинсах и свитере.

– Меня спросили, кого бы я хотела взять с собой в поездку. Я сказала, что тебя, – улыбалась Сильвестрина.

– Запомни, мы не подружились! – Яся хмуро жевала пышный пончик, роняя на чужой свитер розовую глазурь.

КОФЕ В КАИРЕ

Каир – мегаполис, от которого мгновенно устаешь. Устаёт сразу всё: и глаз, и нервы, и душа.

Тянутся в небо тонкие резные минареты мечетей и пухлые разрисованные купола церквей, словно соревнуются, кто с восходом первый докричится до своего Всевышнего. Битые со всех сторон машины рвутся ухватить свой кусочек дорожного полотна, выпрыгивая друг перед другом, не соблюдая никаких правил и приличий.

Легко растеряться. Каир смущает.

Вот Вадим выехал из широких ворот роскошного отеля с зеркальными фасадными окнами, занеженный и расслабленный вниманием рецепции, уборщиков и портье, и, спустя каких-то пять минут, уже тоскливо взирал на вереницу высотных серых зданий, которые схожи с лицом восставшего из могилы зомби: чёрные пустые глазницы отсутствующих окон на фоне выцветших, серых, с грязными потёками от зимних дождей, стен. Эти многоэтажки долгие годы обречённо ожидают сноса.

Неожиданно из-за поворота выплывает зелёный густой парк с цветниками, но обрывается так же быстро. И снова серо.

В солидный молл Вадим ввалился с ощущением, будто долго ковылял по вязкому пыльному полю и вот, наконец, вошёл в дом, где можно облегчённо встряхнуться, выдохнуть и осмотреться. Но нет, не обольщаться! Здесь Вадим вымотался ещё больше: от обилия витрин и мелькающих вещей, призывающих себя купить. Техника, мебель, одежда, парфюмерия… Срочно становится очень нужным то, о чём доселе и не знал, и не задумывался. И сразу захотелось есть, пить, сладкого, солёного, японского, тайского, ливанского, итальянского. И сверху на это всё плюхнуть шоколадно-мятное мороженое. И залить кофе.

Когда этот клондайк излишеств и ненужностей был пройден, Вадим вновь тащился по центральным Каирским улочкам, не быстро и не медленно, рывками, то и дело натыкаясь на неуместно припаркованное авто или попрошайку, или на группы людей, отчего-то бесстрашно вальяжно пересекающих многополосную дорогу. Вот опять его взгляд растерян: вдоль двухметровых окон сверкающего бутика с пышными праздничными платьями, осыпанными сверху донизу звёздными стразами, многократно отражёнными в стёклах и зеркалах, едет деревянная телега. На фоне ослепляющей богатством витрины – старый, облезлый и понурый ослик с иссеченным плетью крупом вяло цокает и кивает своей печальной головой: «Да, да, милый, это Каир, со смесью блеска и нищеты».

Короткий день подходил к концу, и у Вадима уже голова шла кругом от масштаба городских контрастов.

Он захотел воды, остановился у киоска и с ужасом обнаружил, что кошелька нет. Телефон был бесполезен без отельного интернета, потому что карточку местную Вадим себе непредусмотрительно не купил.

Вадим, с замученными глазами и тяжёлой от шума, окриков, гудков и суеты головой, постоял немного на месте и просто пошёл, как говорится, куда глаза глядят.

Замыленный взгляд привёл туриста в совсем не туристическое место. Христианское кладбище. Поначалу Вадим не понял, где очутился. Высокая цементная ограда и множество небольших зданий, теснившихся и стремившихся прижаться поближе друг к дружке, которые показались Вадиму часовенками какого-то запутанного, большого церковного комплекса. Неуверенно ступая и разглядывая постройки со сферическими крышами и крестами, он увидел на одном из порогов сухого старика в сероватой галабее и двух маленьких детей, играющих с собакой.

Вадиму захотелось сфотографировать, рука потянулась за телефоном, но потом он передумал. Это было как-то неудобно, что ли.

Заметив неместного дяденьку, дети бросились к нему, дёргая его за полы рубахи, протягивая руки и показывая пальцами себе в открытые рты, мол, денег дай, есть охота. Старик, не сдвинувшись с места, довольно улыбался: дети делали свою работу. Вадим, чувствуя себя в этот момент героем Чарли Чаплина, тоже используя международный язык жестов бродяжек и попрошаек, пожал плечами, развёл руками, а потом вывернул пустые карманы, корча уморительно-грустные гримасы: «Денег нет, я гол, как сокол.»

Дети и собака покружили вокруг туриста ещё немного и, разочарованные, оставили его в покое. Вадима почему-то они не раздражали, он не отмахивался, не хмурился, не возмущался. Забавно, может быть, потому что его карманы действительно пусты?

Вадиму нужно было присесть на минутку, чтобы передохнуть и наметить дальнейший план действий. Пора было как-то возвращаться в отель. Он примостился рядом со стариком. Тот безразлично щурился и молчал.

Бедность странная штука. К ней страшно прикасаться.

Из-за угла вышел слегка чумазый мальчик-подросток лет десяти с пакетом, набитым лепёшками, огурцами, помидорами, солёным белым сыром, острым зелёным перцем и яйцами. Оказалось, паренёк немного говорит по-английски.

Из объяснений мальчика Вадим понял, что это некрополь с семейными склепами и мавзолеями, что дети с отцом живут конкретно в этом склепе, что таких, как они, здесь немало. Хозяева могильных домиков их не гонят, а даже если бы гнали, то они бы не ушли – некуда. Семья стала ужинать: никто не позаботился помыть руки или накрыть стол. Каждый разобрал всего понемногу, собаке бросили хлеба. Старик взял одну лепешку, захватил ею сыр и кусочки помидора и протянул невольному гостю.

Потом на примитивный самодельный мангал из кирпичей старик примостил чугунный поднос с песком и в аутентичной закопчённой турке сварил крепкий кофе.

Небо серело, пришли сумерки, покрывая всё вокруг пеленой однотонности, будто тот самый Всевышний взял простой карандаш и легонько кладбище заштриховал и пальцем затёр. Кофе Вадима взбодрил. Он языком жестов, как мог, поблагодарил араба за угощение и вышел за территорию захоронений. Он просто поймает такси, доберётся до отеля и там рассчитается с водителем. Как такая элементарная мысль не пришла к нему раньше? Что может быть проще?

Остановить на трассе такси, объяснить таксисту, какой нужен отель, оказалось так муторно, что лучше не описывать, не вспоминать и забыть. Только к полуночи Вадим повалился на широкую белоснежную постель.

– Я мог встретить там криминальных элементов… Да мало ли, что могло со мной там случиться! А вдруг, вши или лишай?.. Мне несказанно повезло, – Вадим запоздало испугался, – ведь и впрямь повезло, меня бы там никто не искал.

Он кутался в одеяло.

– Вот я и побывал в настоящем городе мёртвых… – думал Вадим.

Из всего калейдоскопа впечатлений Вадим запомнит не величественные пирамиды, не пустые музейные экспонаты, не отутюженный отель и не магазины. Завтра он туда вернётся. Так, заглянет на минутку. На всякий случай без кошелька. С жареной курицей, молоком и пирожными. И попросит сварить ему на песке крепкий сладкий кофе.

КОФЕ И ВЫБОР

Дмитрий совершил глупость непоправимую.

Признался жене в измене.

Жена была не совсем как бы жена. Долгие восемь лет их брак находился в ненавидимом всеми женщинами гражданском состоянии.

Карина отличалась душевностью и трудолюбием. Все эти годы она старательно обустраивала семейный очаг, доводя всё в доме до пределов идеальности, создавая самые, казалось бы, подходящие условия, чтобы любимый мужчина таки решился на штамп в паспорте.

Разносолы на столе, свежие воротнички на рубашках, никаких претензий к поздним приходам, никаких огорчений из-за забытых важных дат. Он оценит, непременно оценит рано или поздно.

Но чем дальше, тем меньше Дмитрию хотелось навсегда связать себя с этой замечательной женщиной. Беседы за ужином становились всё однообразнее. Всё вертелось вокруг еды: что купить, что приготовить, чего бы ему хотелось на обед на завтра, понравился ли ему ужин сегодня; вокруг одежды: что ему купить, что купила она, нравится ли ему её новый халатик, она присмотрела ему костюм; вокруг каких-то неинтересных людей: что сказала соседка, звонила подруга, кому во дворе порезали шины, у кого сбежал кот, как на площадке кричали чужие дети. Поначалу это виделось ему добротным спокойствием и стабильностью, но с появлением на горизонте женщины другого типа, Дмитрий почувствовал себя погрязшим в каком-то тихом болоте, которое засасывало его не иначе как в дряхлеющую старость. Недавно умиляющий домашний уют показался липкой паутиной.

Несколько раз он пригласил Карину в театр и кино, но, не разгадав её вкуса, повёл на не волнующие её жанры и темы, так что даже обсудить персонажей не вышло. Купил Карине кружевное чёрное бельё и шёлковый пеньюар с полупрозрачными гипюровыми вставками, выгодно открывающими соблазнительные участки тела. Карина восхитилась, примерила, уложила обратно в упаковку для «особого случая» и спрятала со словами: «Это так дорого, наверное».

Шесть месяцев назад секретарь Дмитрия ушла в декрет, и его главный бухгалтер, эффектная умная женщина сорока двух лет, посоветовала на вакантное место свою двадцати двухлетнюю дочь.

Маняша, грамотная и заносчивая, приходила рано, надлежащим образом выполняла все задания и поручения, не проявляя к нему, как к мужчине, никакого интереса. В волосах её бродил ветер юности, верхняя пуговка туго обтягивающей блузки постоянно сама расстёгивалась, чуткий рот эротично сгрызал офисные карандаши, а когда Дмитрий слышал приближающиеся к его двери каблуки, у него учащался пульс.

– Нет, Дмитрий Александрович, она вам не пара, – заметила однажды главбух, поймав его взгляд вслед уходящей Маняше, – поверьте, я её мать, я знаю свою дочь, и вас я знаю уже шесть лет.

Дмитрий краснел, как школьник, но совета не послушал. И почти шесть месяцев жил в двух реальностях. Пылкая Маняша сдалась ему через две недели, с удовольствием и спокойной благодарностью приняв для начала цветы, потом конфеты, потом духи, потом серьги, а потом и совместные выходные в уютном отеле с ароматной сауной и бирюзовым бассейном.

На деловых переговорах он был в ударе, на фирме всё спорилось и горело: рядом, с контрактами, письмами и миниатюрным подносиком с чашечкой кофе, кружила и манила неуловимая Маняша.

Но дома было тяжко. Дима прикрывался неожиданными букетами, которые пугали Карину, говорил Карине много и подробно, как никогда, о работе, о деловых встречах и сделках. Она не улавливала смысла, молчала или кивала, или поддакивала, подкладывая в его тарелку жаркое и салат.

А в офисе главного бухгалтера Диану Игоревну Дмитрий полушутя уже называл тёщей. Месяц, другой, третий… Через полгода Дмитрий потерялся. Утомился. Надоело. Карина становилась всё покорнее, всё терпимее и, соответственно, приходя домой, Дима широко зевал, долго принимал душ и водил пальцем по экрану мобильного. На квартире у Маняши было не слаще.

– Где ты была? Кто тебе звонил? Кто подарил тебе этот браслет?

– Я свободная женщина, мы друг другу ничего не должны, не пойму, что тебя не устраивает, – фыркала Маняша, как необъезженный жеребец.

Отели, поездки, курсы повышения квалификации, выставки, аквапарки, теннис, квадроциклы, ипподром… Маняша сводила с ума своей необузданностью и неуловимостью, уверенностью в своей силе и нескончаемыми требованиями новых впечатлений и знаний. Её хотелось окольцевать и привязать, но Маняша привязываться не торопилась.

И вот, Дима признался жене. С ужасом он увидел всё те же преданные очи тоскующей псины и вместо того, чтобы растрогаться, взбесился.

– Запутался. Ненавижу, – Дима сбегал вниз по ступенькам: оставаться с Кариной было невыносимо, но и к Маняше не тянуло. – Ненавижу кого? Себя? Или их? Обеих? Или и себя, и их обеих? Всё, пора заканчивать этот цирк! Пусть катятся к чёрту, обе! Куда я? В отель? К друзьям? Все женаты, да и поздно…

Дмитрий позвонил Диане Игоревне. Есть ли в жизни руководителя кто-то дороже и роднее главного бухгалтера?

Диана была на семь лет старше Дмитрия и жила одна. Она отворила не сразу, понимающе опустив веки в лёгком макияже. Убаюкивающе, мелкими волнами шевелились полы и рукава её бежевого пеньюара из тонкой и мягкой ткани. В прихожей Дмитрий уловил знакомый горьковато-цитрусовый аромат её парфюма.

На кухне было чисто с налётом типичного для деловой женщины беспорядка на подоконнике и в углу стола: журналы о бухгалтерском учёте и важные вырезки, книги, планшет, блокнот для записей, визитки… Тут же и обычное дамское чтиво в виде модных глянцевых изданий, и с закладкой на середине роман Драйзера.