Кофе на ночь

Лори и Дрыщ никогда не были друзьями, поэтому отношения между ними сложились искренние и прочные.

Встретили они друг друга в глубоком влажном овраге, заросшем колючками и заваленном стволами от не выживших после бурелома деревьев. Оба были изранены после очередного побоища с хищниками, которых на Апике было немерено. У Лори сильно пострадало лицо, и теперь он не мог сфокусироваться и видел свой мир мутно, словно в глаза непрестанно лил дождь.

Дрыщ был раза в два с половиной меньше Лори. Дрыщу искалечили левую нижнюю конечность, кость была раздроблена, и на ней безнадёжно болтались ошмётки отмирающей плоти. Он скулил от боли и, естественно, был обречён, не в состоянии убегать.

Лори обладал обостренным обонянием и слухом, звуки, которые рядом издавал Дрыщ, действовали ему на нервы, поэтому Лори сделал себе доброе дело: перекусил Дрыщу кость и обработал слюной рану, потом наложил повязку из кожаного пояса.

Когда неподалёку послышался угрожающий шорох, они как-то интуитивно и не сговариваясь объединились. Дрыщ взобрался на спину Лори, ухватившись руками за его широкие плечи, очень подробно и четко комментировал всё происходящее вокруг.

Вместе они дали отпор зверине, Дрыщ активно помогал отбиваться здоровой правой ногой. Дрыщ питался зеленью, Лори ел мясо. Дрыщ спал мало и ночью, Лори дремал днём и бодрствовал с наступлением темноты.

Однажды у сумеречного костра, когда заманчивые россыпи звёзд на небе располагали к сантиментам, Дрыщ поведал, почему за ним охотятся.

– Я нашёл на Апике место, провал в куда-то… – сказал Дрыщ, – там всё другое. Жители похожи на нас, только выше нас и толще нас. И кожа у них не синяя, а коричневая. Планета Земля, материковая местность Кения. Живут не по одиночке, а большими, очень большими стаями и не кочуют. Оттуда я добыл вот это, – Дрыщ продемонстрировал содержимое мешочка: маленькие продолговатые коричневые зёрна с трещинкой посередине и сильным запахом.

Лори узнал этот запах. Редчайший на Апике наркотик. Одно зерно усиливало способности строителя или выносливость хищника в десятки раз ровно на один лунный оборот.

– Если добраться до Центра, можно продать это строителям. Десять таких мешочков, и у нас будет своя крепость с видом на залив и безбедное существование.

Они лежали ничком на каменистой поверхности, Дрыщ, наблюдая, как уносятся вверх к звёздам оранжевые искорки от костра, Лори – слушая их затихающее шипение. Впереди было захватывающее приключение и общая мечта.

Разве было что-то крепче и надежнее на Апике, чем связь этих двоих?

КОФЕ И ЭПИДЕМИЯ

– Ты проходи, проходи. Разувайся. Вот тапочки чистые, – Яков Семёнович хлопотал у входной двери, принимая в свои гостеприимные объятия зятя.

Долговязый археолог семидесяти двух лет любых гостей всегда встречал радушно, потому как предвкушал приятную беседу и оправдывал рюмашечку коньяку.

– Я салатики нарезал, по рюмочке кофейку сообразим, – продолжал суетиться Яков Семёнович, зазывая родственника на кухню, поправляя забинтованные на переносице очки и поглаживая клинообразную бородку «а-ля-Троцкий».

Серёжа, как обычно, зашёл отдать книги. Он уже знал, что у Якова Семёновича лучше не обедать. Почему так-то? Да потому что, то яблоко с сыром смешает, то апельсин с колбасой, а то и вовсе одуванчики с картошкой. Благо, для одуванчиков нынче не сезон, но Серёжа рисковать не стал и на изысканные салаты не польстился.

А вот по части напитков тесть был непревзойдённый мастер, специалист и коллекционер. Тут тебе и бар в серванте со всем на свете со всего мира, от трёхпроцентной крепости жидкостей, наливок, настоек, бальзамов, ликёров, вин до семидесятипроцентного самодела, тут тебе и чаи всех мастей и ароматов, от дешёвых (в бумажных сумочках) до раскрывающегося крупнолиста. Отдельным пунктом – кофе в непрозрачных банках и пакетах с витиеватыми золотыми надписями.

Серёжа присел, незаметно отодвинув от себя цветастые мисочки не пойми с чем, и положил себе пару магазинных печенек, а Яков Семёнович подготовил ему кофейную чашку.

– Кстати о кофе, – археолог как бы невзначай поставил на стол армянский коньяк в янтарных переливах.

– Я весь ваш, – улыбнулся Серёжа, понимая, что, как всегда, здесь его угостят занимательной историей.

– Видишь ли, дружочек, коллега мой из Эфиопии прислал интересные заметки. Второй день перечитываю.

Не буду загружать тебя научными подробностями, дабы не потерять прелесть сказочного повествования. Давным-давно жило в тех местах эфиопских темнокожее племя. Жили себе, не тужили, домики из чего-попало лепили, на зверьё охотились, размножались с удовольствием. И вдруг, случись беда непоправимая. Напала откуда ни возьмись хворь… Сначала на одного, потом на жену его, потом на детей, и так пошло по цепочке. Состояние нездоровья заключалось в следующем: гнили и болели уши, от ушей зараза распространялась вовнутрь, и в конце концов в страшных болевых мучениях человек умирал. Погибали, надо сказать, не все. В основном те, кто старый да дряхлый, или уже и так на ладан дышал. Но народ переживал, болтал всякое про проклятие богов и тому подобные инсинуации.

Призадумался сильно вожак племени и в смятении болезненном созвал собрание местных мудрецов. Решили они, что причина загнивания ушей неизвестная, но можно бы попробовать исправить ситуацию. Очередному заболевшему отрезали поражённые уши, раны прижгли. Неожиданно этот соплеменник выкарабкался и даже стал жить прежней жизнью.

Обрадовались мудрецы, собрались снова (собраться – это ж всегда полезно для ощущения собственной важности и придания собранию статуса особой избранности и загадочности).

Так вот, собрались они, пьют ягодный напиток, вероятно (кофе-то у них точно не было!), и додумались, что, во избежание повторения болезни, уши старикам и слабым лучше бы отрезать. Спустя какое-то время, решили они, что и без ушей жить нормально, стали ампутировать всем. Потом, опять собравшись, решили, что резать уши взрослому человеку как-то хлопотно и больно, так что гораздо эффективнее и проще отрезать уши всем новорожденным. Так сменилось несколько поколений. Болезни уже не было в помине, но тамошние безухие акушерки обязательно отрезали уши всем, кто рождался, уже не помня и не понимая, зачем они это делают.

В один по-африкански солнечный день заявилось на эти земли другое племя. С копьями, с ушами и с невозмутимым желанием пополнить запасы женщин. Испугалась и запаниковала наша безухая братия. Вожак и мудрецы повели всех к краю самой высокой скалы, и случилось добровольное массовое самоуничтожение.

Яков Семёнович секунд на пятнадцать завис, в его умных зрачках за толстыми стёклами светился микрокосмос. Так, в раздумьях, он наполнил чашку зятя чёрным кофе и открыл коробку конфет.

– Так, а что кофе? – спросил Серёжа.

– А что кофе? – не понял археолог.

– Ну… Вы в начале рассказа сказали: «Кстати, о кофе», – напомнил внимательный зять.

– А… – Яков Семёнович закинул за щеку три конфетки сразу и, жуя шоколад, вопреки этикету, промямлил с набитым ртом, – говорю же, не было у них кофе… Вот дурью-то и маялись.

КОФЕ И ДВОЕ

Максим не находил себе места уже второй день. Утром забыл позавтракать и, что самое необычное, о еде не вспомнил даже в обед. Только когда молодой голодный желудок начал петь серенады на весь офис, Макс напился сладкого чаю и съел из общего холодильника чей-то заботливо подписанный бутерброд.

Графики и таблицы рисовал на автопилоте, не мог сосредоточиться. Хлопкообразные облака, выпирающие из яркой синевы весеннего неба за окном, вдруг стали такими близкими и волнительными. Заставка на соседнем компьютере с пальмами и розовым закатом почему-то теперь не казалась избитой и дурацкой.

Нужно сказать, что вот уже несколько дней за соседним столом для Макса сосредоточился весь мир, вся вселенная. Вселенную звали Катя, и её тёмные завитки на затылке не подозревали, что много раз были воображаемо поглажены и поцелованы.

Катя повернулась на крутящемся стуле, протягивая ему распечатанные бумаги, что-то показывала, обводила карандашом и что-то комментировала.

Макс слушал, но ничегошеньки не слышал, думая о том, какая у неё гладкая кожа и приятный тембр голоса.

Вечером, лёжа в постели, вместо прохождения любимой игры, Максим нашёл Катю во всех соцсетях, в которых она была зарегистрирована, изучил и поставил сердца практически всем её фотографиям, решая, куда бы он мог её пригласить.

В двадцать два года он всё ещё жил с родителями, но тема переезда и окончательного перехода к самостоятельному существованию неоднократно поднималась обеими сторонами.

Мама читала на кухне, отец в зале на диване. Оба были осовремененные, любые темы в семье обсуждались легко и непринуждённо.

– Мам, мне кажется…

– И кто она? – мама оторвалась от чтива.

– Откуда ты?.. – недоумевал Максим.

– Всё ясно, как белый день. Не ешь. Брился тридцать пять минут вместо десяти. Рубашку переодел дважды, обычно берёшь первую попавшуюся. И, в конце концов, ты сидишь сейчас здесь, передо мной вместо того, чтобы эмоционально уничтожать своих компьютерных монстров.

– И…

– Послушай. Я дам тебе совет. Следовать ему или нет, решать тебе. Первый порыв, первый восторг – это вещи обманчивые. Это гормоны, физическое влечение и ничего более. Не стоит доверять ускоренному биению сердца при виде длинных ног. И напротив, к человеку можно не чувствовать никакой симпатии, но затем, общаясь с ним день за днём, раскрывая его суть… – мама говорила долго, но он перестал улавливать смысл звучащих слов.

Макс отвлёкся на сиреневую темноту в окне, стёкла которого отражали кухню, мамину спину и его лицо. Через пол часа он сидел в кресле у дивана, на котором читал отец.

– Хочешь – бери, – сказал папа, глядя на сына поверх очков и заламывая книжную страницу.

– В смысле? – не понял сын.

– Пришёл, увидел, женился. Что тут непонятного?

– Вот так сразу?

– А чего маяться и её мучать? Запомни, любая нормальная девушка с момента твоего первого долгого взгляда на неё видит себя в белоснежном ажуре и с обручальным кольцом. Месяц. Вполне достаточно, – отец кашлянул, намереваясь продолжить чтение, – главное проверь, что в её семье нет прокажённых и умалишённых.

Макс выставлял на телефоне будильник и соображал, помогла ли беседа с родителями или ещё больше запутала его и без того сумбурные мысли.

Экран осветило сообщение от Кати.

«Пожалуйста, отдай мой отчёт по кофейному аукциону из Эфиопии, он на столе, я утром опоздаю».

«С тебя кофе».

«А я думала, ты никогда не пригласишь…»

Макс засыпал. Ему снилась Катя на жарких кофейных плантациях, Катя, подбрасывающая в небо кофейные зёрна… «Пришёл, увидел… напоил».

КОФЕ И БЕСЫ

У Леонида Егоровича не было любовницы.

Он не особо задумывался над этим раньше. Но этот год был тревожный. Леонид Егорович не желал, чтобы он заканчивался. Потому что сейчас, пока ему всё ещё сорок девять – это всё-таки сорок девять. Но вот пролетят несколько месяцев, и за длинным праздничным столом его сослуживцы, родственники и приятели официально, скаля пьяные зубы, объявят вслух страшный приговор.

Ноги стола будут подкашиваться от показного изобилия, а ноги Леонида Егоровича будут подкашиваться от тяжёлой юбилейной цифры – пятьдесят. Как же так? Когда успелось? Полжизни… Но он будет стоять с дорогим бокалом, в который налито что-то дорогое, улыбаться одним только ртом, ибо глаза его не в состоянии будут притворяться, и принимать заученные пожелания.

Леонид Егорович малодушно подумывал на свой день рождения заболеть или срочно куда-то улететь, но понимал, что при его должности в УБЭП это слишком неприлично, этого не поймут и не одобрят.

С женой они прожили двадцать два года. И всё бы ничего, но изо дня в день Леонид Егорович наблюдал, как у его коллег по цеху меняется и цветёт многогранная личная жизнь. У Пашкова, которому сорок два, любовница, на вид лет двадцать. Игнатьев, которому сорок пять, развёлся, женился, ей двадцать семь. У Кириенко, которому пятьдесят четыре, две любовницы, одной двадцать два, другой тридцать, и у обеих от него дети.

Молодые женщины, с ухоженными стройными телами, водили машины представительского класса, одевались в центральных бутиках, носили норковые шубы и капризные губы. Это был какой-то статусный атрибут, это было нечто, что позволяло Пашкову, Игнатьеву, Кириенко и иже с ними хорохориться и высоко держать подбородок, как бы заявляя: «Я всё ещё ого-го».

Леонид Егорович исподтишка поглядывал в окна на то, как роскошные пассии выходили из машин, неся на своих лицах бремя недавно приобретённого высокомерия и принадлежности к элите. И ему хотелось, очень хотелось приобщиться к этому сообществу возрождённой молодости. Ему тоже хотелось, чтобы рядом в ресторане на банкете сидела вот такая манерная содержанка, многозначительно глядя ему в глаза, наливая ему спиртное, потому что после посиделок сама сядет за руль и отвезёт его домой, в тайное гнёздышко, где оденет корсет с подвязками, чулки с возбуждающим кружевом и не даст ему уснуть до утра.

В области романтики Леонид Егорович был мужчиной простоватым и неискушённым. Жене был почти верен, если не считать две командировки, в которых он решил отпустить поводья и в невероятно нетрезвом порыве соблазнил одиноких великовозрастных дам. В итоге эти свои поездки с духом свободы он старался забыть: на приключения, добавляющие ему баллов, они не тянули.

Леонид Егорович допускал, что наличие молодой эффектной женщины на стороне добавит в его бюджет большую расходную статью. Но теперь, на пороге пятидесятилетнего юбилея, он был на это готов.

Дело стало за малым: найти подходящую кандидатуру. Леонид Егорович рассудил так. Девушка должна быть не балованная, молодая, лучше студентка. А студенток искать где? В общественном транспорте. Он оставил автомобиль на парковке и решил проехаться на службу на маршрутном автобусе.

Кроме того, по опыту он знал, что мало у кого есть такт не злоупотреблять выгодным знакомством. Будущая любовница должна его полюбить просто так, а уж потом подарки.

В оранжевом автобусе номер семьдесят семь все сидения были заняты, и Марина стояла у окна, держась за поручень, слегка раскачиваясь из стороны в сторону на тонких каблуках, в такт автобусным манёврам. Мужчина встал с ней рядом, время от времени заглядываясь на её лицо. С чего-то начал разговор, слово за слово, теряя её внимание, он таки протянул свою визитку, которая, несомненно, должна была пленить воображение девушки. Они разошлись с уверениями созвониться. Марина была третьекурсница и несмотря на то, что ездила она на автобусах, троллейбусах, а иногда даже трамваях, цену себе она знала, на жизнь имела планы грандиозные и была неотразима на пике цветения уверенности в непременной встрече прекрасного принца на белом коне. Заигрывания незнакомца, годившегося ей в отцы, Марина восприняла с лёгким испугом, недоумением, выжимала из себя улыбку и общие фразы, оставила ему неправильный номер телефона, а солидную визитку выбросила.

Леонид Егорович понял по её искусственной улыбке, по сдержанным ответам, по отведенному в нетерпении взгляду, что ему не перезвонят. Попробовал этим же вечером дозвониться сам и убедился в своих подозрениях. Но не отчаялся. Он просто неправильно начал.

Всё-таки он уже не мальчик, и наличие хорошей машины обязательно посодействует ему в знакомстве с будущей музой. Было, конечно, немного обидно, что внешне он не производил нужного впечатления, но зато у него была должность, деньги, положение, так сказать, в обществе. Сев в автомобиль, он ехал медленно, сбавляя ход ещё больше на переполненных автобусных остановках.

Наконец, ему повезло, и одна девушка сказочно привлекательной наружности подала знак рукой. Он притормозил. Она наклонилась в приспущенное окно, случайно демонстрируя шёлковое бельё в разрезе кофточки и свежую грудь. Во время поездки Леонид Егорович с ужасом сообразил, что элементарно подобрал придорожную жрицу любви. Расстались они почти тут же: он максимально глубоко вжал голову в плечи, а она максимально громко хлопнула дверью.

Не везёт, так не везёт. Надо же, какая неуклюжесть во всём этом… А что, если познакомиться прямо возле университета?

Леонид Егорович закурил, облокотившись на кованый забор у второго корпуса гуманитарного вуза. Тут он увидел своё отражение в витражах и подумал, что похож сейчас на озабоченного шакала, поджидающего под кустом юную наивную газель. Ему стало так противно, что подскочило давление. Он нервно затоптал окурок, взял такси, сообщил по телефону секретарю, что сегодня его не будет, и отправился домой.

Наутро проснулся он в каком-то спокойном приятном отупении. Жена уходила на работу.

– Завтрак на плите, – она в спешке обувалась, – варенье брусничное к блинчикам взяла у мамы, как ты любишь; тонометр на подоконнике, последи за собой пожалуйста; зубная паста твоя любимая на верхней полочке, по-моему, старая уже закончилась; кофе там у плиты, без кофеина со вкусом ирландских сливок…

«И куда я лез? – присёрбывал кофе Леонид Егорович, – седина в голову… Кофе в пищевод».

КОФЕ И АД

Сатана восседал на громадном железном троне, который попеременно то потрескивал потусторонними белёсыми электрическими разрядами, то переливался раскалёнными красно-оранжевыми волнами. По всему безразмерному тронному залу, тут и там, вспыхивали кострища, раздавались тяжкие стоны; стук половников о котлы и нарочито вежливая ругань чертей тонули в стенаниях мучеников.

– Нет уж, заберите его себе, любезнейший, в моём котле сплошь прелюбодеи, – один из чертей отпихивал от себя измождённое страданиями мужское тело.

– Да неужели вы не видите, что мой котёл начисто переполнен! Уверяю вас, эта несчастная душа попортила немало невинных девушек и вполне подходит под вашу юрисдикцию, – отнекивался другой чёрт.

– Позвольте! Но всех этих девушек он обеспечил и обогрел, его грех исключительно в хищениях в особо крупных размерах. Ведь не проходило ни дня, чтобы он не присваивал себе чужое добро, так что он целиком и полностью ваш, – спорил первый чёрт.

Такие мелкие дрязги и междоусобицы прерывались лишь на время обеденного перерыва. В обед черти оставляли в покое котлы со своими подопечными и собирались в помещении с угольными стенами и куполообразным потолком. Сатана назвал это место в недрах своих владений Планетарием. Здесь черти питались.

Потолок вдруг будто улетал вверх, а затем становился прозрачным, демонстрируя преисподней безграничную красоту космоса. Далее, словно некая движущаяся скрытая камера, потолок останавливался на каком-либо здании или какой-либо местности, устремляясь в детали чьей-то человеческой жизни.

Сегодняшняя сцена явила двоих. Мужчина грубо отчитывал женщину, переходя на крик, потом замахнулся на неё. Женщина взвизгнула и разразилась рыданиями. Она отвернулась от мужчины (прямо в несуществующую камеру) с искажённым обидой и душевной болью лицом.

– Ах, – хором вдохнули черти, с удовольствием потирая животы.

Покончив с обедом, черти тёрлись об угольные стены, дабы обновить чёрный окрас и шелковистость шкурки. После отдыха вновь закипала работа и котлы.

Сатана перелистывал адскую ведомость и подводил итоги дня.

– Так-так. Что тут у нас? Утопленники, висельники, воры, убийцы, обжоры, лизоблюды, завистники, пьяницы, наркоманы, олигархи… Хорошо, хорошо. Сегодня урожайно.

Сатана водил острым ногтем по пылающим страницам с тлеющими буквами и вдруг… Он остановил свой взгляд на последней строчке.

– И… Ася…

Сатана сощурился, отодвинул ведомость подальше от глаз, снова придвинул поближе, желая убедиться в прочитанном.

– Так и есть. Ася.

Брови его, шиповидные и широкие, полезли вверх, высокий лоб его покрылся длинными огненными волнами морщин, демонстрируя растерянность и удивление. Явление это было настолько редким, что черти от трона, на всякий случай, отодвинулись подальше, кое-кто прижался к другому собрату, кое-кто присел, поджав хвост. Потому как, чего ожидать от такой сатанинской моськи, никто не знал. Разве есть что-то страшнее неопределённости?

– Что такое Ася? – наконец выдавил из себя Сатана, переводя глаза с одного черта на другого.

От чумазо-чёрной толпы отделился человеческий силуэт и произнёс:

– Не что такое, а кто такая, – сказала девушка. – Я Ася.

– Ты Ася? – он ожидал пояснений. – Меня мало волнует твоё имя. И мне странно, что оно выведено в моей адской ведомости, ибо она не знает имён. Что за клеймо на тебе? В какую группу мы тебя зачислим? Ты вор? Или ты кого-то придушила в порыве страсти? – Сатана был терпелив, торопиться ему было некуда.

– Что вы, нет. Ничего такого за мной не водится, – дёрнула плечиками Ася.

– Позвольте мне пояснить, о Владыка, – несмело залепетал низенький пухленький чертёнок, робко выступая вперёд, – эта душа не совершила ни одного из обозначенных грехов. Но определить её в Рай нет никакой возможности, так как её самые добрые и самые искренние, полные наивности поступки привели многих людей к разного рода несчастиям.

– Например? – произнёс Сатана с любопытством разглядывая Асю.

– Ася пожелала добра своей подруге и рассказала ей об измене её мужа, семья распалась, и двое детей остались без отца, – деловито жестикулируя стал перечислять чертёнок, – Ася посоветовала своей знакомой лекарство, которое принимала сама, а меж тем знакомой стало от него значительно хуже; Ася рассказала своей соседке, что дочь её завела роман с репетитором английского, и соседка разорвала эти отношения (прошу учесть, Владыка, что по нашим прогнозам, от этой связи должен был родиться гениальный физик); Ася резко крикнула вслед лыжнику, чтобы он был осторожен, он отвлёкся на крик и расшибся, семья потратила все сбережения на его лечение…

– Ты хочешь сказать, что эта… Мм… Ася… наикатастрофическим образом вмешивалась в жизни других людей? – оборвал его Сатана.

– Именно так, – подтвердил чертёнок, – только вот дело в том, что всё это она совершала без всяких задних мыслей, с открытой душой, чистым сердцем, благими намерениями… – хихикнул он на последних словах, и другие черти тоже стали посмеиваться, оценив остроумное замечание.

– Ясно, – усмехнулся Сатана и углядел в сегодняшнем происшествии возможность немного развеяться и развлечься. Он покажет ей Ад, пока придумает к какой категории её причислить.

– Ну что же, Ася, – выдохнул Сатана зычным басом, – пойдём-ка, покажу тебе местные красоты.

– Что же вы мне будете показывать? – удивилась Ася.

И была поражена. Души попавших в Ад прекрасно проводили время. На бесконечной территории Ада была масса увеселительных заведений, парков, аттракционов, библиотек, театров, кинозалов, уголков для уединения. Всё это утопало в живописных водопадах, лесах и горных вершинах. Здесь было место, где всегда лежал пушистый искрящийся снег, здесь были острова с молочно-белым гладким песком… Короче говоря, всё, что можно было себе вообразить, только в гораздо более ярких красках, обозначило своё присутствие и было доступно любому возжелавшему.

– Но как же котлы? – поражалась Ася.

– Ну… В них души варятся с девяти утра до обеда. Затем с двух часов дня до семи часов вечера. И, по сути, они ощущают и переживают во время этого процесса что-то сродни хождению на нелюбимую низкооплачиваемую работу, – пояснил Сатана.

– Это недурственно! – обрадовалась Ася, – а что же такое Рай? Какой он, Рай? – Ася наивно глядела в налитые кровью очи.

– О! Там скучно, – уверил Владыка Тьмы, – и попадают туда одни блаженные да особо одарённые, люди тусклые и душевно больные. Лечат им души спокойствием, тишью и херувимскими песнопениями. Ничего, кроме тёплого задушевного света и мохнатых облаков, там нет.

– Прекрасно! – воскликнула Ася и поспешила воспользоваться всем тем, что предстало пред её ненасытным взором.

Ася посетила дискотеку, попробовала сногсшибательные коктейли, в ресторане с хрустящими скатертями, залитыми золотом софитов, многократно отражённых в веренице зеркал, заказала устриц, ананасов, чёрной икры и шампанского, прыгнула с парашютом, посидела за штурвалом самолёта, нырнула с аквалангом в океанские чудеса, сыграла в казино, прокатилась на яхте… Ася была не в силах прикрыть свой ящик Пандоры, с непрерывно вылетающими из него желаниями и несбывшимися при жизни мечтами. Пока вдруг не осознала, что впереди у неё целая многообещающая вечность, за которую она всё узнает, всё испробует, перечитает всё когда-либо написанное.

В чудном настроении она вернулась к трону Владыки со счастливой улыбкой на лице.

– Послушайте, милейший, – обратилась она к Сатане, отвлекая его от раздумий, – а где бы мне выпить кофе?

– Выпить чего? – поднял левую бровь Владыка.

– Кофе, – повторила Ася, – капучино со стойкой плотной пенкой и карамельным сиропом.