скачать книгу бесплатно
Николай Степанович помнил тот день, когда ходил на почту. За толстую бандероль пришлось много заплатить. В какой-то момент он опешил, задумался, а следует ли ему посылать для опубликования за границу свою научную работу. Вдруг в институте его потом обвинят в отсутствии патриотизма. Начнут травить, писать доносы. Вылетишь ни за что с работы. А институт для него – это вся жизнь. Тут все планы, устремления, поиски. Но и посылать труд, которому отдал чуть ли не полжизни, и над которым посмеиваются коллеги, он не мог. И когда девушка на почте заметила смятение Николая Степановича, поинтересовалась, а есть ли у него деньги для отправки, то он ответил ей, что дело не в сумме… Чуть не сказал: «Дело в принципе, посылать – не посылать, рисковать или не рисковать!»… Но произнес другое, и слово его прозвучало отчетливо и громко: «Плачу, отсылайте!».
Коротким был ответ и Алексею: «Еду!».
Он действительно собрался в дорогу. Искал телефон американского университета… Ведь прежде чем ехать, надо еще созвониться, договориться о встрече.
Друзья сидели в просторном светлом кабинете с высоким потолком, множеством стульев, расставленных вдоль стен и вокруг длинного, покрытого малиновым сукном, стола. Между окон грузно прислонился шкаф, полный книг. Алексей Константинович вытащил из него пару брошюр.
– В них есть все координаты твоего американского университета.
– Хорошо, – сказал Николай, взяв в руки глянцевые брошюры. – После работы я буду звонить…
Вечером разыскивать по телефону известного профессора из того университета, куда выслан был доклад, не пришлось. Николая Степановича сорвал звонок жены. Полдня его ищет Иван Никодимыч. Жена взволнованно кричала в трубку, просила незамедлительно позвонить старику… Во дворе появился бульдозер. Иван Никодимыч встал на его пути и не давал валить деревья.
Разговор с женой обескуражил Николая Степановича, ввел в смятение. Он так утомился от мыслей ехать за границу, так мучительно распереживался от постоянных тревог за дочерей, что каждый новый звонок по телефону воспринимал как сигнал бедствия.
Сердитый геолог, в расстегнутой куртке и прилипшей к телу рубашке, вскоре сам предстал перед бульдозером. Здесь кучковался народ. Инициативу в руках держал Иван Никодимыч. Его скорченная старостью фигура преграждала движение технике. На гусенице заглушённого трактора стоял лысый человек с заплывшими, черными, как две пуговицы, глазами.
– Фашисты, – выпалил старик, заметив рядом с собой Николая Степановича. – Я совсем сбился с ног, разыскивая тебя. Они все-таки добились своего, приговорили наш парк.
– Почему приговорили?
– Говорят, администрация дала разрешение.
– На что разрешение?
– Николай Степанович, что ты мне все вопросы задаешь? Сейчас с минуты на минуту сюда приедет представитель администрации с бумагой, вот и спросишь их… Нелюди, фашисты… Деревья не сажали, а кромсать приехали.
Иван Никодимыч погрозил кулаком трактористу. Рядом с ним тихонько заскулила собака. Она решительно шагнула вперед хозяина, села на свой широкий зад, показывая всем своим грозным видом, что поддерживает гнев хозяина. Тракторист недовольно покосился на старика.
– Убери собаку от греха подальше, – попросил он строго. – Мне до вашего парка делов нет, сказали разгребсти площадку под ларек, я и приехал. Скажут – убирайся, я уеду.
– Убирайся сейчас.
– Начальство скажет, тогда уеду. У меня не вы начальство. Сейчас Анзор привезет Полину Яковлевну. Ей известно, что делать.
Возле бульдозера Николай Степанович насчитал девять человек вместе с собой и женой. Митинговать, качать права с таким количеством смешно. Начальство опасается лишь большой народной толпы. Тогда чиновники отзывают технику, думают, как другим путем занять землю, свалить деревья. Про подобные конфликты он часто читал в газетах. Но на их дворе собралось явно мало людей.
– Иван Никодимыч, а почему так мало людей вышло? Никому не нужен парк что ли?!
– Попробуй собери кого.
– Ладно, – неуверенно заявил геолог, желая как-то помочь старику и заодно сгладить возникшую неловкость. – Я пройдусь по этажам.
На пути Николая Степановича, направившегося было к дому, встала его жена. Ее бледное лицо было напряжено, веки слегка дрожали. Позади сморкался высокий, худой человек в очках. Ольга не успела сказать мужу слово, как ее опередил очкарик.
– Бесполезно, – поморщился он, махнул рукой и выругался.
Ольга крепко сжала руку мужа и напряженно добавила:
– Я не ожидала сплошного равнодушия. Такое ощущение, что всем нужен ларек, а не березы и детские горки.
– Оля, тебе нельзя волноваться, иди домой, – настойчиво предложил Николай, погладив рукой ладонь жены. – Иди, пожалуйста, у тебя руки вон уже дрожат…
Очкарик бросил одну фразу за другой, которые окончательно разгневали и расстроили Николая.
– Никто не выйдет, потому как Анзор всех квартирантов обошел. Договорился, гад, со всеми… Ваньке Парфенову даже бутылку сунул…
От неожиданных признаний у Николая что-то перевернулось в груди, подступило к горлу:
– А ты чего тогда здесь?
– Три дня назад меня заставили отказаться от собственной же подписи. А сегодня, когда на меня выехал бульдозер, я решил: пора снова стать человеком.
– Хорошо. Надо других переагитировать.
– Вряд ли получится. За так люди не будут возмущаться. Вот если заплатить…?!
– Кому?
– Тем, кто выйдет.
– Заплатить человеку, чтобы он защитил свой родной двор, березы, которые сам сажал, поливал?!
– Именно так. Анзор, говорю, не зря с дружками бегал по всем квартирам. У них бумага, разрешение есть. А мы тут будем возмущаться, возмущаться, и все зря.
– Мы остановим этот беспредел, – заключил Николай и почти насильно увел жену к подъезду.
Вернувшись к митингующим, он спросил Ивана Никодимыча, а действительно, есть ли смысл до приезда начальства пробежать по квартирам притихшего дома? Старик осмотрелся, запихнул свои натруженные руки в карманы куртки, куда они упорно не хотели влезать, злорадно пояснил, что люди сошли с ума, так как им на все начихать.
– Меня как чумного, ни в одну квартиру не пустили. Людей как подменили. Говорят, мы подписываться больше не будем и все. И не объясняют, почему. У одной хозяйки полчаса стоял в коридоре, уговаривал-уговаривал бумагу подписать, а она ни в какую, пытался угодить, разжалобить, у нее из кухни уже разнесся запах пригорелых лепешек, она тут и сдалась, призналась. Анзор обещал ей доставлять горячие лепешки и пирожки на дом, бесплатно, по первому звонку. Телефон оставил. Других он запугал, третьим пригрозил… В том вон подъезде у стариков собака живет, так им сказал, что отравит сучку, ибо они нарушают общественный порядок. Не угодили чем-то собаки этому нахалу. Запугал стариков. Он и моего Верного обещал прикончить.
– Неужели все-все побоялись подписать простое заявление? – недоумевал Николай. – Да-а, могуч наш народ!..
– Все, кто здесь, все и подписали. Слушай, а, правда, мусульмане собак едят?
– Не слышал.
– А я вот слышал тут во дворе, говорят, что там, где они живут, там собаки не гуляют, их съедают.
У ног Ивана Никодимыча громко зевнула собака, будто догадалась о предмете разговора. Более того, было слышно клацанье ее зубов.
Во двор из-за деревьев лихо влетел старенький «Жигуль». Из него молнией выскочил ершистый Анзор, а следом вальяжно вывалилась грузная женщина. Николай Степанович встретился с ней чуть ли не нос к носу. Разглядел основательно. Она была невысокая, черноволосая, в темном плаще, с лицом смуглым, как у цыганки. Говорила с непонятным акцентом. Грозила. Обещала участкового прислать, составить протокол о противодействии властям… Показала бумагу, на которой стояла печать и было написано, что Анзору Мамедову разрешается строить ларек во дворе по улице Филипова.
– Вежливые люди вообще-то здороваются, прежде чем начинают разговаривать, – вставил реплику в долгую речь заместителя главы администрации района Николай Степанович. – А потом, почему вы решили сразу ликвидировать наш парк, не посоветовавшись с нами, жильцами, не спросив нашего согласия?
– Я поздоровалась, – слукавила, смутившись, женщина. – И парк рубить никто весь не будет, так, уголок небольшой расчистим. Вы же потом спасибо скажете, когда под боком живая торговая точка будет. Днем и ночью открыта будет. Спустишься из квартиры и все купишь. Так что никакого разрешения мы у вас спрашивать не должны, скажите спасибо, что о вас побеспокоились.
И тут, конечно же, началась словесная перепалка. Беспокойство толпы нарастало с каждой минутой.
– Поставьте ларек к себе под окна.
– Этот пройдоха еще и ночью будет торговать. Нам и так по вечерам спать не дают, а тут еще и ночь отнимут.
– Еще раз меня обзовешь, потом пожалеешь, – встрял в разговор Анзор, грозя поднятым вверх кулаком.
– Ты мне угрожать будешь?! Я войну прошел, сопляк. Мне твой ларек поперек горла, ставь его в другом месте, но не у нас.
– Мы гарантируем, никакого беспорядка торговая точка вам не создаст.
– Мы не дадим ее строить.
– А никто вас и спрашивать не будет. Завтра полицию приведу.
– По закону вы обязаны проводить публичные слушания.
– Будут вам слушания и будет вам полиция. Пеняйте на себя. Вы не выполняете распоряжение главы района.
– Это решение дурное. Вы творите беззаконие.
– За такие слова вы ответите.
Представитель власти побушевала, покомандовала и уехала восвояси, оставив на улице разгневанных жителей дома. Вдогонку, открыв лобовое стекло, разгульный, довольный Анзор, воодушевленный поддержкой чиновницы, нагло прокричал обвинительные, но безосновательные слова:
– У вас не парк, а мусорная свалка. Ваши собаки загадили весь двор. Бродят, где хотят, без намордников. Зачем жить в таком гадюшнике!?
Николай Степанович изумленно посмотрел по сторонам, на лужайку под березами, на детскую площадку и нигде не обнаружил мусора.
С неба посыпались капли дождя. Морщинистой рукой Иван Никодимыч потрепал пса Верного за косматую шею и потащил его домой. А вот Николаю Степановичу никуда идти не хотелось, он ловил открытым, поднятым кверху лицом редкие дождинки, и понимал, что каждый день у него почему-то заканчивается усталостью, утомленностью от лишних, ненужных переживаний. Присмотревшись к окнам своей квартиры, он вдруг увидел голову встревоженной жены и побрел вслед за упрямым стариком домой.
Глава третья
В кабинете Николая Степановича, развалившись на диване, сидели два журналиста и попеременно записывали в блокноты чужие мысли. Человек, из которого они вытаскивали, будто клещами, нужные слова, был Иван Никодимыч. Он с трудом вспоминал тот праздничный день, когда жители новостройки под звуки духового оркестра закладывали на территории своего двора небольшой парк. В голове роились события, фамилии… Рассказывать о каждом человеке, принявшем участие в посадке берез, ему особо не хотелось. Многих он не помнил, многих вообще не знал. И главное, он норовил поведать журналистам о неприятном допросе в полиции, о хамском поведении майора, запомнившегося еще с первой встречи. Но от него требовали воспоминаний…
Идея предать гласности покушение чиновников на парк принадлежала Николаю Степановичу. Журналистов искать не пришлось. Он поручил первую статью написать дочери Гале и зятю Виктору. У них это получилось быстро и профессионально. Уже на третий день появления бульдозера в парке в городской газете вышла критическая заметка. Вывернутые наизнанку неблаговидные дела местных чиновников задели их, они забегали по домам и квартирам с единственным желанием потушить скандал и договориться мирным путем.
Передышка оказалась недолгой. Чиновникам после встреч с несколькими жильцами показалось, что их уговоры возымели действие, и они якобы получили одобрение… Но так не могло быть. И короткое время простаивания техники Иван Никодимыч использовал в своих целях, не совсем в благовидных, а точнее, вообще не в благовидных: ночью он проник в кабину бульдозера и грамотно повредил системы управления. Утром признался во вредительстве Николаю Степановичу. Разругались они моментально и довольно крепко. Постороннему человеку могло показаться, что неприемлемый для интеллигентного геолога отчаянный поступок старика-фронтовика закроет дверь для их общения. Однако час прощения наступил, и Николай Степанович вечером пригласил воинствующего соседа к себе в кабинет для беседы с журналистами, чтобы на страницах городских газет вновь появились статьи в защиту парка и о недопустимом произволе властей, которые явились бы свидетельством не столько налаживания отношений между поссорившимися соседями, а скорее сигналом к выбору более законных методов борьбы с чиновниками.
К удивлению Николая Степановича, дочь-журналистка налету схватила мысль отца – написать историю создания парка. А заодно противопоставить тех, кто заботливо высаживал деревца, думая о будущем, тем, кто выкорчевывал их память.
В глазах отца взрослая дочь, дотошливо выпытывающая у старика нужные ответы, все еще оставалась ребенком: та же чистая крылатая душа, тот же необузданный характер и строгая мужественность. В семье выбор Гали необычной профессии никто не одобрял. Переживали, вдруг ее неистовость, жажда справедливости доведут до беды. Мать подталкивала ее стать врачом. По ее мнению, в большой семье хоть один человек, но обязан знать законы врачевания, должен в минуты болезни выбрать и предложить правильные таблетки. Только отец радовался безмерно и открыто, когда дочь поступила на факультет журналистики. В тот день он держал на семейном совете речь, волнующую душу каждого сидящего в зале за столом, так как давно уверовал в то, что любая профессия может открыть мир, а может закрыть. Журналистика открывает талантливому человеку возможность выражать свою эпоху, синтезировать ее характерные черты. Его понимание законов журналистики было близко к идеализации… Потому он принимал корреспондентов как врачевателей душ и не без гордости говорил дочке: «Это большое счастье владеть человеческой душой…».
Сегодня на дворе была другая эпоха, и настал день, когда отец мог наблюдать, как работает его дочь. Кажется, со временем и Галя должна была измениться, но она оставалась прежней. И если старик-фронтовик не понимал, какую статью журналист уже мысленно пишет, то он догадывался.
Иван Никодимыч давно потерял деловитое спокойствие, степенность, отвечал на вопросы Гали, как и положено, развернуто, ярко.
– Саженцы никто не заказывал. Их нигде не продавали. Потому каждый привозил саженцы самостоятельно. Брали их там, где находили. Евсеич, тот, что с пятого этажа, привез березку электричкой из родной деревни. Память. Деревни нет, а дерево вон какое вымахало. Я часто его курящим в парке видел. Стоит у дерева, смолит, как паровоз, а окурки не бросает… Деревню, поди, вспоминал. Однажды, мне признался: прожил, мол, неплохую жизнь, заработки имел нешуточные, а по ночам дышать не мог… Вся подушка мокрая от мыслей о деревне. Когда помер, велел увезти себя в деревню, на погост, к родителям. А дети отказались, заартачились… Деревня, мол, не жилая, на заброшенное кладбище некому будет приезжать. А вот библиотекарша свою березку на велосипеде приволокла. Сказывала мне, что росла она в селе, откуда родом Есенин. Поэт такой был. Писали, будто он покончил жизнь самоубийством. А она наотрез отказывалась признавать это, убеждала меня, факты приводила, что его убили. Всё стихи Есенина читала… Она их много знала. Я ничего в них не понимал, но слушал, приятно для души-то…
– А почему в парке посажены одни березы? – спросила Галя, махнув зажатым в руке блокнотом в сторону окна. – Почему не липы, не клены? Липа пахнет – аж на километр запах кружит голову. Да и библиотекарша наверняка на клен могла согласиться. У Есенина столько чудных стихов про клен…
– Зачем напраслину говоришь?!.. Она любила березы… А предложил посадить березы я… Почему? Да потому, что от них много света. Выйди, посмотри, какой двор светлый.
– Ваша береза, выходит, тоже историю имеет?
– Еще какую!
Иван Никодимыч сидел, отстраненно смотрел на Галю, смотрел и не шевелился. И вдруг вскочил с кресла, поправил волосы, заходил взад-вперед по кабинету. Между шкафами, забитыми книгами и минералами, заметался его клокочущий взволнованный голос.
Николай Степанович понял, как больно задел его простой вопрос… Он переживал за старика, который в последние дни жил одной бедой… Жил желанием спасти от бульдозера выросшую на его глазах сотню высоких стройных берез.
Голос старика был таким сильным, что не только Николай Степанович замер, но и Маша, стоящая у окна, оторопело обернулась к нему. В ходе всей беседы она тихо занималась своим делом – привычно стирала тряпкой пыль со стола и подоконников.
Старик молча смотрел в окно. Затем очнулся и поведал историю появления в парке дорогого его сердцу молодого деревца.
– Привез березку я из деревни Войсковицы, что под Ленинградом. Там наш офицер-танкист Зиновий Колобанов уничтожил в одном бою сразу 22 фашистских танка! Двадцать два! Один час схватки с врагом – и победа!!!.. Произошло это сражение на моих глазах. А именно – 19 августа 1941 года. Мы все знали экипаж танка КВ-1 старшего лейтенанта Колобанова. Все… Я сам горел в том бою. Наш экипаж подбил у немцев четыре танка. А Колобанов остановил двадцать два. За этот подвиг танкист был занесен в Книгу рекордов Гиннесса. Но причем здесь книга, мать вашу?… То был подвиг! Такого героя забыли! Безмозглые. Завистливые. Кругом равнодушие и политические проститутки… А я ту битву не могу забыть. Колобанова должны были представить к званию Героя….Представили. И не дали, проходимцы. Сколько я ни бился, сколько не писал, добивался правды, все было тогда бесполезно. И вот я с того места битвы, с поля, заросшего березками, и привез в наш парк крепкое деревце. Могу показать, где оно растет…
– Подождите… Тут такая история! Березки подождут. Я напишу очерк про него. О нем ведь никто почему-то не знает. Пап, ты слышал про этого танкиста?
– Нет, Галя, к своему стыду только сейчас узнал.
– Иван Никодимыч, а про этого Колобанова в прессе писали? Книги про него есть?
– Какие книги, дочка? Его подвиг, его имя предано забвению.
– Как забвению? Почему?
– Все просто. Зиновий Колобанов – герой. Славить себя он не мог. Не его рук это дело. А вот те, кто о героическом подвиге танкиста, получившего в том неравном бою от фашистов 130 прямых попаданий в танк, должен был кричать на каждом углу, писать книги, они молчали… Колобанова представили после того боя к званию Героя Советского Союза. А в штабе Ленинградского фронта наградной лист переписали и дали нашему герою всего лишь орден Красного Знамени. Начальники в погонах – проститутки. Как и начальники на телевидении, в газетах… Я им кучу писем направил, рассказал всю правду о Колобанове, а они ничего так и не напечатали. Из-за них страна не знает своих героев.
– А разве что-то изменится, если страна узнает? – вмешался в разговор Виктор.
– У вас, молодых, может ничего и не изменится, – старик прикрикнул на журналиста, нахмурил брови. – У меня изменится, точно знаю. Я могу защищать только ту страну, в которой герои Колобановы. За нее воевал… А сегодня за вашу страну, где герои Чубайс и Чикатило, я кровь проливать не буду.
– Мне Чубайс тоже до лампочки, – поморщился Виктор.
– Всем Чубайс до лампочки… Только в каждой газете и каждый день на телевидении говорят про Чубайса. И не говорят, что реформы Гайдара-Чубайса загубили 12 миллионов российских душ, говорят другое – будто он талантливый управленец. Какой-то менеджер.
– Но это может быть и так?!
– Глупости. Все это ваши журналистские выдумки. Но я о другом… Скажи мне, что это за страна такая, где все знают про Чубайса и Чикатило, про своих людоедов и потрошителей, и никто не знает про Колобанова, за час боя уничтожившего 22 фашистских танка?! Это не страна, это дурдом. Я за дурдом кровь не проливал. Я не признаю страну, где героев создает телевидение, а не жизнь, борьба. Фальшивые герои фальшивую страну творят… Страна, где не знают и не чтят своих героев – обречена. Страна, где в умах молодежи застрял Чубайс, а не Колобанов, никогда не будет страной. Это дурдом.
– А как же парк? – вопрошал Виктор, цепляясь за слова старика. – Вы же его защищаете несмотря ни на что.
– Защищаю, – строго промолвил Иван Никодимыч, окидывая молодого журналиста недоверчивым взглядом. – Потому что там есть береза с поля битвы, и она мне дорога как память о Колобанове. В этом парке есть и рябина… О ней ты спроси у своего отца.
– Это бабушкина рябина, – закивала головой Галя, смущенно посмотрев на отца и прикрыв рукой вспыхнувшие краской щеки.
– Ты не туда разговор заводишь, Виктор, – осторожно выпалил Николай Степанович, всем строгим видом показывая, что ему не нравится ни тон беседы, ни заумные колючие вопросы, ни подвохи.
– Я парком интересуюсь, – понизил голос Виктор. – Надо же о парке писать…