скачать книгу бесплатно
– А ты бы могла жить за границей?
– Я что, дурочка?
– Сейчас многие тикают из страны.
– Если бежать, то не обязательно за бугор, по мне так лучше деревни убежища нет. И тишина, и романтика, и с голодухи не помрешь.
Стопки беспризорных книг манили к себе. Маша не удержалась, подошла. В окнах второго этажа, где утром торчала голова нахального парня, царила темнота. Стыдно притрагиваться к чужому имуществу. По рукам пробежал неприятный холодок. Чувство сильной обиды и стыда охватило душу. Мысленно она еще раз отругала новосела за утренний разбойный поступок. Именно разбойнику свойственно жечь и уничтожать книги. Она присела на корточки у одной стопки. Знакомые фамилии – Лесков, Мельников-Печерский, Тургенев, Есенин, Тютчев, Толстой, Достоевский, Шмелев… Перечисление великих имен придало ей уверенности, и она неожиданно для самой себя начала накладывать на левую руку тяжелые, увесистые тома.
– Давай перенесем все эти книги в подъезд, – предложила Маша, и, не дожидаясь отклика подошла к двери. Быстро открыла ее и скомандовала вахтерше:
– Анастасия Григорьевна, мы с вашего разрешения затащим сюда книжки, в уголок сложим.
– Заносите!.. Раз уж заносишь, – заворчала старушка, выйдя из своей застекленной конуры и косо, с предубеждением осмотрела Дениса. – Только потом куда их девать?!
– Разберут добрые люди.
– Добрые? Откуда они возьмутся, когда кругом зло, и все ненавидят всех. Новый жилец Анзор сказал, что оттащит их к мусорным бачкам, на вывоз…
– Для таких книжек нет места на мусорной свалке. Подержите лучше, Анастасия Григорьевна, дверь.
Безропотный Денис спешил всю тяжелую работу выполнить сам. Даже прибежавшая от мусорных баков крупная косматая собака не остановила его. Он лишь буркнул что-то непонятное в ее адрес, посмотрел на ее спину серо-бурого цвета, характерного для кавказской овчарки, и осторожно отодвинул Машу в сторону, заслонив собой.
В подъезде пахло половыми тряпками.
За углом бабушкиной конуры росла гора книг. Руки у Маши уставали, немели, приходилось делать паузы и стоять, глядя сквозь обнаженные прямые сучья деревьев на неподвижное небо. Когда к ее ногам приближалась собака, она инстинктивно прижималась к Денису. Это трогало сердце уставшего парня.
Помощь пришла неожиданно. Около детской площадки остановилась легковая машина. Из нее к ребятам подошла пара взрослых людей. Маша узнала папиного друга Алексея Константиновича с женой.
– Машенька, привет, родная! – забасил прокуренный голос давнего таежника. – Тебе восемнадцать, и я рад за тебя. Наши поздравления.
Он попытался вручить ей коробку, перевязанную алой лентой, но увидел, что ребята заняты делом, сразу сориентировался и тоже стал переносить книги.
Жена таежника тетя Зоя стояла в стороне. Ее лицо выражало недовольство, в первую очередь, оттого, что время тянулось мучительно долго. В ней жил скверный характер. К тому же она не любила детей. И это чувство ей никогда не удавалось скрыть… Между тем у самого Алексея Константиновича, обожающего многодетную семью друга, часто вырывалась грустно-ироничная фраза: «Жаль, демографии я ничем не помог». Еще тетя Зоя страдала черной завистью. Стоило у кого-либо из друзей в доме появиться новому телевизору или иному предмету быта, как она становилась мрачнее тучи, разговаривала через губу, сыпала обидные реплики. Друзьям это было известно. Они все ей прощали. Среди них прижилось правило: «Мы дружим не с Зоей, а с Алексеем Константиновичем, а раз тот любит завистливого человека, то и мы его любим».
Зоя была моложе супруга – невысокого роста, худощавая, выглядела она изящно, несмотря на широкое лицо, прямой нос и маленькие глазки, в которых проглядывало выражение какого-то непонятного равнодушия.
Собака прижалась к ногам таежника. Ее умоляющие глаза просили еды.
– Придется делиться…
Алексей Константинович достал из внутреннего кармана плитку шоколада. С силой разломил ее пополам, одну половинку кинул в открытую пасть, другую вернул на место. Пес слопал сладости и снова вытаращил грустные голодные глазищи на благодетеля. Тот замахал руками.
– Нет, дружище, горький шоколад мне тоже очень нужен, я, видишь ли ты, борюсь с ожирением, потому торты на днях рождения не ем.
Молодежь рассмеялась.
– Алексей Константинович, папа знает твои слабости, – призналась Маша, придавая голосу как можно больше сердечной теплоты. – Специально покупает горькие конфеты.
– Свои слаще…
Можно было и дальше шутить, но дело сделали, книги закончились.
Веселая компания ввалилась в лифт и полетела наверх, туда, где всех ждал праздничный стол.
В прихожей, при открытой двери, гостей встречал улыбчивый, довольный хозяин семьи Николай Степанович Мазаев. Как всегда, на его широких плечах плотно разместился темный свитер, смуглая кожа на подвижном, с ранними морщинами, лице была тщательно выбрита, глаза лучились добротой.
– Проходите, проходите, – зазывно гремел его голос. – Не стойте в дверях. Народ давно собрался.
Заметив рядом с дочерью, которая перекладывала из руки в руку пышные гвоздики, еще более волнующегося, растерянного парня, он порывался о чем-то его спросить. Но Маша опередила:
– Папа, это Денис, однокурсник… Не переживай за его синяк, он, как настоящий друг, пострадал за меня.
– Я тоже пострадавший, – подал голос Алексей Константинович. – Маша заставила меня таскать книги, а мне бы следовало утащить валяющийся рядом сундучок с просечными узорами, окованный полосками фигурно высеченного железа. Вы тут, Степаныч, такой мебелью раскидываетесь, аж оторопь берет.
– Подожди с сундуком, – распрямившись, сказал хозяин. – Позволь с хорошим человеком познакомиться. Про тебя, Денис, дочка нам говорила, слов не жалела, хвалила.
– Интересно, какие мои добродетели она отметила? – спросил студент, преодолевая робость, осторожно поглаживая синяк.
– Неравнодушный – так я говорила, – вонзив пристальный взор в Дениса, заявила Маша. – Про то, что ты образец скромности и образец настоящего мужчины, не говорила.
– Буду неравнодушным, – смущенно сказал студент, стесняясь уже не только своих слов, но и своего суматошно заколотившегося сердца. – Чехов не зря, наверное, писал, что равнодушие – паралич души.
– Тогда я напрасно проявил равнодушие, проходя мимо сундука, – бесхитростно засмеялся Алексей Константинович, уходя в зал и отворачиваясь от гневного взгляда хозяина дома. А взгляд этот, как и показанный исподтишка кулак, означал одно: не до мебели сейчас, ухажера дочки надо к себе расположить. Старый друг понял, потому без обиды ушел обниматься с хозяйкой и гостями квартиры.
– Мебель вытащил на улицу какой-то новый жилец, – в твердом голосе Николая Степановича появились нотки оправдания. – Конечно, он мог бы ее продать, там есть бесценные вещи, но ума не хватает. Завтра утром народ наверняка всё растащит.
– А я бы чужую мебель в свою квартиру не брал, – признался студент, с трудом напялив тряпичные тапки. – Чужая она и останется чужой.
– Мысль правильная. Как говорит наш дед в деревне, от добра добра не ищут. Идем к столу, Денис.
Зал уже гудел будто улей. Собранные за общим столом гости, не менее пятнадцати человек, весело общались, дарили имениннице подарки. Денис был представлен старожилам компании и усажен рядом с Машей.
Нежный запах весенних цветов заполнял комнату. Крупный букет белых роз привлекал к себе внимание не столько тем, что стоял в центре массивного стола с разнообразной снедью, сколько свежестью, его колючие стебли еще не истрепались, а на листьях дрожали, будто утренние росинки, капельки воды.
Наклонившись над букетом, Маша вдохнула приятный запах. Тонкие черты ее лица оживились, прямой красивый нос стал как будто чуточку острее. Она излучала молодость и чистоту, и ее душа не могла сдержать восторженных чувств. Денис бросал на сокурсницу незаметные взгляды, любовался, строил догадки, что творится в ее сердце. В какую-то секунду он попытался заговорить с ней, но тотчас его губы сжались, сдерживая нетерпение. Молчал и отец, думая о чем-то своем…
Маша рассыпала гостям благодарности.
– У меня столько цветов! Спасибо всем…
Застолье без раскачки пошло в должном направлении. Бокалы звенели, вилки мелькали… И хоть никто в компании не выбирал тамаду, гости согласились, что им является хозяин семьи, который с первых минут умело всем и всеми управлял.
В любой компании Николай Степанович придерживался одного строгого закона: изжить скуку любой ценой. Когда одни предпочитают скуку заливать водкой, другие просмотром футбольного матча по телевизору, третьи глушить пустые разговоры шумной дискотекой, Николай Степанович заряжал аудиторию на четвертый вариант. Беспроигрышный. Ненавязчивый. Зачастую устраивающий всех. В его понимании значимость застолья и конечные плоды его зависят от общения. И тут не обязательно быть любвеобильным тамадой, подвигающим всех к искрометным тостам, или властелином, наделяющим каждого гостя определенной ролью. Нет, конечно. Он все делал просто: поддерживал тот уровень общения, который раскрывал каждого человека с интересной стороны, подталкивал его рассказать о том, о чем никто не ведал. Такой процесс объединял, обогащал, принуждал творчески думать. А пошлость?! Она пресекалась на взлете.
Новому человеку, попавшему в компанию, где власть над застольем каждый добровольно отдавал Николаю Степановичу, только первое время было непривычно. Однако, послушав одних, побеседовав с другими, он незаметно для себя принимал правила игры, старался показать себя с лучшей стороны.
Маша гордилась отцом… Беспрестанно вставала из-за стола, когда тот предоставлял слово гостям, и те засыпали ее поздравлениями. Старшие сестренки Лиза и Галя звонкими голосами исполнили ей песню под гитару. Слова в ней были набором добродетелей, присущих самой трудолюбивой, самой заботливой, самой умной и самой обаятельной девушке в мире, и ею, конечно же, являлась она, раскрасневшаяся именинница. На гитаре играл Виктор, муж беременной Гали. Крепкотелый, в белой рубашке, он поражал голубизной своих глаз. Маша, прижавшись к плечу отца, смотрела, как длинные пальцы гитариста аккуратно перебирают струны. Стоявшая рядом мать обняла дочь. Звуки гитары так растрогали именинницу, что, когда музыка умолкла, Маша принялась восторженно целовать то отца, то мать.
К своим взрослым сестрам Маша относилась тепло. Галя в семье была вторым ребенком, а Лиза старшей. Обе всегда помогали матери, у которой было больное сердце, нянчили младшенькую, когда отец уезжал в свои частые экспедиции. Последнее время сестры общались реже, и не так бурно, сердечно, открыто, как это происходило в юности. У Лизы оказался неудачным брак, в своей замкнутости она все меньше находила времени и желания на общение с кем-либо. Предательство её мучило и томило. Закрывшись в комнате, она подолгу плакала и успокаивалась только при появлении отца или матери. Юркая и вечно говорливая сестренка Галя наоборот всегда звонила, забегала, но никогда не оставалась подолгу с Машей – ее ждал ревнивый муж. К тому же те оба работали журналистами на радио, и постоянно выезжали в командировки.
В этот день рождения отцу удалось собрать вокруг Маши всю семью, и небольшую, но очень доброжелательную команду друзей. Они пели, шутили, травили анекдоты, брызгали шампанским, бренчали по очереди на гитаре. И когда кто-нибудь начинал глубокомысленно вспоминать истории, связанные с жизнью Маши, в комнате воцарялась тишина.
Забавнее других оказался рассказ Алексея Константиновича. Попытка Зои, толкающей его в бок кулаком, сократить воспоминания о таежных происшествиях, либо умолчать детали, задевающие именинницу, закончилась провалом. Гости хохотали от души, лишь рассказчик изображал суровость на лице, и вместо смеха только глубокие вздохи вырывались из его груди.
– Повадились зверьки-бурундуки из нашей палатки еду таскать. Вечером Маша спрятала печенье в рюкзак. Утром проснулась… Долго слушала песни птиц (они на восходе солнца лучше всего поют), затем засунула руку в рюкзак, а там лишь крошки. Дулась Маша долго, ворчала, подозрительно смотрела на отца, на меня… Думала, кого отругать. Невдомек было, что в ее рюкзаке полосатый зверек похозяйничал. На следующую ночь спрятала булку с изюмом. Утром – вновь пропажа. И так всю неделю. Маша со мной сквозь зубы разговаривала. А я видел, как пара простодушных бурундуков обворовывает рюкзак: один залезает внутрь, а другой помогает вытаскивать добычу. И я решил проучить и простачка-зверька, и обидчивую Машу. Подкараулил воришку, когда тот проник в рюкзак, сразу закрыл его, обвязал веревкой и оставил до утра. Просыпаюсь. Смотрю, Маша развязывает рюкзак. Недовольная, настороженная… И вдруг на нее, прямо на грудь с диким свистом выпрыгивает какая-то бестия желто-охристого цвета. Крик был на всю тайгу. Маша ничком бросилась на траву и заплакала…. Я ее искренне пожалел.
– Совсем не так, – замахала руками Маша, – Никаких слез… Да, я испугалась, меня ужас охватил. На вас же бурундуки не бросались.
– Решила Маша проучить бурундуков, – продолжил Алексей Константинович в том же напряженном тоне, с серьезным лицом, пряча глаза от жалобного взгляда именинницы. – Она не раз ходила со мной и с моим псом-лайкой Верным на охоту. Подметила, что удача при выслеживании зверья во многом зависит от собаки. Учует Верный белку, куницу или бурундука, обнюхает воздух и к дереву. Подбежит, осмотрится и начинает лаять. Знак мне подает, там, мол, наверху, в кроне, добыча. Я подхожу, высматриваю белку и бац-ц, бац… Она готова. Однажды Маша подходит ко мне с Игорьком, нашим парнем, начинающим геологом. Тот повыше меня ростом, сухощавый. Оба настойчиво просят отпустить с ними на охоту моего Верного. Я догадался: Маша затаила обиду на бурундуков, посмевших запятнать ее репутацию, и потому подговорила Игоря устроить им бучу. Я, конечно, отпустил лайку с ними. К вечеру охотнички вернулись злыми. Они долго не могли понять, почему я поглаживал, похваливал собаку и смеялся над неудачниками. Маша пожаловалась. Собака, оказывается, часто подводила их к дереву, лаяла около него, но впустую, на нем никаких бурундуков не пряталось. И так каждый подход к дереву оборачивался пустым лаем. Не знали охотники, что лайка у меня умная и служит только хозяину.
Маша выслушала рассказ с детским дружелюбием. Все эти истории выглядели гораздо драматичнее, чем в его словах. Они иногда возвращались к ней из далекого прошлого и напоминали, как она, милое, юное создание, непристроенное в городе в летние каникулы, лазала с мужиками по тайге, облагораживала экспедицию работяг своим присутствием, а они постоянно подшучивали над ней. Но благодаря урокам дяди Алексея закалялся ее характер.
Мама после подобных экспедиций не узнавала дочь. Она взрослела на глазах. Не по годам появившаяся серьезность, сдержанность, рассудительность вызывали восторг не только у нее. Соседи говорили: «Вундеркинд!»
Сегодня мама тоже не удержалась и высказала пожелание:
– Мужики хитрые пошли, мечтают каждую девушку превратить в Жанну д'Арк. А мы, Машенька, должны просто уметь себя держать, быть красивыми и женственными.
– Правильно, – согласился Денис. – Девушке героизм не идет. Она должна быть простой и понятной.
– Вам так удобнее, – съязвила старшая сестра Лиза. – Легче на шею сесть, командовать, житейские проблемы на хрупкие плечи переложить.
– Главное, чтобы женщина была не умнее мужчины, – многозначительно заключил Алексей Константинович. И только он попытался расшифровать сказанное, как вновь получил от жены легкий толчок кулаком в бок.
Маша заметила, как нервничает Зоя, осаживает мужа. И тот нехотя смолкает, меняется, глушит в себе позывы внутреннего геройства. Ей стало обидно за добродушного охотника-учителя, хотелось защитить его от несправедливых нападок.
– Героизм женщин появляется там, где нет героических мужчин, – командирским голосом произнес экспромтом с лету выдуманный афоризм Николай Степанович. – И кто поведет под венец женщину, если она будет отважнее мужчины, и ее вечно будет тянуть на подвиги?!
Серьезные разговоры нарастали… Вызревало время для гитары. И отец почти намеревался взять ее.
Вдруг на улице послышался шум машин, громкий хохот людей.
Николай Степанович отодвинул длинную штору с широкого, вразмах, окна, и, зависнув над горшком с кактусами, выглянул во двор. На плечи ему навалилась Маша. Тускло освещенная детская площадка была заполнена большой группой суетливых парней, вылезших из машин с горящими фарами. Под окнами стоял старый «Мерседес». К его хозяину, одетому в мятые джинсы и серый джемпер, резко вытаскивающему из багажника сетки с продуктами, подтягивались другие молодые ребята. О чем ночная компания так азартно горлопанила, Николай Степанович расслышать не мог. Разобрался лишь в одном – кого парни признавали за старшего. Это был новый жилец их старого дома. Он видел его, кажется, утром, узнал по походке в развалку, черным усам, оттопыренным ушам.
– Дискотека у них сейчас будет, – утвердительно заявила Маша.
– Какая такая дискотека? – переспросил отец.
– Танцы. Караоке. Я когда на учебу уезжала, этот вон Анзор, с сумками, меня приглашал.
– Куда приглашал? Зачем?
– К себе, на танцы.
– Дочка, ты что говоришь?! Какие танцы на дому? Это же несерьезно. И откуда ты знаешь, что его Анзором зовут?
– Он сам сказал.
– Да, хорошо, что мы выше этажом живем, – укоризненно заметил отец, пренебрежительно улыбнулся и задернул штору. – Пойдем-ка, дочка, лучше к столу, нам дискотеки на квартире не нужны.
В центре зала, засунув руки в карманы, застенчиво стоял Алексей Константинович. Кивнув на улицу, переспросил старого друга:
– Молодежь веселится?
Николай Степанович неохотно кивнул головой. Его больше раздосадовала не шумливая толпа во дворе, а разговор с дочкой. Откуда в ней такая легкомысленность? Парень откуда-то с луны свалился, и она уже знает его, думает, идти ли к нему на дискотеку. Порыв злости быстро улетучился, в комнате раздался зычный голос Ольги Владимировны:
– Готов любимый пирог моей именинницы доченьки – пирог с грибами.
– А грибы-то откуда? – раздался голос из-за стола. – На улице весна, не лето.
– Дед прислал из деревни, – ответила хозяйка. – Попробуйте, таких боровичков вы нигде не отведаете. Лесом пахнут… Вкуснятина, обалдеть!
По румяному толстому пирогу пробежался нож. Опять зазвенели тарелки, ножи, вилки. Женщины зацокали языками, похваливая хозяйку. У мужской части застолья вернулся интерес к водке. Пропустив по стопке, они наперебой заговорили о молодежи. Из уст каждого звучало осуждение. И работать не хотят, и развлекаться не умеют.
Маша уединилась на диване с Денисом, показывала ему альбом с фотографиями.
– Это мы на Камчатке, а это плывем по речке Ангаре, тут мы с папой устанавливаем палатку…
– А кто это на тебе верхом едет? – засмеялся Денис, тыча пальцем в снимок.
– Галка, сестра… Рядом ее муж Виктор. Они только закончили университет, устроились корреспондентами на радио, и вот приехали к геологам брать материал… Мы тогда поспорили, что им не искупаться в холодной речке. А они такие смелые оказались с Витей, бросились с разбега в воду, проплыли от берега к берегу. Я, как проигравшая сторона, вот и катаю на закукорках сестру. Виктор, естественно, заснял весь мой позор, пленку не пожалел. Хохма, правда?!
Пока Маша с интересом показывала альбом своему однокурснику, в квартиру с нижнего этажа проник незнакомый, неприятный гул. Она поняла, что новоявленный сосед врубил на полную громкость музыку. Вчера подобный концерт мешал ей учить лекции. Сегодня он посягал на ее маленький юбилей. Маша продолжала с Денисом внимательно рассматривать фотографии. Но чем дольше звучала музыка, тем больше она ее задевала, смущала, а через пару минут начала раздражать.
В какой-то миг гости переглянулись, забурчали. Чужая музыка прорывалась сквозь этаж, будто он выстроен был не из бетона, а из бумаги.
– Никогда не думала, что у нас такая звукопроницаемость, – глубоко запавшие глаза старшей сестры Лизы уставились на Машу.
– Я же тебе говорила, вчера точно такой же дурдом был, у меня голова ходуном ходила, – отозвалась Маша. – Ты поздно пришла, потому и не застала грохота.
– Надо постучать им, пусть прекратят…
– Они еще громче врубят музыку. Как вчера было: я им стучу, а они в ответ еще сильнее шумят.
– Куда уж сильнее.
У Алексея Константиновича нервы тоже оказались не слишком крепкими. Глубокие глаза его забегали по сторонам, губы сжались. Прекратить неожиданно проникшее в квартиру безобразие он решил с помощью стула. Ударив всеми четырьмя деревянными ножками по полу, он затем прислушался, затаил дыхание: а не услышан ли его сигнал противной стороной, не убавили ли соседи музыку? Но барабаны продолжали греметь.
Беседы гостей затихли. Пространство квартиры окутала глухая немота. Вилки и ножи остались без дела, опустились на тарелки. Алексей Константинович вспомнил, как во время армейской службы он сидел в аварийной подводной лодке и обостренно вслушивался в звуки за бортом. Сейчас он так же пытался разобраться в звучании, проникающем снизу. Барабаны лихо переигрывали друг друга. Назвать это музыкой язык ни у кого не поворачивался.
– Рокеры резвятся.
– Может, спустимся, попросим угомониться, – предложил Виктор.
– Ты что? На драку нарываешься? – цыкнула на него жена Галина.
– Сразу уж и драка, – заворчал Виктор. – Не одни же они в доме живут, пусть потише себя ведут.
