Марта

Не мог на все это смотреть безучастно Спаситель. И сорвалась наша несчастная планета со своей орбиты и понеслась по Вселенной, словно песчинка малая, в каждое мгновение, грозя развалиться.

Тогда собрались все женщины и стали горячо молить Бога о помиловании. Были услышаны их молитвы, планету оставили невредимой, приблизив почти вплотную к Земле, сделав ее спутником небесным.

Снова очень многие погибли тогда. Остались только избранные. Они вынуждены были закапываться, чтобы спастись от лютой стужи. Солнце остыло для нашей планеты. Вечная мерзлота полонила ее.

Тогда к власти пришли мои далекие предки. Они смогли сплотить оставшихся в живых тех немногих, которым по велению Неба судилось продолжить свой род. Совместный труд по благоустройству сплотил их. Вместе дружно трудились над перестройкой когда-то могущественного государства.

Лишившись навсегда зеленых лесов и плодородных долин, солнечного тепла и благословенных дождей, им пришлось приспосабливаться к новым условиям. Это заставило работать мысль. Наши гениальные ученые создали город под землей, где есть тепло, свет и вода. Где выращивается достаточное количество овощей, фруктов и различных диковинных растений.

Научились делать все мыслимое и немыслимое. Даже золото, бриллианты, серебро – все это усилием мысли. Благосостояние и радость поселилась в нашем подземном городе. Затеплилась надежда на счастливое будущее.

Но таилось и снова возрождалось зло. Зависть и жадность спрятались по ущельям и углам укромным. Предательство раскрыло свою голодную пасть. Снова стала проявляться могущественная и враждебная сила зла. Переплелись в душах жадность и зависть, подлость и высокомерие, ложь и лицемерие, злоба и недоброжелательность. И тогда еще раз наказаны были мои соотечественники и все их последующие поколения. Они потеряли человеческий облик. Стали такими, какими ты сейчас нас видишь. Вот такая грустная история.

― Разве уже ничего нельзя изменить? Может, опять собраться всем вместе, и просить о прощении. Авось, смилуется Небо и пошлет милость свою.

― Историю нашего мира знаю только один я. По крайней мере, мне так кажется. Остальные же довольны своей настоящей жизнью, а о прошлом не знают, или не хотят знать. Есть у меня тайна одна тайная. Спрятана за потайной дверью, ключ от которой ношу на груди. Нет доступа к ней никому.

Уютно потрескивал огонь в камине. Дана немного успокоилась. Значит, выход для нее какой-то все-таки есть.

―С тех пор давних, незапамятных осталось поклонение и обожествление женщины, что смогла спасти планету от разрушения. И, если мужское и женское начало сбалансированы, в нашем, довольно-таки благоустроенном мире, царит гармония и счастье.

Когда нарушаются – снова может возникнуть хаос. Зло дремлет, хотя власть его, как ты видишь, здесь вечна и незыблема. Мужчина у нас считается созданием духовно и физически несовершенным, пока не пройдет через плотское познание священного женского начала. Мальчик, а не муж. И только рядом с достойной себя женщиной он получает все, что делает его могущественным человеком в нашем закрытом мире. Вот и мой черед настал. Скоро должен пройти обряд посвящения в короли.

Задумался, забыв о камине. Огонь стал гаснуть, шипя обиженно. Опомнился, подкинул поленья снова.

― Мать моя уверена, кто сам родился сапожником, не может иметь в роду принцев. От зайчихи не жди львенка. Поэтому в жены девушку мне подбирали очень тщательно. Долго изучали достоинства будущей королевы, ее таланты.

Хотя во сне ко мне приходила девушка не похожая на предполагаемую невесту. А тут ты. Так неожиданно и чудесно.

Голос его мягкий, низкий, успокаивал, навевал сон. Согнувшись калачиком, не заметила, как уснула. Последние слова утонули в сморившей ее дремоте. Осторожно отнес ее, сонную, на постель. И потом еще долго сидел у камина, задумчивый и невеселый.

Так друг за другом потекли тоскливые, безрадостные дни. Только вечерами разговоры их в сумерках приглушенных. Он, чувствуя ее отвращение, старался сидеть в темноте. Дана, благодарна, что не приходится смотреть на его жуткий, отталкивающий вид, пыталась выяснить, что нового у королевских звездочетов.

Из слов мужа следовало только одно, перемен в ее жизни в ближайшем будущем не предвиделось. Потом перестала верить в то, что пытается ей помочь. Она догадывалась, что хочет, чтобы она навсегда осталась в этом мире. Время для размышлений было достаточно. Все равно, что бы ни было, должна исчезнуть из этой жизни, хочет он этого или нет. И пусть их фантастический мир даже погрузиться во тьму, даже распадется. Ей до этого нет дела. Она хочет домой. На Землю. К маме.

***

Королеве матери очень не нравилась семейная жизнь сына. Ей было обидно наблюдать, как сторонится принца странная его жена, что ничего, кроме страха и отвращения она к нему не испытывает. Сердцем своим чуяла, как страдает сын. Она понимала, что только исчезновение неугодной невестки сможет наладить жизнь наследника.

План созрел быстро. Надо просто выманить невестку из покоев, а там уже все произойдет само по себе, будто случайно. Принц, наконец, сможет жениться на девушке из их круга. За ужином сегодня была, как никогда, любезна. Лично сама приготовила чай для королевича.

Когда вернулись в спальню, он, на удивление, сразу крепко уснул. Дана, поборов в себе чувство страха, попыталась растормошить, но его, будто кто мертвой рукой обвел. Увидела на расстегнутой шее ключик, висевший на массивной золотой цепочке, весь усыпанный бриллиантами. Боязно оглянулась, осторожно сняла. С глухо бьющимся сердцем вышла в коридор. Там никого. Вначале нерешительно, потом все быстрее пошла по коридору. Каждый шаг гулким эхом отзывался в длинном, пустом помещении.

Запыхавшись от быстрой ходьбы, интуитивно остановилась перед высокими деревянными дверьми. Сгорая от нетерпения, глубоко втянула в себя воздух. Пронзило острое чувство вины, отчаянно смешанное с робкой надеждой.

Толкнула тяжелые двустворчатые двери, они бесшумно распахнулись. Постояла на пороге, осматривая небольшой круглый зал с массивной каменной колонной посередине. Ощущение было такое, будто заглядывает в пасть страшного, чудовищного зверя.

Мрачное, красноватое освещение мешало что-то хорошо разглядеть. Собравшись с духом, тихонько скользнула в зал. Тонкий, голубоватый лучик высвечивал пятно на противоположной стене за колонной.

Там оказалась железная дверь, искусно украшенная чудным орнаментом. Руками, дрожащими от нетерпения, вставила ключик в замочную скважину, повернула, дверь легко открылась.

На мраморном изящном столике, на золотом подносе стояли две, разные по величине, пустые золотые чаши, густо украшенные самоцветными камнями. Рядом мраморное изваяние очень красивой молодой женщины. Видно, богиня. Удивительное по красоте ожерелье. Тут же удобное небольшое кресло. И это все, – скривилась Дана, огорчившись. – Вся тайна.

На стене, прямо перед ней, висел портрет знакомой до боли, женщины. Пригляделась и поняла, что это Наина. Она смотрела на нее с печальным укором. Заморгала виновато, – я так домой хочу, к маме, – привычно пронеслась знакомая мысль… и тут она увидела мать, точнее ее глаза, печальные, виноватые. Дана от неожиданности села в кресло. Мурашки пробежали по телу. Лицо обдало теплым ветерком. Где-то наверху заворковали голуби. Слезы хлынули из глаз обильные.

― Мамочка, я так увязла в жутком мире. Здесь мгла беспредельна, а утро не наступит. Смешались дни и ночи, переплелись, не разделить. Здесь птицы не поют и облака над головою никогда не проплывут. Вверху над нами вечная зима. Запорошила снегом вьюга злая пустынный, вымерзший пейзаж.

Тут властвует обман. Слова притворством и враньем пронизаны. В негостеприимном доме этом постель моя так холодна… Я постоянно с кем-то, каждый раз одна. Как я скучаю, мамочка!

Хочу стать паутинкой и обмануть судьбу. К тебе вернуться лучиком рассветным, лицом в ладони теплые уткнуться и рассказать о жизни теперешней своей, такой тоскливой…если б ты знала, мама!

Никогда не перестану ждать встречи нашей. Ты не устанешь верить, что мы встретимся, да?… Когда?…

Тихо слезы глотая, – благодарна судьбе коварной, что вижу сейчас глаза твои ласковые. Мам, знаешь, – всхлипнула,– я досыта наговорилась сама с собой. Ты же ко мне даже во сне не приходишь.

Как высказать все те слова, что для тебя всю жизнь по малым крохам собирала. Моя любовь была немногословна, признания не горячи. А ныне, между нами, немая и глухая вечность!

Мамочка, я так тебя люблю! Не представляешь даже, как плохо без тебя. – Тыльной стороной ладони вытирает слезы обильные,– почему все так? Так мало времени была с тобой, опять одна. Неужели все прошло, пропало? Мечты, любовь? Как дальше жить? Как мне тебя увидеть? Мамочка, хоть на мгновение сон мой некрепкий потревожь! Приди в глухие грезы осторожно…

Я знаю, не в силах прошлое вернуть, знаю, исправить невозможно. Как дальше жить, скажи, родная? Неужели не вернусь в твои объятия? Неужели судьба решила все за нас, и снова подло в жизнь ввязалась уже в который раз?

В пепел пережечь свою тоску хочу, и не могу, отчаяние задушить силенок не хватает.

Мое сердечко плачет, не прячет слез. Только слез этих не видать. Горючие, стынут они в груди измученной и каменеют. Мама, становится каменной душа моя.

Знаю, я это предчувствую, печаль невыносимая да черная тоска порвет сердечко слабое. И крик, моей души неслышный зов, потонет в этом мире жутком.

Может, хоть тогда вернусь к тебе. Звездочкой ясной упаду поздним вечером в сон твой тревожный и расскажу, как тяжело мне было здесь без тебя, без Кирея, что уплыла от вас и других берегов счастливых не нашла. Скажу, прости, что жизнь твою согреть любовью и заботой не смогла, что подарила боль разлуки своим поступком необдуманным. Прошу, прости!

И, может, тогда все печали, все мои страдания осколком льда растают в твоих ладонях и утекут сквозь пальцы в землю живую, прорастут травой-дурманом. И навсегда останется с тобой моя душа.

Стало расплываться изображение,

― Мамочка, – испуганно залепетала, – не улетай, не исчезай! Прошу, возьми меня с собой! Не оставляй! Мне страшно так и одиноко.

Судьба недобрая из лоскутков отчаяния и печали скроила платье подвенечное, и подарила венок, цветами белыми укрыв уколов острые шипы. Венок, который день не вянет у меня на голове, и каждое мгновение ранят тайные иглы, терзают душу мыслью жуткой, не отступая даже ночью. Тоска склонилась над изголовьем корявым месяцем, оскаливаясь, хрипит мне песни злые.

… так и не дошла! Не дошла я до алтаря. В этом венке из скрытых шипов, в платье из лоскутков недоброй доли повенчана с чужим суженым, для кого ночи мгла гостеприимней, чем ясный свет теплого солнышка. Невестой больше мне не быть.

Любовь несмелая моя, не вспыхнув даже, как трепетный огонек свечи, угасла, оставив в душе огарок темный.

Над пропастью бездонною стою и не могу свернуть с назначенной дороги. Не в силах изменить судьбу и не могу смириться. Нет сил ни умереть, ни жить…

Мне душу рвет безумный крик отчаяния, и не могу я крикнуть. Надо любить, а не могу! Как полюбить чудовище, какое вероломная судьба подкинула вместо мужа пригожего?

По щекам слезы катятся беспрерывные. А изображение тает быстрее, все быстрей.

― Хватит трепа слезливого, – резко яркий включился свет.

Оглянулась и увидела, что кругом полно народа. Королева со своей свитой, и сзади муж пробирается к ней через густую толпу. Огорошенная, прижалась спиной к колонне. Краем глаза поймала темную, мигом мелькнувшую тень, и сразу взрыв мощный, сильнейший взорвал все вокруг.

Очнулась в малюсенькой комнатке с каменным, неотесанным полом. С одной деревянной кроватью. Стол грубый, деревянный, тяжелый табурет. Свесила ноги с кровати, медленно встала, ощущая, как холодны каменные плиты пола под босыми ступнями. Этот холод, казалось, поднимался по ногам все выше и выше. Ее стало знобить, на сердце тяжестью давила мысль, что случилось. Роскошное платье порвано до лоскутков, она окровавлена. Осмотрела себя, будто все цело-невредимо.

Чья же тогда эта кровь? С потолка струился слабый молочный свет. Казалось, она слышала беспомощные крики отчаяния, рыдания брошенных, никому ненужных людей, или нелюдей. Значит не одна в этом каменном мешке. Это могло показаться невероятным, но именно здесь чувствовала себя защищенной. Поняла, что ее наказали за вторжение в святые святых, тайну принца. Откуда кровь?

Потом время для нее смешалось. Настоящее и будущее переплелось в тягучее, невыносимо жуткое ожидание. Сколько здесь уже находилась, не поймет. В определенное время приносили бурду, похожую на чай и лепешку. Поняла, что это ее последние дни. Приняла, как должное, без огорчения и без сожаления. Так даже лучше. Скорей бы …

VII

Блудная душа.

На площадь с веселым любопытством таращилась своими арочными окнами харчевня, успешно конкурируя с церковью. Вначале влиятельные отцы города были недовольны таким соседством, но хозяин сумел кое-кому угодить. И стала постройка известным на весь город питейным заведением, где часто проводили долгие вечера эти же самые мужи, иногда даже со всем своим многочисленным семейством, распивая чаи со свежей ароматной сдобой.

Деревянная, двухэтажная, с резными дубовыми балконами внутри, харчевня была довольно-таки ухоженной и уютной. На втором этаже размещались удобные номера для желающих снять комнату. Везде чисто, много цветов и всякой заморской зелени.

Хозяин усердно и неустанно хлопотал, чтобы к нему на огонек заглядывали почаще. Днем заходили выпить холодного кваску или отведать горячих наваристых щей, выгодно продавшие свой товар, суетливые и щедрые купцы. Иногда и рюмочку-другую опрокинуть. Благо рынок городской находился рядом.

Маменьки с детками да с няньками приходили полакомиться чужеземными сладостями. Почти каждый вечер устраивался концерт. Здесь пела любовные романсы местная знаменитость, пышногрудая, ослепительно раскрашенная блондинка. Танцевали варьете молоденькие, одна краше другой, девочки.

Хозяин, как умел, изо всех сил приманивал клиентов. Постоянно подавался свежий, холодный квас, сделанный по особому, только ему известному, рецепту. Чай был отменный, завезенный специально с далеких заморских стран. Вино, наливка и другие горячительные напитки только наилучшего качества.

Голь перекатная, что на последний грошик могла упиться и тут же у порога уснуть в обнимку с обшарпанной шапчонкой, доступу в помещение не имела. У широких, гостеприимно распахнутых дверей, всегда дебелый охранник, детина с кулаками, что кувалды.

Владелец так бойко и умело вел свое дело, что в заведении всегда было полным-полно народу. Хотя очень часто на людях скулил, клялся-божился, что несет сплошной убыток и что только по слабости характера тянет дальше это, крайне невыгодное для него занятие.

Марта, не посмев уйти из города сразу, поселилась в одной, из любезно предоставленных учтивым хозяином, уютной комнатке. Деньги на первое время у нее имелись. Решила немного осмотреться, а там видно будет, куда пойти, куда податься.

Сидела за столиком, на всякий случай, подальше от окон, неспешно наслаждаясь душистым чаем, искоса поглядывая на посетителей. Недалеко двое мужчин, с удовольствием хлебали рыбный ароматный супчик, запивая небольшими порциями водочки.

Скуластый, с редкой бородкой из темных жиденьких волос, все время бросал многозначительные взгляды в сторону одинокой Марты. Она отводила глаза, будто не замечая его игривых подмигиваний. С ним громко договаривался о чем-то рыжий, с широким окладом бороды, подсадистый мужик. Рядом чернобровый, широкоплечий, довольно привлекательный молодой человек сидел один, ел, молча, быстро, не оглядываясь по сторонам.

За соседним столиком молодые барыньки угощали сладостями своих шаловливых детей, оживленно переговариваясь между собой. Возле окна двое около неизменного самовара. Словно два брата, оба тучные, с облезшими красными макушками, с опухшими после тяжелого похмелья глазами. Они шумно потягивали горячий чай с блюдечек, лениво обсуждая вчерашний концерт.

Вертлявый, белобрысый официант, услужливо поставил перед ними на широком блюде очередную порцию еще горячих пирожков. На полусогнутых ногах, слегка наклонившись вперед, небрежно смахнув кончиками тонких пальцев соринку с белоснежной салфетки у себя на локте, терпеливо ожидал следующих распоряжений, искоса оглядывая зал.

Вечерело. Озорные солнечные зайчики напоследок скользнули по блестящим самоварам, заиграли в хрустале рюмок, веселыми бликами расцветили стекла.

― А что, брат, скучно у вас нынче в заведении стало. Каждый день одно и то же. – Подул осторожно на горячий пирожок, посмотрел на него и решительно засунул в рот целиком. Жмурясь от удовольствия, стал его медленно пережевывать.

― Только напиться можно и всего – то. – Поддержал с готовностью другой. – Потом голова болит, словно бочка пустая гудит.

На что обиженный официант ответил, что посетители здесь не выпивохи какие-нибудь, что ухом землю достают у порога заведения, и что вечером в гостях у них будет гость чужеземный.

***

Слух молниеносный уже пронесся по всему городу, сегодня необыкновенный, сладкоголосый артист будет петь. Друг за другом, неторопливо важно и обстоятельно чинно собирались недоверчивые гости, себя показать, и на других поглазеть. Постепенно собралось народу прилично. Почти все столики были заняты. Многие пришли с женами.

Шумно переговариваясь, не спеша пили чай, громко и чинно прихлебывая ароматный напиток с блюдца, терпеливо ждали обещанного.

На некоторых столиках высились распочатые бутылки вина. Немногие позволили себе начать вечер с рюмочки. Все это будет потом, ближе к полуночи: и песни горластые, и пляски неуемные.

Наконец долгожданное действие началось. Тяжелый занавес, вздрогнув испуганно, застыл и поплыл, разбивая надвое небольшую сцену. Раздались жиденькие хлопки.

Заиграла веселая музыка. На сцену выпорхнули яркими, пестрыми бабочками вечно юные особы в коротеньких пышных платьицах, в светлых ажурных штанишках. Старательно отпрыгав номер, ускакали под громыхающую мелодию за занавес.

Застыла напряженная тишина. Вышел седенький, сухонький старичок благообразного вида с гитарой в руках. Присел на краешек стула. Бородка клинышком, словно пучок волос приклеился, глаза хитрющие. Шустрые пальцы, как бы нехотя, ударили по струнам. Замер на мгновение, склонившись над инструментом, прислушиваясь к чистому звуку.

Начал, словно нехотя, ловкими пальцами перебирать струны тугие. И вот запела, затужила родимая, покорно доверяясь мастеру.

Тут вышел мужичок с широкой, торчащей седым веером бородой. Старательно запел об обманной любви. Бас его рокотал мягко и проникновенно. Посетители, недовольные началом вечера, что видели и слышали уже не раз, стали шумно переговариваться друг с другом.

После них на сцену выплыла дородная девица. Верно, звезда местного разлива. Встретили ее намного охотнее. Особенно старались молодые люди, сидевшие полукругом впереди. Они шумно аплодировали своей любимице.

На круглом лице ее глупое выражение самодовольства. По всему видать, что знаменитость гордиться крепким, цветущим телом, пышным бюстом, сильным голосом. Она, одетая в блестящее длинное платье с большим, вызывающим вырезом на груди, горделиво окинула оценивающим взглядом публику, снисходительно кивнула поклонникам, томно подняв глаза, с побеждающей страстностью запела о праве на счастье.

― Опять эта выползла про любовь размазывать, – послышался недовольный ропот среди женщин. Они не жаловали певицу своею благосклонностью в отличие от своих влюбчивых, доверчивых мужей. Она раздражала своим тупым высокомерием, вызывающе игнорируя их присутствие.

Сегодня у большинства никак не получалось нужного лирического настроения. Сидевшие за передними столиками, молодые кавалеры, еще пытались создать приличный вид торжественного внимания. Они старались аплодировать артистам с чрезмерным усердием. Зато сзади сидящие, те, что попроще, и в большинстве своем, постарше, выражали явное неудовольствие.

Главного виновника торжества не видно было.

Тут Марта заметила Вирену с мужем. Они сидели за столиком одни. Обед заказали обильный, напитков мало. Граненый графинчик с мутноватой жидкостью и бутылка вина с пестрой этикеткой. Кушал супруг, нахваливая местную кухню. Вирена выпила рюмку, не больше. Не ела, не пила, только ковырялась вилкой в тарелке. Заметно было, что, явно, недовольна происходящим.

Вокруг тонкой длинной шеи ее, по очень покатым плечам сползал изящный шелковый шарфик. Тощая, остроголовая фигура высилась ровно и непреклонно, оглядывая окружающих с презрительной ухмылкой. Рядом прели телеса ее ужасно озабоченного супруга. Его бегающие, нервные глазки никак не могли успокоиться. Украдкой, из-под опущенных век жадно рассматривал вожделенные прелести присутствующих дам.

Вирена отсутствием воспитания не страдала. Могла запросто при всех задать головомойку, если замечала похотливые взгляды мужа. Поэтому привык хаживать сюда в одиночку, тайком от нее. И сегодня, конечно, не испытывал глубокого восторга от присутствия строгой супруги с ее поджатыми, недовольными губами, ее высокомерным взглядом, с ее привычкой следить за каждым неловким движением мужа, чтобы тут же отреагировать ядовитым замечанием.

И надо же такому случиться! Увлеченный знакомой мелодией, забывшись, он, как истинный кавалер, по давней привычке, выскочил вперед, подбежал к обожаемой певице, подарил цветы, что заблаговременно припрятал в рукаве и поцеловал пухлую ручку.

В старательном неловком поклоне очень близко подошел к пышному бюсту, уткнувшись в него носом. Когда вернулся за столик, напоролся на яростное шипение жены,

― Я тебе покажу, колобок плешивый, – в глазах горит злоба змеиная, – как надо вести себя в приличном месте!

В твердом движении руки, усыпанной кольцами, и в сухом блеске непреклонных глаз благоверной почуял серьезную угрозу для своего, давно пошатнувшегося авторитета. Делать нечего, тяжело раскачиваясь на ходу, потащил свое обширное брюхо к выходу, словно побитая собака, виновато спрятав взгляд под низко надвинутыми бровями.

На хищном, остреньком личике Вирены промелькнуло, что-то на подобие злорадной улыбки. Так отразилось торжество победительницы. Как-то чудно, по-крысиному, пискнув, нахмурив густо намалеванные бровки, кивнула услужливому официанту, который мигом вернул оскандалившегося супруга. Тот сник, спрятавшись в носовой платок, громко высморкался. Уткнулся в тарелку, низко склонившись над ней.

Марта услышала за своей спиной, – вот не повезло бедняге с супругой. Столько денег имеет, а выбрал, хуже не придумаешь. Не глупый же мужик, а как стелется перед стервой. А она и рада стараться, вьет с него веревки, как хочет. Недаром бедняга при любой возможности не прочь скакнуть в гречку. От такой жены в пекло сбежишь, не заметишь.

Выбегали несколько раз суетливые официанты, ловко лавируя между столиками, с блестящими подносами в услужливых руках, предлагая горячительные напитки. Бестолково посовавшись, недовольные, исчезали на кухне. Все ждали главного, обещанного сюрприза.

И вот он на сцене. Вышел важно, дернулся чудно, сплел пальцы длинные в замок, ступни расставив носками врозь. Голову склонил набок, потупив, совсем по-детски, невинный взор на руки.

Сидевший сзади Марты мужик громко расхохотался, глядя на забавный вид актера. Чуб торчком, будто хохолок у молодого петушка. Узкие, в мелкую полосочку штаны. Шелковая, яркая рубаха навыпуск, сверху куцый пиджачок с короткими рукавами. На лацкане огромная роза.

Нашел на него этот смех неуемный, когда при всем желании сдержаться, не можешь сделать этого, пока не нахохочешься вволю, до слез, до колик в животе. Такой смех заразителен. Глядя на смеющегося соседа, начинают смеяться и те, кто даже не знает причины его возникновения. Здесь смеялись все. Мужики басисто, громко, размашисто. Женщины кокетливо, сдержанно.

Вирена выдавила из себя что-то на подобие саркастической улыбки. Супруг ее, искоса поглядывая на жену, вволю хохотал, понимая, что на сей раз можно оторваться по полной.

― Троха, ты что ли, – по-панибратски выкрикивая, смеялись окружающие уже и над собой. Они поняли, что хозяин обманул и получил деньги и немалые за не за что. – Откуда, такой расфуфыренный? Давно тебя, видно, не было! Лучше расскажи, где мотался, по каким мирам шастал?

― Резвого жеребца и волк не берет. Гляди, ребята, жив и невредим, бестия!

― Не Троха, – обиженно засопел артист, взглядом пол дырявя, – а Трофим Тимофеевич. Прошу не путать, что было раньше, а что теперь.

― Ну, давай, чего уж там, не робей, здесь все свои! Все равно деньги назад не воротишь. Шибко хозяин у тебя скупой. Оттого и ты тощий такой.