Марта

И вконец разозлившись, начисто забыв о своей высокопарности,

― Дамочка, если у вас нет таких денег, так и скажите, нечего мне товар хаять. Приходите, когда они появятся. За ваши деньги – любой наш товар.

― Как нет денег, – обиделась Марта. – вы что думаете, я в такую даль приехала, продала корову, всех своих… две курицы, что ласка задушила, будь она не ладна, этого… одного..,ихнего безутешного друга… петуха, – махнула головой, – ту же самую коро…– считает на пальцах, – чтобы шутки шутить. – Стал крепнуть голос. – У меня деньги есть и немало, – решительно поджала губы.

― Тогда скажите, что выбрали, может, уступлю в цене.

― Станешь торопить – толку не будет. Видишь – сомневаюсь, что брать.

― Бабенке этой трудно угодить. – толпа рассуждает.

― Знамо дело, хоть копеечку выторговать завсегда приятно. – Продолжали беседовать мужики за порогом, заглядывая бесцеремонно в середину.

― Мог бы и хорошо уступить, вон как выплясывает перед ним, ровно заведенная.

― Ага, ни село ни упало, отдай бабе шмат сала.

― Уж больно много загнул.

― Всякий продать подороже хочет.

― На торгу завсегда два дурака: один дешево дает, другой дорого просит.

― Само собой разумеется, кто себя обидеть хочет!

Важно потягивая табак, продолжали дымить мужики, глазевшие на торг. Толпа зевак увеличилась.

Прислушивалась Марта к их разговорам, понимая, что торговля окончена. Денег у нее и в самом деле не хватает на такую дорогую покупку. Хотя немного имеется, а если появился в кармане даже пятак, какая женщина не будет чувствовать себя жутко богатой и не захочет порадоваться приобретением парой-тройкой достойных ее украшений. Что с того, если стоят они по цене стада коров!

Неукротимая злость разгоралась в неудовлетворенной женской душе. Почему кто-то может купить, а она нет? Почему одним все, а другим ничего! Можно было завладеть всем этим сокровищем при помощи обмана, но свидетелей за окнами много. Рисковать нельзя!

― Торговаться – не покупать, можно и своровать – Лениво перебрасывалась толпа словами.

― Давайте сюда перстень, а то неровен час, пропадет. – Махмуд решительно снял с ее пальца сияющее чудо.

― Вы что намекаете, что я украсть его могу. – Обиделась Марта.

― Место бойкое, вещь дорогая, всякое может быть, – затряс озабоченно бородой.

Дожилась! Если она сейчас беззащитная, одинокая женщина, так, что и напраслину терпеть от всякого хама должна? Ну, нет! Это уже чересчур! Набрала воздуху побольше и, пошла поливать обидчика, благо слова долго искать не пришлось.

― Ах, ты, козел облезлый, – вспомнила кумушек, – ах, ты комар писклявый, недобитый, да подавись своей уступкой, своим поганым товаром. – Зеленые глаза ее, казалось, прожигали насквозь, – Я что, не смогу купить в другом месте кольца паршивого? А здесь ничего не возьму, даже задаром, пусть рука у меня отсохнет! Может ты еще надумал обыскать меня? Да лопнут глаза твои бесстыжие, если только заглянешь куда! – сует ему под самый нос свой могучий бюст.

― Не сходно – не сходись, а на торг не сердись, – замямлил Махмуд, напоровшись на тугую грудь. Затрясся мелкой потной дрожью. Глаза его возбужденно заблестели. Скривились губы в улыбке хмельной.

― Возможно, столковаться и по – другому, о, горячая и полногрудая владычица сердца моего! Ты такая заводная, пойдем ко мне жить, будешь мне служить. Подушки у меня мягкие…

Марта почувствовала, как его крепкая рука сжимает ее локоть, дыхание обжигает лицо, мягкая борода щекочет шею. На мгновение заколебалась. Можно было бы согласиться, где наше не пропадало, а куда тех, что за окном стоят, деть! Что потом в городе о ней говорить станут! Нет, сегодня менять ничего не будет, но и воровкой обзывать себя, тоже никому не позволит.

― Что, – глаза ее удивленно округлились, гневно сверкнув, – ах, ты пакостливый, шелудивый козел! Что трясешь здесь передо мной бородой своей плешивой! Да, что б она у тебя совсем вылезла, а на лбу вторая выросла! и чтобы в ней блохи завелись! что бы ты с щуки перья драл, да на тех подушках спал! чтоб тебя вело да корчило, покуда в пекло не завело! Чтоб тебе через свой клятый порог горб да бельмо подцепить…– без передыху сыпались проклятия возмущенной женщины.

― Кобыла с медведем тягалась, один хвост да грива осталась.

– Шальная баба. Сколько силы! За одну ночь с ней, все бы отдал.

― Такая обнимет, дух не переведешь!

― Хоть, вся исклянись, мне как с гуся вода, – унялся хозяин. Он уже видит, как подкатывает к самому порогу карета. С нее выходит Вирена с кожаной сумочкой, густо обшитой каменьями, в которой, верно, полно денег, вальяжно поправляет на себе меха, яркие длинные перья на голове и высокомерно направляется в настежь распахнутые двери. Гордо вошла, кичливо раскачиваясь телом, твердо зная себе цену.

Вот это покупательница! Вот это клиент! Сразу забыл о Марте. Суетливо бросился навстречу. Весь в любезном внимании. Само подобострастие. Сама учтивость.

Ее наметанный взгляд сразу ухватил кольцо золотое, украшенное сочной зеленью изумруда, в окружении сверкающих капелек бриллиантов, что еще держал в ладонях. Она жеманно протянула ему руку. Он, перегнувшись вдвое, надел его на тонкий палец. Повертела рукой, – а что, ничего. Ладно, беру.

Горделиво прошла к прилавку, оттолкнув брезгливо ногой корзину, скромно стоящую на полу, прилипла взглядом к витрине. Сердитая Марта, увидев такую богатую и чванливую даму, сразу догадалась, кто виноват в том, что у нее прореха в кармане. Вот где, наконец, можно отвести душу и отыграться за всю свою жизнь, не очень удавшуюся. Ткнула решительно корзину назад, под самые ее ноги.

― Откуда такие дохлые берутся? Надо же, одна кожа да кости, а спеси сколько, ровно с княжеского престола слезла! – говорит, как бы ни для кого.

― Убери из – под ног свою драную кошелку, задрипанка нищая, – сверкнула злобным взглядом Вирена.

― Куда несено, туда и поставлено. Я бы свой кошель на эту замызганную торбу сроду не поменяла. – Ядовито поинтересовалась. Заботливо осмотрела, – Вы, дамочка, так сильно уморились на работах, али сухотами болеем, что такая тощая, аж страшно приличным людям глядеть на это жуткое безобразие, так и тянет подать чего-то перекусить, – в ее голосе звучало такое искреннее, и такое ехидное сострадание.

Изумленная этой неслыханной дерзостью, округлив свои маленькие глазки, решительно поджала тонкие губы.

― А ты принарядилась, чтобы всех нищих в городе перещеголять. – Брезгливо ткнула пальцем в одежду Марты. – В этой юбке рыбу только в реке ловить. А сорочку у какой несчастной старухи перед смертью стащила? Вот это фасон! Нищий нищему может только позавидовать. Ишь, убралась красно как, что твоя коза на Рождество! И сюда приперлась, будто к себе домой. Сказано, козья рожа – везде вхожа. – Злорадно хихикает, кокетливо отставляя пальчик в сторону, приставляет лорнет к глазам и дальше острым носом в украшения.

― А ты, бесхвостая курица в павлиньих перьях, гляжу давно обнищала умом! Думаешь, если размалевала рожу, словно пасхальное яйцо, напялила на себя меха из облезлой кошки, будто свинья в хомут влезла, так уже великой цацей стала? Давеча видала таких, бродячих. По всему городу шуты бегают, зазывают на представление. Хороша мода! Не каждый нищий в такое оденется. Это же всем курам на смех!

― Тут так дурно пахнет! И откуда тухлой псиной воняет, – сморщила благородный носик Вирена, поглядывая в корзину. – А кислятиной как несет! Милочка, ты совсем раскисла от пота. Убери свои грязные руки из моих глаз долой, закрываешь обозрение.

И почти легла тощим торсом на прилавок, близоруко щурясь в лорнет, вглядываясь в драгоценности.

― Грязь не сало, потер и отстало. По мне лучше сто раз вспотеть, чем раз прахом покрыться, хотя, сухие жабьи кости тарабанят звонко. Далеко слышно, как лягушонка в обшарпанной коробчонке тарахтит по городу, – насмешливо кивнула на тарантас, где ждал хозяйку покорный молодой кучер в щеголеватой одежке, с напомаженной головой, и с по – залихватски закрученными усиками.

― Сама дура вонючая! Вижу, в твоей голове лягушки давно завелись, – начинает потихоньку расходится Вирена.

― Ты, птица дохлая, не дощипанная, титьки свои курячьи убери с моего товару. Я тут прежде тебя пришла и все это уже скупила. – Стала наступать Марта.

― О, почтеннейшая из всех почтенных, – пытается вмешаться в столь «приятный» разговор Махмуд, обращаясь к Вирене. – Я предлагаю примерить это удивительное ожерелье, равным которому не владел никто из всех великих мира сего.

― Подобру-поздорову, отстань, не суй в нос свои замызганные цацки, видишь, разбираемся. Не ерзай под ногами!.. не заводи душу!.. не буди во мне стервы. – Неистово вращая потемневшими от яростного возбуждения глазами, придвинулась Марта к хозяину. Тот отступил, изумленный таким бешеным напором.

Фыркнула Вирена, хищно оскалив мелкие зубки в язвительной улыбке. Выхватила ожерелье, надела на длинную шею и, довольная, стала разглядываться в зеркало, злорадно пританцовывая перед Мартой.

― Идет-не-идет, купить-не-купить! У меня денег столько, что всю эту лавочку со всеми ее потрохами могу забрать.

Ее тоже начало охватывать радостное возбуждение. Всегда так приятно достать соперницу.

― Чего квохчешь курицей, все куплю, все куплю! Лопнешь от натуги. В эти руки много не загребешь, вон, они у тебя, словно крюки. И ожерелье это пристало, что курице бусы.

― Порою завидущая хула лучше, чем дурацкая хвала! Что досада берет по чужому добру? Аж, трясешься, что купить не можешь. Берут завидки на чужие пожитки!

― Завидны в саду черешня да вишня; кто не пройдет, тот щипнет. А здесь чему завидовать? Ты в зеркало на себя погляди получше. Вставь свои слепые зенки в него и увидишь, что в кривой роже и рот на боку. Как не крась, уже ничем сверху не закрасишь. Хотя, промеж слепых и кривой в чести.

― Ты дура беспардонная, на себя лучше погляди, нос, что лапоть на всю рожу. – Зачастила, заметно нервничая, Вирена.

― Да не такая раскрасава, что в окно ночью глянет – месяц с перепугу на землю шлепнется. Во двор выйдет – со страху три дня собаки воют. – Ткнув руки в боки, грудью вперед, ехидно издевалась Марта.

Мужики заинтересованно следили за перебранкой.

― Наша барынька возбудилась – то как!

― Рада дура дуру встретила.

― Как не крути, а деревенская корова шустрее городской кобылы. – Делились между собой довольные зрители. Не каждый день доводится услышать перебранку двух достойных друг друга стерв.

― Чего ты своим выменем мне в нос тычешь. Вон набухло, ровно у коровы перед отелом. – Вирена стала совсем близко, прищурив яростно глаза, – меня не укусишь, а себя за зад попробуй. Надо же, откормила, что не обойти, не объехать. – В ее голосе появились первые визгливые звуки.

― Знамо, такой кляче не объедешь, первый ветер в поле снесет. – Марта, наоборот, стала спокойная, что удав на охоте. – А о твой дохлый, уколоться можно. И не маши передо мной своими растопырками. Чай, не в поле чучелом огородным стоишь, ворон здесь нет. А мухи от смеху, глядя на тебя, все давно передохли. Распрыгалась, что блоха в коросте, места себе не найдешь.

― А чтоб тебе шмелем подавиться, корова не доенная,– рассердилась не на шутку Вирена, аж затряслась вся. – Зато у меня денег столько, что тебе и не снилось. – Дрожащими от злости руками открыла свою сумочку, полную золотых монет, набрала целую пригоршню, затрясла ими перед носом Марты.

― Ого, вот это да!

― Золота никогда много не бывает.

― Все равно, эта тощая кляча нашей корове рылом под хвост не достанет.

― Не все горлом, скоро и руками махать начнут.

― Здесь рукам воли лучше не давать. Тяжелая рука у бабенки.

― Само собою разумеется, но разогнав во весь дух, сразу не осадишь бабий норов. – Толпа живо отозвалась на увиденное.

― Все, всякое мое терпение лопнуло! Короче, чего тебе надобно, кучка навозная, пересохшая. Повторяю, а ты слушай, харю-то свою не отворачивай, хорошего дважды не сказывают, даром здесь трешься-ошиваешься; сказано, мы уже ничего не продаем. А что не продается, цены не имеет!

Нам закрываться пора, в городе дел полно. Что ты носишься со своей торбой, что кура с яйцом. Не надо нам твоих поганых денег! От худой курицы и яйца худые. Иди, гуляй, смерть куролапая.

― Чего это вдруг мы, – ошарашено заморгала Вирена.

― Потому, что муж мой.

― Ах, муженек уже твой? – протянула с издевкой, улыбаясь так хитро, а глаза такие злые, аж красные.

― Да мой! Что я уже замужем не могу быть?

Купец, стараясь надевать на Вирену украшения, решил до поры не вмешиваться в яростную перебранку женщин. Он вмиг остолбенел от такой неожиданности. Недоуменно оглянулся на Марту.

― Ты? Да ради Бога, да сколько угодно! Мне что жалко! Но намедни чужими были, – ехидно заметила, так же кулачки в бочки и остренький подбородок резко взлетел вперед – вверх.

― Ну и что ж, что были, а тут взяли и поженились, специально, тебе назло.

― Ты хоть знаешь, как звать мужа возлюбленного.

― Знаю, не твое куриное дело, поняла?

― И как, если это не важная тайна?

― Чмок, – мигом сорвалось с языка, – или Пипла, – добавила отрешенно, поняв что ляпнула ни к селу, ни к городу. Как же на самом деле его звать-то? Силится вспомнить.

― Махмуд, – робко пытается подсказать ошеломленный продавец. Ему очень понравилась идея Марты. Он уже успел убедиться в уме, взбалмошности, напористости этой молодой женщины. Его восточную натуру это так возбуждало!

― Ну, конечно, Махмадей, – обернулась на мужчину, – а дома как хочу, так и называю, по-разному. От большой любви обзываю, как мне захочется, понятно для особо непонятливых.

― Чмок, – заливается от зловредного смеху Вирена. – А Пипла где у него болтается?

― Мой муж, как хочу, так и зову, – решительно отрезала, сердито сверкнув глазами. – И, что у него, где болтается, не для твоих куриных мозгов, ясно? Будет мешать, обрежем.

― И давно у вас любовь, – визжит Вирена.

― Давно, с самого утра, – улыбается ехидно.

― Надо же, – сплеснула та руками, – была деревенская дура стала городская Чмошка!

― Сама ты надоедливая мошка, Кура пучеглазая. Он любит меня понятно! Сильно! всей душой и всем сердцем! Он, этот… Махмадей, – с удовольствием вспоминает имя, – даже обзывает меня… то есть называет… как? Во! Я его…– правую руку к губам, задумывается на миг. – Что светит-то все время… а, ну, да! Светильник его глаза, – засомневалась чуточку, – или двух? У него же, по-моему, два их было, – оглянулась на хозяина.

Он испуганно вытаращил глаза, – два, два, – затряс отчаянно бородой.

― Ну, точно, козел! – скривилась про себя Марта, – ему бы еще рога. Ну, да, не важно! Хорошо хоть, что со всеми глазами, – махнула рукой, и продолжила свою пышную речь – я лучезарный светильник его двух, – зачем-то выделила, – глаз. – Так что давай, снимай мое добро. Я резко передумала продавать. А что? сама носить буду. И, вообще, мы уже закрываемся, да, милый? – таким елейным голоском.

Закивал согласно головой Махмуд, молчавший до сих пор. В его словах не было нужды. Совсем растерялся, бедный, от такой неожиданности. Марта так сильно овладела его душой и телом, что напрочь забыл о торге, о выгоде. Рад был несказанно, что жениться на такой удивительной женщине, шальной, что буря в пустыне.

Для Вирены слова Марты, будто плевок на солнце.

― Я плачу золотом и покупаю все это, что на мне, тебе понятно, коза задрипаная. – Молвит ядовито с чувством, с расстановкой, медленно, наслаждаясь моментом.

― Думаешь, если он козел, значит я тоже дура?– не вынесла такого сравнения возмущенная душа Марты, – а ну, давай сюда побрякушки. Обвешалась ими, ровно елка новогодняя. Повторяю, мы закрываемся! Не только слепая, еще и тугоухая. И за что все увечья на одну тупую голову!

Потянулась к ожерелью, стала снимать бесцеремонно.

От такой неслыханной дерзости показалось, что Вирену вот-вот хватит удар. Челюсть отвисла, глаза налились кровью. Разъярено втянула сквозь зубы воздух, готовясь дать решительный отпор. Взгляд переполнен такой несокрушимой злобой! Голос зазвучал особенно визгливо, даже истерически.

― Убери лапы свои вонючие, кошка блудливая. Руки коротки, не достанешь.

― Я ноги приставлю, – морщась от пронзительного крика, продолжает снимать украшения Марта.

― Не прикасайся ко мне, а то я сейчас тебе все патлы повыдергиваю! Космы мигом растрепаю!

― Попробуй! Напугала курица псину, излягала всю, – громко рассмеялась прямо в лицо, ткнув ей фигу в самый нос, злорадно повертела, – вот что ты можешь купить в моей лавке на свои паршивые деньги.

От такой неслыханной наглости Вирена лишилась дара речи. Почувствовала, как от дикой ярости, в горле комом застрявшей, стало нечем дышать. Спазмы по лицу волнами прокатились. Задергалось тело в нервных конвульсиях.

― Какая чудасия! О, гляди! Как разморгалась ушами-то, лопоухая наша. Губами-то как зашлепала. А голосу что, нету? Пропал? Надо же! Онемела? Кляпку со рта вытащи, – уткнув руки в боки, покачиваясь на расставленных ногах, головой вперед, – Ой, рожу не корч! Не корчи такую рожу. Неровен час, при ней и останешься! Да не сучи ножками, не дергайся так, глядишь, обломаются! А что, любезная, если хочешь, попляши, ножки уж больно хороши, – захлопала в ладоши.

Вирена от лютой злости, что сковала ее тело, чуть не задыхается. Хватает воздух ртом. Камнем сдавило грудь. До сих пор никто не посмел вести себя с ней таким нахальным, беспардонным образом.

― Дуй не дуй, хоть раздуйся! А хоть тресни, ничего не выдуешь! Что глотку растаращила, ртом ветер не поймаешь! Мои камни, мое золото. Сама носить буду.

Что молчишь, разжуй, да выплюнь уже скорее, мочи нету ждать! Надо же, как ум с разумом помешался! А рожа-то, рожа-то какая жуткая!

― Совсем заругала, захаяла барыню. Вон как, бедняга, мучается в припадке нервическом. – Сочувственно шелестит толпа.

― Иная сварливая баба хуже черта достать может.

― Было бы болото, а сатана всегда найдется.

Вирена так яростно крутнулась на пятках, аж, доски под ее ногами завизжали жалобно, и, сгорбившись, побежала к карете.

― Съела кошку с маком, закусила квасом с таком.

― Пошла, несолено хлебавши.

― Ковыляй отсюда – пока цела, а то не погляжу, что барыня, в бока живо натолкаю. Во, поплыла, будто колесо кривое, лебедь косолапая. Тебе бы только верхом на сковородке ездить, – укусить старается напоследок Марта.

Вирена при помощи услужливого кучера взобралась в карету, злобно пнула его ногой, яростно плюнула в сторону лавки, закрыла окошко, и они умчались.

― Пропала, словно корова языком слизала. – Как бы с сожалением, что так все закончилось, толпа стала быстро таять.

― Ага, будто ветром сдуло.

У каждого появились неотложные дела. Расходились так же, как и пришли, по двое, трое или по одному.

Махмуд несмело подошел, желая обнять за плечи горячую женщину. Темные глазки, масляно щурясь, неустанно обшаривают тело налитое, будто яблочко наливное. Вспомнил вновь свои восточные замашки, заговорил пышно, – о, великое счастье будет тому, у кого ты станешь хозяйкой в доме, кто сделает тебя сокровищем своим.

Сильная любовь запала в сердце мое. Оно склонилось к тебе, только лишь увидел на своем пороге. О, луноликая и пышногрудая красавица, чей стан кипариса стройнее, чьи губы меда слаще, ты наповал сразила меня стрелами своего взгляда.

Клянусь, ты лучше всех в целом поднебесье. Ибо многих я женщин встречал, но нет даже близкой по напору, уму и речам. О, несравненная, ты как буря в пустыне, такая же непредсказуемая и шальная! Если ты в гневе – огонь, значит в любви – ураган.

О, прохлада моего глаза и плод моего сердца, чье лицо самого солнца светлее, пожалуй мне один поцелуй. О, счастье очей моих, прошу, подари или дай взаймы. Я одарю тебя всеми богатствами, что имею. Эти россыпи жемчуга, топаза и яхонта, золота и серебра: все, что мое – будет твоим. Улыбнись, о, владычица сердца моего. Улыбка твоя подобна луне в ночь ее полнолуния.

Она яростно дернулась и метнула в его сторону такой грозный предостерегающий взгляд, что земля ушла из-под ног.

― Чего ты ровно дикая, – растерянно, напрочь ,позабыв о своей велеречивости.

― Пошел вон! – гневно сверкнула уничтожающим взглядом.

Разинув рот, не смог произнести ни слова. От такой неожиданности, голова у него совсем пошла кругом.

― Пошел вон, козел не доенный! Глаза не мусоль! Всю жизнь мечтала козой стать. Я, как пришла не званой, так и уйду не гнаной. А ты, продажная твоя душа, подавись своими цацками, больно они кому нужны!

И ушла, довольная собой. Антон задержался немного и догнал ее уже при самом выходе из рынка. Шла, бойко разглядываясь по сторонам, раздавая налево и направо свои веселые шуточки.

Лучезарно улыбаясь, подмигивала без устали всем встречным мужикам, чем вводила в краску более стеснительных, что смущенно уступали дорогу шальной бабе.

Каждая жилочка в ее теле пела от возбуждения. Испытывала невероятное ублаготворение. Нет денег, ну и не надо! Она и без перстня проживет. Зато смогла показать толпе зевак, и этой глупой высокомерной курице, что с нею лучше не связываться.

Почему она должна пить кислую брагу, а эта спесивая дура – сладкое вино. Почему ей ничего в этой жизни судьба не подарила, а Вирене все на золотом блюдечке. Живет себе в свое удовольствие. Наслаждается тонкими, деликатными запахами, ест редкие кушанья, попивает изысканные напитки всевозможных видов.

― А, это вы. – Оглянулась насмешливо. – Я уже успела забыть о нашей встрече. Конечно, были возле лавки, и все слышали. Знаю, дурой меня считаете.

Не стану лукавить напрасно, цветных камней искристый жар и брильянтов яркий яд пленил сердце слабое мое. Теперь все. Торг окончен. Пора и домой, наверно.

― Откуда?

― Издалека! Отсюда и не увидишь! Хоть, возвращаться некуда. Муж сгинул. Свекровь, старуха злющая, сына не заставила долго ждать, следом подалась. Продала хозяйство свое нехитрое, корову старую, петуха, что остался без курей, их ласка передушила, да в город подалась, новую жизнь начинать.

Ехали всю ночь. Глаз почти не сомкнула. Приехали, сразу на рынок, а там уже все видели сами. Цены здесь, хочу сказать Вам, – сделала большие глаза, вспомнив торг.

― Идем со мной, – предложил неожиданно для себя.

Остановилась, задумчиво глянула на дорогу, потерла ладонью об ладонь, – а что уж там, где наше не пропадало, попытка не пытка, спрос не беда, идем, – махнула решительно рукой. – О, прекрасный лицом и телом, господин мой, слушаюсь и повинуюсь твоему приказу, о, свет очей моих, прохлада моего сердца, – вспомнила Марта речь недавнего своего поклонника, и расхохоталась, запрокидывая голову назад. Антон тоже рассмеялся, вспомнив торг и всех его участников.

― А что, богатый и достойный муж был бы. Может, и не надо было отказывать такому пристойному кавалеру?

― Замуж за богатого выйти, каждая женщина мечтает. Но что может дать птице вольной самовлюбленный петух!

С ним в небо вовек ей не подняться. Разве сможет подарить он своей половинке радость заоблачного полета?

Я не хочу замуж за старого, не хочу за малого! А хочу за ровнюшку, пускай и небогатого. Зато потом куском хлеба не будет попрекать. А там труд, совет, любовь принесут в дом достаток да лад. Будет и у нас семейная благодать!

Мой сокол ясный еще гуляет где-то, никак не нагуляется. Надеюсь, придет время, и мы встретимся. Моя душа этой верой живет. Она просит, жди! Надежду робкую не растопчи поступком необдуманным. Благородное сердце родное, ищи! Не пропусти счастье свое.

Вот и разыскиваю сердцем своим милое сердце. Поэтому пробую заглянуть в другое. Увы! Как часто оно упрятано за семью тяжелыми замками. Не дозваться, не достучаться, – пытливо метнула взор игривый в сторону Антона. Он усмехнулся скептически.

― Нечего сказать, и умна, и хороша, и высказываться умеешь, не хуже Махмуда – лавочника.

― Я по-всякому умею объясняться. Давно заметила, если человек, с кем разговариваешь, по душе, то слова сами по себе складываются, да так ладно да складно, что порою сама диву даешься. С иным же тянешь из себя, слова эти, будто щипцами выдергиваешь, ровно заклинило память.