Марта

Начиналась настоящая метель. Ветер вздымался вихрями и моросил колючим снегом в глаза, в уши, в рукава, за шею. Наигравшись, ровно дитя малое, снова успокаивался. Становилось тихо-тихо и даже не так холодно. Из-за приземистых, мрачных туч опять высовывалось солнце, грея зябнущие щеки в рыжем пламени своих кудрей. И снова день становился невозмутимо мягким и улыбчивым.

Кирей сидел на лавочке, зябко уткнувшись подбородком в глубокий мех воротника, крепко задумавшись, взгляд потерянный, улыбка хмурая. Грызет сердце кручина унылая, буйная головушка сколько дней и ночей все одну думу думает, сомнениями усеянные густо тягостные мысли. Жизнь его, как этот зимний день, то светлая полоска, то темная, то солнце светит, то поземка шалит. Правда, в последнее время темная оказалось размашистой, без конца и краю.

В голове снова вертелись навязчивые слова из недавно услышанной песни, – если любишь без памяти, не забудешь вовек.

Эх, грусть-тоска немилая, так гнетет, прямо в сердце белой вьюгой дует, никакого сладу с нею нету, жизнь стала невыносимой. – Кудри непокорные упали на чело, выбившись из-под высокой шапки собольей, их тут же засыпало снегом.

Клава, добрая и некогда веселая ворона, сидит недалече на ветке дерева, глядя жалостливо на друга. С тех пор, как Дана вышла замуж, Кирей перестал радоваться жизни, его, словно подменили. Никто уже не вспомнит его добрую улыбку, пропали лучики в глазах смешливых.

Не живет, а существует! Ходит, словно потерянный, все молчит и о чем-то думает. Сколько раз сердобольные родственники пробовали его сосватать! Сколько раз устраивали бал, приглашая самых красивых девушек княжества! Он, откровенно скучая, сидел безмолвный, словно слепой, не видя и не замечая никого в упор.

Клава старается не спускать глаз с сердешного, мало ли что там, в затуманенной голове организуется на почве отвергнутой любви. Да и есть с чего сохнуть парню, невеста сбежала из-под венца, выстраданное счастье оказалось в чужих руках. Вот и мается, бедный, не может душу успокоить. Ему бы жениться, но как старое забыть? Захворал на любовь парень и не излечить теперь сердце перебитое. И бабок приводили к нему, и знахарей всяких. Уж они старались, уж они шептали на все лады, не помогло.

И сейчас сидит уже битый час, что примороженный, а если заболеет? Вон какая стужа разгулялась! Как домой увести, ума не приложить!

В очередной раз выглянуло солнышко, мягко озарив заснеженный пейзаж. Стайка синичек бросилась с дерева под ноги, рассыпавшись по снегу шустрыми комочками. И тут одна из них, самая бойкая, взлетела и уселась на плече у парня, что-то весело щебеча ему в самое ухо. Что за наглость неслыханная! Ревнивая Клава не собиралась делить их дружбу с Киреем с кем-либо еще. Прочь, негодная птица! Бросилась на нее с ветки, но та, не обращая малейшего внимания на ворону, совершенно без боязни о чем-то чирикала.

– Клава, это синичка!– радовался, что маленький, бережно подставив ладонь гостье приятной.

– Вижу, не слепая, – пробурчала недовольно, и чего вдруг улыбается, необъяснимо.

– Нет! Ты не поняла, это моя знакомая синичка. Я ее когда-то из сетей птицелова освободил. Клава, все это было, все случилось наяву! Не сон это был! Птичка, пичужка малая, скажи, в каком лесу я тебя встретил? Любушку свою там потерял, а вместе с ней и сердце обронил в чаще неведомой, нет мне покоя с тех пор. Не могу забыть девочку с глазами синими, что меня поцеловала и, словно белка шаловливая скрылась в глуши лесной.

Клава, удивленная все больше, переводит птичий язык.

– Место – это недалеко, но и не близко, отсюда простым глазом не видать, слыхом не слыхать, человечьим духом не учуять. Знаю, жила там девица красоты писаной, дочь царя лесного, да в беду горькую попала. Если любишь, не мешкая, ступай к ней, а сердце само путь верный укажет.

И унеслась, на прощание приветливо покружив над головой.

Кирея в момент, что подменили, повеселел враз, схватился, и бегом бежать. Клава за ним еле поспевала, что за встреча странная? Что за любовь неведомая?

А он, не говоря никому, ни слова, верного коня своего седлает и мчится в лес. За ним, конечно, ворона подалась.

– Куда, на ночь глядя, скачем, не переводя дух? В такую пору да в такую мерзкую погоду хороший хозяин собаку во двор не выгонит. Непогода под вечер может сильней разгуляться, не гляди, что тихо будто, так и заблудиться в лесу недолго. Неровен час, замерзнешь, и никто, кроме зверя дикого, не найдет наших тел окоченевших. – Терзают Клаву мысли недобрые.

***

Черным камнем в белом снегу уснул на развилке дорог указатель, сваленный ветром и временем. Остановились на мгновение и наугад выбрали одну из них, хотя Клаве показалось это решение неверным. Решила не спорить, себе будет спокойнее. А конь ретивый, обгоняя холод, все убыстряет легкий бег.

Мороз в лесу жгуч и задирист. Алмазами причудливыми рассыпался по заснеженным холмам, инеем застыл на ветках в лесу окоченевшем, задремал над рекой, чьи могучие плечи облек в непробиваемый панцирь.

Под ледяной своей корой река немеет, цепенеет, тихий ропот ее совсем неслышен. Бесшумно скользит волна под нарядом прозрачным, чей затейливый узор просвечивает скупое солнце, и лучи его, разбиваясь о льдину хрустальную, небрежно расплескиваются по берегу неба, едва зарумянив закат.

Рваная полоска зари бледными искрами разлетелась по ленивым облакам, раскрасив их холодным багрянцем. Слышен лишь дятла упорный стук, да где с лохматого дерева упадет очередная охапка снега, неосторожно потревоженная кем-то, шумно грохнется оземь, рассеется по высоким сугробам.

И вот уже зимней зари тусклую позолоту подбирает седовласая ночь. Короной звездной убралась и растворилась в лесу, растеклась по сугробам мягкими синими бликами. Густое безмолвие тишины звучит сквозь заснеженные ветки звучно и ненавязчиво, пророча беду гостям нежданным.

Запутав шальные ветры, грудью став у них на пути, сосны могучие, да в три обхвата дубы стерегут сладкие сны молодого леса. На поляне осинка голая дрожит на сквозном ветру, к мохнатой ели жмется сиротливо. Пугает ее ночами гулкими жгучей метелицы буйное веселье. Она до того оледенела, что сделалась хрустальной. Над ворохом сугробов торчат елочек колючие рожки. Багряные слезы рябины тонут в хлопьях снежных. Убрались в пуховые шали зябкие березки.

Обледенелый снег чутко скрипит под копытами. Ехали долго, пока Кирей не нашел под деревьями лесного старика, скорчившегося от стужи. Мужик не мужик, зверь не зверь. Руки, ноги, как у людей, а тело шерстью покрыто. На голове шапка, кто знает, какой масти, и весь дрожит от холода. Живо соскочил с коня, обрадовавшись неожиданной встрече, подошел к нему ближе и видит, что сильно продрог лесной человек, скукожился весь от холода, однако глазенками так люто сверкает.

– Дедушка, шубу вам со своего плеча подарю. Она согреет кости старые, а вы мне помощь окажете, дорогу верную укажите.

Бросился к коню за шубой, а того уже и след простыл, словно сквозь землю провалился. Оглянулся назад, а вместо старика куст диковинный растет, и никого нет рядом. Стоит, недоуменный, чешет затылок, да делать нечего, дальше пешком пришлось по лесу пробираться.

Долго ли коротко ли шел, видит, огонь разводит дряхлый дед, седой, горбатый. Серый кожушок лыком подпоясан, на голове шапчонка заячья, через плечо торба полотняная, мохом поросшая.

Костер трескучий разгораясь, поет звонко, перекликаясь с лесною тишиной. Вскипают озорные искры, вздымаются охапками в морозное небо и мечутся в безумном танце. Живое пламя вмиг развеселило душу промерзшую.

Почувствовав усталость и понимая, что ночью дальше идти нет смысла, попросил разрешения погреться у огня. Дед только глянул искоса в его сторону и дальше сидит безмолвный, подбрасывая хворост в жадное пламя.

Ни тебе здрасьте, ни вам до свидания, нечего сказать, приятная встреча. Да и так славно, хоть какая-то живая душа поблизости. Отогрелся немного. Промолвил слово первым, пробуя разговорить старика.

– Дорогой трудною шагаю, найти пытаюсь суженую. Хотелось быть с ней рядом, да не дает судьба! В бору дремучем день и ночь кажутся глуше. Бреду во тьме морозной, ни солнце, ни луна, ни звезды не озаряют мне тропу. Передо мной маячат лишь тени призраков пугливых, шарахаются с воем прочь, устрашая жутким стоном.

Кто вышвырнул меня из ее жизни, кто не пускает к ней сейчас? – Мысль неуклонная терзает душу, не отпускает сердце боль тупая.

Дед молчит, лишь больше хмурится, да в сторону глаза отводит.

– Дух леса, прошу тебя, будь милосердным, укажи путь к моей желанной, иначе мне не жить.

Разбушевался за спиной злой ветер, завыл надрывисто, заскулил, что пес на привязи голодный. Плачет метель тугая, пугает песней жалобной гостя непрошенного. Снежный вихрь взлетает над ослабевающим костром. Холодный снег над ним не тает, вокруг огня ложится, не спеша, мягкими пушинками. И рядом никого, только Кирей пытается бороться с упрямой дремой. Смыкаются невольно усталые глаза, он спит, уронив голову на грудь.

И снится ему удивительный сон. Сидит он у заметенного костра. Вьюга миновала. Пред ним даль морозная в тумане. С предутреннего неба глядит рассвет немилый очами тусклыми. Умаявшись, просел сугроб чумазый. Идет зима по лесу и снег скрипит под утомленными ногами, ворчит, что старость.

Вот ветер вздохнул дождем и снегом. Вихри снежные сплелись и разлетелись. Бесшумно отползает туман из-под ног, растает у подножия леса, и солнца лучик блеснул приветливее, и стало теплее молодцу. И так вкусно весной запахло. Капель клюет в его плечо. Капли все злее и настырнее. Глаз сомкнутых не открыть. Через силу ресницы заснеженные растворяет и с удивлением встречает Клавы взгляд тревожный. Ворона пытается пробудить его из сна.

– Проснись, в конце концов, замерзнешь.

– Клава! ты где была? – глаз сонных никак не разлепить. – Мне так хорошо, тепло дремалось.

– Бес какой-то меня из лесу вышвырнул. Еле вернулась. Еще б немного замешкалась в пути и не миновать тогда беды, замерз бы. А, сейчас, вставай! Надо идти, хоть через силу. Жаль, коня уж не вернем.

– А, где чудной старик? – разглядывается по сторонам.

– Это, видно, сам леший тебя приспал. Видимо, девица твоя, которую мы разыскиваем, очень сильно охраняется местным кодлом нечистых, и меня мучают сомнения, найдем ли мы ее. Может, домой вернемся, пока не поздно. Гляди, ты на себя стал не похож, продрог и голоден, наверно. Опять влезем в какую-нибудь напасть.

– Что было ночью, уже не повторится, я тебя уверяю. Так зачем же сокрушаться? Мы живы, и это главное. – Поднимается на ноги, старается разогнать остатки сна. Вдруг слышит, мчится им навстречу тройка удалая. Под дугой колокольчики звенят. Стали кони пред ним на дыбы, закусив удила, словно резкий обрыв ветра шального. Карета золотая. Сбруя серебряная. Кони резвые. Кучера, правда, не видно.

– Сама судьба решила вмешаться и помочь сердцу страждущему. – Обрадовался Кирей.

– Не смей!– запротестовала решительно ворона. – Не видишь, это очередная ловушка. Не смей садиться! Не знамо куда завезут, бесовское отродье.

– Клава, что с тобой? – рассмеялся. – В чем здесь подвох? Правда, карета, даже золотая, нам не нужна, а вот от одной быстрой лошадки не откажемся.

Распряг, вскочил верхом, помчался, не оглядываясь назад. А, жаль! Вмиг растаяла карета, а вместе с ней и лошади, будто их сроду не было. Ворона, бедная, отстала от друга. Ее, точно, кто мертвой рукой обвел, крылья обессиленные опустились, взлететь не может, сердешная. Зовет, никак не дозовется. Кирей не замечает отсутствия подружки, летит, что ветер буйный и радостно ему, и он забыл о том, что часто лес коварен.

Друг друга бойко подгоняя, плывут над головой рыхлые тучи. Звенит морозный день. Искрится под копытами снежок. Вокруг белым-бело. Неведом путь, и никого навстречу. Понял, что ехать можно вечность и не найти конца дороге этой. Надо узнать ее.

У древнего дуба спросил поначалу. – Ты расскажи, лесной великан, где любимую встретить – найти?

Дуб откликнулся, словно нехотя, ветки могучие клоня. – Здесь я с незапамятных лет, не помню девицы такой. Может, спроси у кого-то еще.

Ель прадавнюю он отыскал. – Матушка, в ноги низко тебе поклонюсь, просьбу выполни мою. Ты здесь давно стоишь, не проходила ли здесь любимая моя?

Острой макушкой отвесив поклон, отозвалась осторожно, тихо.

– Не проходила девица – краса мимо. Не видела никого.

Подъезжает на откос у реки. Звезды холодные гаснут в мягких ладонях неба. Березок тонких, хоровод застывший, за плечи ветер обнимает.

– Сестрички милые, подружки верные, тайну мне откройте, девушку синеглазку у реки не видели? Не мыла ли, суженая, здесь рученьки свои белые, не чесала ли косы свои русые?

Жмутся деревца друг к другу зябко, потонув в сугробе худыми коленками, и дрожат испуганно голыми ветками.

***

Ветер без промаха бьет в глаза колючей крошкой, сыплет охапки снега за воротник. Тучи знобко прячутся в ленивую зарю. Зимний день, седая борода, проскочил и не заметил как. Грузным сумраком провисло небо над головой. Кирей чувствует, окоченел совсем и лошадь сумасбродная не повинуется никак, то мчится, словно ветер, то едва плетется.

И снова замедляет бег кобылка странная, и снова становится на дыбы, пытается сбросить нежеланного наездника на землю. Он, изо всех сил уцепившись за узду окоченевшими руками, старается удержаться в седле и уже не может. Падает, ровно чучело деревянное, а лошади и след простыл. Только сейчас вспомнил о предупреждении Клавы. Птица была права, снова влип в обман.

Средь белых вихрей снегопада побрел без тропки наугад, что одичавший, голодный зверь. Ветра завихренные пряди щекотно губы холодят, танцуют по стылым щекам. Поймал в ладонь хрупкие снежинки и смотрит грустно, как сбиваясь вместе, капельки текут сквозь пальцы. В каждой снежинке дремлет небес застывшая слеза. Небо плачет без слез. Они замерзли.

У зимы нрав нынче крут. Она недаром злится, пришла ее пора, вот и лютует, пуще ведьмы злой свирепствует. В безумном кружении вьюги оголтелой не покажется света ломоть, не пробьется сквозь тучи неба голубая полынья с золотой звездой на дне. Тяжело идти против ветра, стонут ноги от усталости ломучей.

Сколько плетется уже так по лесу, не помнит. Старается нигде не останавливаться, изо всех сил держится на ногах, упрямо волоча непослушное тело. Помнит опыт недавний, горький, когда у костра чуть не замерз.

Ему сдавалось, что душа истерзанная упала в снег и катится впереди снежным мячиком, вот за ней и бредет уже который день. Два шага вперед, а три назад, и не видно конца стежке опасной. Силы уже на исходе!

Из туманной, зыбкой высоты пролился на уже тихий лес очередной рассвет. И сколько их было, несть им числа.

Этих трудных дней тугой водоворот скосил последние надежды, развеял крохи радости несмелой. Он понял, что без помощи извне не доберется до желанной цели.

Насквозь промерз. Зима как никогда сурова, и никуда не деться из ее объятий лютых. Разгневавшись на упрямого гостя, пахнула на него сердито, и висит теперь на его лице заиндевевшей бородой, седыми иглами блестит иней в волосах растрепанных.

Собрал в кулак остатки воли и пал на колени молить о помощи. Взывает к небу душа измученная.

– О, Бог любви, ты всемогущ, прошу, дай силы влюбленному! Заклинаю тебя, помоги, поднеси мне миг короткий свидания! Подари мне мгновение, дай хоть мельком взглянуть на желанную!

Бог любви, прошу милосердно, позволь взглядом к ней прикоснуться!.. Без промедления отдам свою жизнь за единый, беглый взор любимых глаз. Заклинаю, хоть каплю надежды стать ее дыханием… хотя бы на мгновение.

***

Не белы снега в чистом поле белеются, не леса дремучие чернеются, избушка стоит, скривившись, что ведьма старая. Вот так, побрел неведомо куда, неведомо, за чем да, видно, снова потерялся. Смотрит, а перед ним стол огромный дубовый, а на нем блюд всяких видимо-невидимо и напитков всевозможных полным-полно. Разум его враз разбежался. Решил поначалу, не дамся в зрительный обман, а душа, голодом измотанная, мается, слюнками истекла, не удержаться. Недолго думал Кирей, принял решение, дай-ка я полакомлюсь на дармовщинку. Только схватил первый кусок, а здесь, откуда не возьмись, бабка горбатая, да такая древняя, что из нее уже прах сыплется.

– Кто без проса мои кушанья пробует? – Зычным таким голосом проговаривает, а рядом с ней молодец стоит, косая сажень в плечах, в руках держит меч острый наготове.

Задрожали коленки, дорогой трудною вымотанные, бросился он в ноги старушке дряхлой.

– Не губи, почтенная, дай прежде слово молвить. Глухой тропой нехоженой, не замечая ни ночи, ни дня, бреду без сил, оснеженный, любовь ведет меня.

Молчит дорога долгая, молчит дремучий лес, лишь тишина коварная ползет с пустых небес. Давит сердце унылое безмолвие, беспощаден безбрежный покой. Извел меня мороз, дорога тяжкая, тоска и безысходность гложет грудь усталую. Невмоготу терпеть голода муки злые… Прошу, прости за выходку дерзкую.

– Наешься до отвала, если слово дашь, что лишь только утро сменит ночь, вернешься восвояси. Не всяким снам нужно доверять, порой они обманчивы. Так и с тобой случилось.

Смотри, сколько сладких кушаний и вин приятных на этом столе! Тебе лишь стоит сделать шаг, и все недоброе в твоей судьбе закончится. А если нет, – угрожающе прошипела старушка, – видишь, палач стоит и ждет лишь указаний. В пекло душа твоя умчится, не успев и помолиться толком.

– Неистовы пытки голода, но без милой жизнь мне не нужна. Если так судьба распорядилась, согласен я на смерть.

И голову склонил покорную. Тут, как закричит ворона, откуда не возьмись.

– Ивга, не смей! Друга не дам в обиду! В угоду злым духам леса над ним сейчас глумишься. Вставай, Кирей, пока жива я, жив будешь ты!

Он, ровно очнулся, по сторонам глядит, понять не может, где он и что с ним происходит, будто кто-то чужой в него пробрался. И мысли, и желания другие.

Стоит у ворот избы добротной, напротив бабка старая. Глаза добрые, и никакого палача. Клава, его спасительница в который раз, счастливая летает над головой, от радости в себя придти не может. – Все-таки живой, хоть и измученный, но это поправимо.

Тут же в избу гостя желанного зазывают, к столу любезно приглашают, речи ласковые с хитринкой с далека начинают.

– Молодец-душа, отчего так низко голову повесил, отчего так крепко загрустил, а ли конь вороной устал, а ли с верной дороженьки сбился. – Спрашивает сердобольная старушка, наливая в рюмочку наливки сладкой, угощая пирогами горячими. – Или ты одинокий охотник и зверя пушного след ищешь неприметный, дабы потом похвалиться перед друзьями богатой добычей.

– Загрустил я, бабушка оттого, что без доли родился, да с лихом-бедой обручился. Коня по дороге потерял, вот и плетусь тропою узкою, высматриваю, где счастье мое ни за грош медный пропало. Какая у меня охота, что я могу? Распутать волчий след и выстрелить в упор и промахнуться, с меня и того довольно. Благодарен вам за радушный приют, за слова приветливые. Очень приятно находиться рядом и испытывать то тепло сердешное и умиротворение духовное, что струится от вас.

– Нескладно похвалил, да ладно, все сердцу славно, – качнула дружелюбно головой старуха, испытующе глядя на гостя стренного. ― Единственный, кто понежил старуху словами приятными, тем же отплачу, за добро добром. Так кого же ты ищешь? – глянула испытующе на молодца, что уже отогрелся малость, отошел душой и телом, в сон его клонит. – Какая девица тебя волнует?

– Мы с нею встретились здесь, в лесу случайно. В моей руке была ее ладонь, в синих глазах ее мои глаза, но так недолго. Кто-то дерзкий нас разлучил, вышвырнул нагло из жизни. Никак не могу забыть ту встречу, ее слова, ее улыбку, ее застенчивый поцелуй. Вот, бросился искать стеснительную незнакомку, а где найти ее, не знаю, путает следы леший.

– Встречала я ее, не единожды, славная, приветливая такая. Это вторая дочь нашего царя лесного. Мать их из деревни дальней, обычная крестьянка, замужем была за местным стариком. И случилась у них любовь с хозяином лесным, от которого двух дочерей родила, оставив их на попечении злого мужа, так, как сама вскорости угасла. Старшую злой отчим еще себе оставил для услужения, а младшенькую, лишь только на свет появилась, в лес унес, бросил под елью, где и нашли малютку на радость ее настоящему отцу. Стали именовать Елкой. А недавно, благодаря случаю, старшая дочь нашлась. Отец ее уже и замуж выдал. Живут в радости, в любви и согласии молодые.

А со второй беда случилась, сам сатана решил над нею подшутить, обманом ее любовью завладеть. Да только что-то не заладилось у черта. В твоем обличии тогда он здесь вертелся, поэтому и ты, видать, сюда попал случайно, по ошибке. Его проделки ненароком занесли тебя сюда и тут же выдернули, вернули в город, постаравшись убрать из памяти тот злополучный день. Да, видно, прогадал, лукавый, коль ты вернулся.

Царь леса дочь свою упрятал от чужих, недобрых глаз и всякий, кто о ней узнает вольно иль невольно, должен пропасть, навеки сгинуть. Такое поручение стоит перед всеми лесными жителями. В том числе и я обязалась помочь, заморочить голову обманом зрения, что б припугнуть, а потом отвадить гостя залетного.

Твоя девица краса – русая коса сейчас находится в путах власти темной, спит, околдованная, в своей обители укромной. Грудь ее не подымает тихий вздох, обручена она с карою лютой, забвенье навсегда поглотило дни девичьи, мрак и тишина за дверью кованой.

Здесь никак крыло с крылом не соединить, судьбам вашим не сойтись, не в силах я помочь, разве дорогу указать. Да толку что с того, скажу тебе, а никакого? Тебе ее с той злой пучины не поднять, оченьки ясные не открыть, к жизни сердечко не вернуть.

А необычный сон нарушив, можно и вовсе потерять. По краю пропасти бредет душа ее, и в миг любой может на небо улететь. Тогда уж из мертвых ее не воскресить. Ну, что боишься?

– Я к ней иду, – решительно качнул головою.

– Могу дорогу указать, как туда пройти, и как злых духов разогнать у заколдованной двери. Силы темные, сгустившись, стерегут покой пленницы своей, если махнешь этим пучком травы заговоренной, распадется на кованой той двери замок. А сейчас с дороги отдохни, утро вечера мудренее.

– Некогда, почтенная, должен идти, – поднялся из-за стола, усердно поблагодарив Бога и хозяйку за хлеб-соль. И в путь собрался, взяв у бабки травы охапку, авось сгодится.

– Клава, ты со мною, – приглашает птицу, осознавая, что она, верный его помощник, с ней он легче справится с заданием.

Ворона, вертя головою по сторонам, – Ивга, а где твой кот ученый. Сколько раз бывала у тебя в гостях, всегда сидел здесь на печи. Что нынче с ним? Где подевался?

– Ума не приложу, – сплеснула старая руками. – Третий день все где-то шляется, бродяга. Все тайны какие-то хоронит от меня, блудливый шалопут.

– Ясно, – даже обрадовалась ворона. – Ты нынче сам ступай. У меня здесь мысль одна верная появилась. Надеюсь, сможем сокрушить твою напасть. После к тебе пристану.

***

Вьется поземкой тропа неприметная. Кирей шагает свежий, надеждою ведомый. Солнце таяло, прячась в облаках. И дорога стала веселее, а, значит, намного короче.

Идти довелось недолго. Тут же сразу, за поворотом, в густой чаще лесной увидел деревянную избу. Дверь кованая, а на ней замок огромный, далеко виден. Подошел к крыльцу свободно, а ближе к двери его ровно что-то не пускает. Силится пройти и не может. Вмиг потемнело, закружилась вьюга оголтелая, с ног, прямо, сбивает, глаза снегом застилает. Без промедления вытащил бабкин веник и, ну, им махать у порога на все стороны.

– От дверей не отойду, пусть будет вечной мгла! Напрасно небо злится и бушует ветер, стучу, пока не достучусь, пока не разбужу – не отступлю.

Прошу по-доброму, отдай мне ту, что сердцу дорога, восстанови ее из забытья, верни обратно в отчий дом, и мне, упрямому, дай на нее взглянуть! Заклинаю, отдай ее, пока по-доброму прошу, иначе будет хуже!

Замок распался, освободился вход. Постучал вначале осторожно, прислушался, никто не отвечает. Вмиг оцепенел, испугавшись неведомо чего, постучал еще раз, сильнее, настойчивей, и снова не дождался ответа. Опять застыл, одеревенев. Что там ждет его за порогом? Он, полный отчаянной надежды, открыл тяжелую дверь.

В мягком полусумраке горницы светлым пятном выделялось высокое ложе, где спала девушка глубоким, нерушимым сном. Грудь её еле заметно поднималась, вбирая в себя тишь да благодать, а теплая кровь её, живой дух её плоти, оседала на щеки легким, прозрачным румянцем.

Она спала, всем измученным, изболевшим сердцем погрузившись в могучий покой, черпая из него силу и отдохновение, что из глубин уснувших страданий подносил её навстречу новой надежде! Новому дню! Новой жизни!

Луч бледный бродит по стене холодной, выхватывает из сумеречной темноты большое зеркало в тяжелой оправе, где еле заметно скользит чья-то расплывчатая тень, и, невесомый, падает на девичье лицо, мягко озарив его.