Британские варвары

Британские варвары

Грант Аллен

Переводчик Кирилл Шатилов

Иллюстрация на обложке Fooocus

© Грант Аллен, 2024

© Кирилл Шатилов, перевод, 2024

ISBN 978-5-0065-0028-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие переводчика

Эта довольно необычная книга была переведена мной с американского издания G. P. PUTNAM’S SONS, 1895.

Её автор, Грант Аллен (1848—1899), считается писателем канадским. До 13 лет он получал образование дома, потом перебрался с родителями в США, затем во Францию и, наконец, в Великобританию, где учился в Бирмингеме и Оксфорде. Высшее образование он заканчивал снова во Франции, а в возрасте двадцати с небольшим лет стал профессором колледжа для негров на Ямайке. Несмотря на то, что родился он в семье протестантского проповедника из Ирландии, жизнь сделала Гранта Аллена атеистом и социалистом, а также сторонником идей эволюционизма.

В 1879 году Грант оставил преподавательскую работу и вернулся в Англию, где проявился его талант писателя. Писал он не только под своим именем (романы The Woman Who Did, The Evolution of the Idea of God и The British Barbarians), но и под псевдонимами, иногда женскими, например, Оливия Пратт Рейнер (The Type-writer Girl).

Опубликовав в вышеуказанном 1895 году предлагаемый ниже короткий роман «Британские варвары», Грант Аллен стал пионером в жанре «научной фантастики» наряду с Гербертом Уэллсом, «Машина времени» которого увидела свет ровно тогда же. Примечательно, что Грант Аллен в «Машине времени» честно упомянут.

Умер писатель в Англии, в графстве Сарри (по традиции неправильно называемом у нас Суррей) как сегодня считается, от рака печени, не закончив детективный роман «Хильда Уэйд», главной героиней которого выступала опять же женщина. Последние две главы романа дописывал уже после смерти Аллена его друг и сосед – Артур Конан Дойл. На русском языке «Хильда Уэйд», насколько мне известно, была опубликована лишь в 2012 году. Вероятно, из маркетинговых соображений её назвали «Дело врача», а автором назначили, разумеется, Конан Дойла, упомянув Гранта Аллена в роли соавтора.

«Британские варвары» публикуются на русском языке впервые, без купюр и в максимальном соответствии с авторским стилем.

К.Ш.

I

Время действия – послеполуденная суббота. Место – Сарри. Персонаж драмы – Филип Кристи.

Ранним скоростным поездом он добрался до Бракенхёрста. Весь мир, разумеется, знает Бракенхёрст – наизелёнейший и наилиственнейший южный пригород Лондона. Тогда он выглядел ещё милее, нежели обыкновенно, этот городок вилл в первой свежей нежности тусклых весенних дерев, в первом полноценном буйстве сирени, ракитника, каштана и калины. Воздух полнился ароматами мая и гудением пчёл. Филип некоторое время помедлил на углу заросшего плющом коттеджа, молча наслаждаясь. Он был рад, что живёт здесь – так аристократично! Как приятно проследовать прямиком по волшебному ковру Юго-восточной железной дороги из мрака, грохота и суеты Кэннон-стрит на ширь и простор, в безмолвие и исключительность этой горной деревеньки! Ибо Филип Кристи был благовоспитанным клерком на гражданской службе Её Величества.

Пока он стоял, наслаждаясь и оглядываясь по сторонам, его напугало внезапное и, как ему показалось, ничем не подготовленное появление человека в добротно сшитом сером твидовом костюме буквально в ярде или двух перед ним. Он воспринял это за вмешательство. Вообще-то с первого взгляда ничего в одежде, внешности и манерах незнакомца не выглядело слишком примечательным. Единственное, что Филип отметил про себя в наружности пришельца в первые несколько секунд, так это некое отчётливое выражение социального превосходства, врождённое благородство походки и осанки. Всё это он заметил, не присматриваясь, инстинктивно. Однако удивил и поразил его не тихий и скромный тон, свойственный высшему обществу. Бракенхёрст и сам мог гордиться тем, что является вполне себе породистым и титулованным районом. Видных людей здесь водилось как вереска или черники. Озадачил его куда сильнее ещё более трудный для понимания вопрос: откуда столь внезапно мог взяться этот незнакомец? Филип всего две минуты назад разглядывал дорогу и был готов поклясться, что когда отворачивался, ни в ту, ни в другую сторону не было ни души. Каким же тогда образом умудрился здесь появиться этот человек в сером костюме? Не с облака же он упал? На двести ярдов в обе стороны не было ни калитки. Ибо Бракенхёрст относится к тем чрезвычайно респектабельным районам вилл, где каждый дом, по праву претендующий на звание семейной резиденции, стоит на собственном участке земли минимум в шесть акров. Филип едва ли мог заподозрить столь хорошо одетого мужчину столь выдающейся наружности в столь вульгарном нарушении общепризнанного кодекса бракенхёрстских манер, каким стало бы перепрыгивание через живую изгородь. Поэтому он в полном недоумении вглядывался во внезапность данного появления, более чем наполовину склонный удовлетворить своё любопытство обращением к незнакомцу с вопросом, мол, за каким чёртом он тут оказался.

Секундного раздумья, однако, оказалось достаточно, чтобы уберечь простодушного юношу от опасности столь серьёзного нарушения правил общественного приличия. Подойти и заговорить было бы губительно. Поскольку, заметьте, каким бы хорошо одетым джентльменом ни выглядел незнакомец, сегодня (в эти хаотичные времена разрушительного радикализма) никогда нельзя быть уверенным в том, является ли он джентльменом на самом деле. Что делает знакомство опасной роскошью. Если заговорить с человеком первым, пусть даже невзначай, он может возжелать навязать вам свою компанию, не мытьём, так катаньем, в будущем. А когда под одной с вами крышей живут дамы, нельзя быть слишком привередливым к тем знакомым, которых вы подбираете, даже самым что ни на есть неформальным и кратковременным образом. Кроме того, малый может оказаться одним из тех, кто стоит выше вас на социальной лестнице и не соблаговолить ответить вам взаимностью, а в этом случае, разумеется, вы лишь подвергните себя ненужному снобизму. Фактически, в нашей современной Англии, отчизне пренебрежения к ближнему, мы проводим жизнь на качелях сомнения, между Сциллой и Харибдой этих двух прямо противоположных социальных опасностей. Вам всегда страшно за то, что вы можете познакомиться с кем-то, кого сами не желаете знать, или попытаться познакомиться с кем-нибудь, кто не захочет знать вас.

Движимый этими истинно британскими принципами мудрости предков, Филип Кристи, вероятно, никогда бы больше не увидел этого изысканного господина, если бы ни мимолётное проявление мышечной реакции, над которой его контроль был явно недостаточен. Пытаясь прошмыгнуть мимо, он случайно натолкнулся на взгляд незнакомца. Взгляд ясных голубых глаз, глубокий и задумчивый. Ему каким-то образом удалось завладеть вниманием Филипа. И стало очевидно, что незнакомец боится заговорить с ним меньше, нежели он сам. Ибо он приблизился с приятной улыбкой на открытом лице и поднял руку без перчатки в своего рода неуловимом или сдержанном на полпути приветствии, которое произвело на его нового знакомого впечатление расплывчато вежливого континентального жеста. Впечатление скорее благоприятное: выходило, незнакомец был кем-то и при этом знал своё место. Поскольку насколько Филип побаивался первым завязать беседу с незнакомцем неопределённого положения, настолько же он уважал любого, кто был в этом своём положении настолько уверен, что не разделял подобных сомнений и опасений среднего класса. Герцог никогда не станет бояться обратиться к кому бы то ни было. Таким образом, Филип укрепился в своей первой мысли о том, что этот человек в сером костюме является персоной, немало известной в обществе, а не то он бы едва ли подошёл и заговорил с такой располагающей прямотой и лёгкостью манер.

– Прошу меня простить, – сказал незнакомец, обращаясь к нему на чистом и ясном английском, который показался Филипу диалектом наивысших кругов, но при этом с безымянным отличием в интонации или акценте, который определённо не был заморским и всё же ещё менее провинциальным, не шотландским и не ирландским. На слух Филипа он звучал наичистейшим образчиком незамутнённого английского, какой ему когда-либо доводилось слышать… ну, разве что чуть почище. – Прошу меня простить, однако я здесь впервые и был бы вам весьма признателен, если бы вы были так любезны показать мне дорогу к какому-нибудь приличному съёмному жилью.

Сейчас, когда он стоял на расстоянии вытянутой руки, его голос и акцент привлекли Филипа даже больше, чем его внешность, когда он находился в отдалении. Было невозможно передать точными словами, что именно в нём делало его личность и слова столь подкупающими. Однако с первой же минуты Филип откровенно признал, что незнакомец в сером костюме истинный джентльмен. Он так проникся его искренностью, что сразу же отбросил привычный плащ подозрительной сдержанности и, постояв и подумав, ответил после короткой паузы:

– Ну, у нас тут вообще превеликое множество очень неплохо обставленных домов, которые сдаются, но не съёмного жилья. Разве вы не знаете, что Бракенхёрст на голову выше сдаваемых квартир. Это жилой квартал. Однако я думаю, что у мисс Блейк из дома Хизерклифф вы найдёте как раз то, что вам подойдёт.

– О, благодарю вас, – ответил незнакомец с почтительной вежливостью, снова очаровавшей Филипа своей изящной выразительностью. – А не будете ли вы так любезны показать мне дорогу. Видите ли, я пока совершенно не ориентируюсь в этой стране.

– С удовольствием, – отозвался Филип, обрадовавшись возможность разгадать загадку того, откуда ему на голову свалился этот турист. – Я как раз направляюсь в ту сторону и могу довести вас до её дверей. Всего несколько шагов. Так вы в Англии впервые?

Приезжий улыбнулся странно сдержанной улыбкой. Он был молод и красив.

– Да, я впервые в вашей Англии, – ответил он угрюмо тоном того, кто желает избежать неловких разговоров. – По сути, я чужестранец. Прибыл только сегодня утром.

– С континента? – допытывался Филип, слегка приподняв брови.

Незнакомец снова улыбнулся.

– Нет, не с континента, – пояснил он с томительной уклончивостью.

– Не подумал бы, что вы иностранец, – продолжал Филип вкрадчиво многозначительным тоном. – Я имею в виду, – добавил он после минутной паузы, за время которой собеседник ничего нового по собственному почину не заявил, – что вы говорите по-английски как англичанин.

– В самом деле? – удивился незнакомец. – Что ж, я рад. Это значительно облегчит мои сношения с вами, англичанами.

К этому моменту любопытство Филипа раззадорилось до крайности.

– Так вы утверждаете, что вы не англичанин? – переспросил он с лёгким природным сомнением в голосе.

– Нет, я не совсем тот, кого вы назвали бы «англичанином», – ответил незнакомец, словно совершенно не обращал внимания на столь неуклюжие попытки выяснить подробности его прошлой жизни. – Я уже сказал вам, что я чужестранец. Хотя дома мы всегда говорим по-английски, – добавил он после раздумья, будто готовый снизойти до всей прочей информации, какую мог позволить себе раскрыть.

– Уверен, что вы не американец, – продолжал Филип непоколебимый в стремлении докопаться до истины в наболевшем вопросе сразу же, как только тот возник, и пользуясь ситуацией, сочетающей сдержанность и вежливость.

– Нет, я точно не американец, – ответил незнакомец с мягкой учтивостью в тоне, заставившей Филипа постесняться грубости своих расспросов.

– И не колонист? – снова спросил он, отказываясь понимать намёк.

– И не колонист тоже, – резко оборвал его чужестранец.

Тут он замолчал, предоставив Филипу трудную задачу продолжения беседы.

Сотрудник государственной службы Её Британского Величества отдал бы всё, чтобы откровенно заявить ему в эту минуту:

– Ну, раз вы не англичанин и не американец, не колонист, но чужестранец, и при этом говорите на английском, как носитель, и всегда на нём говорили, за кого, ради всего святого, вы хотите, чтобы мы вас принимали?

Однако он с трудом сдержался. В этом незнакомце было нечто, что инстинктивно подсказывало: приставать с расспросами к нему будет гораздо безтактнее, нежели к любому, кого Филип встречал прежде.

Некоторое время они шли дальше вместе. Всю дорогу незнакомец любовался золотыми прядями ракитника, упивался пряным ароматом сирени и рассуждал о причудливости и прелести дачных домиков. Филип тоже находил их симпатичными (вернее, импозантными), однако со своей стороны никак не мог понять, откуда тут взяться «причудливости». Более того, он воспринял подобное определение как оскорбление столь респектабельного района: ибо быть причудливым значит быть живописным, а быть живописным значит быть старомодным. Однако голос и манеры незнакомца оставались столь благоугодными, почти чарующими, что Филипу не хотелось расходиться с ним по абстрактной теме определительного эпитета. Кроме того, нет ничего безусловно оскорбительного в том, чтобы назвать дом причудливым, хотя сам Филип наверняка бы предпочёл, чтобы резиденции достойных семейств здешнего аристократического района описывались в выражениях аукционеров вроде «впечатляющие», «благородные», «видные» или «важные».

До дверей мисс Блейк оставалось всего ничего, когда чужестранец на секунду замешкался. Он вынул из кармана брюк пригоршню мелочи, золотой и серебряной вперемежку.

– Ещё один вопрос, – сказал он с той же милой улыбочкой на губах. – Простите мне моё невежество. Какая из этих монет фунт, а какая – соверен?

– Так фунт и есть соверен, – поспешно ответил Филип, улыбаясь истинно британской улыбкой неподдельного изумленья оттого, что кто-то не знает незначительной подробности той жизни, которой всегда жил.

Вообще-то он сам с той же простотой задался бы вопросом, какая разница между монетой в двадцать франков, наполеоном и луидором, или поспорил бы на тему точного числового соотношения между двадцатью пятью центами и четвертью доллара. Однако тут речь, знаете ли, о монетах иностранных, в которых не каждый обязан разбираться, если только он ни пожил в стране, где они в ходу. Все же остальные являются британскими и необходимы для спасения. Это чувство в глубоко провинциальной английской натуре инстинктивно. Ни один англичанин никогда по-настоящему не может осознать того простого факта, что для иностранцев Англия – государство иностранное. Если иностранцы случайно выказывают невежество по отношению к малейшему проявлению английской жизни, он считает их незнание глупым, детским и нисколько не схожим с его собственным естественным невежеством по отношению к абсурдным порядкам чужих народов.

Похоже, чужестранец заранее распознал эту любопытную особенность ограниченного английского интеллекта, поскольку слегка покраснел, ответив:

– Разумеется, я знаю вашу валюту с точки зрения арифметики: двенадцать пенсов составляют один шиллинг, двадцать шиллингов составляют один фунт…

– Разумеется, – эхом отозвался Филип тоном полной убеждённости. Ему никогда бы не пришло в голову хоть на мгновение засомневаться в том, что все интуитивно знают эти убогие основы священной британской денежной системы.

– Однако ж это исключительно нелепые единицы стоимости для любого знакомого с десятичной чеканкой: настолько неразумные и нелогичные, – мягко продолжал незнакомец, переворачивая монетки с неопределённым видом недоверия и неуверенности.

– А теперь я прошу меня простить, – сказал Филип, вытягиваясь по струнке и не веря собственным ушам (он был официальным представителем правительства Её Британского Величества и не привык к подобному кощунству). – Правильно ли я вас понял? Вы считаете фунты, шиллинги и пенсы неразумными?

Он сделал ударение на последнем слове, что должно было породить ужас в груди незнакомца. Но почему-то не породило.

– Ну конечно же, – продолжал тот с невозмутимой кротостью, – никакого порядка или принципов, знаете ли. Никакой рациональной связи. Простой пережиток варварства. Двадцатка и дюжина. Двадцатка – это один человек: десять пальцев на руках и на ногах. Дюжина – это один мужчина в ботинках: пальцы и ступни вместе. Двенадцать пенсов составляют один шиллинг. Двадцать шиллингов – один фунт. Как всё запутано! А система обозначений чего стоит – абсурд! Какая из них полкроны, а какая – флорин, не подскажете? И какова их соответствующая стоимость в пенсах и шиллингах?

Филип по очереди брал монеты и давал пояснения. Тем временем чужестранец воспринимал информацию с очевидным интересом, как путешествующий по тому огромному тракту, что зовётся «заграница», обращает внимание на обычаи и повадки какого-нибудь дикого племени, что обитает в пределах своих рубежей. Он со всей серьёзности заворачивал каждую монету в бумажку и по мере того, как инструктор их называл, писал на ней название и стоимость исключительно красивым и разборчивым почерком.

– Видите ли, тут всё так путано, – пояснил он, а Филип наградил эту детскую затею очередной британской улыбкой превосходства и снисходительности. – Деньги не обладают согласованностью и порядком сами по себе. Но на этих странно не связанных между собой монетах даже не позаботились указать их стоимость словами или цифрами.

– Все знают, как они называются, – небрежно ответил Филип.

Хотя на мгновение новизна этой мысли застигла его врасплох. Он почти признался себе в том, что люди, которым не повезло родиться иностранцами, испытывают поначалу лёгкую сложность в подобной системе без опознавательных знаков. Но ведь нельзя же ожидать, чтобы всю Англию регулировали ради иностранцев! Правда, вообще-то однажды, когда Филип посетил Рейн и Швейцарию, он всю дорогу от Остенда до Гринделвальда ворчал на эти самые десятичные монеты, которыми незнакомец как будто восхищался, и никак не мог взять в толк, какого дьявола Бельгия, Германия, Голландия и Швейцария не смогли договориться между собой о единой чеканке. Британскому туристу стало бы гораздо удобнее. Ведь британский же турист не иностранец.

На ступеньках крыльца «меблированных апартаментов для семей и джентльменов» мисс Блейк незнакомец снова остановился.

– Ещё один вопрос, – заявил собеседник тем же лощёным тоном, – если я не слишком злоупотребляю вашим временем и терпением. – На какой срок – поденно, помесячно, на год – обычно снимают жильё?

– Понедельно, разумеемся, – ответил Филип, сдержав широкую улыбку полнейшего удивления от столь детского недомыслия этого мужчины.

– И сколько мне придётся платить? – спокойно продолжал чужестранец. – У вас есть по этому поводу какое-нибудь фиксированное правило?

– Нет, конечно, – ответил Филип, более не в силах сдерживать своего веселья (в Англии для Филипа всё было «конечно»). – Вы платите в соответствии с тем жильём, которое вам требуется, в зависимости от количества комнат и характера района.

– Понятно, – отозвался чужестранец с невозмутимой вежливостью, несмотря на заносчивость Филипа. – А сколько мне платить за комнату в зависимости от широты и долготы?

На протяжении двадцати секунд Филип подозревал своего нового знакомого в желании подшутить над ним. Однако поскольку чужестранец за то же время извлёк из кармана своего рода комбинированный компас с хронометром, по которому сосредоточенно сверил своё географическое местоположение, Филип пришёл к выводу, что перед ним либо моряк, либо беглый лунатик. Поэтому ответил по существу.

– Полагаю, – сказал он тихо, – так как у мисс Блейк жильё весьма респектабельное, в первоклассном квартале и с великолепным видом, вам, вероятно, придётся платить что-нибудь вроде трёх гиней.

– Трёх чего? – прервал его незнакомец, устремив взор на кипу монет, которые по-прежнему держал перед собой.

Филип понял его взор ошибочно.

– Возможно, это для вас дорого, – предположил он, делаясь строже, ибо если люди не могут позволить себе оплачивать приличные комнаты, они не имеют права вторгаться в аристократический пригород и заручаться вниманием его постоянных жителей.

– А, я не про это, – прибавил чужестранец, верно истолковав его тон. – Деньги для меня не имеют значения. Если я могу поселиться в опрятной комнате, солнечной, со свежим воздухом, мне неважно, сколько платить. Просто я что-то позабыл насчёт гинеи. Помню, я находил её в словаре дома, но боюсь, что запамятовал. Дайте-ка подумать. В гинеи двадцать один фунт, верно? В таком случае я должен отдавать за жильё шестьдесят три фунта в неделю.

Вот он, настоящий дух! Собеседник произнёс это так просто, так серьёзно и так невинно, что Филип поверил его словам. Тот был готов при необходимости платить по шестьдесят с лишним фунтов ренты в неделю. Вот такой человек – настоящий жилец для респектабельного района! Он будет содержать верховую лошадь, вступит в клуб и станет непринуждённо поигрывать в бильярд. Филип вкратце объяснил собеседнику характер его ошибки, обратив внимание на то, что гинея является воображаемой монетой, не представленной в металле, но считающейся по инструкции двадцатью одним шиллингом. Незнакомец воспринял лёгкую поправку с такой превосходной беззаботностью, что Филип тот час же сделался высокого мнения о его достатке и платёжеспособности, а потому – о его порядочности и моральных чертах. Было ясно, что тот не видит разницы между фунтами и шиллингами. Вне сомнений, Филип был изначально прав в своём диагнозе странного знакомого как человека почтенного. Ибо достаток и почтенность в Англии практически синонимы одного и того же качества – обладания материальными возможностями.

Когда они расставались, незнакомец снова заговорил, по-прежнему в недоумении.

– А существуют ли какие-нибудь особенные церемонии, через которые нужно проходить, чтобы снять жильё? – поинтересовался он вполне серьёзно. – Я имею в виду какие-нибудь религиозные обряды. Пуджа или что-нибудь в этом роде. – То есть, – продолжал он по мере того, как улыбка Филипа ширилась, – есть ли какие-нибудь табу, требующие снятия или умиротворения перед тем, как я займу свою жилплощадь в апартаментах?

К этому моменту Филип был определённо убеждён в том, что ему приходится иметь дело с умалишённым – возможно, с опасным лунатиком. Поэтому ответил он довольно раздражённо:

– Нет, разумеется, нет. Какой абсурд! Поймите, что это смешно. Вы находитесь в цивилизованной стране, а не среди австралийских дикарей. Вам нужно будет лишь выбрать комнаты и заплатить за них. Простите, что ничем больше не могу вам помочь, у меня сегодня мало времени. Так что доброго вам утра.

Что касается незнакомца, то он свернул на дорожку, ведущую через сад сдаваемого дома со странным предчувствием. Мужество изменило ему. По солнечному времени на этой долготе была половина четвёртого. Отчего же молодой человек сказал столь резко «доброе утро» в 3:30 пополудни, будто специально хотел его запутать? Расставлял ловушки? Или таковы коварные уловки английских знахарей?

II

Назавтра наступило (вполне естественно) воскресенье. В половине одиннадцатого Филип Кристи по обыкновению сидел в гостиной дома своей сестры, в перчатках, держа шляпу из гладкого шёлка и ожидая Фриду и её мужа, Роберта Монтейта, чтобы отправиться с ними в церковь. Пока он таким образом сидел, крутя большими пальцами или стуча по чертовой татуировке на красном японском столике, вошла горничная.

– Какой-то джентльмен хочет видеть вас, сэр, – сказала она, вручая Филипу карточку.

Юноша бросил на неё любопытный взгляд. Визитёр в столь ранний час! Да и к тому же воскресным утром! В высшей степени эксцентрично! Совершенно никакого порядка!

Поэтому взглянул он на карточку с неким смутным чувством немого осуждения. Однако в то же время он заметил, что она красивее, внятнее и гравирована более изящно, нежели любые другие карточки, которые ему попадались до сих пор. Простыми непримечательными буквами на ней значилось незнакомое имя: «М-р Бертрам Инглдью».

Хотя он никогда не слышал его раньше, имя в сочетании с гравировкой смягчили зарождавшуюся неприязнь Филипа.

– Впустите его, Марта, – распорядился он самым что ни на есть помпезным тоном.

И джентльмен вошёл.

При виде его Филип вытаращил глаза. То был его приятель, чужестранец. Филип был крайне удивлён появлением вчерашнего умалишённого. А что ещё более обескуражило его, так это тот же самый серый твидовый костюм, в котором он был накануне. Вы ведь знаете, что нет ничего более благовоспитанного, нежели серый твид в подобающем ему месте, но Филип Кристи считал, что приличное место находится определенно не в респектабельных пригородах да ещё воскресным утром.

– Прошу меня простить, – сказал он холодно, вставая со своего места с видом самой строгой официозности – видом, который он имел обыкновение на себя напускать в приёмной конторы, куда заходили посторонние и хотели побеседовать с его шефом «по поводу важного общественного дела». – Чем обязан вашему визиту?