Историчка

Переехав в собственный дом, Федя получил полную свободу. Теперь он мог рисовать обнаженных женщин, не опасаясь, как в юности, что мать увидит и отругает его за чересчур откровенное творчество. Художник изображал не просто раздетых красавиц, как это делали Кустодиев или Рубенс. Дамы на полотнах Курина подвергались жесточайшим унижениям, кои автор вычитывал в эротических романах и подсматривал в порно. Одни стояли на коленях, руки у них при этом были связаны за спиной, лица же выражали страх и немую боль. Другие же были просто подвешены за ноги вниз головами, а на нагих телах расцветали свежие кровоподтеки, свидетельствовавшие об истязаниях, через которые прошли несчастные. Федор испытывал мучительное наслаждение, изображая женские страдания. Будучи неспособным причинить их в реальности, он отыгрывался на бедняжках посредством достаточно специфического таланта.

Зимними вечерами Курин погружался в кресло, расположенное прямо посередине мастерской, таким образом, чтобы сидящему были хорошо видны все присутствующие вокруг картины, и занимался самоудовлетворением. Летом же свидетельницей и невольной партнершей его одинокого полового акта становилась Кама ― щедрая кормилица, потчующая Федора ворованной рыбой, ласковая любовница и неиссякаемый источник вдохновения, запечатленный на множестве полотен, рожденных из-под куринской кисти. Отдаваясь во власть прозрачных речных вод, художник представлял, что тело его обнимают не быстрые волны, а теплые руки любящей женщины. В такие моменты Федю покидало прежде неотделимое от его сознания чувство одиночества, а завершение отработанных за долгие годы манипуляций приносило ни с чем не сравнимое удовольствие.

Увидев сообщение от незнакомого человека, Елена Алексеевна подумала, что кто-то из учеников решил над ней подшутить. В первую очередь ее смутило отсутствие на странице каких-либо фотографий. Учительница не могла допустить и мысли, что может привлечь внимание противоположного пола. После предательства Гии Арчиловича женщина дала себе клятву больше не иметь с мужчинами никаких дел, кроме исключительно профессиональных. Сейчас же она она хотела проигнорировать Курина, но какая-то неведомая сила подтолкнула историчку написать ответное: «Здравствуйте!».

Разговор завязался сам собой. Елена рассказывала Федору о красотах Байкала, о его главном сокровище ― омуле и способах приготовления главного местного деликатеса. Художник в ответ описывал ей природу своего родного края, само собой, умалчивая об извращениях, коим он предавался в камских водах. Соколова настолько увлеклась общением с незнакомцем, что не заметила, как наступила полночь. Попрощавшись с оппонентом, женщина отправилась спать, пообещав непременно вернуться к разговору завтра, сразу же по возвращении с работы.

С тех пор Елена Алексеевна, едва закончив занятия, стремглав бежала домой, не задерживаясь даже на традиционное чаепитие с Ольгой Ивановной. Все ее мысли занимал Федор. Не зная, как он выглядит, учительница представляла внезапно ворвавшегося в ее размеренную жизнь собеседника непременно красивым. Курин, ненавидевший женщин и считавший их недостойными существами, проявил расположение к одинокой сибирячке. Ему нравилось, что она с удовольствием слушает его рассказы, восхищаясь глубиной и неординарностью творческой натуры. В душе Федора рождалось незнакомое ранее ощущение, сравнимое с эрекцией, но не с той, физической, что художник испытывал при взгляде на подвешенных женщин, запечатленных на полотнах. То была эрекция духовная, поднимающая чувства, спавшие в самых темных уголках его сознания до этой благословенной минуты.

Устав от переписки, уже не молодые люди договорились созвониться. Елена Алексеевна дождалась момента, когда родители уехали на рынок за продовольствием, и набрала Федора. Специально для данного мероприятия она купила новые наушники и даже приняла успокаивающее средство. Услышав голос Курина, женщина почувствовала, как потоки воздуха застыли где-то в пространстве ее легких, не в силах вырваться наружу и причиняя боль при каждой попытке освобождения. Нет, это определенно не школьник, решивший разыграть учительницу истории! Такого голоса, нежного, словно тончайший шелк, и глубокого, будто черный бархат, не может быть у простого человека. Федор ― избранный, отличный от людей бесталанных, поцелованный Небом, он ― дар Божий!

«Единственная причина прийти в жестокий мир ― любовь, ― говорил Федор Соколовой. ― Это не просто одно из чувств, испытываемых человеком, а настоящее жертвоприношение. По природе каждый из нас задуман так, чтобы любить лишь себя самого. Но иногда случается, что мы начинаем любить кого-то другого так сильно, что становимся готовыми отдать за него жизнь. Однако происходит такое крайне редко. Это и есть магия, странная и необъяснимая, дающая смысл бытия и надежду на бесконечность этой любви…»

Елена Алексеевна слушала художника и тонула в звуках его голоса, боясь встряхнуть телефон. Несколько раз она даже невольно перекрестила экран. Женщина пыталась нарисовать в своем сознании образ Федора: его глаза, губы…

«Дарю тебе красоту и чистоту Байкала! ― тихо шептала учительница, прощаясь с собеседником. ― Целую холодным и свежим бризом…»

С каждым днем Елена все больше привязывалась к Федору, при этом ни разу не увидев его лица. В сердце учительницы расцветало неведомое чувство, имеющее иную природу, нежели то, что она когда-то испытывала к Гие Арчиловичу. Если грузин завоевал расположение женщины благодаря внешней привлекательности, то Федора она полюбила за чуткую родственную душу и тонкую натуру. Историчка поймала себя на мысли, что она не откажется от Курина, имей он даже ярко выраженное природное уродство.

Но все же женское любопытство давало о себе знать. В одном из разговоров Елена Алексеевна попросила Федю отправить ей фотографию. Художник ответил, что не имеет такой возможности. Курин пользовался старым кнопочным телефоном, не оснащенным камерой. Разумеется, фотоаппаратом он тоже не располагал.

Квартальная премия в размере двенадцати тысяч рублей пришлась как нельзя кстати. У Федора не было банковской карты. Елена Алексеевна целых полчаса простояла в очереди из беснующихся бабок, чтобы отправить перевод в прикамскую деревню.

Купив современный смартфон, Федя долго не мог разобраться с техникой. Наконец, после продолжительной возни с аппаратом, он все же сумел сделать фотографию, зайти с устройства в интернет, установить необходимое приложение и отправить изображение Соколовой.

Получив сообщение, Елена Алексеевна облегченно выдохнула. Несмотря на безразличие к внешности Курина, она все-таки таила надежду на его привлекательность. Женщина не ошиблась. Федор позировал среди полотен с запечатленной на них Камой. В кадр попала и верная Патрисия, свернувшаяся клубком возле старого кресла. Ни сальные волосы, ниспадающие на высокий лоб, ни отрешенный взгляд, устремленный в пустоту, не смогли затмить выдающихся природных данных. «Очень идейное фото! ― подумала сибирячка. ― Федор ― потрясающе красивый мужчина!». Соколовой захотелось перенестись за тысячи километров, в скромный домишко на речном берегу, навести в нем чистоту и обнять хозяина, чтобы больше никогда не выпускать из рук своих. Стать для художника источником вдохновения и дарить любовь. Любовь чистую и бескорыстную, не требующую взамен ничего, даже чувства ответного. Но пока одинокая учительница пребывала лишь на расстоянии мечты…

Елена не решалась говорить о встрече. Несколько раз она думала намекнуть Федору, но всегда отступала перед страхом неизвестности. «А что, если он меня не любит? ― сомневалась женщина. ― Если я для него ― всего лишь очередная знакомая из интернета? Да и заслуживаю ли я любви, раз за сорок с лишним лет никто так и не проявил интереса? Да, не красавица. Но разве отсутствие красоты ― препятствие на пути к личному счастью? Взять хотя бы Анну Владимировну, учительницу рисования: низкорослая, невзрачная, коренастая ― как есть гном. Так ведь уже десять лет замужем, и ребятишек трое…»

Долгожданная сибирская весна, как всегда пришедшая с большим опозданием, наполняла городские улицы свежестью пьянящего воздуха. Елена Алексеевна стояла возле открытого окна, подставив лицо лучам обжигающего солнца и жадно вдыхая эфир, пропитанный запахом цветущей черемухи, смешанным с ароматом фиалок, распустившихся на школьном подоконнике. Глаза женщины горели. Ольге Ивановне с высоты прожитых лет хватило пары недель наблюдений, чтобы понять: в жизни молодой коллеги произошли приятные изменения.

– Леночка, ― сказала завуч, удостоверившись, что в учительской больше никого нет. ― А ну-ка, рассказывай, что случилось. В последний раз я видела тебя такой счастливой, когда Гия… будь он неладен! ― женщина резко замолчала, сообразив, что сболтнула лишнего. Но Елена Алексеевна лишь рассмеялась, словно ей не было никакого дела до бывшего возлюбленного.

– Ольга Ивановна, ― историчка покраснела. ― Мне кажется, я снова… снова влюблена.

– Это же прекрасно! ― пожилая учительница улыбнулась и намерилась заключить Соколову в объятия, но, увидев, что лицо оппонентки помрачнело, оставила попытку. ― Что случилось, Лена? Неужели он женат? Или любовь безответна?

Елена поведала Ольге Ивановне, как познакомилась с Федором в интернете, не забыв упомянуть, что он живет за тысячи километров, в небольшой деревушке на камском берегу. Завуч внимательно выслушала рассказ.

– Да разве же это препятствие! ― воскликнула старушка, едва Соколова прекратила повествование. ― Всего-то два с половиной дня на поезде. А на самолете еще быстрее. Если люди любят друг друга, то для них не существует никаких расстояний. Не бойся: как закончишь учебный год, поезжай к своему Федору! Что бы не произошло, лучше сожалеть о сделанном, нежели пребывать в неведении.

– А что я скажу маме? ― робко спросила Елена Алексеевна. ― Она меня не отпустит.

– Ничего не скажешь, ― уверенно отрезала Ольга Ивановна. ― Ты уже не маленькая девочка, а женщина на пятом десятке жизни. Хватит держаться за мамину юбку! Поговори с Федором, потом оформим билеты, а твою матушку я беру на себя. Провожу тебя на поезд и объяснюсь с ней.

Женщины обнялись.

Окрыленная Соколова летела домой. Слова завуча убедили ее идти до конца в борьбе за любовь и долгожданное счастье. Учительница решила в самое ближайшее время сообщить Федору о намерении приехать в деревеньку на берегу Камы. Задержаться в родной Сибири историчку заставляли лишь предстоящее подведение итогов учебного года и последний звонок. Благо, до сих знаменательных событий оставалось чуть меньше месяца.

Дома Елена Алексеевна сразу же включила ноутбук и принялась изучать так называемую логистику. Ольга Ивановна обещала одолжить денег до отпускных, чтобы историчка могла заранее купить билеты, пока они не подорожали с началом летнего сезона. Самолеты летали только через Москву или Новосибирск, с шестичасовым антрактом между рейсами. Путешествие на поезде занимало двое суток и еще двенадцать часов, но влюбленная женщина с радостью согласилась провести столь продолжительное время в душном плацкарте. Оставалось лишь получить согласие от Курина. Но Соколова почему-то была уверена, что художник будет рад ее видеть.

Дверь со скрипом распахнулась, и на пороге показалась мать семейства. Пожилая женщина никогда не стучала, прежде чем войти в комнату своей великовозрастной дочери. Соколова-старшая придвинула стул, стоявший возле стены, к компьютерному столу и уселась рядом с Еленой. Осуждающе посмотрев на наследницу, старуха запричитала:

– Опять за компьютером сидишь, бездельница! Работаешь за копейки, хоть бы репетиторством занялась! Денег было бы больше, смогли бы и ремонт сделать, и телевизор новый купить…

Елена Алексеевна молчала. Всего несколько недель терпения ― и она станет свободной и любимой.

– Лена, я тут Петровну видела, ― выждав двухминутную паузу, заговорила старшая Соколова. ― Та три месяца назад мать схоронила, дом родительский на продажу выставила. Теплица в огороде стоит, почти новая, предложила мне за двадцатку всего лишь. Нам на дачу давно надо. Ну, я уговорила Петровну до твоих отпускных подождать. Когда тебе перечислят-то? Может, сходишь в бухгалтерию, попросишь, чтобы пораньше. А то черт ее, старуху, знает!.. Столько лет в этой школе пашешь, должна же быть благодарность хоть какая-то!..

На протяжении сорока с лишним лет историчка беспрекословно выполняла все требования матери. Женщина приносила домой и без того маленькую зарплату, оставляя себе лишь пару тысяч на проезд и обеды в школьном буфете. Сегодня она решила покончить с традицией и возвратить себе законное право самостоятельного принятия решений.

– Нет! ― твердо заявила Елена Алексеевна. ― Никуда я не пойду. И отпускные свои на теплицу не дам. Хватит! Все эти годы я тебя слушалась, и что в итоге? Больше ни копейки от меня не получишь! Продукты сама буду в дом покупать! И прекращай лезть в мою жизнь: я тебе не девочка-подросток!…

Глаза старухи налились кровью.

– Ах ты, тварь неблагодарная! Сколько сил в тебя с отцом вложили, мерзавка! А ты… ― старуха замахнулась и изо всей силы ударила дочь по лицу.

Слезы навернулись на глаза Елены. Быстрым движением она схватила телефон, лежащий на столе, и, грубо оттолкнув мать, выбежала из квартиры. Спустившись вниз на пару этажей, женщина задержалась на лестничной площадке, судорожно набирая до боли знакомый номер:

– Федор! ― захлебывалась слезами несчастная. ― Федор, любовь моя, не могу я так больше ― матушка совсем с цепи сорвалась. Хоть в петлю лезь…

– Бросай все и приезжай ко мне. Но с одним условием…

Он ждет ее! Ждет и вполне вероятно, что любит! Да разве имеет значение все остальное: бесперспективная работа, выжившая из ума мать, вечно поддакивающий склочной супруге отец, не имеющий в собственном доме права голоса?! Конечно, нет! Привычный мир Елены Алексеевны вмиг сузился до размеров крошечного домика на Каме, где она окажется через считанные недели.

– С каким? ― все еще не доверяя свершившемуся факту, почти шепотом спросила учительница.

– Привези мне байкальского омуля!..

Глава 5. Счастье?

Лето в Сибири началось с изнуряющей жары. Солнце палило до такой степени, что казалось, будто вот-вот расплавится не только свежеуложенный асфальт, но и все окружающие предметы: дома, опоры линий электропередач и припаркованные возле тротуаров автомобили. В один из дней, пропитанных ароматом цветущих яблонь, Елена Алексеевна вышла из родного подъезда. Родителям она сказала, что идет на педагогический совет, но, вместо опостылевшей за долгие годы школы, отправилась домой к Ольге Ивановне. Там ее дожидался заранее собранный чемодан с вещами первой необходимости и бережно упакованными итальянскими туфельками, томящимися в предвкушении своего дебютного выхода в свет.

Поезд отбывал лишь поздним вечером, поэтому у женщин оставалось достаточно времени, чтобы наговориться перед расставанием и обязательно приобрести омуля, обещанного Федору. Осуществить последнее оказалось крайне сложно: в регионе еще действовал запрет на вылов этой невообразимо вкусной рыбы. Ольга Ивановна подключила к поиску своих знакомых, коих за почти полвека педагогического стажа у нее накопилось более чем достаточно. Сначала завучу предложили омуля с душком, но Елена категорически отвергла этот вариант, мотивируя свой отказ тем, что даже местные жители не всегда соглашаются на душок, а уж непривыкший Курин точно не оценит столь специфического кушанья.

Наконец, один из бывших учеников Ольги Ивановны договорился с другом, державшим на рынке точку и не брезговавшим нелегальной торговлей. Женщины пробирались между прилавками, зажимая носы, чтобы спастись от неприятного запаха, завладевшего пространством рыбного отдела. Но короткое путешествие того стоило: несколько минут спустя перед коллегами уже лежало главное сокровище Байкала, радуя глаз роскошным золотым блеском.

Соколова завернула омуля в газету и положила на самое дно чемодана, под коробку с новыми туфельками. Путь обещал быть долгим, жара стояла невыносимая, и учительница опасалась, что рыба, транспортируемая в подобных условиях, может доставить массу неприятностей не только ей, но и ни в чем не виноватым попутчикам. Как бы то ни было, Елена Алексеевна доставит омуля к камскому берегу в целости и сохранности, сдержав слово, данное своему возлюбленному.

В назначенное время женщины подъехали к железнодорожному вокзалу. Елена любовалась родными пейзажами, прощаясь с городом, который практически не покидала за сорок с лишним лет своей жизни, в глазах несчастной читалась молчаливая печаль. Впереди же ее ожидало неизвестное, но многообещающее счастье, выстраданное за годы одиночества, отравленные горьким послевкусием предательства.

– Вот и пришли, ― грустно произнесла Ольга Ивановна, остановившись возле старенького темно-синего вагона с номером, обозначенным на билете. Ей не хотелось расставаться с любимой коллегой, с традиционными утренними чаепитиями и ни к чему не обязывающими разговорами обо всем на свете. Однако завуч понимала, что учительница истории заслуживает любви больше, чем кто-либо другой в этом несправедливом мире.

– Ольга Ивановна, матушка… ― начала было говорить Елена, но слова ее оборвались бурными рыданиями.

Пожилая женщина нежно обняла Соколову. Неизвестно, сколько времени они могли простоять на перроне, если бы проводница не разорвала их объятия громогласным объявлением о скором отправлении поезда. Елена Алексеевна вошла в вагон. Пробираясь по узкому проходу, она внимательно всматривалась в цифры, указанные возле пассажирских мест, пока не нашла свое. Положив чемодан под сиденье, Соколова выглянула в окно и грустно улыбнулась Ольге Ивановне сквозь запачканное стекло. Поезд тронулся, издав оглушительный грохот. Силуэт старушки отдалялся, уменьшаясь с каждой долей секунды, историчка же продолжала махать рукой на прощание, даже когда завуч полностью скрылась из виду.

Дорога в душном поезде приносила Елене Алексеевне мало удовольствия. Боковая полка оказалась достаточно узкой для столь корпулентного туловища. Но женщина понимала: всего лишь две ночи терпения, и она заснет в уютном деревенском домике, под звуки плещущейся Камы и бархатного голоса Федора.

Днем по вагону бегали неугомонные дети, едва поспевали за своими чадами молодые и отчаянно ругающиеся мамаши. Дверь тамбура громко хлопала с завидной периодичностью, выпуская мужчин, приносящих во возвращении в вагон едкий запах табака. Пассажиры играли в карты, читали газеты и разгадывали кроссворды ― в общем, жили привычной дорожной жизнью. Во время длительных стоянок народ высыпал наружу, чтобы купить в привокзальных магазинах ледяную минеральную воду, спасающую от адского зноя.

На вторые сутки путешествия мирно дремавший до сей поры на дне сумки омуль напомнил о себе. Несмотря на несколько слоев газеты и целлофановый пакет, вонь от слегка подпортившейся рыбы распространялась на весь вагон, перебивая даже запах портянок дембелей-пограничников, занимающих две соседних полки. Сначала пассажиры молчали, двусмысленно поглядывая на Елену Алексеевну, как бы намекая ей на необходимость незамедлительного принятия мер. Первой возмутилась розовощекая бабка в зеленом ситцевом платье, сидящая в аккурат через полку от учительницы истории:

– Женщина, вы бы Бога побоялись: в такую жару ― и рыбу везти!

– Но человек очень просил… ― робко ответила Елена Алексеевна и опустила глаза.

– Просил! ― не унималась боевая старуха. ― Вы бы о людях подумали: на улице тридцать градусов, купили бы другой гостинец!..

Увидев, что спорить с Соколовой бесполезно, бабка замолчала. Часа через три не выдержал усатый вахтовик, расположившийся на верхней полке над одним из уже упомянутых нами дембелей:

– Женщина, имейте совесть, ― мужчина достал из кошелька внушительную пачку пятитысячных купюр. ― Давайте, я возмещу ваши затраты, только выбросьте эту вонючую рыбу в туалет.

Слова рабочего произвели действие на целый вагон. Старухи, детные женщины, пахнущие куревом мужики и даже ребята-дембеля в один голос начали кричать на Елену Алексеевну, требуя от нее немедленно избавиться от источника вони. Но историчка проявила нетипичную для ее характера твердость: несмотря на слезы, застилающие глаза, и обиду, терзающую сердце, она не двинулась с места. Соколова думала о Федоре, сильнее прижимая к груди сумку с заветным гостинцем.

Луч раннего солнца разбудил Елену Алексеевну, едва коснувшись ее щеки.

– Через час прибываем! ― пробасила проводница.

Соколова встала и, собрав постельное белье, закинула его на специально отведенную для этой цели полку. Затем она достала из сумочки зеркальце, пластмассовую расческу и начала прихорашиваться. Косметикой учительница пользовалась крайне редко, но сегодня, в знак особого случая, накрасила губы бесцветным блеском и едва заметно подвела глаза.

Поезд шел все медленнее. Мелькающие за окном перелески и крошечные деревеньки постепенно сменялись промзонами, знаменующими приближение к городу. Вскоре и они остались позади, уступив место панельным многоэтажкам. Поезд тем временем полз, словно умирающая гусеница. Сердце Елены Алексеевны билось в унисон со стуком колес. Наконец, перед глазами пассажиров возникло серое здание, мрачность которого не в силах были разбавить даже ярко-синие окна. Состав дернулся и затормозил.

Елена Алексеевна очутилась на перроне, утопающем в лучах утреннего летнего солнца. Набережная Камы, где она договорилась встретиться с Федором, находилась в часе ходьбы от железнодорожного вокзала. Конечно, можно было взять такси, но женщина понимала, что в сложившейся ситуации для нее дорога каждая копейка: художник чрезвычайно стеснен в средствах, а полученных ею отпускных должно хватить как минимум на три месяца совместной жизни. Тем более, до назначенного времени оставалось порядка полутора часов, поэтому учительница решила совершить пешую прогулку.

Соколова сбросила с ног кроссовки и достала из коробки блестящие кожаные туфли, почти десять лет терпеливо ожидавшие своего часа. Старую обувь женщина выкинула в урну при выходе из здания вокзала.

Елена Алексеевна летела по улицам незнакомого городка. Новые туфли предательски натирали ноги, причиняя невыносимую боль. Но женщина продолжала бодро вышагивать по тротуарам, улыбаясь случайным прохожим, словно добрым знакомым.

Примерно на половине пути правый каблук отвалился, таким образом, что Соколова едва не растянулась на пешеходном переходе. Фирменные итальянские туфли оказались дешевой подделкой. Учительница остановилась, сломала второй каблук, обулась и побежала еще шустрее, чем перемещалась до этого.

Синяя речная гладь показалась из-за деревьев. Елена Алексеевна прибавила шаг, и всего через пару минут она уже любовалась красавицей Камой. Федор не обманул: река являла собой воистину потрясающее зрелище. Влюбившись в Каму с первого взгляда, Соколова дала себе клятву, что когда-нибудь подарит Курину красоту Байкала.

Историчка вздрогнула. Всем своим существом она ощутила близость родной души, сотворенной Всевышним как единое целое с ее собственной, но по нелепой случайности заброшенной в час зачатия за тысячи километров. И стояла она, благословленная даром Божьим, боясь обернуться и упустить его. Взгляд женщины замер, устремленный в сторону Камы, где, разделяя водную гладь и полотно прозрачного неба, кровавым огнем вспыхивали буквы, сложенные в простые слова, дарующие обещание, исполненное надеждой на приближение лучших времен:

СЧАСТЬЕ НЕ ЗА ГОРАМИ!