скачать книгу бесплатно
Девушка несколько секунд смотрела мне прямо в глаза, не отрываясь, будто пытаясь зацепиться за мой взгляд, чтобы установить непрерывную связь с тем, кто мог ей помочь. Затем кивнула, сглотнув комок в горле. Подняв голову, я заметила, что Шилов пристально смотрит на меня, и тут же отвела взгляд, занявшись ампулой с наркозом.
Катя не закрывала глаз до тех пор, пока анестезия не начала действовать, и все смотрела на меня. Потом ее веки начали дрожать. Она еще некоторое время пыталась бороться с накатывающей слабостью, но сопротивляться сильнодействующим медикаментам не в состоянии даже великие шпионы, не то что девятнадцатилетняя девчонка!
– Пациентка стабильна, – сказала Тоня, следящая за аппаратурой.
– Начали! – скомандовал Шилов. – Да, надеюсь, никто не возражает против музыки?
Мы одновременно покачали головами.
– Если только не рэп, – бросил Гоша. – Терпеть его не могу!
Шилов ручкой скальпеля нажал на кнопку магнитофона, который я заметила лишь сейчас, потому что отвлеклась на короткую беседу с Катей. Из динамиков полились странные звуки, заунывные и в то же время умиротворяющие. Потом к звукам присоединился голос, выводящий мелодию на чужом языке.
– Работаем! – сказал зав, и понеслось.
* * *
Я ничего не имею против ночных дежурств. Конечно, когда Дэн был еще маленьким, я с тяжелым сердцем оставляла его дома, но, по сути, он никогда не был один, ведь мама жила с нами и вполне могла позаботиться о внуке в мое отсутствие. Теперь же, когда сын вырос, я еще больше полюбила дежурить по ночам. Не знаю, почему, но мне нравится полная тишина в больнице, пустые коридоры и приглушенный свет. Когда идешь здесь совершенно одна, кажется, что тебя окружает другой мир, призрачный и неизвестный, словно ты и не знаешь каждый закоулок здания, как свои пять пальцев. Особенно мне нравится, если ночь выдается спокойная. Я помню один случай, когда неподалеку от больницы, на перекрестке, случилась страшная авария. Автобус дальнего следования столкнулся с фурой, пострадала уйма народу. Так как мы находились ближе всего к месту аварии, самых тяжелых привезли к нам. То свое дежурство я не забуду никогда.
Но эта ночь ничего подобного не предвещала. В приемном покое царила тишина. Дежурная медсестра Таня – добрая душа! – сварила мне кофе, и я, скинув туфли, положила гудевшие от дневной беготни ноги на соседний стул и собралась насладиться отдыхом.
– Релаксируете? – услышала я веселый голос и дернулась, едва не расплескав кофе.
– Вы тоже здесь? – пробормотала я, уставившись на Шилова, как на призрак.
– А что вас так удивляет? – спросил он.
Я не стала ему говорить, что заведующие отделениями обычно не затрудняются ночными дежурствами, перекладывая эту неприятную обязанность на подчиненных. Вот я, например, дежурила уже второй раз за две недели от реанимации и анестезиологии – потому что наша заведующая, Елена Георгиевна Охлопкова, меня попросила. Попробуйте-ка отказаться, когда вас о чем-то просит начальство, ведь эта просьба, вздумай вы отказаться, немедленно примет форму приказа. Если даже и нет, то потом хлопот не оберешься. Нет уж, я лучше подежурю. Зато, когда начальство у тебя в долгу, можно выбить себе кое-какие поблажки, о которых нельзя и мечтать в любом другом случае.
– Просто странно, что мы снова встретились так скоро после операции, – ответила я, мило улыбнувшись.
– Понятно. А что это вы пьете? Никак, настоящий кофе?
– Ага. Полгода назад главный раскошелился на кофемашину. Все давно просили, потому что без крепкого кофе дежурить по ночам и вовсе грустно.
– Что, и мне нальют?
– Конечно, нальют, – сладко пропела Татьяна, сияя, как медный гривенник. Обычно она редко улыбалась. – Сливки? Вам сколько сахару положить?
– Нисколько. Я пью черный.
– Совсем как Агния Кирилловна! – неодобрительно покачала головой медсестра. – Разве вы, врачи, не в курсе, как это вредно?
– Знаем, – вздохнула я, – но ничего с собой поделать не можем.
Когда Татьяна ушла за кофе, я решилась спросить:
– А что за музыку вы включали на операции, Олег Валентинович?
– Вам не понравилось?
– Да нет, понравилось. Очень… успокаивает, знаете ли.
– На это я и рассчитывал, – удовлетворенно кивнул он. – Это индийские раги.
– Индийские – что?
– Классические индийские песнопения. Строго говоря, – продолжал он, присаживаясь на краешек стола, – раги связаны с определенным временем суток. Есть утренние раги, дневные, закатные, вечерние и ночные. И каждая из таких групп характеризуется собственной мелодикой и особым ритмом. Между прочим, есть еще раги для сезона дождей, весенние раги, раги для праздника урожая и так далее.
– Вы много об этом знаете, – заметила я. – Вы, случайно, не индуист?
И тут же сообразила, что, возможно, веду себя не слишком корректно: затрагивать религиозные убеждения человека всегда считалось плохим тоном.
– Простите! – тут же пробормотала я.
– Да нет, все в порядке, – улыбнулся он. Улыбка у него была… очаровательная – по-другому и не скажешь! – Я не индуист. Я буддист.
– Да ну? – Брови помимо воли взлетели вверх.
– Ну, не пугайтесь так, – успокоительным тоном сказал Шилов. – Я не брею затылок, не ношу жутких оранжевых одежд и не пою гимнов.
– И в чем же тогда заключается ваша религиозность? – поинтересовалась я.
– А я и не сказал, что религиозен. Честно говоря, никогда не относился к религии серьезно. Мне всегда казалось, что врач просто не имеет права верить в высшую силу, потому что, раз уж «на все воля божья», то зачем ей противостоять, лечить, возвращать из мертвых? Бог, как говорится, дал, бог взял… И при этом наша профессия теряет всякий смысл, вы не находите?
Я задумчиво кивнула.
– Но потом, – продолжал Шилов, – я начал ощущать некоторый дискомфорт. Мне потребовалось нечто, за что можно было бы зацепиться, нечто, что могло бы объяснить смысл моего существования и всего, что я делаю. В общем, стал искать свое место в жизни.
– И что, нашли? – спросила я.
– Нет, – покачал головой Шилов. – Но понял, что нужно продолжать искать. Буддизм – это вечные поиски себя. Меня прельстила идея, что не человек должен стремиться к богу, а сам бог живет в человеке. Каждый из нас при желании может прикоснуться к вечности, к самому Создателю, каким бы он ни был, и для этого совершенно не обязательно простаивать часами на коленях, бить поклоны и смолить свечи… Ну и еще я вегетарианец, – добавил он, сверкнув своими великолепными зубами. – А в остальном из меня вышел такой же плохой буддист, какой получился бы христианин или мусульманин.
Татьяна принесла кофе, и Шилов отключился, смакуя напиток. В этот момент за дверьми послышался шум, а минуту спустя в приемный покой влетели несколько человек в синих комбинезонах. Очевидно, из бригады «Скорой помощи». На раскладных носилках они везли мужчину, который размахивал руками и сыпал таким отборным матом, что любой собиратель фольклора просто обзавидовался бы. Мы с Шиловым выскочили из-за застекленной стойки, Татьяна – за нами.
– Вот! – объявил один из врачей, указывая на пациента, словно представлял какую-то знаменитость почтенной публике. – Этот кадр прыгал по шоссе, шнырял между машинами и в результате получил то, к чему стремился: перелом ноги и сотрясение мозга!
Не успела я подойти к носилкам, как в ноздри мне ударил жуткий смрад. Судя по агрессивному поведению пострадавшего, он находился под сильными парами, а его синюшная, опухшая физиономия не оставляла ни малейших сомнений в том, что он принадлежит к столь многочисленному ныне племени бомжей.
– Ч-что в-вам н-надо от н-нас, п-простых л-людей?! – вопил он, с трудом выговаривая слова. – Г-гады, п-псы п-поганые! Отпуст-тите м-меня, с-сволочи!
– Может, и впрямь отпустить? – с надеждой предложила я, понимая, что этого, к сожалению, мы сделать не сможем.
В последнее время бомжей привозили все чаще. В основном серьезных повреждений у них не было, и дело кончалось тем, что медсестры мыли их, приводили в порядок и отпускали поутру или через пару дней. Однако это явно не тот случай: мужик и впрямь нуждался в медицинской помощи, а это означало, что возиться с ним придется именно нам.
Пока я размышляла, стараясь не прислушиваться к непрекращающимся крикам, Шилов позвонил в операционную. Татьяна тем временем всадила мужику хорошую дозу успокоительного. Надо сказать, что это потребовало от нее немалой ловкости, так как попасть в мышцу постоянно движущейся руки не так-то просто. Бомж, казалось, даже не заметил, что его укололи, да и эффект последовал далеко не сразу: он успокоился только тогда, когда его вывозили из лифта, но все еще продолжал бормотать угрозы и ругательства.
Разбирались мы с ним довольно долго, наркоз я давала аж три раза. Потом бомжа отвезли в реанимацию, а мы с Шиловым вернулись в приемный покой.
– Господи, хоть бы остальные пахли не так отвратно! – пробормотала я, плюхаясь на стул. Мне казалось, что вонь, ворвавшаяся в помещение при появлении нашего беспокойного пациента, до сих пор не рассеялась.
– Что ж, жаль вас разочаровывать, – пожал плечами Шилов, – но наша работа, к сожалению, не всегда состоит из одних лишь роз. Если вас это утешит, то я могу сварить вам еще кофе, потому что старый уже давно остыл, а Татьяна, как на грех, куда-то пропала.
Вот так номер: заведующий отделением будет варить мне кофе?! Но он, похоже, и в самом деле имел в виду то, что сказал. Через несколько минут мы с Шиловым, уютно устроившись на небольшом диване в приемном покое, пили горячий кофе и разговаривали о всякой ерунде.
– Идите поспите, – предложил он, заметив, что глаза у меня слипаются.
Я взглянула на него, с удивлением отметив, что сам он вовсе не кажется уставшим. Он выглядел таким же свежим и бодрым, как утром.
– Я разбужу, если что, – добавил он.
– Ну, если привезут кого-то вроде того дядьки, – ответила я, – то я и сама поднимусь.
– Это точно!
Я свернулась калачиком на диване в закутке за стеклом и сразу же заснула.
* * *
В выходной я выбралась гулять с Кусей только часам к двенадцати: бедная собака с укоризной смотрела на меня со своей подстилки, пока я лихорадочно умывалась и одевалась. Возвращаясь из парка, я увидела у своего подъезда худую женщину лет шестидесяти в дубленке и высокого полного мужчину. Погода стояла морозная, и женщина переступала с ноги на ногу, пытаясь согреться. Мужчина курил. Очевидно, они кого-то поджидали.
– Извините, – обратилась она ко мне, с опаской покосившись на Кусю. – Вы, случайно, не Агния будете?
Вот это номер: оказывается, незнакомцы ожидали именно меня. Я кивнула.
– Соседи сказали, что у вас собака! – радостно воскликнула женщина в дубленке. Несмотря на ее широкую улыбку, что-то в ее внешности мне очень не нравилось – то ли выражение маленьких, глубоко посаженных глаз неопределенного цвета, то ли нечеткий рисунок небрежно накрашенных не по возрасту розовой помадой губ… – Меня зовут Антонина Петровна Нетрусова, – продолжала она между тем. – Я – племянница вашей соседки, Галины Васильевны Голубевой, а это – мой сын Леня.
Грузный мужчина при звуке своего имени сделал было шаг вперед, но Куся, подняв огромную голову и уставившись на него заинтересованным взглядом, пресекла его попытку приблизиться.
Вот оно что – не зря они мне так сразу не понравились!
Я снова сдержанно кивнула, но ничего не сказала, ожидая, что же последует за представлением.
– Видите ли, – снова заговорила Антонина Нетрусова, – я хотела побеседовать с вами о тете.
– Неужели? – переспросила я. – И чем же я могу быть вам полезна?
– На самом деле очень даже можете! Понимаете, я ведь ее единственная родственница – ну, разумеется, еще мои дети и внуки, – поэтому меня не может не беспокоить то, в каких условиях живет моя тетя. Это же просто ужас какой-то!
– Очень хорошо, что вы сами об этом заговорили, – перебила я племянницу Галины Васильевны. – И ей, и Светлане очень пригодилась бы любая помощь с вашей стороны. На лекарства уходит много денег, кроме того, необходима восстановительная физиотерапия, а это означает, что вашу тетю надо возить в поликлинику, ведь она неходячая…
– Да-да, – закивала Нетрусова, но по ее виду было заметно, что мои слова ее раздражают, потому, очевидно, что не имеют ничего общего с ее намерениями. – Но самое главное – это квартира. Тетя не понимает, что стоит ей умереть, как квартирные мошенники тут же заставят Светлану переписать жилплощадь на них, а саму ее ушлют в какую-нибудь тмутаракань – и ищи ветра в поле! А ведь вы врач, Агния, и должны понимать, что тетя, в ее теперешнем состоянии, вряд ли протянет долго.
– Подпись Светланы вряд ли будет иметь законную силу, – ответила на эту тираду я, – ведь, насколько я знаю, Галина Васильевна оформила признание дочери недееспособной, чтобы получить для нее соответствующие льготы?
– Это так, – кивнула Нетрусова, – но разве на такие вещи кто-то обращает внимание? Пока дело дойдет до суда, квартирку-то уже раз десять продадут и перепродадут, вы ж понимаете!
– А от меня вы чего хотите? – поинтересовалась я без особого энтузиазма.
– Вы, Агния, явно имеете большое влияние на мою тетю, – выдавив из себя улыбку, пояснила Антонина. – Она прислушивается к вашему мнению, уважает вас… Вот если бы вы – как-нибудь поделикатнее, разумеется! – постарались убедить ее в том, что необходимо написать завещание в мою пользу и передать опекунство над Светланой мне или, скажем, моему сыну Лене, а? Тогда и квартира, и Света были бы в полной безопасности, случись что с тетей. А я непременно отблагодарю вас, не сомневайтесь, – и она полезла в сумочку. Не дожидаясь, пока она вытащит оттуда что бы то ни было, я сказала:
– Извините, Антонина Петровна, но я не собираюсь ничем таким заниматься! Ваша тетя – взрослый, вполне разумный человек, и она вольна поступать так, как ей хочется. Не сомневаюсь, что она тоже задумывалась над судьбой своей дочери после собственной смерти, и сделает все, чтобы обезопасить Светлану. Я бы на вашем месте не вмешивалась.
Дружелюбное выражение, явно не свойственное Нетрусовой, мгновенно улетучилось с ее худого, костистого, как у щуки, лица. Тонкие губы сжались в ниточку, отчего морщины вокруг рта сложились в гармошку, а бесцветные брови практически сошлись на переносице.
– Не вам учить меня жить! – проговорила она сквозь зубы.
– Да она сама на квартирку нацелилась, что, не видишь? – впервые за все время вмешался в разговор здоровый и рыхлый Леня, в сердцах отбрасывая недокуренную сигарету. – Думает, раз уколы колет, то старуху уломает в два счета?!
Я хотела выразить свое возмущение, но Куся меня опередила. Очевидно, почувствовав, что беседа изменила тональность и на меня повысили голос, она, слегка наклонившись вперед и натянув поводок, сказала: «Гав!!!» Собака сделала это без злобы, интеллигентно, но Нетрусовы поняли ее правильно и не стали искушать судьбу. Бормоча себе что-то под нос, Антонина попятилась. Леонид последовал ее примеру, но напоследок все же обернулся, чтобы процедить:
– Думаешь, самая умная? Не видать тебе теткиной квартиры как своих ушей!
Этот разговор меня расстроил. Делая Галине Васильевне очередной укол, я все размышляла, стоит ли рассказывать ей о стычке с ее родственниками. Решила все же этого не делать – зачем зря волновать старую женщину? Только я никак не могла перестать думать о том, как права она, не желая выполнять требование своей племянницы в отношении собственной жилплощади: такому человеку нельзя доверять!
До трех часов дня я переделала много домашних дел, на которые у меня обычно хронически не хватает времени. Мама отправилась за продуктами, а я постирала, погладила рубашки и брюки Дэна, приготовила борщ и гречку с мясом и луком, его любимые блюда. Так что, когда сын пришел из школы, то очень удивился, увидев меня за работой. Обычно после ночного дежурства я долго отсыпаюсь, только после обеда ко мне вновь возвращается жизнь.
Однако ни работа по дому, ни позирование для Дэна (на котором он все-таки настоял, хотя я надеялась на его забывчивость!) не могли отвлечь меня от мысли о деньгах. День ежемесячной выплаты долга неумолимо приближался, а у меня в наличии было всего семьдесят процентов суммы. Конечно, я могла бы рассказать обо всем маме, ведь она откладывает пенсию, но она пришла бы в ужас и потеряла покой и сон, а этого мне совершенно не хотелось.
Звонок Роберта прозвучал совершенно неожиданно. Только увидев на мобильном его номер, я вспомнила о нашей договоренности.
– Ты что, мать, забыла? – Голос его звучал недовольно, как у маленького мальчика, которого отец обещал взять на футбол, но обещания не сдержал. – У меня шампанское греется!
– Да нет, не забыла, конечно, – соврала я. – Просто недавно проснулась, а потом дел оказалось много…
– Оправдания не принимаются! – заявил Роберт тем безапелляционным тоном, который частенько применял к пациентам. – Собирайся и дуй сюда – срочно!
Когда я дала отбой и обернулась, то увидела, что Дэн стоит в дверях, подпирая плечом дверной косяк. На лице его было странное выражение.
– Это он, да?
Дэн знал про нас с Робертом, даже видел его несколько раз, но почему-то Роберт моему сыну страшно не нравился. Сначала я думала, что это – обычная ревность, ведь он прекрасно помнил отца. Но потом стала постепенно понимать, что дело не в этом: что-то в Роберте Дэна не устраивало, однако он упорно отказывался объяснить мне свою позицию. Да я особенно и не настаивала – какой смысл? Замуж за Роберта я определенно не собираюсь, так зачем, спрашивается, понапрасну воду мутить? И еще: Дэн никогда не называл Роберта по имени: «он» – и все. Поэтому я только кивнула в ответ на его вопрос.
– Значит, уходишь?
Я снова почувствовала себя виноватой, как тогда, когда сын был еще совсем маленьким, а мне приходилось пахать, как колхозной кобыле, потому что у Славки в очередной раз не ладилось с «бизнесом» и мы сидели без денег, если не считать маминой зарплаты, на которую прожить не представлялось возможным. Тогда я почти не бывала дома, а если уходила, когда Данька уже не спал или еще не спал, то он всегда стоял в дверях в своей пижаме, такой маленький и потерянный, с печальным выражением на ангельском личике, и смотрел на меня огромными синими глазами. Он никогда не просил меня остаться, не уходить на работу, но от этого я только еще больше ощущала свою вину.
– Я ненадолго, – оправдываясь, пообещала я.
– Ну да, конечно, – вздохнул Дэн и, пожав плечами, повернулся ко мне спиной и вышел.
Как ни странно, в тот день встречаться с Робертом мне совершенно не хотелось. Обычно наши с ним занятия любовью приносили мне радость, но сегодня – другое дело. Что-то изменилось, но я еще не могла даже себе объяснить, что именно. Просто ноги не несли меня в сторону его дома, и все тут!
Роберт и в самом деле подготовился: в чем-чем, а в жадности его упрекнуть невозможно. На столе стоял роскошный букет махровых лилий, который явно предназначался мне, ведь Роберт знает, что лилии – мои любимые цветы. Кроме того, в ведерке со льдом томилось шампанское – не то, что лежит на полках любого универсама, а один из элитных сортов, купленный в специализированном магазине. Правда, я думаю, Роберту не пришлось самому беспокоиться насчет выпивки: пациенты регулярно доставляют ему подношения, и это в основном дорогой алкоголь. Рядом стояла бутылка «Джонни Уокера», потому что сам Роберт не пил ни шампанского, ни других вин. Там же, на столе, я обнаружила свой любимый торт «Прага», вазу с отборными фруктами и кучу всякой еды.
Мне пришлось выпить два бокала шампанского, прежде чем я почувствовала в себе силы лечь с Робертом в постель – неслыханное дело! И он, конечно же, сразу почувствовал неладное.
– Что с тобой сегодня? – спросил Роберт, когда я не испытала обычного оргазма. Он выглядел разочарованным, даже встревоженным: как правило, ему не требовалось особых усилий, чтобы доставить мне удовольствие.
