HistoriCity. Городские исследования и история современности

Роль представителей патрициата – как частных лиц, так и городских служащих, а также клириков – была огромна не только в формировании архитектурной среды ренессансных городов, но и в формировании их представлений о собственном прошлом. Это продемонстрировано в исследовании Бенедикта Мауэра, озаглавленном «Неоднородная память», которое посвящено типологии городских хроник в Южной Германии97. Для сопоставления им выбраны семь городов в южной немецкоязычной части Священной Римской империи германской нации: в трудах своих хронистов каждый из этих городов получил свое прошлое, не похожее – с точки зрения конституционной истории и истории основания – на остальные.

Как пример имперского города взят Аугсбург; как столица архиепископства и резиденция архиепископа – Зальцбург; Берн представляет тип города, который в XVI–XVII вв. уже не может считаться безусловно «имперским городом» (Reichsstadt)98, поскольку он отделился от империи и был столицей крупной территории. В качестве примеров небольших городов, тесно связанных с сельской округой, Мауэром были исследованы вюртембергские коммуны, такие как штауфенский город Вайблинген, Тюбинген, основанный пфальцграфом в XIV в. и ставший позже университетским городом, Фройденштадт, основанный в раннее Новое время, и Нойенштадт-на-Кохере.

Один из важнейших вопросов, встающих перед исследователем городских хроник, – это вопрос о том, какова была их запланированная функция. В поиске ответа на этот вопрос важнейшую роль играет контекст их возникновения. Городская хронистика не была исключительно заказной историографией, созданной по воле городских властей. Из анализируемых Мауэром городов только в Берне были городские хроники, писавшиеся по заказу99 или под контролем городского совета, которые можно назвать «публичной memoria»100. Их можно рассматривать именно как «городские хроники», не связанные преимущественно с инициативой авторов, а возникшие именно по воле властей города. Хронистам давали доступ в архивы, а значит – контролируемый доступ к «тайнам власти» (arcana imperii), и, соответственно, взгляд автора отличается особой близостью к взгляду городского совета.

В Берне, Аугсбурге и Зальцбурге наблюдается схожий феномен101: самые ранние труды по истории города использовались последующими авторами XVI–XVIII вв. как основа, к которой хронисты добавляли что-то свое, но не критиковали и не меняли ничего в «канонической» версии. В Берне такой основой стали хроники Конрада Юстингера102, в Аугсбурге – Сигизмунда Майстерлина103, в Зальцбурге – Виргилиуса Райтгертлера104.

Стало общим местом говорить, что у коммун всех типов существовал интерес к собственному прошлому: этим объясняют возникновение исторических произведений, задающих и сохраняющих воспоминание. На самом деле установить мотивы хронистов трудно, подчеркивает Мауэр, но предпринимает все же попытку это сделать. Некоторая информация в источниках для этого обнаруживается. Так, до нас дошли четыре зальцбургские хроники, в которых авторы говорят о своих интенциях. Иоганн Штайнхаузер, выходец из видной купеческой семьи, учившийся в университетах Ингольштадта, Падуи и Болоньи, хотел написать историю «достохвального архиепископства Зальцбург как моего горячо любимого отечества и в особенности архиепископской столицы – города Зальцбурга, который произвел меня на свет»105. И он написал такую историю (окончена в 1601 г.). Другой хронист, Йозеф Бенигнус Шлахтнер106, сын пекаря, сделавший необычную карьеру – он стал стряпчим, потом нотариусом, потом временным директором княжеско-архиепископской библиотеки и, наконец, актером-любителем, – сослался в качестве мотивировки на то, что на тот момент (1669) хроник Зальцбурга не существовало, а в протестантских сочинениях по истории этого города было, по его словам, столько же неправды, «как когда слепой говорит о цвете»107.

Самый известный хронист Зальцбурга – Францискус Дюкхер фон Хаслау цу Винкль, надворный советник, депутат от рыцарского сословия в Зальцбургское сословно-представительское собрание – в 1666 г. тоже писал, что берется за написание своей хроники потому, что нет трудов по истории Зальцбурга108.

Юрист и статский советник Иоганн Франц Таддеус фон Кляйнмайрн в 1784 г. выпустил 600-страничный труд, в котором писал, что рассматривает это сочинение как «памятник своему патриотическому участию». Каждый зальцбуржец, подчеркнул он, «имеет право знать, кто были его предки, каковы были древности, судьбы и достоинство его отечества в былые времена»109. Он, правда, как и все другие, дойдя до деяний св. Руперта (VII в.), стал уделять более внимания епископам и архиепископству, нежели самому городу. Такое растворение истории города в истории того государства, на чьей территории он стоял, встречается и в бернских хрониках, отмечает Мауэр.

Конрад Юстингер в 1420 г. получил заказ от совета Берна: написать историю города, чтобы письменно увековечить его значимость и «великие дела». Это сочеталось с архитектурной программой – строительством собора и ратуши. Юстингер писал, что его цель – «дабы прошлое не пропало в потоке годов, а силой письмен стало вечным памятником и воспоминанием всем людям». Поэтому он опирался на образцы других хроник имперских городов, в том числе Страсбурга, ибо, как он считал, именно имперским городам подобает записывать свою историю. В качестве типологических образцов он использовал и имперские, и папские, и всемирные хроники – в этом он следовал примеру своего учителя Якоба Твингера фон Кёнигсхофена. Таким образом, хроника Юстингера – это и память города, помогающая ему обрести культурную идентичность, и память о городе.

Еще более четко, чем Юстингер, сформулировал суть своего предприятия городской писарь Дибольд Шиллинг (1430–1486) в «Предисловии» (впрочем, мы не знаем, сам ли он его сочинил или оно было ему продиктовано городским советом). В качестве своего адресата он назвал «город Берн» и пояснил, что знание прошлого подобает всякому человеку. В прологе он назвал приоритетные темы своей работы: городскую историю следует рассматривать в контексте завоеваний и судеб швейцарцев. Третий том хроники Шиллинга, посвященный Бургундским войнам, прошел цензуру совета, тогда как в первом томе была просто переписана почти дословно хроника Юстингера. Но, подчеркивает Б. Мауэр110, заметна содержательная переориентация: городская история занимает все меньше места, а вместо нее все больше – война с соседними князьями и городами, восхождение Берна в ранг столицы кантона. Такое растворение истории столицы в истории территории было угодно Бернскому совету: перед его заседаниями и по важным церковным праздникам отрывки из хроники читали вслух111, причем в соборе, что придавало ей едва ли не сакральный характер.

Наряду с официозными были в Берне и другие хроники, заказанные аристократическими семьями, а некоторые были написаны авторами ради собственного употребления. Аристократы, такие как Рудольф фон Эрлах, заказывали хроники, чтобы, как гласит предисловие к «Шпицской иллюстрированной хронике» Шиллинга, подчеркнуть связь своей семьи с Берном. По просьбе знатного бюргера город предоставил хронисту в распоряжение прежние хроники. Это говорит о том, что городские власти строго контролировали использование городской памяти, особенно распространение хроник Юстингера и Шиллинга.

Не столь часто встречаются декларации целей, подобные тем, какие мы находим в хронике служителя Бернского совета Бенедикта Чахтлана или Генриха Дитлингера – современников Шиллинга, использовавших во второй половине XV в. его труд. В качестве адресата ими назван город Берн и его граждане, «во хвалу», и чтобы навечно помнить о «великой мудрости и мужестве, которые проявляли бернцы в былые времена»112. Однако эта хроника не стала собственностью совета, а осталась после смерти Дитлингера у Чахтлана, который потом завещал ее своей дочери. В этом произведении автор, как и Шиллинг, довольно быстро от городской истории перешел к общешвейцарской: город здесь – только центр страны, и «хвала» ему – это хвалебное описание его территориальной экспансии. Цель такой историографии – телеологическая история успехов малой родины в отграничении от других территорий.

Впоследствии это явление тоже сохранилось. Например, Михаель Штеттлер в своей монументальной (11 томов in folio, более 7400 страниц) рукописной хронике Берна, написанной тоже по заказу городских властей и доходящей до 1610 г., отвел около половины объема событиям собственно городской истории – прежде всего религиозным конфликтам, а также другим конфликтам в среде городского населения. Штеттлер был сыном ремесленника, учился в Женеве и Лозанне, служил писарем и потом ландфогтом в Берне. Это дало ему возможность использовать произведения Юстингера, Шиллинга и Ансхельма, а также архивные материалы, которые хранились в городской канцелярии113. В качестве мотивировки он подчеркивал ценность историографии, начиная от Ветхого и Нового Заветов, через Иосифа Флавия, Тита Ливия, Цезаря и Тацита: по сравнению с ними, писал он (возможно, следуя Лютеру114), в немецкоязычном мире истории пишут очень мало. В посвящении властям города хронист подчеркивал, что «потомки должны видеть свое отражение в мудрых делах своих предков, прилежно читать их историю и следовать им в их добродетелях. […] Это и […] освежение достохвальной памяти совершенных городом Берном славных дел подвигли меня […]»115.

Неизвестно, были ли труды Штеттлера доступны публике. Правда, в 1627 г. он опубликовал двухтомник по истории Швейцарии116, в котором основное внимание уделено Берну, – очевидно, это сокращенная версия его монументального рукописного труда. Правда, в центре внимания тут XV–XVII вв. Автор адресовал свое сочинение властям города, подчеркивая, что история дает «некоторое наставление и приготовление […] ко всякому мирскому мудрому правлению и есть наилучшая учительница». Ансхельм тоже подчеркивал дидактическую ценность истории, а чтобы можно было и в будущем учиться у истории, надо «забывчивую человеческую память заменить непреходящими памятными письменами»117.

Итак, примеры Зальцбурга и Берна показывают, что в городской хронистике собственно город с какого-то момента отступает в тень, а на первый план выходит окружающая его и подвластная ему территория. В некоторых (бернских) хрониках, впрочем, он сохраняет свою роль как бы изолированной от округи столицы и главного действующего лица.

У имперского города Аугсбурга не было подвластной округи. Не было у него никогда и официозной историографии, подчеркивает Б. Мауэр118. Далее исследователь опровергает распространенное заблуждение, будто хроника бенедиктинца Сигизмунда Майстерлина Chronographia Augustensium, которая была написана в 1456 г. и стала до середины XVII в. стандартной версией истории города, была создана по заказу городских властей119. На самом деле Майстерлин написал эту «хронографию» по инициативе патриция Зигмунда Госсемброта, своего друга, которому только предстояло в будущем занять пост бургомистра. Сначала книга была написана на латыни, а когда ее преподнесли Госсемброту, он попросил Майстерлина сделать и немецкий вариант. В предисловии Майстерлин писал, что немецкую версию он подготовил ради того, чтобы заслужить благоволение городского совета, а также ради вечной чести и памяти города и ради всеобщей пользы. Город Аугсбург, подчеркивал хронист, «по праву идет впереди всех городов в немецких землях»120. По инициативе Госсемброта эта вторая, немецкая, версия была благодарно принята в дар советом и заняла ведущее место в аугсбургской городской истории. Только в фондах Аугсбургской государственной и городской библиотеки сохранились около 20 списков ее, сделанных в XV–XVI вв., а в 1522 г. ее сильно сокращенная версия была напечатана121.

Предшественник Майстерлина и тоже клирик Кюхлин, создавший рифмованную хронику, также работал не по заказу городских властей: написать историю Аугсбурга его попросил купец Петер Эген, и это произведение затем было в виде картин размещено на фасаде дома Эгена122, сделав его местом визуализированного воспоминания об истории родного города и одновременно сделав эту историю собственностью коммерсанта.

Печатная версия хроники Майстерлина способствовала ее распространению, однако списки были сделаны именно с более полной рукописной версии. Некоторые копии были даже дополнены и снабжены богатыми иллюстрациями, как, например, рукопись Гектора Мюлиха123. Мюлих – современник Майстерлина – был купцом, в течение жизни занимал множество высоких постов в городской администрации Аугсбурга (только бургомистром не был), однако в данном случае его близость к центру власти, похоже, не играла главной роли в решении сделать список: ему не было нужды брать оригинал, подаренный совету, так как дружба с автором позволяла получить прямой доступ к его знаниям. К тому же мы не знаем, держал ли совет труд Майстерлина под замком или разрешал делать списки. Кроме того, Мюлих переработал хронику начиная с 1348 г. – вероятно, используя источники из городской канцелярии, доступные ему. С 1440 г. его произведение носит характер записей «по свежим следам» событий.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Городские образы в системах коммуникации: от XV к XXI в. (ЦФИ НИУ ВШЭ, 2015); Конструирование прошлого и формы исторической культуры в современных городских пространствах (ЦФИ НИУ ВШЭ, 2014).

2

Попыткой эскизной разработки этого сюжета является первая глава книги.

3

Особенно нужно отметить вклад научного руководителя ИГИТИ И. М. Савельевой, поддержка которой была важна для того, чтобы это издание состоялось несмотря на все трудности его подготовки.

4

Hartog F. Regimes of Historicity. Presentism and the Experiences of Time / S. Brown (trans.). N. Y.: Columbia University Press, 2015; Rousso H. La dernière catastrophe: l’histoire, le présent, le contemporain. P.: Gallimard, 2012; Джеймисон Ф. Постмодернизм, или Культурная логика позднего капитализма / пер. с англ. Д. Кралечкина. М.: Изд-во Ин-та Гайдара, 2019. С. 551–582 (Глава 9. «Ностальгия по настоящему»). О презентизме см. также: Савельева И. М., Полетаев А. В. Знание о прошлом: теория и история: В 2 т. Т. 1: Конструирование прошлого. СПб.: Наука, 2006. С. 538–562; Олейников А. Другой презентизм // Портал фонда «Либеральная миссия». https://liberal.ru/sovremennaya-istorichnost-i-politika-vremeni/drugoj-prezentizm.

5

См. об этом, например: Ассман А. Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна. М.: Новое литературное обозрение, 2017. С. 166–194.

6

См., например: Лоуэнталь Д. Прошлое – чужая страна. СПб.: Владимир Даль, 2004; Groot de J. Consuming History: Historians and Heritage in Contemporary Popular Culture. L.: Routledge, 2008; Rosenzweig R., Thelen D. P. The Presence of the Past: Popular Uses of History in American Life. N. Y.: Columbia University Press, 1998. Справедливости ради нужно отметить, что понятие историчности как таковое не находится в центре этих концепций. Вместе с тем поворот в сторону эмпирической трактовки понятия «режимов историчности» можно обнаружить и у Ф. Артога в тех случаях, когда он отрицает единство современного презентизма или допускает релятивизацию этого понятия, которая позволяет использовать его для описания различных эмпирических феноменов.

7

Дубин Б. В. Вена рубежа веков как лаборатория современности // Дубин Б. В. Интеллектуальные группы и символические формы: Очерки социологии современной культуры. М.: Новое издательство, 2004. С. 251–263.

8

Об историчности как характеристике объекта научного исследования см.: Hall J. R. Historicity and Sociohistorical Research // The SAGE Handbook of Social Science Methodology / eds. W. Outhwaite, S. P. Turner. Los Angeles: SAGE. 2007. P. 82–99. См. также: Савельева И. М. Новая «социальность» социальной истории. Препринт WP6/2015/03. М.: ИД ВШЭ, 2015.

9

Показательно, что многие из этих утопий опирались на те или иные исторические прототипы – будь то античный полис, города Средневековья или Ренессанса.

10

Дженкс Ч. Язык архитектуры постмодернизма. М.: Стройиздат. 1985. С. 14–15.

11

Берман М. Все твердое растворяется в воздухе. Опыт модерности. М.: Горизонталь, 2020. С. 18.

12

Шумпетер Й. А. Теория экономического развития. Капитализм, социализм и демократия. М.: Эксмо, 2008. C. 459–463.

13

См. например: Харви Д. Состояние постмодерна: Исследование истоков культурных изменений / Пер. с англ. М.: ИД ВШЭ, 2021. С. 65–103.

14

Thrift N., May J. Introduction // Timespace: Geographies of temporality / ed. by N. Thrift, J. May. London: Routledge, 2001. P. 15. Одной из ярких попыток отрефлексировать эту проблематику стала программа ритмоанализа А. Лефевра.

15

Трельч Э. Историзм и его проблемы: Логическая проблема философии истории. М.: Юрист, 1994. С. 143–144.

16

Berman M. All that is Solid Melts into Air. N. Y.: Simon and Schuster, 1983. P. 131. (Перевод цитаты дается по изданию: Эккерман И.‑П. Разговоры с Гёте в последние годы его жизни. М.: Худож. лит., 1986. С. 571.)

17

Ярким примером попытки гармонично решить проблему исторического синтеза в городской среде может служить архитектурный облик венской улицы Рингштрассе. См.: Шорске К. Э. Вена на рубеже веков. Политика и культура. СПб.: Изд-во им. Н. И. Новикова, 2001.

18

См. об этом, например: Кириченко Е. И. Архитектурные теории XIX века в России. М.: Искусство, 1986.

19

См. Huyssen A. Present Pasts: Urban Palimpsests and the Politics of Memory. Stanford, CA: Stanford University Press, 2003.

20

Маккуайр С. Медийный город: медиа, архитектура и городское пространство. М.: Институт медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка», 2014.

21

Эта проблематика замечательно разобрана на примерах Вены и Берлина в работах К. Шорске и Р. Кошара: Шорске К. Э. Вена на рубеже веков; Koshar R. From Monuments to Traces: Artifacts of German Memory, 1870–1990. Berkeley: University of California Press, 2000.

22

Нора П. Франция – память. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1999. Показательна широта концепции этого проекта, которая позволяла включить в анализ инфраструктуры не только памятники в буквальном смысле этого слова, но и символические топосы.

23

Эти противоречия можно рассматривать как проявления более общей тенденции, которую связывают с характеризующим (пост)современную эпоху «кризисом репрезентации».

24

См. об этом, например: Young J. E. The Counter-monument: Memory against itself in Germany Today // Critical Inquiry. 1992. Vol. 18. № 2. P. 267–296; Crinson M. Urban Memory – an introduction // Urban Memory: History and Amnesia in the Modern City / ed. by M. Crinson. L.: Routledge, 2005. P. XIV–XIX.

25

Берар Е. Империя и город: Николай II, «Мир искусства» и городская дума в Санкт-Петербурге. 1894–1914. М.: Новое литературное обозрение, 2016. С. 103–106, 197–208. Бандарин Ф., Ван Оерс Р. Исторический городской ландшафт: Управление наследия в эпоху урбанизма. Казань: Издательство «Отечество», 2013. C. 12–13.

26

Cosgrove D., Jackson P. New Directions in Cultural Geography // Area. 1987. Vol. 19. № 2. P. 95.

27

Бандарин Ф., Ван Оерс Р. Исторический городской ландшафт: Управление наследия в эпоху урбанизма.

28

Ригль А. Современный культ памятников: его сущность и возникновение М.: ЦЭМ, V-A-C press, 2018.

29

См., например, уже упоминавшуюся работу Koshar R. From Monuments to Traces…, а также Шёнле А. Архитектура забвения: руины и историческое сознание в России Нового времени. М.: Новое литературное обозрение, 2018.

30

См. об этом: Hayden D. The Power of Place. О промышленном наследии и его значимости для горожан см.: Smith L. Uses of Heritage. L.: Routledge, 2006.

31

Ярким примером здесь могут быть попытки описать московскую архитектуру 1990‑х и начала 2000‑х. См.: Парамонова Д. Грибы, мутанты и другие: архитектура эры Лужкова. М.: Strelka Press, 2012; Галкина Ю. Что такое капромантизм? 11 примеров из Петербурга // The Village. 16.09.2019. https://www.the-village.ru/village/city/architecture/361787-caprom?fbclid=IwAR0ZEi3ee3GobCCF4eg7quFyIJW2TON1p5xjM1U7818GoQ9h1sZX78StfJw.

32

Sonkoly G. Historical urban landscape. N. Y.: Palgrave Macmillan, 2017.

33

См. об этом, например: Лоуэнталь Д. Материальное сохранение и его альтернативы // Неприкосновенный запас. 2017. № 114 (4). С. 133–153.

34

Lamprakos M. The Idea of the Historic City // Change over Time. 2014. Vol. 4. № 1. P. 28. О музеефикации городских пространств под влиянием развития туризма см., например: Urry J. The Tourist Gaze. L.: Sage, 2002. P. 91–141.

35

Hayden D. The Power of Place: Urban Landscape as Public History. Cambridge, MA: MIT Press, 1995.

36

См., например: Поливанова А. «ГУЛАГ – это прямо здесь»: о проекте «Топография террора» // Фольклор и антропология города. 2019. Т. 2. № 1–2. С. 362–373.

37

См., например: Топографии популярной культуры / ред.-сост. А. Розенхольм, И. Савкина. М.: Новое литературное обозрение, 2015; Петров Н. В. Фольклор как public history: традиция в медиаформате (pastandnow.ru) // Новые российские гуманитарные исследования. 2019. № 14. С. 148.

38

Примером может быть проект парковой этнографии С. Лоу. См.: Low S. M., Taplin D., Scheld S. Rethinking urban Parks: Public Space and Cultural Diversity. University of Texas Press, 2009.

39

Buchli V., Lucas G. The Absent Present: Archaeologies of the Contemporary past // Archaeologies of the Contemporary Past / ed. by V. Buchli, G. Lucas. L.: Routledge, 2001. P. 3–18; Археология парка «Царицыно»: По материалам исследований экспедиции Института археологии РАН 2002–2008 гг. / сост. Н. А. Кренке. М.: ИА РАН, 2008.

40

Показателен в этом смысле программный труд классика культурных исследований Р. Уильямса: Williams R. The Country and the City. Oxford University Press, USA, 1975.

41

Schorske C. Thinking with History: Explorations in the Passage to Modernism. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1998. P. 38–39. О том, как в эпоху индустриализации и капиталистического развития Германии все больше отставала от быстро меняющейся городской реальности ее репрезентация в школьных книгах для чтения, см., например: Левинсон К. А. О характере репрезентации городов в книге для чтения «Немецкий друг детей» // Вестник ПСТГУ. Серия IV: Педагогика. Психология. 2021. Вып. 62. С. 29–43.

42

Развитие реалистического восприятия города в литературе эпохи журналистики и фотографии предвосхищало появление первых городских обследований, например таких как исследования Ч. Бута. См.: Moretti F. Atlas of the European Novel. N. Y.: Verso, 1998; О трансформациях образа города на примере Санкт-Петербурга см.: Николози Р. Петербургский панегирик XVIII в. Миф – идеология – риторика. М.: Языки славянской культуры, 2009; Buckler J. A. Mapping St. Petersburg: Imperial Text and Cityshape. Princeton University Press, 2013.

43

Schorske C. Thinking with History. P. 47. О путях развитии городской утопической мысли см., например: MacLeod G., Ward K. Spaces of Utopia and Dystopia: Landscaping the Contemporary City // Geografiska Annaler. 2002. № 84 B (3–4). P. 153–170.