HistoriCity. Городские исследования и история современности

***

Предлагаемая вниманию читателя книга подготовлена преимущественно по итогам двух исследовательских проектов, реализованных ИГИТИ, – «Конструирование прошлого и формы исторической культуры в современных городских пространствах» (2014) и «Городские образы в системах коммуникации: от XV к XXI в.» (2015). Делая шаг в сторону осмысления проблематики городской историчности, как она была намечена выше, мы не претендуем на систематический характер освещения этого поля исследований. Не будучи (за редкими исключениями) специалистами в области городской истории и городских исследований, авторы этой монографии обращались к городской проблематике, глядя на нее со своих исследовательских полей – интеллектуальной истории, истории науки, социологии культуры. Широта хронологического диапазона сюжетов в нашей книге представляется нам одним из важных импульсов для диалога в пространстве исследований города и городской культуры. Обращаясь к разным этапам становления городской культуры и различным ее проявлениям, мы стремились поставить вопрос о границах модерности, о роли различных культурных практик и различных медиа, агентов и институций в формировании образов города и режимов историчности, связывающих городское прошлое и настоящее. Поскольку теоретическая и культурно-историческая перспектива в рамках каждого из сюжетов выстраивалась специфическим образом, мы сочли, что наиболее правильным будет придерживаться хронологического принципа в организации нашей книги, однако не следует трактовать это как проявление эволюционного подхода: читатель увидит, что сюжеты, рассматриваемые в отдельных главах, не являются последовательными «этапами» ни городской истории, ни истории городских исследований.

Раздел «История современности» посвящен механизмам формирования образа города в позднесредневековой и новоевропейской культуре. Его открывает глава, посвященная обзору исследований германского историка Бенедикта Мауэра, который занимается анализом механизмов городской памяти на материале немецких хроник позднего Средневековья и раннего Нового времени. Прослеживая тематические приоритеты и способы определения «городского» в этом типе текстов, Мауэр обращает внимание также на мотивации хронистов и свидетельства их зависимости от воли заказчика, а с другой стороны – указывает на ритуальные контексты бытования текстов хроник. Глава Кирилла Левинсона посвящена сопоставлению образов города в двух европейских источниках рубежа Средневековья и раннего Нового времени – в книге «Белый Король. Повесть о деяниях императора Максимилиана Первого» и живописном цикле «Аугсбургские помесячные картины». Это сопоставление не только наглядно демонстрирует различия в восприятии городского пространства и жизни города у высокопоставленного путешественника и местного жителя той эпохи. Предпринятый в тексте анализ показывает, в какой степени созданное по заказу городских властей изображение оказывается чувствительным к специфике места (в данном случае – города Аугсбурга) и формирует идентичность горожан на самых разных уровнях – от изображения ритмов городской жизни до фиксации деталей униформы городских служащих. Исследование Юлии Ивановой и Павла Соколова переносит нас в плоскость интеллектуальной истории. Предметом внимания авторов становятся политические импликации архитектурной теории в эпоху Возрождения. Анализируя конкурирующие концепции пространства и представления об архитектурной гармонии в работах ренессансных и барочных теоретиков архитектуры, Иванова и Соколов показывают, как эти представления соотносились с политико-философскими проектами того времени. Тема формирования новых представлений о пространстве и, в частности, о городском пространстве затрагивается и в тексте Натальи Осминской, которая исследует процесс становления ключевой формы репрезентации города в новоевропейской культуре – жанра ведуты. Автор прослеживает процесс превращения города в имеющий самостоятельное значение живописный объект, анализирует совокупность художественных средств его изображения, а также затрагивает вопрос о социальном контексте бытования ведут, в частности связывая его с развитием туристической индустрии. Проблематика туризма оказывается в центре внимания Анны Стоговой и Петра Резвых. Анализируя путевые записки британского натуралиста XVII в. Мартина Листера, опубликованные по итогам поездки в Париж, Анна Стогова показывает, как восприятие города и его достопримечательностей формировалось под влиянием культуры коллекционирования. Сопоставление записок Листера с путеводителями той эпохи сопровождается в тексте выявлением сходств и различий опыта путешественника XVII в. с практиками фланирования и музеализации городского пространства, характерными для более поздних эпох. Материалом для анализа эволюции восприятия города в главе Петра Резвых становятся путеводители по немецкому университетскому городу Эрлангену, выпущенные в конце XVIII – первой половине XIX в. Пристальный анализ этих текстов показывает, как меняется система ориентиров, предлагаемая читателям, и как назидательный практицизм ранних путеводителей уступает место гедонистическим установкам и эстетическому восприятию городской среды.

Тексты второго раздела, озаглавленного «Современность истории», описывают различные практики, медиа и институты, формирующие современную «культуру истории». Серия текстов, открывающих этот раздел, переносит нас на российскую почву. Практики изобретения традиций представляют собой предмет устойчивого интереса исследователей советской культуры. В главе Александра Дмитриева рассматривается формирование традиции празднования городских юбилеев, которая стала важным моментом в повышении символической значимости городской истории. Это исследование позволяет проследить истоки той бурной деятельности, которую развернули в последние десятилетия российские региональные элиты вокруг изобретения городского прошлого, удревнения местной истории и т. д. Повышение значимости городского прошлого отражается и в городских изданиях, которые анализирует в своей главе Юлия Камаева. Этот анализ показывает, как появление знакового туристического маршрута Золотое кольцо стало импульсом для интенсификации выпуска туристической литературы (причем не только путеводителей, но и альбомов), а также способствовало трансформации представления о городах, входящих в этот туристический маршрут. Именно в этот момент окончательно складывается тот образ русской старины, который сегодня является визитной карточкой этих городов, а образы индустриального настоящего и будущего сменяются лирическими картинами патриархального прошлого. Культурный феномен, который описывается в исследовании Елизаветы Березиной, носит скорее «обратную» историческую направленность. Изучаемая ею лаковая миниатюра позволяет проанализировать, каким образом включение в изобразительный ряд разного рода городских ландшафтов и сюжетов становится средством осовременивания этого остаточного медиа, втягивания его в поле советской визуальной образности.

Последний блок текстов книги посвящен различным аспектам современной культуры истории. В главе Ирины Савельевой и Александра Махова рассматривается формирование различных практик рефлексии о городской культуре в поле американской публичной истории. Проведенный авторами анализ показывает, что несмотря на фундаментальную историчность городской культуры, о которой шла речь выше, осознание значимости этой проблематики и создание институций, формирующих инфраструктуру памяти и наследия в интересах общества, происходит достаточно поздно. Анализируя деятельность американских публичных историков в сфере аккумуляции городских историй и охраны наследия, Ирина Савельева и Александр Махов показывают, в какой степени публичная история практически решает задачу соотнесения разных городских историй с присущими им разными временны́ми и пространственными горизонтами. Алиса Максимова обращается в следующей главе к такому важному для формирования городского воображения агенту, как музей. Акцентируя городской контекст существования музея, характеризуя его включенность в пространство и ритмы городской жизни, Максимова анализирует возможности и задачи музеев города, что особенно важно в российском контексте, где сеть подобных культурных институций еще находится в процессе становления. В исследовании Александры Колесник современные трансформации исторической культуры рассматриваются в связи с возникновением и развитием новых типов наследия. На примере Ливерпуля автор показывает, как актуализация различных пластов местной традиции популярной музыки – начиная от The Beatles и заканчивая рейв-культурой – приводит не только к существенной трансформации городского пространства, но и к изменению городской культуры, стимулируя в конечном итоге и трансформацию образа города. Тема городской образности, городского воображения и его различных темпоральных горизонтов оказывается также в центре исследования Натальи Самутиной и Оксаны Запорожец, посвященного анализу граффити и стрит-арта как форм городской коммуникации. Рассматривая последние в контексте политики современных московских городских властей, направленной на превращение российской столицы в «город будущего», но при этом блокирующей обсуждение производимых преобразований и навязывающей монументальные формы городской образности, Самутина и Запорожец показывают коммуникативный потенциал уличного искусства, который систематически уничтожается машинерией городского благоустройства.

История современности

Бенедикт Мауэр 74

Инстанции конструирования городского пространства: элиты, заказчики, мастера

В этой главе речь пойдет о тех ценностях, которые стояли за формированием «лица» города и его «памяти», и о тех акторах, чьими усилиями оно осуществлялось. В разговоре о том, какие темпоральные режимы, пространственные и вещные обстоятельства и феномены образовывали и структурировали ткань городской жизни в раннее Новое время, представляется целесообразным обратить внимание на два феномена, в значительной мере определяющие и представления современников, и наше сегодняшнее представление о городах той эпохи: это их архитектурный облик и их история, точнее – их картина прошлого.

Одним из наиболее удачных примеров, позволяющих оценить многообразие и многослойность моделей формирования городской материальной и ментальной среды, являются архивные исследования германского историка-урбаниста Бенедикта Мауэра по истории городов Южной Германии и Нижнего Рейна в XV–XVII вв.

Он наглядно и убедительно показывает, что дифференциация оказывается необходима даже в тех случаях, когда акторы – репрезентанты той или иной модели городского устройства – были весьма близки друг к другу в плане социальной и культурной принадлежности, времени жизни и задач, которые они ставили перед собой. Поэтому ниже мы предлагаем читателю небольшой ознакомительный обзор основных выводов, к которым приходит Мауэр в своих исследованиях.

Следуя хронологическому порядку создания его работ, обратимся сначала к исследованию, в котором он демонстрирует, какие ценности, интересы и акторы бывали задействованы в политике формирования архитектурной среды города в XVI–XVII вв. В статье «Об организации городского строительства: Элиас Холль, Маркус Вельзер и Бернхард Релингер»75 речь идет о постройках, возводившихся в имперском городе Аугсбурге по инициативе властей и на их средства в период, получивший полуофициальное название эпохи Холля, так как городским архитектором в это время был выдающийся зодчий Элиас Холль.

Бенедикт Мауэр формулирует76 следующие исследовательские вопросы: кто бывал инициатором строительства? Какие причины заставляли город заниматься тем или иным проектом? Как быстро те или иные ведомства принимали решения по поводу желательности тех или иных изменений в градостроительной области и каковы были необходимые условия для того, чтобы городские власти одобрили проект? В какой мере влияние городских властей реально ощущалось, и какое положительное или отрицательное влияние оно оказывало на архитектора? Как обстояло дело с финансированием строительства, какие возможности были у города, чтобы реализовывать дорогостоящие пожелания архитектора и других художников, и как архитектор решал задачу достижения максимального результата при недостатке средств?

Ответы на эти вопросы даются путем описания нескольких строек эпохи Холля, в том числе сравнительно малоизвестных проектов, таких как возведение ограды Нового кладбища у Гёггингенских ворот и часовни на нем77: на примере данного исследования Мауэра мы прекрасно можем видеть, что в поисках ответов важны оказываются порой не знаменитые, а как бы второстепенные урбанистические объекты и их судьба.

На первый взгляд, кладбищенская ограда и часовня – постройка не самая репрезентативная в том смысле, что ее целью не была демонстрация богатства и славы Аугсбурга, однако она репрезентативна в том смысле, что судьба ее похожа на судьбу других городских строительных проектов того времени, а главное – очень хорошо документирована, благодаря чему по ней можно судить о том, как шло строительство ратуши и многих других знаменитых аугсбургских зданий, которые прославили и Элиаса Холля, и город, но о возведении которых у нас по тем или иным причинам нет столь надежной и обширной документальной информации.

Организацией и финансированием строительных проектов в Аугсбурге занималось Строительное ведомство (Baumeisteramt). В его компетенцию входили не только постройка, поддержание и ремонт зданий, принадлежавших городу, но и контроль большинства расходов городской казны, включая оплату труда дворников, солдат, шпионов, строителей и прочих служащих, поднесение денежных подарков императору и заслуженным гражданам города и многое другое. Управлялось это ведомство коллегиально тремя начальниками, из которых в статье Мауэра чаще всего фигурирует Бернхард Релингер – представитель одного из восьми знатнейших патрицианских родов Аугсбурга, занимавшихся также обширной предпринимательской деятельностью. Релингеры многократно бывали бургомистрами и занимали в городском совете многие важные должности. Таким образом, институционально все вопросы городского строительства были сосредоточены в ведении одного учреждения, а руководство им находилось в руках представителей патрицианского слоя, отождествлявшего себя с городом, а город с собой.

Однако не всегда патриции или возглавляемые ими ведомства выступали инициаторами строительных проектов. Так, инициатива постройки ограды и часовни исходила изначально вообще не от светских властей Аугсбурга, а от католического епископа Генриха фон Кнёрингена: он предложил воздвигнуть на католическом кладбище, существовавшем уже четвертый год, часовню, и обещал свое финансовое участие в размере 1500 гульденов, предлагая городу вложить столько же78. Это предложение было изложено в письме, которое 19 июля 1603 г. бургомистр Маркус Вельзер передал для ознакомления Бернхарду Релингеру. Аугсбургское строительное ведомство отличалось очень быстрым, по меркам того времени, ходом принятия решений: всего через девять дней после прочтения этого письма Релингер вместе с Элиасом Холлем, двумя иезуитами и вторым бургомистром Рембольдом отправились на место, где определили точку строительства будущей часовни (в центре кладбища) и общий контур ограды, взяв в качестве образца композиционную модель итальянских кладбищ той эпохи. Конкретную форму постройки было решено определить позднее.

О стабильно высоких темпах принятия решений в Строительном ведомстве можно судить и по тому, что, когда из‑за ошибок при перестройке одной из аугсбургских бумагоделательных водяных мельниц ее затопило, Релингеру потребовалось меньше десяти дней и всего два выезда на место, чтобы определить необходимые работы и постановить, что материалы для них должны быть взяты со строительства городского цейхгауза79.

После того как принципиальные решения о строительстве часовни были приняты, Элиасу Холлю поручили изготовить два эскиза и составить смету. Из предложенных им вариантов был выбран тот, который предусматривал для капеллы овальный план: по всей видимости, аугсбургские власти ориентировались на пример Зальцбурга, где около года ранее был возведен овальный мавзолей архиепископа Вольфа Дитриха фон Райтенау на кладбище святого Себастьяна80.

Строительное ведомство подробнейшим образом проконтролировало смету, составленную Холлем. В ней, в частности, были учтены сметы, представленные ремесленниками и художниками, которые должны были работать над созданием интерьера часовни. Город явно придавал большое значение распределению заказов среди возможно большего числа мастеров: то же самое мы наблюдаем, например, и при строительстве ратуши. С одной стороны, как подчеркивает Мауэр81, это делалось из осознания того факта, что именно участие в городских строительных проектах давало заработок многим работникам, а одной из главных функций городских властей в ту эпоху считалось обеспечение подданным «достойного пропитания», то есть возможности содержать себя и свои семьи на уровне, приличествующем их сословию. С другой стороны, можно добавить, что таким образом город, очевидно, еще и страховал себя на случай непредвиденных срывов.

Если начальник строительства выходил за пределы согласованной изначально сметы, Строительное ведомство поначалу легко соглашалось выдать дополнительные деньги, причем в качестве обоснований принимало порой такие заявления, как, например, слова Исайи Холля (начальника строительства часовни, младшего брата архитектора): «Я подобной работы прежде не делал»82. Но и впоследствии Исайя Холль – видимо, в силу неопытности – еще неоднократно просил добавочного финансирования; постепенно терпению Релингера пришел конец, и он перестал удовлетворять его прошения83. Через несколько лет Холль-младший покинул службу в Аугсбурге, что, впрочем, никак не повредило карьере Элиаса в качестве городского архитектора.

Разумеется, щедрость не всегда вела к оптимальным проектировочным решениям. Так, Мауэр описывает следующий пример: по заказу города на Винном рынке было возведено новое здание, в котором чиновники контролировали бочки с вином и ставили на них печати об уплате акциза. Фасад был спроектирован при участии именитого художника Йозефа Хайнца, украшен тяжелым бронзовым габсбургским орлом – символом статуса Аугсбурга как имперского города – и отделан большим количеством дорогостоящего мрамора. Специально ради этого один из мастеров был командирован в Нюрнберг, чтобы позаимствовать там идеи максимально изысканных мотивов декора и даже заказать соответствующую модель84. Но когда по окончании строительства служащие заняли свои места в новых помещениях, от них посыпались жалобы на слишком узкие двери (через которые плохо проходили бочки), слишком тесные подвалы и прочие недостатки здания. Строительное ведомство выделило средства на небольшие перестройки, а остальные проблемы решило с помощью перевода части служащих в другие помещения85. Порой же и переделки, и связанные с ними расходы имели место по инициативе самого Релингера: например, в 1604 г. ему не понравился металлический крест, отлитый для строящейся часовни на кладбище, и он потребовал изготовить новый86. Вместе с тем ступени перед боковыми алтарями часовни было решено сделать не мраморные, а гораздо более дешевые, деревянные87.

Такое сочетание экономности Строительного ведомства с щедростью и готовностью к пересмотру планов проявилось и при украшении ворот кладбища: по изначальному проекту над ними должна была красоваться золотая надпись «Богу и святым ангелам», причем городскому литейщику было дано указание золотить буквы лишь там, где позолота видна; однако потом надпись заменили на другую, почти в четыре раза длиннее: «Богу, создателю и искупителю, и ангелам, покровителям благочестивых душ, посвящено в 1604 году»88.

Схожие эпизоды, отмечает Мауэр, можно привести и из истории других городских строек. Порой с инициативой изменения проекта выступали – причем на самых разных этапах – представители городской администрации, прямого отношения к строительству не имевшие. Так, через неполных три месяца после закладки городского цейхгауза, когда его пятиэтажный фасад еще далеко не был возведен, бургомистр Маркус Вельзер – блестяще образованный гуманист и весьма своенравный человек – явился на строительную площадку, где осмотрел уже находившееся там украшение для фронтона – пиниевую шишку (она фигурирует в гербе Аугсбурга), вытесанную из камня. Бургомистр решил, что она будет плохо видна и поэтому ее необходимо приподнять на 45 см. Так в итоге и было сделано89. Неделю спустя Вельзер снова посетил строительство; шишку поставили для осмотра в вертикальное положение, «так как бывало, что господину бургомистру Вельзеру что-то не нравилось. Но поскольку недостаток был в том, что шишку с одной стороны обтесали слишком плоско, полностью изменить это было невозможно», и это было с сожалением констатировано, однако делать украшение заново бургомистр не потребовал90. А вот почти готовую бронзовую скульптурную группу – фигуру архангела Михаила, повергшего Сатану, – которая должна была разместиться на фасаде цейхгауза прямо над входом, глава Строительного ведомства Релингер приказал переделать, чтобы плащ сильнее развевался, а «дракон» (Релингер, очевидно, перепутал св. Михаила со св. Георгием) был слегка утоплен в кладку стены. Тут же были даны и другие указания по переделке фасада, цель которых заключалась в том, чтобы сделать более удобочитаемыми надписи «Оплоту мира – орудию войны» на табличках по бокам от скульптур91.

Переделка скульптурной группы была делом очень дорогостоящим: на одну только зарплату литейщика и его помощников город потратил в итоге 1145 гульденов, то есть почти столько, сколько епископ предлагал Аугсбургу вложить в строительство часовни. Вместе с тем была проявлена и воля к экономии средств: когда литейщик попросил разрешения сломать потолок мастерской, чтобы фигуру архангела с поднятым вверх мечом можно было поставить вертикально, Строительное ведомство ответило отказом: литейная мастерская была построена всего четырьмя годами раньше, и ломать ее было бы нерационально. Элиас Холль нашел более дешевый и практичный выход: он углубил яму в полу, где производилась отливка.

Впрочем, когда речь шла о таком представительном здании, как новая ратуша, расходы принимали совсем другой размах и город не скупился: одно только венецианское стекло обошлось в 3000 гульденов, а мрамор (включая расходы на транспортировку) – в 616092. Бенедикт Мауэр отмечает такую закономерность: готовность аугсбургских властей к щедрому финансированию строительных проектов была прямо пропорциональна количеству людей, которые должны были приходить в будущее здание или видеть его снаружи, а стало быть – его близости к деловому и политическому «сердцу» города93. Отметим также, что назначение постройки при этом было не важно: столь прозаичные по функции сооружения, как цейхгауз, крытый рынок, ломбард или бойню в центральной части Аугсбурга, Строительное ведомство готово было украсить гораздо богаче, чем часовню – сооружение, казалось бы, несравненно более важное для христиан. Дело было в том, что кладбище и часовня располагались за стенами города и к тому же предназначены были только для католической части населения94.

Вышеназванная зависимость ярко проявилась и при строительстве крытого рынка на углу площади Вайнмаркт и улицы Хайлиг-Граб-Гассе. Стоявшую там ветхую церковь Гроба Господня было решено снести, а участок выкупить у соборного капитула, равно как и прилежащие участки у их владельцев. Переговоры с клиром велись в сугубо деловой манере: капитул намеревался в предместье св. Иакова построить францисканский монастырь и для этого должен был получить разрешение городских властей на покупку земли. Те поставили условием уступку им участка в центре и согласие на снос церкви, что и было выполнено. С частными землевладельцами пришлось торговаться больше: они знали, какое значение городские власти придают этому проекту, и заламывали за свои небольшие участки очень высокие цены – по 2000 гульденов и выше. В итоге земля, на которой был возведен рынок, стоила намного дороже самого здания. Но Строительное ведомство пошло на эти гигантские расходы, и при этом Релингер даже не стал потом урезать смету на само строительство: он предоставил Холлю 1900 гульденов и велел нанимать только самых лучших (а значит – самых высокооплачиваемых) строителей95. В здании, расположенном вблизи центра города, разместились 17 лавок и ремесленных мастерских: это имело для Аугсбурга, жившего торговлей, важное экономическое и репутационное значение.

Подводя итоги этого обзора, мы можем констатировать, что применительно к имперскому городу Аугсбургу Бенедикт Мауэр на основании анализа архивных материалов дает следующие ответы на сформулированные им исследовательские вопросы: инициатором строительства могли выступать как светские власти города, так и церковные, однако решение оставалось всегда за Строительным ведомством. При реализации проектов и, в частности, при контроле расходов городскими властями обычно руководили двоякие соображения: с одной стороны, практические нужды, с другой – соображения престижа Аугсбурга в глазах собственного населения и приезжих. Что касается темпов принятия решений по строительным вопросам, Мауэр отмечает, что здесь ведомство Релингера отличалось от большинства других административных учреждений той эпохи быстротой работы. На реализацию проектов оказывали прямое влияние как глава города, так и начальник Строительного ведомства, причем в описанных случаях их решения складывались и превращались в распоряжения прямо на месте, минуя какие-либо согласовательные процедуры. Хотя известно, что Элиас Холль не боялся вести с Релингером достаточно жесткие переговоры96, о возражениях по поводу таких распоряжений в изученных Мауэром источниках ничего не говорится. И наконец, говоря о финансовой политике Строительного ведомства, исследователь приводит многочисленные свидетельства того, что в ней экономность сочеталась со щедростью, которая бывала особенно велика в тех случаях, когда речь шла о престиже города. Вместе с тем большие расходы зачастую бывали связаны с личными эстетическими предпочтениями патрициев, стоявших во главе Аугсбурга.