скачать книгу бесплатно
– Ладно, давай семьдесят копеек, я в кино схожу, пока ты тут развлекаешься. Любка Лесопосадкина говорила, что в «Победе» двухсерийный фильм про настоящую и оттого несчастную любовь идет, она уже три раза ходила и каждый раз ревела как эта… – Люся вдруг озадачилась фонетическому казусу: – вроде бы стерлядь, но вроде бы на букву «бэ»…
* * *
– Не суетись, Тоня, мы люди простые, нам закуска почти ни к чему, – Василий снисходительно следил за бегающей от холодильника к столу и обратно Антониной.
– Ну как же без закуски, – не соглашалась Антонина и выкладывала на стол все запасы, – по радио говорили, что для здоровья очень вредно пить без закуски и вообще пить…
Василий поморщился:
– Да сядь ты, хватит мельтешить.
Антонина села и тут же стала накладывать Василию в тарелку вчерашний салат.
– Ничего не забыла? – помрачнел Загогуйла.
– Нет, все как положено, сначала у меня зеленого горошка не хватало, но Люсе как раз Верка-буфетчица две банки за полфлакона лака для ногтей дала.
– Я говорю, на стол ничего не забыла поставить? – заметно занервничал Василий, – горошек, ё-моё!
– Ой! – вскрикнула Антонина, бросилась к платяному шкафу, распахнула дверцу, выпустив густое нафталинное облако, и достала из зимнего сапога фабрики «Скороход» бутылку коньяка.
Василий приободрился и произнес свой любимый тост про девушку, ступающую в море и приподнимающую при этом платье.
– А я никогда на море не была, – взгрустнула Антонина и сделала маленький глоточек из скособоченной, но хорошо протертой рюмки.
– При чем тут – на море не была! – Василий раздраженно отставил свою рюмку, взял чайный стакан, налил половину и одним махом вплеснул в свое горло, – тут смысл в другом, кулема!
– В чем, Вася? – робко спросила Антонина, приготовившись совсем обмякнуть от мужской последовательной мысли.
– Ну в том, что она идет, а вода все выше, а платье надо поднимать и поднимать, ну и видно ноги там, живот, грудь и вообще.
– А кому видно, разве она при людях в воду заходит? – удивилась Антонина.
– Да откуда я знаю! – Василий налил себе еще полстакана и тут же выпил.
– Вась, ты совсем не закусываешь, – Антонина придвинула к Загогуйле тарелочку с нарезанной ровными кружками любительской колбасой, – а если кто и есть на берегу, девушка, ведь, в воду заходит, и вода ее скрывает, а когда девушка будет из воды выходить, она платье опять будет вниз спускать.
– Ну тебе только анекдоты рассказывать, в смысле эти, забыл как называются! – Василий проглотил кружок колбасы и опять налил себе полстакана и опять тут же выпил.
– Тосты?
– Чего тосты?
– Тосты мне не надо рассказывать?
– Тосты… – Василий потянулся за бутылкой, но почувствовал, что не улеглась еще предыдущая доза, – ты, наверное, как Сонька Иванова, тоже под подушкой книжки держишь?
– Нет, у меня под подушкой ночнушка, – покраснела и отчего-то расстроилась Антонина, – я ведь не библиотекарша, чтобы государственные книги под подушкой прятать. Вась, а может, на гитаре сыграешь?
– Ну давай, – Загогуйла взял гитару, брезгливо посмотрел на розовый бант, повязанный на конце грифа, ударил по струнам и запел мимо аккордов песню про молодого вора, которого злые менты везут на расстрел.
Антонина почему-то представила, что молодой вор – это сам Васька Загогуйла и, подперев кулаком щеку, пустила по ней крупную слезу.
Василий закончил песню, ударив по звонким струнам три раза подряд, и, удовлетворенный достигнутым результатом, обнял Антонину правой рукой, а левой принялся расстегивать декоративную пуговку на ее груди.
– А ты молодец, понимаешь в искусстве, не то что эти соплячки практикантки, им все итальянцев из Сан-Ремо подавай.
– Вась, не надо, – Антонина прикрыла пуговку ладонью.
– Да чего не надо-то?! – раздраженно спросил Загогуйла.
– Вась, не надо ее расстегивать, – жалобно попросила Антонина.
– Да ладно, чего как маленькая? – удивился сопротивлению Загогуйла.
– Вась, она не расстегивается, она для красоты пришита.
Василий чертыхнулся и полез к Антонине под юбку. Люсина кровать ойкнула, потом взвизгнула, затем, недолго повздыхав, напряженно затихла, держа в своих пружинных объятиях непривычную тяжесть двух взрослых тел.
– Вась, ты меня хоть немного любишь?
– Ну… Это… Конечно… Вот давай за любовь выпьем.
Василий налил себе остатки коньяка, выпил, спел еще одну песню про то, как молодого вора не дождалась любимая, покурил в открытую форточку, побарабанил пальцами по столу и хлопнул себя ладонями по выпирающим коленным чашкам:
– Ну ладно, Тонь, побегу, надо еще и то, и это, и туда, и сюда. Дел полно, а времени в обрез, жизнь проходит, Тоня, ничего не успеваю! В общем, побежал.
Антонина сняла с Люсиной кровати простыню, тщательно застирала небольшое вишневое пятнышко, прогладила утюгом и аккуратно заправила постель. Потом достала из-под своей кровати радиоприемник и чуть повернула ручку громкости. Приемник равнодушно шипел, Михаил Сергеевич осуждающе молчал.
Глава третья
Близость счастья номер два
20 мая
Антонина аккуратно сложила в железный шкафчик синий комбинезон, отдельно повесила оранжевый жилет, взяла полотенце и пошла в душ. Тщательно намылив свое тело детским мылом, Антонина смыла пену и вытерлась махровым полотенцем. Застиранный желтый утенок на бледно-голубом фоне легко впитал влагу и на мгновение стал таким же ярким и молодым, как тогда, когда мама Антонины Валентина Петровна принесла его в целлофановой упаковке из иглинского промтоварного магазина и, несмотря на протесты дочери, положила вместе с другими вещами в большую брезентовую сумку – «Ничего, ничего, выучишься в Уфе на медсестру, вернешься к нам в Иглино фельдшером, станешь работать доктором, тогда будешь и мать-старуху бесплатно лечить и полотенцев ей сколько надо надаришь». Антонина потом всю дорогу до Уфы думала: «Почему бесплатно, когда и так бесплатно?» Но думала недолго, потому что сожитель мамы шофер почтового фургона Колька-баянист высадил ее на краю города около троллейбусного депо № 2 и напутствовал: «Учись, Тонька, на шофера – это самая лучшая в мире специальность. Тут среди троллейбусников женихов знаешь сколько? А то придумали с мамашей: медсестра, фельдшер! Это мне, что, через всю Уфу на Зорге тащиться, а потом обратно?!» И уехал в Тимашево к Лильке-почтальонке, у которой упился самогоном и в тот же день помер.
Антонина протянула руку к висящему на вешалке ситцевому платью в голубой горошек, но неожиданно для себя вместо платья взяла с полочки яркую коробочку польского дезодоранта, который Верка-буфетчица передала для Люськи за клятвенное обещание достать билет на Валерия Леонтьева, когда тот когда-нибудь приедет в Уфу на гастроли, вытащила из коробки флакон с пульверизатором и брызнула себе под мышки резковатое, сладковатое, почти вражеское средство от запаха людей физического труда.
Антонина не спеша вышла из раздевалки и так же не спеша пошла к проходной. Мимо промчался завгар Шишкин. «Говорят, Зинку бросил, аккуратный, бережливый, лысоватый, но зато в строгих очках, а брюки жена не гладит, и рубашку ему надо купить белую с бордовым галстуком – начальство чать», – тихо разговаривала сама с собой Антонина, попутно как бы приглашая к беседе и Генерального секретаря. Шишкин пробежал в одну сторону, потом в другую, потом встал как вкопанный:
– Чем это от тебя воняет?! В смысле, Загубина, ты к техосмотру готовишься?!
Антонина покраснела и слегка опешила:
– Так я же, Павел Семенович, его на прошлой неделе прошла, вы меня еще ругали за просроченный огнетушитель.
Шишкин втянул воздух и опять озадачился:
– А куда передовика производства Выдова дели? Из Свердловска звонили, говорят, всего на день его к нам посылали.
– Не знаю, Люся Кренделькова говорила, что женился, Серега Шептунов, что поехал в Москву на Мустая Карима учиться, а Любка Лесопосадкина плачет, что на Сахалин сбежал.
– Да… Лучше бы запил, – почесал затылок Шишкин, но тут же встрепенулся: – А на политинформацию ходишь? Последнюю речь Генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза законспектировала?! Чем это от тебя воняет?! Ну-ка зайди ко мне в кабинет!
Антонина послушно зашла в прокуренную бытовку завгара, увидела на заваленном промасленными путевыми листами столе газету «Правда» с портретом руководителя страны и потупилась:
– Я Михаила Сергеевича по радио слушаю.
– Какого еще Михаила Сергеевича? – не понял Шишкин.
– А у нас один Михаил Сергеевич! – вдруг твердо сказала Антонина и показала коротким указательным пальчиком на газету.
Завгар, от неожиданности втянул в себя живот, плечи, щеки и тут же залепетал слабеньким голоском:
– А я и ничего вовсе, я даже и нисколечки, Михаил Сергеевич сам разрешил гласную э-э… стройку, – но самообладание быстро вернулось к Шишкину, он вновь расправился до размеров своего пиджака и опять перешел на начальственный басок: – ты, Загубина, тут не того, у нас теперь другие времена! Поправлять меня вздумала! Напугать решила!
– Разве вы испугались? – искренне удивилась Антонина.
– Я?! – усмехнулся Шишкин, – да я никого не боюсь! Хочешь знать, так мне даже антиалкогольный указ – не указ!
Шишкин вдруг открыл несгораемый шкаф и достал оттуда бутылку «Плиски».
– Я и выпить могу, когда захочу! Держи стакан! За гласность, за ускорение, за борьбу с нетрудовыми доходами!
Антонина испуганно отхлебнула коньяк и как-то обреченно подумала: «Опять «Плиска!» А Шишкин поставил свой нетронутый стакан на стол, прижал Антонину к несгораемому шкафу и зашептал:
– Ну и запах у тебя! Так моя одноклассница Светка пахла, до того, как замуж за моего друга Игорешку вышла, теперь в Москву переехали, в Химках живут, большие люди!
– Павел Семенович! – шепотом запротестовала Антонина.
Но Павел Семенович уже смял старательно выглаженное с утра ситцевое платьишко в голубой горошек.
– Ну ты и демагог, Шишкин! – гневно зашипел селекторный приемник, а Михаил Сергеевич продолжил: – запудрил мозги девушке нашими светлыми лозунгами, воспользовался силой нашего демократического слова! Да мы тебя, Шишкин! Да я тебя, Шишкин! – и стал Генеральный секретарь материться так, словно он не Генеральный секретарь, а начальник троллейбусного депо Калмыков.
– Давай, давай скорее, в раздевалке у себя сделаешь там что надо, не слышишь меня начальство зовет! – Шишкин быстро застегнул штаны, слил из стаканов недопитый коньяк обратно в бутылку, закрутил пробку и спрятал в несгораемый шкаф, – пригодится еще! Ты это, не болтай там в общаге-то! А то знаю вас – чуть что, сразу порочащие слухи распускать!
Антонина хлюпнула носом, одернула мятый подол, вышла из бытовки завгара и пошла к проходной.
2 июня
Вроде бы никому не рассказывала Антонина о приключившихся с нею событиях, даже подруге Люсе почти ничего не сказала, но пошла по троллейбусному депо молва, что скромница Антонина редкая в своей безотказности деваха. Правда, только эта любопытная тема повисла в электрических троллейбусных проводах, как победа сборной СССР на чемпионате мира по футболу над сборной Венгрии со счетом 6:0 тут же унесла ее мексиканским торнадо на заросшую бурьяном свалку у бетонного забора за ремонтными мастерскими.
29 июня
Июнь, словно мяч, посланный через все поле Марадоной под сокрушительный удар Бурручаге, пролетел. Пролетел, но закончился, как показалось двести четырнадцатой комнате на день раньше обычного, потому что все помнили, как вскочили, возликовали, взметнулись, а куда делось потом 30 июня – никто внятно сказать не мог. Одна лишь Антонина твердо знала, но никому не говорила, что весь этот день грустила. Грустила и беззвучно соглашалась с Михаилом Сергеевичем – ей тоже было жалко проигравших безалаберным аргентинцам дисциплинированных немцев, у которых дома за океаном остались верные друзья в коротких кожаных штанишках, крепкие семьи за дубовым столом, уставленным тушеной капустой, свиными сосисками и пенистым пивом, пожилые родители в накрахмаленных белых фартуках и остроконечных шляпах с перьями и все – с надраенными до солнечных зайчиков «мерседесами» и «бенцами». Михаил Сергеевич так же уверял Антонину, что, несмотря на нордический характер, бюргеры всех федеральных земель очень ранимы и сильно переживали за своих белокурых целеустремленных атлетов. Переживали, незаметно поглаживали правой ладошкой левую грудину и наливали в столовые серебряные ложки лечебный бальзам Биттнера.
– Все налили?! – спрашивал Василий Загогуйла бюргеров и чокался с ними своим граненым стаканом.
– Ничего, погоди, я найду, чем утешить жителей ГэДээРа и эФэРГэ! – обещал Антонине Михаил Сергеевич, подливая ей в скособоченную, но хорошо протертую рюмочку тоже очень полезный для здоровья бальзам «Агидель».
16 июля
К середине лета работники депо перестали радоваться десятому месту сборной СССР и огорчаться несправедливому проигрышу бельгийцам. Появилась у них новая забота – многие почувствовали какую-то оставшуюся недоговоренность. И недоговоренность эта неприятно давила, вызывая неявный дискомфорт, легкое раздражение, потерю сосредоточенности, снижающие капризную трудовую дисциплину. Но душным летним днем все вздохнули с облегчением: благополучно приземлился космический корабль «Союз Т-15» с Кизимом и Соловьевым, а Антонину стошнило прямо на расширенном отчетно-перевыборном собрании комсомольской организации депо. Про космонавтов всей стране рассказал диктор Кириллов, а по поводу Антонины рабочий коллектив вспомнил оставшуюся недоговоренность и договорил: догулялась шалава!
Глава четвертая
Тернии и прочие неприятности на жизненном пути водителей общественного транспорта
16 июля
– Что это с ней? – спросил только что присланный из обкома комсомола за приобретением бесценного опыта в гуще пролетариата секретарь Саша Антонов у соседа по президиуму комсорга бригады ремонтников Сереги Шептунова.
И Серега Шептунов, заменяя могучие короткие русские слова плоховыговариваемыми нерусскими выражениями, обрисовал моральный облик водителя Загубиной из бригады передовика Василия Загогуйлы.
– Так надо бороться с этим безобразием! – сообразил Антонов, что у него есть шанс начать работу в рабочем коллективе с многообещающего начинания – движения за еще большую чистоту морального облика строителя коммунизма – которое непременно заметят в обкоме, подхватят молодежные газеты, взрослое телевидение, а там, глядишь, ЦК ВЛКСМ, Москва, Кутузовский, Елисеевский…
– Необходимо! – согласился Серега, выдохнув в рукав вчерашний аромат портвейна «Кавказ», за которым стояли с Идрисовым три часа, а выпили потом за пятнадцать минут.
– Товарищи! – звонко взял слово секретарь комсомола депо Антонов, – все мы знаем, что главное зло на пути к нашему светлому будущему – это алкоголизм! После империализма, конечно. Но есть у этих злов, в смысле золов, тихая и как бы незаметная сестра, имя которой… – Саша Антонов запнулся, потому что забыл приличное имя «сестры».
– Половая распущенность, – шепотом пришел на помощь комсомольскому вожаку Шептунов.
– Половая распущенность! – дал петуха Антонов, но никто не рассмеялся, потому что решили, что резкая смена октавы соответствует пафосу момента, – вот вы, товарищ Загубина, поднимитесь на сцену и расскажите нам всем, как вы, комсомолка, докатились до такой жизни?!
– Какой «такой»?! – не поняла Антонина, но побледнела и расправила полиэтиленовый пакет на случай повторного приступа тошноты.
– Какой такой?! Я вам скажу, какой такой! Такой жизни, как у Клеопатры Египетской! Екатерины Второй! Царицы Савской! – вдруг почувствовал вдохновение Саша Антонов, – гетеры японской! Выходите, выходите, Загубина, расскажите всему коллективу о своем разврате!
Зал, задавленный звучными, но далекими, как первая учительница начальных классов, именами венценосных особ, тревожно затих, лишь библиотекарь Соня Иванова влюблено посмотрела на Сашу Антонова.
Антонина заплакала, сквозь слезы пропищала, что на трибуну ни за что не пойдет и никакая она не японка, у нее папа был, рассказывала мама, полярным летчиком, героически заблудившимся во льдах Арктики.
Антонов махнул рукой на Антонину и кивнул комсоргу ремонтников. Перешли к обсуждению.
– Предлагаю осудить проступки Загубиной! – предложил Серега Шептунов, подмигнув Антонине: мол, он не причем – люди подневольные.
– Ну, поставить на этот, на вид, – промямлил насильно поднятый волей президиума с последнего ряда бригадир Антонины Василий Загогуйла.
– Провести разъяснительную работу, – чуть смущенно высказался куратор из партийного комитета депо Павел Семенович Шишкин, когда ему, как куратору, дали кураторское слово.
– Да премии квартальной лишить и на год перевести во вторую смену, чтобы времени на блудство не было, а то развелось этих давалок! – вдруг выкрикнула из глубины зала диспетчер Зинаида.
– Тихо, тихо, Зинаида Геннадиевна, не надо ругаться, – одобрительно остановил ее Антонов, – какие будут еще предложения? Как будем, товарищи, выводить грязное пятно с белоснежной простыни, в смысле накрахмаленной скатерти, то есть репутации коллектива?! Может быть, такой человек, как Загубина, не достоен быть в комсомоле?!
И поняла Антонина, что сейчас вопрос об ее исключении из молодежных рядов поставят на голосование и, как всегда бывало на собраниях, все дружно за первое выдвинутое предложение единогласно проголосуют. И зашептала Антонина: «Михсергеич, миленький, помоги!»
И сидящая у двери, рядом с новеньким белорусским телевизором «Витязь Ц-281Д1», председатель профкома Ольга Львовна не выдержала. Достала носовой платок и протерла от пыли, на которую с ненавистью поглядывала все собрание, экран кинескопа, боковые панели и все торчащие из телевизора ручки и кнопки. Сияющий «Витязь» неожиданно зашипел, затрещал и включился на полную мощь.
